Рагу из дуреп

– Absolutely! – шлёпнули мы друг друга по ладоням на прощанье. Жизнь была прекрасна и удивительна!

***

Будильник сработал как часы. И я разлепила глаза. Оказалось, вовсе не будильник, а мобильник. Ещё не понимая, почему я в гостиной, а не в спальне, я повернулась в сторону звука и обнаружила Джима. Он мрачно ходил по комнате в элегантном бежевом костюме и очках, что-то записывал в блокнот, и, казалось, был с головой погружён в это занятие. Но увидев моё движение, ледяным голосом процедил:

– Потрудись объяснить, что произошло. И не трогай мобильник.

Я не послушалась и схватила трубку.

– Наконец-то! – услышала я торопливый Властин голос. – Тут мне какой-то Ник звонил, сказал, что по твоему номеру отвечает какой-то мудак. Просил передать следующую фразу: «велик готов».

Я не успела ответить: Джим молча отобрал у меня трубку, я еле успела нажать кнопку сброса.

– Кто звонит и сбрасывает, когда отвечаю я? Что случилось в моё отсутствие? И, пожалуйста, объясни, куда делся мой велосипед?

Мне нечего было сказать. Ответ был ясен. Сброшенные со стены картины, опрокинутые стулья. Диван – в кофейной гуще и винных пятнах. По всему полу – мокрая одежда и яблоки, целые и надкусанные... Под столом на боку, как русский Ваня – огромный пустой бутыль. Скандал! Значит, мы выкушали, считай, три литра на двоих!

– Па-рас-ке-ва! – забыв о магометанской неблагозвучности моего имени, отчеканил Джим, брезгливо отбрасывая ногой одно из яблок. – Ты что, играла в пинг-понг?

Я тупо следила за его движеньями. Да, жизнь – штука сложная. Чтобы всё в сиропе – не получается. Так было здорово вчера и вот – пробуждение.

– Не слышу ответа.

Казалось, с лица хазбенда ластиком стёрли выражение, и он продолжал инвентаризацию с совершенно непроницаемым видом.

– Так будем отвечать мне или моему адвокату?

Его тон не обещал ничего хорошего. Моим намереньем было вообще-то поскорее избавиться от головной боли. Она сковала как обруч, а от слов хазбенда, словно ещё и винтик поджали. Я молча нагнулась – убедиться, что в бутыли не осталось ни капли золота. Так и есть. Прошлёпала на кухню, повернула вентиль плиты. Джимова плита не имела горелок – на блестящей, чёрного агата поверхности обозначены лишь окружности, указывающие места для сковородок и кастрюль. Я поискала глазами пакетик с кофе – он, полурассыпанный, валялся под ножкой опрокинутого стула. Я с трудом подняла пакет. Джим молча, с долей брезгливости наблюдал за моими действиями.

Заварив кофе по рецепту подруги, я подождала, пока золотисто-коричневая пена достигнет края чашки и накрыла её, чтобы гуща осела. Сама же подыскивала тем временем слова для объяснения. Слов по-прежнему не находилось, может, они разбежались от боли в голове.

– Я жду ответа, – продолжал нудить он, тщетно доискиваясь моих глаз и, вероятно, вкладывая в слова что-то своё – в его тоне теперь звучало явное предостережение. – Ты взяла без спросу дорогой велосипед. Ты не явилась на важную для меня парти, на которую я был приглашён с супругой!

Парти, ёлки-палки! Я начисто забыла о парти! Даже с Джимовой точки зрения этот факт говорил сам за себя: случилось нечто из ряда вон выходящее. Мне опять нечего было ответить, потому что я всё ещё решала, как после вчерашних событий поступить с нашей семейной жизнью. Это было состояние абсолютной внутренней неопределённости. Мне явно не хватало Власты с её бесцеремонной решительностью. И тот самый выбор, который она вчера ещё предлагала сделать, сегодня мне почему-то был не по плечу. Хотелось, чтобы всё решилось само собой, без моего участия. Вот ведь беда – если бы из меня получилась настоящая торговка, я уже нашла бы, что ответить. Но за моей спиной – куча консерваторских подруг и лишь одна рыночная. Да и несколько курсов консерватории ничего не давали в нынешней моей жизни.

