Схватка за Родос

Евгений Викторович Старшов

© Старшов Е.В., 2023

© ООО «Издательство „Вече“, 2023

Об авторе

Евгений Викторович Старшов родился 16 августа 1978 года в городе Петушки Владимирской области.

Посещение Херсонеса Таврического в 1982–1983 годах пробудило интерес дошкольника к греческой истории, культуре, мифам и языку, и этот интерес сохраняется до сих пор.

Евгений Старшов с отличием окончил Орехово-Зуевский педагогический институт (ОЗПИ) и также с отличием аспирантуру по специальности "Литература стран народов Европы, Америки, Австралии и Океании". Второе высшее образование получил в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете с присвоением квалификации "Эксперт в области теологии".

Преподавал в вузах историю Англии, историю английской литературы и английского языка, а также философию. Член Союза краеведов России, переводчик, историк броненосного флота, график-маринист и карикатурист, дважды лауреат премии губернатора Московской области "Наше Подмосковье". Награжден медалями, а также рядом общественных наград.

Является автором 11 монографий по церковному краеведению, 19 научно-популярных работ по Античности, Средневековью, истории Византии и Руси. Общий тираж изданных книг на июнь 2023 года — более 40 000 экз. Их появлению способствовали поездки в 2002–2018 годах в Турцию, Грецию, Италию, Северную Африку, Индию.

Задумываться над созданием художественных произведений в историческом жанре начал еще в 1996 году. Одной из главных проблем тогда являлось отсутствие возможности лично посетить места действия (Европу, Грецию, Турцию), поэтому работа над художественными текстами была временно оставлена.

В 2012 году Евгений Старшов впервые посетил Родос. Все увиденное там настолько впечатлило Евгения, что уже во время пребывания на острове он начал собирать научные книги, материалы и продолжил это в поездке на следующий год. В то же время были собраны основные англоязычные источники по событиям, легшим в основу будущего исторического романа, действие которого разворачивается в XV веке и посвящено приключениям английского рыцаря в Средиземноморье, а главным событием в этом произведении становится осада Родоса турками в 1480 году.

Поскольку полученное автором богословское образование включало, в частности, изучение истории поздней Античности, Средневековья и Византии, автор счел возможным параллельно с работой над историческим романом написать научно-популярную книгу по истории Родоса с Античности до турецкого завоевания. Книга была написана в 2013–2014 годах и опубликована в издательстве "Вече" в 2020-м.

Между тем работа над историческим романом продолжалась, поскольку теперь автор знал расположение и форму каждого рыцарского здания, храма и т. д., а также изучил множество документальных материалов, собранных в поездках. Также использовав знания, собранные при посещении Турции и Кипра в 2015–2016 годах, автор смог закончить работу. После третьего посещения Родоса в 2017 году были внесены немногочисленные уточнения.

Законченный роман состоит из трёх книг: "Английский раб султана", "Двое строптивых" и "Схватка за Родос".

ΑΥΤΟ ΤΟ ΒΙΒΛΙΟ ΕΙΝΑΙ ΑΦΙΕΡΩΜΕΝΟ ΣΤΗΝ

ΟΜΟΡΦΗ ΕΛΕΝΗ ΒΙΣΣΛΟΒΑ

Пролог

Время было далеко за полночь. Где-то в неведомой дали жалобно кричала одинокая сова, а вице-канцлер родосского ордена иоаннитов Гийом де Каурсен продолжал работать. Свечи оплыли, некоторые уже потухли, а последний писец, которого Гийом еще не отпустил отдыхать, делал все возможное, чтобы не зевнуть в присутствии начальства. Сам Каурсэн как типичный вдохновенный книжный червь исполнял свои обязанности, не обращая внимания на позднее время и давно уже начавшие болеть глаза и голову — что ж, хорошая привычка, обеспечившая ему столь видное продвижение в орденской иерархии. И то сказать — легко ль совмещать такие трудоемкие обязанности, как заместитель великого канцлера (фактически — орденского министра иностранных дел) и начальника орденского архива. "Бумаги, бумаги… Сколько нужного и ненужного… Так, что еще остается? Ага, очередное послание с упреками ликийскому паше за его разбои".

— Дело срочное и, как обычно, бесполезное, — вполголоса сам себе проговорил чиновник, — особенно исходя из последних данных…

"Что не сегодня завтра — нападение… В Ликин уж турецкие войска собраны. Какие тут письма!" — мысленно добавил Гийом.

