Мальчик из контейнера

Виталий Кирпиченко

Мальчик из контейнера

Ранним мглистым утром к контейнеру для сбора отходов подошла закутанная в теплый платок женщина и бросила внутрь серый сверток. Оглянувшись по сторонам, заспешила прочь. Скоро ее неуклюжая фигура растаяла в холодном тумане.

Дремавшего за стеклом дежурного милиционера потревожил телефонный звонок.

— Слушаю вас, — сказал, зевая, милиционер. — Да, милиция, — уточнил, видать, после вопроса звонившего. — Что у вас?

Милиционер долго слушал, не перебивая, говорившего, а потом сказал, и в голосе его уже не было вялости и усталости, был приказ:

— Будьте на месте! Я высылаю оперативного и скорую. К контейнеру никого не подпускать, ребенка отнесите в теплое место.

Милицейский уазик и скорая подъехали к контейнеру одновременно. Их ожидала женщина пенсионного возраста.

— Вы звонили в милицию? — спросил оперативник. Получив утвердительный ответ, задал еще несколько положенных в таких случаях вопросов.

— Я по пути на работу завернула, чтобы выкинуть мусор, слышу, кто-то пищит. Жалобно так, как котенок какой. Я так и подумала, что кто-то котенка выкинул. А потом слышу, не котенок это. Вгляделась, темень тут и так, а в ящике и совсем ничего не видать, вижу что-то серенькое, сверточек махонький такой. Я сразу и догадалась, думаю, ребятенка кто-то выкинул. Вытащила на свет, развернула — точно, ребятенок. Пощупала носик, вроде бы тепленький, глазками заморгал, видать, со свету, или ветерок холодный подул. Вот я и позвонила в милицию от соседей. У меня нет своего телефона, так они разрешили. У них и его оставила, в тепле чтоб…

Команда скорой отправилась на квартиру, где был найденыш, а милиционер с водителем остались у контейнера и продолжили исследования его содержимого. Воняло жутко истлевшими отходами, объедки, промасленная бумага, тряпки вызывали тошноту, но милиционер с водителем, надев резиновые перчатки, ворошили вонючую гниль, не выказывая отвращения.

— Не успел родиться, и его тут же приговорили, — произнес водитель. Милиционер на это ничего не сказал. — Что ждет его в жизни? При отце и матери бед натерпишься, а тут такое. Если еще выживет, неизвестно, как скажется все это на его здоровье, потом пойдут детские дома и приюты, тюрьмы ждут таких…

Врачи скорой, размотав окровавленное тряпье, увидели голое синюшное тельце в кровавых пятнах. Задвигав беспорядочно ручками и ножками, ребенок вызвал усмешку у врача, женщины полноватой и добродушной по виду.

— Его на помойку, а он будет ждать свою маму, выглядывая в щели забора, надеясь найти ее среди прохожих. А потом, войдя в понятия, станет искать ее, говорить, что прощает ей все, и за то, что она дала ему жизнь, благодарить без тени упрека. Вот так мы живем.

— Хуже зверей живем, — сказал хозяин квартиры. — Волчица идет под картечь, только чтобы спасти своих детенышей, а тут же человек, царь природы. За такое бы этого царя — на осину и показать по телевизору, чтобы другим неповадно было! У нас же такая гуманность везде, хоть волком вой. Насилуют и убивают, а ему фиговы гуманисты дают за это восемь лет, говорят, он же молодой совсем, может, еще исправится. Выйдет такой на свободу, лишит жизни уже не одного, а дюжину, а ему за это десять лет. Вот и этот, — хозяин кивнул небритым подбородком в сторону дрыгающего ножками малютки, — выжил случайно, а что дальше с ним будет при нашей-то жизни? Может, толковый будет человек, а может, как и его бездушные родители, кому лишить жизни человека ничего не стоит.

Оперативник сделал несколько снимков малютки и отпустил врачей, наказав им не выбрасывать тряпки, в которые завернут новорожденный, — они могут пригодиться в расследовании уголовного дела.

Ни та женщина, что нашла ребенка, ни ее соседи не могли припомнить ни одной в их доме и по соседству, которая была бы беременной.

— Залетная какая-нибудь, — высказал догадку хозяин квартиры. — Совсем дурой надо быть, чтобы рядом с домом своим выбрасывать дитятка. Какая-нибудь студентка или даже школьница, они теперь шибко самостоятельные, все знают, на родителей им наплевать.

В городской детской больнице, куда привезли найденного в контейнере ребенка, никаких отклонений по здоровью у малыша не нашли. Рост 53 см, вес 3,570 кг. Нормальный хороший ребенок. Глазки светло-голубые, волосики на затылке тоже светленькие.