Напряжение, повисшее в воздухе, я чувствовала прямо физически. Наверное, Джиму было достаточно и этого затянувшегося молчания, потому что он вдруг развернулся и аккуратно захлопнул блокнот.

– Стало быть, отвечать ты не намерена, – констатировал Джим. – Но хотя бы объясни, с кем ты была?

Тон хазбенда по-прежнему не обещал ничего хорошего и я, всё ещё не решаясь на откровенную стычку, еле слышно выдавила из себя:

– С Властой…

Наверное, Джим ожидал чего-то другого, он опешил, даже нацепленные очки слетели с его носа.

– Так вот оно что!.. Ты, ты, ты любишь женщин!.. – вдруг вскричал он и поспешно скрылся в своём кабинете.

Я люблю женщин?.. В каком смысле? Или он решил, что я… Великолепно! «Вот так ни за что ни про что, без драки – в забияки!» – озадаченно ухмыльнулась я, слушая, как Джим «топчет батоны» вперемешку с шелестом газетных листов. Наверно, оповещает Facebook и Twitter.

Кофе обжёг, но не снял головную боль. И почему-то не хватало духу выложить Джиму начистоту всё, что я думаю о нашей жизни, о его «прототипе» с дорогой диадемой на засаленной башке. А заодно – о его дурацких подозрениях, не имеющих ко мне никакого отношения. В нашей стране такие вывихи мозга ещё не достигли даже малых вершин. Так, в шоу-бизнесе, да и то, в основном для рекламы, и пиарили их самые незначительные и невзыскательные красотки из «Дома-2». Нужно сначала стать такими же сытыми и ухоженными, как их зажравшиеся пиндосы, которые уже не знают, как бы им ещё поразвлечься.

Я покосилась в сторону Джимовой двери. Заперта. Что ж, люблю женщин, значит, люблю женщин. Даже проще – ничего не надо выдумывать, сам подсказал! И я позвонила Власте.

– Заскочишь за мной? Ага, прямо сейчас. Есть потрясающая новость!

Подруга не заставила себя ждать, и минут через десять «Фенимор» любовно урчал возле моих ворот. Ещё раз бросив взгляд на вчерашний разгром, я вышла из дома. Я уже поняла, что произошедшие события выстроились в причинно-следственную цепь, и одно звено как бы указывало другому, как закручиваться дальше. Может и моя цепь диктовалась генами: мама музицировала, папа копался в старинных фолиантах, и оба ровным счётом ничего не смыслили в новой обрушившейся на них жизни. Прежде-то она текла сама по себе…

– Вещи не забираешь? – выруливая на фривей, уточнила Власта, никак не отреагировав на мою «потрясающую новость» о любви к женщинам.

– Пока нет, – озадаченно ответила я.