Покопавшись в бумагах, он вынул нужную, подошел к задремавшему писцу и, растолкав его, повелел:

— Смотри. После обращения сначала напишешь: "С глубочайшим прискорбием мы в очередной раз вынуждены", а потом — все вот это скопируй, и хорошо будет. Не забудь только дату новую поставить, завтрашним числом пометь.

— Конечно, господин! — И писец послушно заскрипел пером, пока Каурсэн продолжал своими тонкими пальцами перебирать бумаги.

Собрав нужные и завернув, он собственноручно запечатал пакет восковой печатью, приложив свой перстень, пробежал глазами свеженаписанный писцом документ, передал подчиненному собранные бумаги со словами:

— Утром отправить архиепископу, сейчас можешь идти!

Писец, радостно спорхнув с лавки, мгновенно исчез, а Каурсэн, потерев виски, спросил сам себя вслух:

— Так, что еще осталось… Конфиденция.

Вице-канцлер взял заранее приготовленную шкатулку, сел на место писца и начал работать с новой порцией документов, размышляя: "И зачем нашему магистру понадобились бумаги на Лео Торнвилля? Хочет англичанина в орден принять?.. Может быть… Но к чему такая срочность? Нет, тут что-то иное… Не имеет ли он намерения за него свою воспитанницу, племянницу покойного маршала, выдать? Я не раз видел их вместе, да он и расспрашивал меня о том, насколько высок род де ла Тур… Да, Элен де ла Тур — прекрасная партия, но… Что ж, магистру виднее, пара хорошая будет".

Быстро разложив бумаги на столе в нужной ему последовательности, Каурсэн начал скоро, но притом красиво писать на чистом листе, изредка проговаривая вслух:

— Так… Очень хорошо. Начнем с удостоверения святых отцов Киркстидского аббатства Джошуа и Освальда в том, что данный человек, выкупленный у турок, действительно является сэром Лео Торнвиллем, английским рыцарем, племянником их покойного аббата Арчибальда… Протокол опознания подлинный, при нем — расписка в получении денег… ну, это лишнее. Результаты проверки, посланной в Англию… Да, это нужно и важно. Расспросный лист монахов… Вот подтверждение происхождения, список предков… Солидно, восходит к основанию Нормандии… Вот баронский титул появился… А вот он уже и пропал. Так, интересно, почему… Впрочем, это дело слишком давнее, лично к Торнвиллю не относится. Живых родственников уже нет… Это вот подробно расписано, кто погиб за Йорков, кто за Ланкастеров… Полагаю, великому магистру это не нужно, ограничимся констатацией…

Поскрипев пером, Гийом заново перетасовал бумаги, убрав некоторые обратно в шкатулку, чтобы не мешали, и занялся исследованием показаний самого Торнвилля, данных им по прибытии на Родос.

Вовремя вспомнив о документе, подтверждавшем исповедь и причастие Торнвилля, вице-канцлер быстро раскатал второй свиток, содержавший "тайну исповеди" и положил рядом с показаниями англичанина, а затем начал кропотливо сверять, изредка, по старой привычке, беседуя сам с собой:

— Покинул Англию в 1474 году… Прибыл на Кипр… Знаком с колосским командором Николасом Запланой. Ага, где показания Запланы? Вот… — К двум исследуемым документам ненадолго прибавился третий, после чего Каурсен убрал его в шкатулку и сделал новые записи в творимом им отчете.

— Принимал участие в подготовке Фамагусты к обороне… Отплыл… Нападение нехристей, ранение, плен… Участие в работах в крепости в Алаийе, неудачный побег… Получил известие о смерти дяди, новый аббат в выкупе отказал… Каков подлец! Что дальше?

Мерное бормотание чиновника нарушалось отчаянными хлопками крыльев большой ночной бабочки, бившейся о каменные своды "обержа"[1], где заседал Каурсэн:

— А дальше — работа на отливке пушек, побег, пойман караманцами, уведен в глубь страны… Так-так… Бежал, пойман, продан в галерные гребцы, потом — в Анталию… Выкуплен улемом Гиязедином из Иераполиса… "Священный город"… Где это? В Сирии, про который Лукиан писал? А-а-а, другой, вот, запад Малой Азии, теперь понятно. Бежал, пойман, продан… Это становится однообразно… Но человек свободолюбивый и деятельный, это говорит в его пользу… Хотя и не особо удачливый, это тоже нельзя не отметить. Так, попал на работы по строительству дворца великого падишаха в Константинополе… Знакомится с каким-то итальянским прощелыгой, который за весьма высокую плату побывал в Англии, привез монахов, Торнвилль опознан и выкуплен… Дальше… Дальше самое подозрительное для некоторых — контакт с умирающим Алессандри, передающим ему важные сведения, с которыми тот и прибыл к нам… А что подозрительного? Тогда, 2 года назад — да, можно было сомневаться, а теперь, после декабрьского налета и осады Тилоса… Все явно к тому и идет, так что сведения верные, достаточно об этом… Обетов другому ордену не давал, но и в наш вступать намерения не имеет… Ага, видимо, дело и вправду в Элен!

Каурсэн быстро скатал оба свитка, дополнил свои записи, поперебирал бумаги:

— Показания брата Жоффруа… Ничего особого… Из знакомств: немного и все предосудительные: сэр Томас Грин, штурман Роджер Джарвис… Нет, не все — сэр Томас Ньюпорт, сэр Томас Даукрэй… Вот его отзыв о Торнвилле… Положительный. Это вот монах Фрадэн, помнится, отозвался о нем, как о вольнодумце и еретике… Предупреждал я его, чтоб он меньше языком вилял… ну а у брата Фрадэна — кто не еретик? И секретарь Филельфус, и я, грешный, да и великий магистр, полагаю, тоже… Как они тогда из-за древних статуй повздорили… Что ж, известная склочность Фрадэна заслуживает того, чтобы его мнением пренебречь без малейшего зазрения совести, что тогда мы с великим магистром и сделали, передав его донос лично Торнвиллю… — Вице-канцлер усмехнулся, вспомнив об этом. — Миссию в Ликии Лео исполнил хорошо, свидетельством чего — вот этот очаровательный донос купца Кахима, от последствий которого англичанин спасся только благодаря своей предусмотрительности, а также личной храбрости в морском бою с маврами и полученному ранению… А не познакомился ли он с Элен, когда лежал в госпитале Святой Екатерины? Магистр ведь ее туда на исправление направлял одно время. Может быть… Но мне-то какое до этого дело?.. Рапорт Гримальди о поездке в Линдос… Хороший отзыв, надо из него сделать выписку… Ну и все почти.

Сотворив наконец затребованный у него отчет, Гийом сладко потянулся, потом собрал все использованные бумаги в шкатулку, запер и положил на нее маленький обрывок бумаги с указанием служке, куда именно следует ее положить в архиве. Немного обождав, пока просохнут чернила, он скатал и запечатал свою рукопись, чтобы завтра передать ее лично великому магистру Пьеру д’Обюссону.

А "завтра была война" — 23 мая 1480 года…

Часть первая

ВЕЛИКАЯ ОСАДА

1

Великий магистр ордена иоаннитов Пьер д’Обюссон стоит на холме Святого Стефана — в трех милях от главной крепости крестоносцев на Родосе — и взирает на турецкое нашествие, беззвучно шевеля губами — шепчет слова молитв.

Раннее-раннее утро. Уже достаточно светло, хоть солнце еще не взошло. Прохладный ветерок развевает длинную шелковистую бороду доблестного магистра.

Сигнальные костры и черные дымы — по всему острову. Приближение противника не осталось незамеченным, потому-то сейчас магистр и стоит в золоченых доспехах под малиновым табардом с белым крестом на высоком холме близ старенькой византийской церквушки под сенью старых прославленных знамен ордена и своего личного штандарта.

А в это самое время орденские воины, по пояс в воде, сжимая в руках мечи и копья, готовятся препятствовать высадке турецкого десанта на остров. Безрассудно и… бесполезно. Но им не объяснишь, не прикажешь. Слишком долго ждали нападения — несколько лет напряженного ожидания, и вот наконец враг явился. Люди сами рвутся в бой.