— Не от негра или таджика — уже хорошо, — высказалась сестра, отмывая ребенка в теплой купели.

При регистрации долго не думали, какую дать фамилию. Найдёнов. Вполне приличная фамилия. Имя? Тут надо подумать, чтобы и модное, и звучное, и подходило.

— Найдёнов Олег — годится? — посмотрела на всех молоденькая сестра.

— Почему — Олег? Потому что у тебя парень такой был? — спросила врач.

— Почему сразу — парень, и был? — зарделась сестра. — Просто хорошее русское имя.

— Мне нравится — Казимир, — сказала вторая сестра, совсем юная, вчерашняя студентка.

— Роди и назови, — сказала на это врач. — Найдёнов Казимир, то же самое, что Джек Портянкин. Думайте! Да и Найдёновых, Сироткиных, разных Подкидышевых накопилось — пруд пруди! Думайте!

— Недавно по телевизору художника показывали, он такие красивые картины рисует, — с восторгом выпалила молодая сестра.

— Ну, и к чему ты это? — остановила свой строгий взгляд врач на смутившейся вдруг сестре.

— Зовут его Никас. — После долгого общего молчания добавила: — Может, тоже художник будет.

— Будет ли он художником, мы не знаем, а портить жизнь человеку таким именем мы не станем. Назовем его просто Николай! Жуков Николай Алексеевич. Почему Жуков? Отвечаю: пусть будет похож на Маршала Победы. Ему в жизни это пригодится! Родился 13 октября 1975 года в городе Липецке Московской области. Родители… Родители — сволочи и преступники.

Найти родительницу милиции не удалось, да и искали они ее спустя рукава. Опросили жителей ближайших домов, участковых, женские консультации двух районов и успокоились, полагая, что детский дом станет лучшим в жизни ребенка местом, где будет ему тепло и сухо, где вовремя накормят и спать уложат в постель с простынкой и одеяльцем. Только не приголубит его родная мама, не накормит молоком из груди, не поцелует в макушку сморенного сном младенца… Много чего не будет у него, что должно быть у каждого дитяти. Будут болезни, сострадание сердобольных нянечек, проклятия в адрес их матерей-кукушек, только не будет рядом той, самой родной и близкой, которая называется мамой.

В течение года пять раз выносили его на показ желающим усыновить. Но даже лучшая одежка по этому случаю и тщательно причесанные мягкие, как лен, волосенки не смогли тронуть сердца и души усыновителей. Трем парам не подошел по цвету глаз, одна пара нашла изъян в улыбке, вернее, в отсутствии таковой. Он смотрел на людей, стремящихся развеселить его, и ничем не выражал нужных им эмоций.

— Он какой-то… не такой, — помотала головой женщина и, резко повернувшись к врачу, представлявшему «товар», спросила: — Он нормальный?

Врач встала, взяла на руки ребенка и молча вышла из зала.

Пятой паре показалось, что левый глаз мальчишки косит.

— Он не сможет быть ни летчиком, ни моряком, — зашептала жена мужу на ухо.

— Ну и что? Будет учителем, врачом, токарем! — с нескрываемой злостью тихо в ответ прошипел муж. — Дались тебе эти моряки!

13 октября 1977 года Коле Жукову, как и всем другим, отмечали в столовой день рождения. Двухлетие! За отдельный, праздничный, столик уселись, как говорят, виновники торжества — две девочки и еще один мальчик. Стол был красиво накрыт, на салфеточках с голубой (для мальчиков) и розовой (для девочек) каемочками стояли блюдца с кусочками настоящего торта, из которого торчали тоненькие свечи — у Коли две, у девочки с большими абсолютно черными глазами и мелкими кудряшками тоже две, по три у второй девочки и у мальчика с неистребимым испугом в глазах. На других столиках тоже стояли большие круглые торты, но они были из гречневой крупы.

Когда успокоилась шумливая компания, усевшись за столики, заведующая столовой, подойдя к праздничному столику, обратилась к залу, похлопав в ладоши:

— Милые детки! Послушайте меня, не шумите. Сегодня у наших друзей, у Коли, Миши, Светы и Адели день рождения! Они славные дети, послушные и ласковые. Коленька любит сказки, Света прекрасно рисует красками, Миша строит города из конструктора, особенно хорошо у него получаются разные машины, Адель, наша неугомонная красавица, поет и танцует как заправская артистка. Вот какие они у нас хорошие! Давайте все дружненько поздравим их с днем рождения и похлопаем в ладошки.

После обеда Колю тщательно причесали, поправили воротничок рубашки и повели в отдельную комнату, где сидели чужие люди.