***

«Что тебе надобно, старче?» – спросила бы у меня Золотая Рыбка, если бы я была мужчиной. Но я родилась женщиной. И для Штатов это было гораздо лучше. Потому что здесь у женщин куда больше возможностей устроить свой быт. Можно наняться бебиситтером, присматривать за чьим-то дитятей, с жильём или без, как удобнее. Около десяти долларов в час. Можно ухаживать за бабулями. Тоже не меньше заплатят. Можно пойти в бассейн спасателем, что любому олуху по плечу и тоже что-то капает. Можно в официантки. Молодым женщинам заработать себе на жизнь – не проблема. Но необходимы грин-карта и разрешение на работу, а у меня их нет. И машина. В Пиндостане без машины – как без рук и ног. И если на грин-карту я, как жена пиндоса, ещё могла надеяться, то машина была чем-то совсем недосягаемым. Потому что денег на неё ждать было неоткуда. Джим выдал мне кредитку с минимальным лимитом и проверял расходы по ней похлеще налоговой. Шаг влево, шаг вправо – скандал! Хотя я, чуточку покрутившаяся в рыночных отношениях, выходила из этого просто: что могла, то возвращала после Джимовой инспекции обратно в магазин, получая взамен заветные наличные. Плюс то, что я ухитрялась скрыть из заработанного мной лично, потому что и эти нехитрые гроши Джим ухитрялся отобрать. На моргидж и алименты. И поэтому на машину, даже самую завалящую, не хватило бы. Вот почему Золотая Рыбка нужна была именно мне, а не какому-то старикану с рваной сетью. Мне нужно исполнения всего одного желания. Потому что от машины здесь шли все дальнейшие необходимые человеку блага: безопасность, здоровье, общение, интересная работа и вообще жизнь.

– Так в чём проблема? – изумился Ник, вытаскивая благородный велик из багажника безо всякого почтения к марке и, как в прошлый раз, светя широкими, похожими на тыквенные семечки зубами. – Зайди на Крэгз-лист, выбери колёса и закинь мыло…

– ?!

– Крэгз-лист – это сайт типа рекламный, – прыснула Власта. Ей тоже показалась смешной моя неосведомлённость. Свою-то машину она купила именно так, причём сразу по приезду. Но то Власта, её субсидировал папа, и подрабатывала она тогда в университетской библиотеке, и что-то подбрасывали многочисленные бойфренды, претендовавшие, возможно, на её… руку и сердце. Другое дело – я.

– В деньгах дело, – хмуро бросила я, разглядывая новенькое колесо велосипеда. От вчерашней аварии осталась лишь небольшая ссадина пониже руля. – Мне их негде брать. Так что и за ремонт мне тебе заплатить нечем.

Наши пацаны, возможно, сострили бы: «беру натурой». Но здесь и такая невинная вольность принята не была – Ник только отмахнулся.

– Да брось, не надо. У тебя же вроде хабби есть – или он что, индиджент?

В переводе на нормальный язык это означало: мол, возьми у мужа, или он что, неимущий?

– Он у неё гик, – фыркнула Власта. – Креативщик гейм-арта. Разве она крутила бы педали, если б он был нормальный?

– А чего же нормального не нашла? – опять изумился Ник. Наверное, по его разумению, нормальных вокруг было хоть косой коси.

– Хотела стать принцессой, потому искала Принца.

– Да, все вы сначала овечками прикидываетесь, – собрал на носу веснушки всезнающий Ник и, распахнув зубы до отказа, выхватил из бумажника платиновый «Американ Экспресс». – Кутим?

– Ещё как! – тут же раздухарилась и Власта, рванув из сумочки такой же…

А у меня еле набралось пятьдесят центов.

***

В местных ресторанах я ещё не была, как ни стыдно это признать. До замужества я питалась в университетском кафетерии, а после – несколько раз побывала в фастфудах и в так называемых «буфетах»: это когда за семь-восемь долларов можно есть всё до отвала. Только с собой ничего нельзя забирать. А на месте – сиди и лопай хоть до закрытия – никто слова не скажет. Наоборот, официанты ходят и бесплатно подливают кофе. Или воды со льдом.

Удивляло, что никто не засиживается: поели – и побежали дальше. У пиндосов еда не проблема – всегда есть, чем набить брюхо. Это на нашей родине обилие еды за малые деньги никак не вписывалось в планы пищевиков. Здесь же, среди россыпи дешёвых лобстеров и куриных окорочков был сущий Эдем. Только к яблокам – розовощёким и крупным, покрытым нежным, но толстым слоем воска, лучше было не прикасаться.