Бесстрашный приор Рудольф Бранденбургский выставил свою легкую конницу в надежде мощным налетом сбросить десант в море, как он недавно сделал при Фанесе… Но тут другое дело. Их слишком много! Рудольф хочет опробовать одну свою новину: легкие пушчонки на телегах, перевозимых конями… Был бы прок, если б эта артиллерия стреляла почаще, то есть меньше тратила времени на перезарядку орудий, но пока это недостижимо…

Понять, что творилось в душе великого магистра, просто и в то же время сложно. Опыт и собственные глаза убеждали его в том, что ордену и острову предстоит тягчайшее испытание, которое мало надежды перенести… но, с другой стороны, разве все эти годы, когда он был и просто орденским инженером, и затем главою ордена, не готовился он к этому моменту?.. Кто лучше него знает все сильные и слабые места ордена, его твердынь и людей, чтобы в сей грозный час попробовать отстоять этот последний бастион христианства на пути исламской лавины?.. Окажись на его месте иной человек — сможет ли он справиться с этой задачей лучше него, д’Обюссона? Нет, хвала Господу, что Он соизволил возложить бремя сего нелегкого испытания на его, д’Обюссоновы, плечи. Он сделает все возможное и невозможное для того, чтобы победить — или погибнуть с честью и максимальным вредом для врага: как рыцарь он не переживет гибели ордена и падет вместе с братьями на его руинах. Это даже не обсуждается. Чем больше врагов — тем больше славы. Ну и еще одна грань дела — наконец-то кончились года бесконечных нервов, беспрестанного ожидания: вот он, враг, перед тобой, и все ясно и понятно: теперь или ты его, или он тебя. И все, что сделано за все эти месяцы и годы — не напрасно. Хорошо, что ему поверили — и рыцари, и жители — и подчинились жестким условиям подготовки к осаде, пожертвовав многим — имуществом, святынями, а кое-кто и жизнями. Время наконец-то показало, что он был прав… Но это пламенное воодушевление сменялось горьким отчаянием при осознании того, сколь многое еще оказалось несделанным, непродуманным, но даже и не это главное — сколь много унесет жизней предстоящая борьба… Нет, иоанниты всегда к этому готовы, на то они и воины, и монахи одновременно, чтоб безропотно положить свои жизни к ногам Спасителя за Его веру и Церковь… Но все равно их жалко. Сколько их падет во цвете лет, сколь много зрелых мужей отойдет к Господу и уже не передаст своего опыта новым бойцам! А мирное население? Франки, греки, евреи… Им страдать от вражеских ядер и стрел, погибать под руинами своих жилищ, гореть в огне, переносить муки возможного голода — и все для того, чтобы последние из них пали жертвами османской дикости и ярости… А дети, отроки и отроковицы, связанными вереницами пойдут на невольничьи рынки тешить восточное сластолюбие или воевать за ради славы и прибыли султана…

Как никогда остро почувствовал д’Обюссон свою ответственность за все это. Позор несмываемый и проклятье, если он не приложит все силы для того, чтобы этого не было! И его рука судорожно сжала рукоять древнего меча — благословения предков.

Великий магистр хмуро оглянулся на своих спутников. Все, кто из ордена, облачены, согласно древнему уставу, в боевые малиновые одежды, дабы не смущать ни себя, ни соратников льющейся из ран кровью.

Пылкий лейтенант Фабрицио дель Каретто так и готов ринуться в бой, яростно сверкая очами. Родной брат магистра, виконт Антуан де Монтэй, прищурившись, верно, пытается хоть примерно исчислить силы приближающегося к берегу врага… Старый орденский знаменосец Гал-лардэ, тяжело дыша, уже еле держит древко главного орденского штандарта, но он никому не уступит этой чести и скорее умрет, нежели передаст боевую святыню кому иному в сей грозный час… Однако не должно пасть знамя ордена иоаннитов пред врагом, и если предательница-немощь или вражье железо разожмут старый кулак, священную хоругвь подхватит коадъютор.

Взирают на свое рыцарство с орденских знамен святые покровители иоанитов — Господь Иисус Христос, Богоматерь и Иоанн Креститель. "Столп"[2] Германии, старый богатырь Иоганн Доу, задумчиво гладит длинную седую бороду, пристально глядя на турок, — тоже не против схлестнуться с ними в рукопашной, хоть не показывает это, как молодой Фабрицио.

Прочие братья… Бальи, приоры… Кто-то внизу пытается руководить отпором, многие начальники во главе с кастелланом Гольтье хлопочут в крепости, великий адмирал — в главной гавани, бдит, чтобы нехристи не прорвались с моря… Вечером еще топить корабли, блокируя фарватер… Над Родосом — тревожный набат греческих и латинских колоколов.