— Вот наш Коля, — нараспев сказала врач Валентина Ивановна. — Он очень хороший мальчик. Здоровенький. Смотрите, какие у него крепкие ручки и ножки. И плечики как у настоящего борца. Он любит сказки. Их ему читает наша тетя Зина, бухгалтер. Они любят друг друга. Коля, ты же любишь сказки? — неожиданно обратилась Валентина Ивановна к Коле, чтобы хоть как-то расшевелить мальчишку, видя его растерянность и испуг.

Вместо ответа Коля расплакался. По его пунцовым щекам потекли огромные кругляшки слез. Мужчина, проглотив ком, крякнул и заерзал на жестком стуле. Женщина сидела, не шелохнувшись. Мужчина встал и подошел к ребенку, присел, взял его горячую ладошку в свою огромную руку, улыбнулся широкой доброй улыбкой.

— Ну, все? Поплакал маленько? Больше не надо. Все будет у нас с тобой хорошо.

Он взял мальчишку на руки, прижал его к себе. Коля усиленно тер кулачками глаза, выпятив нижнюю губу, которая кривилась сама по себе; уже и не хотелось плакать, а губа не переставала дергаться.

— Конфеты любишь? — спросил мужчина. Коля в ответ согласно кивнул. — Мама, дай нам самую вкусную конфету, — распорядился мужчина.

Женщина подала две ярких конфеты.

Мужчина сел на стул, посадив на колени Колю.

Коля неумело развернул фантик, сунул в рот целиком конфету, от этого щеки его сразу раздулись.

— Ружье у тебя есть? — спросил мужчина.

Мальчик отрицательно покрутил головой.

— Ружья, пистолеты, автоматы, танки и самолеты мы не покупаем. У нас все мирное, — улыбнулась Валентина Ивановна. — У нас самосвалы, краны, пожарные машины. Мы строители.

— Вы правы, — согласился мужчина. — Это вечные профессии.

Съедена вторая конфета. Женщина, незаметно улыбнувшись, достала еще две.

— Не надо больше, — возразила Валентина Ивановна. — Они у нас не избалованы сладостями, желудочки их к ним не привычны. Сразу много им нельзя. Постепенно можно прибавлять по чуть-чуть.

— Понятно, — сказал мужчина и тут же спросил, чем лучше всего кормить таких детей.

— Кашки, супчики, можно салатики из овощей. Одно яблоко, апельсин один в сутки пока, потом можно больше.

— Мясо можно? Какое лучше?

— Лучше куриное. Можно немного говядины. Любят тертую морковь с сахаром и сметаной.

Сославшись на занятость, Валентина Ивановна вышла, оставив мальчишку с усыновителями. Вернулась она минут через пятнадцать.

— Ну, как вы тут? — весело спросила, прежде окинув взглядом троицу. — Познакомились?

— Познакомились! — ответил мужчина. — Оказывается, Коля не видел живой кошечки и собачки!

— Если б только это они не видели и не знали, — тяжело вздохнула Валентина Ивановна.

В кабинете заведующей детским домом обговорили условия усыновления. Документы на усыновление у приемных родителей были собраны почти все, не хватало двух малозначащих справок.

— Когда придете за ребенком, — сказала заведующая, — принесите ему всю одежду, чтобы в нашей его никому не показывать.

Через две недели Колю привез в детский дом только приемный отец. Не глядя в глаза заведующей, он сбивчиво объяснял причины отказа.

— Понимаете, — говорил он, глядя в угол кабинета, — мы преувеличили свои возможности. Думали, справимся, я юрист, жена тоже, чего сложного, думали, люди без образования справляются, говорили мы, а дети у них и учителя, и инженеры, и юристы. Не получилось у нас, как хотелось.

— А в чем, собственно, проблема, — сузила зрачки заведующая.

— Он нас не признает не только за родителей, но и за близких. Мы и так, и этак, а он уставится и молчит. Мы к нему, он от нас. Плачет часами подряд. Жена говорит, он психически нездоров, ему два года, а он почти не говорит…

— Наши дети — не домашние, они отстают в развитии на полгода примерно. Потом они выравниваются, а пока вот так. Две недели очень малый срок, чтобы ребенок привык к родителям, надо время и надо иметь подход к нему. Нам только кажется, что он маленький и совсем несмышленый, а они соображают лучше нашего. Ты на него глянул не так, и он уже зафиксировал в своей памяти этот взгляд, уже не доверяет тебе… Ты обнял его, поцеловал, погладил по головке, и он сияет от счастья. Такое с каждым ребенком, а с нашими так и во все сто крат это увеличивается. Две недели… со своими родными возимся годами и бывает бестолку, а тут две недели… Ладно, чего теперь-то говорить попусту, оставляйте. Какая-никакая, а травма у ребенка долго будет заживать. Чтобы не травмировать детские души надо заранее хорошо продумывать свои возможности…

— Да вот так… Мы думали, но… Извините нас, конечно… Может, потом как-нибудь… другого какого…

— Нет уж! Поищите в другом месте, здесь вы больше не нужны. Будьте здоровы.