Итак, мы решили начать с ресторана; посовещавшись, мои друзья выбрали монгольский…

– Сначала подкрепимся, – пояснила Власта, небрежно кивнув официанту с раскосыми глазами, встретившему нас на входе широкой улыбкой. Зубы в этой стране скалили по любому поводу, даже просто встретившись глазами. Он повёл нас к большому, под красный гранит, столу, в центре которого располагалась газовая жаровня, на открытом огне которой, как позже выяснилось, посетители сами жарили себе овощи и мясо, нарезанное прозрачными пластинами и завёрнутое наподобие раковин мидий. Чуть позже не менее раскосая, но с неожиданно белой, будто фарфор, кожей, монголка привезла тележку, уставленную бесчисленными мисочками, тарелочками, блюдцами и розетками со всевозможными соусами, подливами, специями и травами непонятного мне назначения. Они выглядели, будто райский сад с различной величины озёрами и болотцами. Я даже посмотрела, не осталось ли в тележке ещё и крохотных уток, которым полагалось бы плавать в этих водоёмах. Но нет, вместо них на огромном блюде румянились крупные, с детскую ладонь, креветки. Или, может, их называют в этих местах иначе – океан всё-таки. Какое отношение к монгольским степям имели эти продукты, я не поняла.

Ещё большее замешательство вызвал у меня счёт: двадцать четыре доллара и пять центов. Это на троих-то!

– Тут жить можно! – обрадовалась я, даже не прислушиваясь к болтовне друзей, которые уже обсуждали, какую машину мне лучше выбрать.

– Лучше всего – гибрид с электродвигателем, – убеждала прагматичная Власта. – Гибрид, в конце концов, обойдётся дешевле, с такими ценами на бензин. И габариты у него меньше, легко будет вписаться на любом паркинге. «Мерседес»? А что в нём хорошего, кроме названия? С автосервиса вылезать не будешь. Корейский «Хёндэ»? Ну, на «Хёндэ» Принц точно не клюнет. Принц на «Хёндэ» даже не глянет.

Ник выразил недоумение: на кой мужику глядеть, на какой машине ездит понравившаяся ему девушка? Ни один нормальный мужчина не сортирует избранниц по маркам их машин.

А мне было всё равно. Отяжелев от вкусной и обильной пищи, я не хотела ни о чём думать. Да и делить шкуру неубитого медведя смысла не было. Тем более что путь наш лежал в казино – настоящий ночной клуб-казино «Emerald Quinn» – «Изумрудная Королева». И на поклон к ней стекался чуть ли не весь город, оторваться после насыщенной рабочей недели.

Её Величество размещались на расцвеченном флагами и огнями белоснежном судне, пришвартованном к одному из частных пирсов. Судно слегка покачивалось в прибое, оглашая всё вокруг громкой музыкой и взрывами смеха. Думаю, пляжу с его жёлтым песком и белой галькой такое соседство было не по вкусу – он как бы намеренно отодвинулся от шума, нарушавшего его тихую сосредоточенность. Ведь у ночных пляжей, в отличие от ночных клубов, всегда есть собственная, полная шёпотов и тайн, скрытая жизнь. Она и сейчас как ртуть мелькала в лунной дорожке и фосфоресцируя, рассыпалась. И нельзя было понять, чем же она дышит.

***

В казино мы проиграли кучу денег. И кучу выиграли! Обналичив выигранные жетоны, мы перепробовали почти все коктейли. Я остановилась на самоизобретённом «Кровавом Санрайзе»: смеси привычной «Кровавой Мэри» с «Текилой Санрайз». Кроме меня, это пить не мог никто, отчего не было опасности, что, пока я танцую, кто-нибудь присосётся к моему бокалу.