— Больших султанских кораблей, думаю, сотни полторы, а то и больше, — промолвил наконец брат магистра. — Все с пушками, по-моему, уже начинают разворот, чтоб изготовиться к стрельбе. Не считая пузатых галиотов, еще фелуки, я смотрю, и прочая дребедень… Барки, надо полагать, гружены десантом… Вон какая-то пигалица резво идет к берегу с белым флагом.

— Все ясно, так что и слушать не будем. Бертран де Глюи, великий приор Франции, повелеваю тебе спуститься к побережью и от моего имени предложение о сдаче отвергнуть с презрением. И не иначе. А дальше — Бог наш командир!

И вскоре христиане и мусульмане открыли друг против друга страшную пальбу: турки обстреливали побережье с султанских кораблей, им отвечали рыцарские форты и, по возможности, крепость.

С приближением вражеских барок и плоскодонок пошла стрельба из луков, арбалетов и тяжелых ружей. Грохот взрывавшегося пороха и треск корабельного дерева оглушал. Кое-где занялись пожары. Кричали раненые. Стоявшие по пояс в воде орденские воины оказались слабым препятствием — кого давили кораблями, прочих одолевали скопом буквально сыпавшиеся за борт десантных судов турки.

Отчаянные безумцы погибли доблестно, но, по большей части, бесполезно. Турецкая артиллерия тоже наносила урон гораздо больший, нежели ответный огонь иоаннитов — слабоваты оказались их пушки против больших корабельных орудий турецкого султана Мехмеда Фатиха.

Султан был дальновиден в военных делах, и рыцарям-иоаннитам следовало считать удачей, что Мехмед лично не возглавил армию, атакующую остров. Турецкий правитель прислал вместо себя визиря Мизака-пашу — грека из рода Палеологов, давно отуречившегося и достигшего высоких постов. Однако этот паша все-таки занимал свое место не благодаря происхождению, а благодаря военным талантам. И пусть самое начало родосской кампании получилось не очень удачным, Мизак-паша теперь отомстил сполна.

"Летучая" артиллерия бранденбургского приора оказалась малодейственной и, несмотря на совершаемые ею передвижения, все же была вскоре подавлена врагом. Огромные ядра разбивали орудия, разносили в щепы повозки и превращали людей и лошадей в кровавое месиво. То же случилось и с фортами: изуродованные пушки иоаннитов вскоре замолкли, каменные укрепления разносились вдребезги и своими же осколками убивали и калечили защитников острова. Деревянные укрепления вовсю пылали, а земляные хоронили под собой греко-латинян.

И тем не менее христиане препятствовали высадке яростно. Султанский визирь Мизак-паша помнил фанес-ский позор, поэтому, хоть и имел все шансы подавить сопротивление иоаннитов, пошел по пути наименьшего сопротивления. Он действовал согласно заранее разработанному им плану, связав силы родосцев первым десантным дивизионом, самым мелким, и высадив прочие десанты в стороны от места боевого столкновения.

Бранденбургский приор положил более двух третей своих конников в тщетной попытке порубить выбравшихся на берег мусульман, но в итоге отошел с огромными потерями. Магистр с холма все это прекрасно видел и сказал приближенным:

— Как и следовало ожидать, мы ничего не можем противопоставить этой массе. Высадка им, бесспорно, удалась… — Тут каменное ядро, выпущенное с одного из больших кораблей, с громким хлопком врылось в склон холма, обдав всадников развороченными комьями земли. — Надо отвести людей — их и так полегло много. Затворяемся в крепости, а дальше видно будет, что и как. Зная турок, можно предположить, что этот день у них уйдет на расстановку орудий. Проследим с колокольни нашего собора, как они… — Д’Обюссон не договорил, все и так было понятно — другое дело, что здесь он несколько ошибся. Мизак-паша второй раз с начала дня переиграл магистра.

Об этом, впрочем, чуть позже, а пока побитое крестоносное воинство понуро отступает по вспаханной турецкими ядрами и дробом земле, изрытой оказавшимися практически бесполезными траншеями, под улюлюканье ободренных первой удачей османов, волоча немногие уце-девшие орудия. Визирь попытался было тут же организовать преследование, но это ему не удалось: легкая конница не успела выгрузиться, а тяжелую — сипахов, выгрузившуюся частично, он пожалел.

Из пехоты — когда отступила опасность — опять впереди всех были ненасытные янычары со своими котлами, оттеснившие при выгрузке прочих… Забегая чуть вперед, укажем, что турецкая армада под командованием Алексиса из Тарса — еще один грек на турецкой службе! — за две "ездки" перевезла на Родос порядка ста тысяч человек.