Завидев своих, Коля, с ног сбиваясь, кинулся к ним. Глаза его искрились радостью быть вместе со всеми. Да и дети, эти несмышленыши, непонятным чутьем одаренные, спешили чем-то подбодрить собрата по судьбе. Кто-то отдавал ему свою лучшую игрушку, кто-то угощал конфетой, что досталась, как с неба упала, кто-то просто трогал его за рукав, выражая непомерную доброту и сердечность…

Утром Валентина Ивановна увидела Колю, все поняла, на глаза ее навернулись слезы.

— Бедный ты мой, — тихо сказала она. Взяла его на руки, крепко прижала к груди и уткнулась в его плечо шмыгающим носом.

В одиннадцать приехала заведующая, привезла краску, кисти, три мешка штукатурки. Все это занесли рабочие к ней в кабинет.

— Оля, я к тебе по очень важному вопросу, — подошла к пылающей щеками заведующей Валентина Ивановна.

— Потом, Валя! — отмахнулась та. — Приходи попозже, надо товар оприходовать. Позови бухгалтера скоренько, — крикнула проходившей мимо нянечке.

— Освободилась? Теперь можно? — пришла через час Валентина Ивановна к заведующей.

— Освободилась, да не совсем, рабочих не могу выбить. Нет у них, видите ли, на это сметы. А у меня обшарпанные столовая и зал. Ладно, с этим разберемся, — Ольга Максимовна тяжело откинулась на спинку стула, уставилась на Валентину Ивановну. — Ну, что опять у тебя?

— Я хочу, Оля, усыновить мальчишку, возвращенца нашего, Колю. — Постучала пальцами по спинке стула, присела у стола, зная, что разговор будет долгим и непростым.

— Ты хорошо подумала? — после долгого молчания спросила Ольга Максимовна.

— Хорошо, — упрямо кивнула Валентина Ивановна.

— Я понимаю твои благие намерения, — изучающе смотрела заведующая на врача, — но подумать тебе советую еще и, не торопясь. Коля никуда не денется, а ты подумай.

— Я подумала. Сколько можно издеваться над ребенком! Два годика человечку, а испытаний как у… не знаю, как у кого. И на этом беды его не закончатся! Выпустим мы его, а что дальше? Незащищенность со всех сторон! Со всех сторон их ждет несправедливость! Они как проклятые кем-то непонятно за какие грехи! С жильем проблема, с работой проблема, семью создать тоже проблема. Не знают они, что такое семья! А вот тюрьмы почему-то прямо стерегут их. Даже по телевизору спешат, чуть что, выпалить: он же детдомовский! Как смогу, постараюсь воспитать, человеком, чтоб был, — заключила Валентина Ивановна и нервно потерла ладонью ладонь.

— Валя, Валя, — покачалась на стуле Ольга Максимовна, — их всех не защитишь, не убережешь от бед.

— Хотя бы одного, что в моих силах. Разве это мало — спасти и защитить человека! — упорствовала Валентина Ивановна.

— Ты же знаешь, почему я тебя прошу подумать, — с прищуром смотрела Ольга Максимовна. — Если бы у тебя самой не было проблем.

— У всех есть какие-то проблемы, — доказывала Валентина Ивановна право на материнство.

— Согласна. Но проблемы со здоровьем — особые проблемы.

— Я не чувствую себя больной. А с ребенком вообще об этом забуду.

— Чувства, к сожалению, наши обманщики.

— Больше года я не была в больнице!

— Давай сделаем, как я сказала: подумай недельку и приходи с окончательным решением.

— Думаю, оно не изменится.

— Хорошо, хорошо! Иди думай! Все по полочкам разложи — потом обсудим, — Ольга Максимовна встала и, словно забыв, о чем только что они говорили, спросила: — Кофеек будешь?

«Неделя на размышление, — хмыкнула Валентина Ивановна, выйдя из кабинета заведующей. — Да хоть месяц! Все равно не передумаю! Как решила, так и будет!»

Сомнения появились этим же вечером. До искр в глазах резануло внизу живота. Охнув, Валентина Ивановна, держась за стол, присела на табурет. Боль не утихала. Отодвинув в сторону пакет с крупой, облокотилась на стол, потом положила голову на руки.

«Сейчас потеряю сознание, — мелькнула мысль, — а рядом — никого. Не умереть бы. Кого позвать?»