Мы по обычаю чокались бокалами с весёлыми людьми, то и дело подходившими к нашему столику. И с нами вместе чокался худощавый, основательно расположившийся рядом блондин. У него было странное имя: Зэк. С правой стороны его лица землисто проглядывало большое родимое пятно. Зэк, как он нам признался, сейчас безработный и любит зайти сюда поиграть – попытать фортуну. По-русски проще сказать – попытать фарт, но по-пиндосски «фарт» означает совсем не удачу, а (как бы это культурнее) выброс газообразных продуктов жизнедеятельности кишечника. Видимо, как раз сегодня Зэку фартило, потому что он то и дело приносил новые порции пива, пытаясь всех угощать. Везде гремела музыка и звякали фужеры, и создавалось удивительное чувство близости со всеми, хотя я понимала, что это иллюзия и всем на меня также глубоко наплевать, как и мне на них – вот сейчас мы здесь, мы – рядом, а потом все как один сядут в свои автомобили и укатят кто куда…

И всё равно стены, которые сдавливали меня, как бы раздвинулись. А может, вообще разрушились, и я, недавно всего лишь пленница собственной нерешительности, вдруг обрела свободу и теперь могу погрузиться в радость и жить, как хочется. Это проступало в каждом жесте окружающих меня людей. Даже у меченого родимым пятном безработного Зэка.

– Это к удаче, – потирал он пятно на щеке и смеялся. – На счастье!

– И много счастья было?

– Счастья? Мно-о-о-о-го… Я ведь моряк. Плывёшь себе в этом серо-голубом никуда, – он кивнул на окно, за которым таилась темень, слегка разбавленная большой жёлтой луной. – Звёзды вверху, звёзды внизу. А ты между ними. Плывёшь, плывёшь... А потом – р-раз. Порт. И – счастье!

Недавняя я растворялась в насыщенности пахнущего океаном и магнолиями разноцветного сегодня.

– Сегодня вот вас встретил, – серьёзно сообщил моряк, глядя мне в глаза. – Счастье. Разве нет? – и он повернулся к притихшему Нику.

– Йес! – согласно тряхнул головой тот и с готовностью распахнул в улыбке рот. – Гуд лак!

А я вдруг испытала подсознательную потребность убедиться, что всё это действительно происходит. Наяву, а не во сне. Или и сон, и явь – всё это стало сейчас одним целым. Наверное, в ночной жизни приморского городка, за тридевять земель от моего настоящего дома, пульсация новой жизни особенно ощутима: даже мои друзья – Ник и Власта – на меня смотрели понимающе и подбадривающе…

Краем глаза я заметила, что сверкающий крупными зубами клавиш рояль, наконец, освободился. До этого к полному восторгу Власты за ним наяривал темнокожий. Я встала... Нет, не встала, потому что оказалась будто накрепко привязана к барному стулу. И хоть голова моя была ясна и свежа, как никогда, тело меня совершенно не слушалось, Оно отказывалось подчиняться приказам. Оно не хотело двигаться с места – и всё тут!

– Это всё «Санрайз», – смеялся Зэк. – Текила и сок. Мексиканская водка с апельсиновым соком, – повторял он, помогая мне добраться до рояля, – так бывает: голова свежая, а ноги – не ходят! Это пройдёт скоро. Ничего. А если текилу закусить лимоном или подсолить – утром даже голова не болит. Текила – вещь классная! – смеялся он, смеялись Власта с Ником. И те, кто нас видел, тоже смеялись. И смех этот был чист и доброжелателен.

И вот, я ударила по клавишам. И изумилась: пальцы мои, столько времени не прикасавшиеся к инструменту, ничуть не задеревенели. Им не повредила даже торговля на холодном рыночном ветру. Пальцы порхали над белыми и чёрными прямоугольниками легко и свободно, будто птицы, наконец выкормившие птенцов.