Глядя на высадку своих войск и отступление иоаннитов, созерцая окровавленные тела родосцев, визирь довольно погладил свою бороду и, обратившись к находившемуся при нем хитроватому старичку, бею Сулейману, изрек:

— Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! Полагаю, достопочтенный бей с радостью отыщет в несметной сокровищнице своих слов именно такие, которые с полной точностью выразят нашему повелителю, великому и непобедимому падишаху Мехмеду, славное начало его нового предприятия, порученного его смиренным и ничтожным слугам. Из этих слуг я — наипоследнейший, не стоящий ни внимания, ни сладкоречивых похвал, ибо содеял все это в точном соответствии с мудрым указанием моего несравненного повелителя Мехмеда!

Старичок лениво зевнул, отменно зная цену всем этим словоизлияниям, но отвечать надо было. Попробуй при свидетелях не ответить на столь верноподданную речь. Эдак недолго по возвращении угодить в Семибашенный замок[3], а там много ль старичку потребуется для встречи с Аллахом?

— Подобно трудолюбивой пчеле, неустанно порхающей над медообильными благоуханными цветами, — сказал старичок, — буду собирать я в цветнике своих слов наикрасивейшие. Но не ради славы историка, а лишь для ублажения слуха нашего несравненного повелителя, великого падишаха Мехмеда Фатиха…

Стоявший рядом немецкий инженер Георг Фрапан, давно и преданно служащий султану, мысленно перебрал ряд отменных немецких ругательств. Но вслух, естественно, ничего не сказал и даже вида не подал — в конце концов, разве сам он лучше этих двоих? Многолетнее пребывание в Турции сделало из него такого же льстеца — только льстил он меньше и реже, в чем, опять же, была своя доля расчетливой хитрости. С виду казалось, что лесть из уст столь неразговорчивого и сдержанного на хвалы варвара является несомненной истиной, коль скоро даже такой медведь ее изрек.

Но не в этом дело. Немец вернулся в своих мыслях к удачной высадке турецких войск на остров и лишний раз похвалил сам себя за прекрасно разработанный и воплощенный план, к чему он имел самое непосредственное отношение. Хорошо, что Мизак послушался его, не получилось сраму, как в прошлый раз.

А то! Разве не лестно видеть, как твой могучий ум привел к отступлению — да можно употребить и слово покрепче, бегству — таких прославленных вояк, как иоанниты! А что до вопросов веры, совести — это все поповские словечки для глупцов. Слава и деньги — вот за что работал на нехристей немецкий инженер и искренне считал, что в избытке получает и того, и другого.

Однако и это было еще не все: как понравятся крестоносцам его дальнейшие придумки с распределением сил артиллерии? Фрапан был готов побиться об заклад, что иоанниты попадут в его ловушку и в течение дня окажутся запертыми в своей крепости, как мыши в мышеловке. А далее — дело упорства и техники!

Христиане, действительно, столкнулись с тем, что было для них непривычно. Рудольф Вюртемберг, собрав остатки своих сил и прибавив к ним по распоряжению виконта де Монтэя часть лихих наемников делла Скалы, вихрем налетел на мусульман, когда те приступили к выгрузке пушек, но был жестоко обстрелян с кораблей. Делла Скала, трезво оценив обстановку, быстро отступил. Немногие прорвавшиеся к врагу были встречены ружейным огнем и тучей стрел, а тяжелораненый приор Рудольф был привезен в крепость.

Это была идея немецкого инженера — высаживать артиллерию поэтапно, чтобы лишить христиан возможности мощным ударом скинуть врага в море. И вот под огнем корабельных пушек османы высадили свои войска с частью артиллерии, а затем быстро заняли господствовавшую над округой высоту — холм Святого Стефана, где визирь Мизак-паша повелел обустроить свою ставку, и начали там окапываться.

Хищные стаи легкой турецкой конницы "акандие", состоявшей из мобилизованных пастухов-овчаров, разлетелись по округе в надежде на поживу, но тут магистр д’Обюссон оказался предусмотрительнее — турецкой саранче достались вырубленные сады и пылающие поля.

Конечно, кое-кто из греков, что пожаднее или понерасторопней, стали жертвами "овчаров", равно как и их добро. Однако добычи оказалось очень мало, и потому запылали подожженные разочарованными врагами покинутые дома и храмы.