Мощные звуки заполнили всё вокруг. Они то взмывали вверх, пробиваясь сквозь пластик потолка к самым звёздам, то распространялись вширь и через пространственные порталы уходили куда-то дальше, в четвёртое измерение. И таяли там, превращаясь в крохотных, прозрачных как иллюзия светлячков. А то вдруг снова накатывали – уже как пьянящая страсть, как сжигающая себя необузданность, через мгновенье, рассыпаясь кружевной пеной. И качали, и баюкали в гамаке океанского прибоя шорохом чешуйчатого хвоста уходящей волны… Кофейные, смуглые, белые лица – все словно замерли в этих звуках, как если бы кто-то скомандовал всем вдруг – «замри». И только вздохи стихии за окном повторяли вздохи педалей под моими ногами…

– Я и говорю – счастье, – когда я вернулась, серьёзно повторил моряк и спросил:

– Вы здесь часто бываете?

– Впервые. Я – впервые, – поправилась я. – Мои друзья, наверное, бывали. А я – впервые.

– Приходите ещё. Я хочу вам кое-что подарить. На память. Но сейчас у меня этого с собой нет. Я теперь сюда часто хожу – корабль всё-таки.

– Придём, – уже в спину ему пообещала за меня Власта, тоже серьёзно. А я подняла брошенную им на стол монетку. На счастье. Гуд лак. Потому что мне захотелось оставить себе от этой ночи что-то вещественное. Чтобы утром не казалось, что это был просто сон. Сейчас, когда стрелки близились к полуночи, сказочная карета вот-вот могла превратиться в тыкву, как это чаще всего и бывает в реальной жизни.

– Искупнёмся и поедем, – успокоила меня Власта с одобрения готового на любые авантюры Ника. Ему совсем недавно исполнился двадцать один – и теперь он вовсю спешил приобщиться к взрослой жизни. Наша компания его вполне устраивала.

– Ну да, пляж ведь, – сказал он и отправился расплачиваться: заслушавшись Дебюсси, бармен начисто забыл про счёт.

На пляже разравнивал граблями песок и гальку мускулистый парень эбенового цвета. Когда Власта, сбежав по трапу, попыталась стянуть с себя футболку, он покачал головой и запрещающе перекрестил руки, мол, нельзя, мэм, не положено. Мы с Ником остановились, Власта всё ещё препиралась в надежде уломать строгого смотрителя. Но уломать темнокожего парня нашему психологу не удалось. Он охранял покой пляжа свято, как если бы это был покой его брата.

Ну, а Ник всё равно плюхнулся в воду, только чуть дальше от того места.

***

И вот я уже стою перед дверью и не понимаю, что же всё-таки я скажу Джиму и как поведу себя. Как-то так устроен человеческий мозг: он буксует, он не способен напрячься в вещах, которые ему нужно постичь самостоятельно. Более того, он каким-то образом, совершенно автоматически начинает жевать ненужную белиберду, которая уже расфасована кем-то по отдельным пакетикам с бирочками и ярлычками на все случаи жизни. Ему почему-то страшно и муторно принимать самостоятельные решения, и ориентируется он чаще всего на кого-то другого. Хотя тот, другой, в его шкуре не был и никогда не будет. Хотя бы потому, что у него есть своя. И с ней тоже проблемы.

Короче, я, как страус, спрятала голову в песок. Ведь за весь вечер на глаза мне не попался ни один предмет из недавней, ещё вчерашней моей жизни, ни одного лица из знакомых мне лиц и ни одного слова не прозвучало, которое бы вернуло меня назад, в этот сумрачный дом, полный условностей и самолюбивых фанаберий. И вот я снова вступала в этот постылый дом, как на плаху. Казалось, словно только что бывшая мной я вдруг оставила меня, не пошла дальше порога этого дома, и тоже я, но уже другая, тихо, почти неслышно скользнула в дверь. Власта осталась в машине, чтобы, если надо, прийти на помощь.

Внутри всё было по-прежнему: снова миг жизни без завтра и вчера, как заевшая патефонная пластинка из музыкального музея. Навстречу кинулся Сиенна и, водрузив мне на плечи тяжёлые лапы, радостно забил хвостом. Он, вероятно, решил, что теперь всё будет хорошо, и я больше не уйду. А может, пёс пытался донести мне свою собачью истину, что дома всегда лучше. Чтобы убедить меня, он начал играть с собственным хвостом, пытаясь ухватить рыжую метёлку зубами.