Паша меж тем руководил возведением лагеря, расхаживая по холму, с которого незадолго до этого наблюдал за противником великий магистр. Однако распоряжения паши скорее мешали Георгу Фрапану в его работе, нежели помогали. Наконец, немец желчно заметил, что лучше бы Мизак-паша использовал свой ум и красноречие на то, чтобы приструнить башибузуков — род иррегулярной османской конницы, вряд ли нуждающийся в детальном описании, ибо перевод названия и без того весьма красноречив: "безголовые" или "сорвиголовы".

Фраман справедливо полагал, что лучше бы этих людей использовали для лагерных работ. А то эти дуралеи сговариваются напасть на крепость, словно им неясно, что из них там быстро кебаб нарубят.

— И нарубят, — флегматично отметил паша. — Такая их судьба. Зато не без пользы передохнут.

— Только пусть перед этим траншеи дороют.

Пока артиллерию не разгрузили до конца, башибузуки еще не решились нападать. А в то время как большие султановы корабли на две трети освобождались от орудий, османы начали обстрел крепости по направлению от своей ставки — это была еще одна "неожиданность" от немца Георга Фрапана: в крепости никто и предположить не мог, что обстрел начнется в первый же день. И это пока "говорили" лишь мелкие и средние орудия, установленные на споро возникших турецких земляных укреплениях! Меж тем наблюдатели с колокольни церкви Святого Иоанна уже докладывали о передвижении гигантских пушек.

Сильные отряды с огнестрельным оружием и малыми пушками надежно прикрывали разгрузку орудий с судов. Великий магистр, глянув на все это с колокольни, в отчаянии сравнил себя с паралитиком, который все видит, все понимает, а ни единым членом шелохнуть не может.

— Ничего, брат, — успокоительно заверил его виконт Антуан де Монтэй, стоявший рядом, — они расшибут себе лбы о бастионы Родоса. Говоря по совести, разве ты ожидал чего-то иного? Что мы сможем воспрепятствовать их высадке? Ведь нет. Смотри-ка! — вдруг вскричал он, заметив нестройные рои башибузуков, подобно весенним ручьям, текущим извилисто и разнообразно к крепости. — Клянусь ранами Христовыми, вот уже Он предает их в наши руки!

— Да, этих мы порубим. Главное — не увлечься, их могут выманить для приманки. Бранденбургский приор серьезно ранен, как делла Скала?

— Жив-здоров, в полном порядке.

— Выпусти его и приготовься сам: полагаю, ему понадобится помощь. Предупреди, чтобы не увлекался, и скажи, что прикроешь ему тыл!

— Так и сделаем, брат!

— Ничего, что я вторгаюсь в твои прерогативы как командующего? — усмехнулся Пьер.

Антуан только улыбнулся в ответ и надел на голову шлем с роскошным сине-красным плюмажем: шутить было некогда.

Итак, пока назревает первое столкновение у стен родосской крепости, вернемся в лагерь захватчиков. Турки столкнулись с одной трудностью, не особо важной, но в то же время довольно существенной — отсутствием дерева для укрепления лагеря (как мы помним, д’Обюссон об этом позаботился). Конечно, все деревья на острове крестоносцы вырубить не могли, однако и того, что они "обезлесили" окрестности крепости, поначалу вполне хватило.

Пришлось на первых порах ограничиться земляными работами — рытьем окопов, траншей и насыпкой валов, на которых начали размещать артиллерию, используя выкорчевываемые из земли многочисленные резные и граненые античные камни. Впрочем, для пользы дела Георг Фрапан рекомендовал снести и ближайшую церковь.

— Ничего, — говорил визирь своим верным подручным, греку Деметриосу Софианосу и немцу Фрапану, — прикажу привезти древесину вместе со второй частью войска. Георг, ты присмотрел место для литейни?

— Да. Грунт неплох, образцы глины я уже получил — добрая глина. Пусть тогда наш флот заодно материалу для литья побольше прихватит.

— Софианос, поручаю тебе взять тяжелую кавалерию и продвинуться ближе к крепости. Неверные могут пойти на вылазку против башибузуков, тут ты их и прижмешь. А если случится такое чудо, что те взломают ворота, разовьешь их успех.

Немец желчно усмехнулся:

— Родосские укрепления не таковы, чтоб их можно было взять с налета банде полуголых вонючих дикарей с дубинами, самодельными копьями и прадедовскими саблями.