«Собаки как люди, тоже играют в игры», – подумала я, уже отгородившись от недавнего тяжёлым бархатным занавесом. Казалось странным, что так легко и быстро сменились декорации внутри меня, в то время как снаружи всё осталось по-прежнему. Гостиная была всё так же не убрана, яблоки всё так же валялись по углам, и всё тот же бутыль лежал на боку под столом. Из полуоткрытой Джимовой двери слышалась гитара. Похоже, Джим не очень-то и переживает из-за нашей стычки. Всё-таки, может и правда, виновата во всём я сама?

С наигранной беззаботностью заглянула я в его спальню. Сумеречно и пусто. И – идеальный порядок. Джима нет. Только внутри стереосистемы у кровати кто-то опять громко ударил по гитарным струнам и забренчал аргентинскую милонгу. И я опомнилась. Время – почти полночь, а Джима нет дома. Где он? И почему? Тут же всплыла моя собственная обида. Ведь это он, а не я устроил из дома крепость. Ведь это он, а не я, оплатил тысячный счет за диадему какому-то «прототипу». Он, а не я ездит на спортивном «Понтиаке». И он, а не я останется в выигрыше, если мы разведёмся. Потому что по контракту этот дом его, а не мой. И живу я здесь на птичьих, можно сказать, правах.

Я вспомнила, что Власта всё ещё ждёт моего сигнала. «Власта, подожди. Я – сейчас!»

***

Я люблю американские ночи. Они полыхают таким каскадом огней, что кажется: это не город по сторонам фривея, а гигантские диадемы, украшающие его бетонную голову. Люблю эти дурманные запахи призрачно полыхающих магнолий по склонам. И скорость люблю, когда машина мчит так, что кажется: ты в салоне Боинга, а не автомобиля.

Но Джимов офис располагался совсем близко, и не было нужды жечь бензин. Мы припарковались за углом, скрытым цветущей азалией, и я осторожно пошла к полуосвещенному входу. До полуночи здание обычно не запиралось. В холле – пусто. Лишь откуда-то из глубины доносился замысловатый свист, принятый мной поначалу за свист электрического чайника. У нас в студенческой общаге я слышала такое не раз: обязательно кто-то забывал собственное намерение почаёвничать, переключаясь на что-то покрепче в ущерб коллективной собственности. И тогда чайник выходил из себя, плюясь и взвизгивая до тех самых пор, пока свисток не выхаркивался.

Оглядываясь и поминутно пугаясь, я тихонько, почти на цыпочках, пробралась к офису Джима. Это оттуда нёсся загадочный свист. Нет, свистел не чайник. Чайника там вообще не было. Зато в мокрой луже на рабочем столе, являя собой собирательный образ пьяницы, теперь и у хазбенда, как недавно у меня, возлежала бутылка. Но уже джина. А в удобном кресле, раскинувшись, совсем как дома, громко храпел сам Джим. Его лицо было запрокинуто, рот раскрыт, всегда аккуратно уложенные волосы торчали во все стороны, а неряшливо ослабленный на шее галстук-селёдка открывал взору распахнутую выбритую грудь.

В свете, проникавшем сквозь несомкнутые жалюзи, я увидела его залитые чем-то кремовые брюки, грязные ботинки, и возле одного из них – увесистый, жёлтой кожи бумажник. Джим купил его в день нашей «свадьбы», в память о новом этапе собственной жизни. Мне же в тот знаменательный день он не купил даже цветка. Чуть позже, когда я пробовала заикнуться об этом, он коротко отвечал: «В Америке именно невесты оплачивают свадьбу и покупают себе цветы». Ещё позже он стал отвечать ещё короче: «Цветы стоят денег»…