Приемный ребенок

– Миссис Эванс, – Элли поднимает голову и обращается к удаляющейся спине старухи тихим голосом, четко произнося слова. Я впервые слышу, как она говорит, и ее слова звучат неестественно.

Женщина медлит, словно ей не хочется смотреть на девочку. В конце концов она поворачивается и смотрит Элли прямо в лицо.

– Вам на самом деле не следует врать. В старые времена вам бы вырезали язык.

Глава 6

Они идут по улице, между ними всего несколько футов, но это вполне могло бы быть несколько миль. Она поднимает глаза и смотрит на руку женщины, болтающуюся сбоку, и ей страшно хочется потянуться к этой руке и вставить в нее свою ладошку. Просто понять, какие при этом возникнут ощущения. Она видела, как это делали многие дети, как они ходят со своими мамами, держась за руки, словно это нечто самое естественное в мире – потянуться к человеку, которого любишь, и дотронуться до него. А Имоджен любит свою маму, хотя мама не может заставить себя любить Имоджен в ответ.

Мать – она ненавидит, когда Имоджен называет ее мамой, потому что она говорит как писклявый маленький ребенок, – смотрит вниз и, похоже, знает, о чем именно думает Имоджен, потому что резко убирает руку и засовывает глубоко в карман пальто. Вот так – теперь у Имоджен нет такой возможности.

– Шевели ногами, – рявкает Карла Тэнди, отворачиваясь от своего единственного ребенка. – У нас не так много времени.

Глава 7

Имоджен

Я стою и смотрю на дом, в котором выросла, и на какое-то мгновение возникает ощущение, будто последние двадцать лет моей жизни взяли и растаяли, будто их и не было. Тяжелую дубовую дверь окружает валлийский камень; вокруг нее змеей извивается плющ, словно чужой, пытающийся получить власть над хозяином. Звук захлопывающейся за мной двери, когда мне было пятнадцать лет, все еще звучит в ушах как удар кнута, отдается эхом выстрела из пистолета, причем так сильно, что, когда хлопает крышка багажника, я подпрыгиваю от страха, и от испытанного шока по всему телу пробегает неприятная волна. Через несколько секунд рядом со мной оказывается Дэн. Вероятно, он думает, что я все еще расстраиваюсь из-за случившегося в городе, и это отчасти так. Я думаю о том, как та женщина кричала на несчастную Элли, вспоминаю ничего не выражающее, словно замершее лицо девочки, будто она понятия не имела, что случилось. Только не из-за этого я не могу протянуть руку и вставить ключ в замок на входной двери дома, из которого я уехала, будучи подростком.

– Не торопись, – тихо произносит Дэн. – Я знаю, что для тебя это трудно.

Очевидно, он понял гораздо больше, чем я думала. Я всегда недооценивала своего мужа.

– Со мной все в порядке. – Я трясу головой, чтобы отделаться от воспоминаний. – Пошли. Давай уже зайдем.

* * *

Наконец у нас получается открыть заевшую входную дверь, и мы буквально вваливаемся в дом после приложенных усилий. Я готовлюсь к тому, что сейчас на меня нахлынут воспоминания, ударят по мне, как если б меня сбил грузовой поезд, но коридор так сильно отличается от того, который я помню, что на секунду у меня появляется мысль, а туда ли мы попали. Пахнувший плесенью ковер бабушки Тэнди с красными и золотистыми завитками сняли, теперь в коридоре отполированный деревянный пол, а ковровая дорожка с бежевыми и синими полосами ведет к лестнице. На стенах свежая светло-желтая краска вместо грязно-серой, которая тут была раньше. По ощущениям, это новый дом, очень умело притворяющийся снаружи старым, который я так хорошо помню. Но нет, несмотря на косметический ремонт, кости дома остались теми же. Новая краска не смогла скрыть небольшие трещины, которые появились из-за осадки дома. Я помню, как когда-то водила по ним пальцами вверх и вниз, сидя на лестнице и ожидая возвращения мамы. Иногда я сидела там так долго, что трещины превращались в тени, угрожавшие затащить меня внутрь. Иногда мне хотелось, чтобы они это сделали.

– Очень мило, – замечает Дэн, переступая порог и внося оба наши чемодана. – Кажется, ты говорила, тут полный отстой.

– Вероятно, она его отремонтировала, – отвечаю я.

Она – это моя мать. Одновременно я испытываю облегчение от того, что дом совсем не напоминает тот, который я помню, и раздражение от того, что она потратила силы на то, чтобы сделать дом приличным только после того, как я ушла. Все годы мы с ней жили с облезающей краской и расползающейся черной плесенью, а мать ходила по комнатам, как какой-то призрак, притворяясь, будто не видит, как разрушается наш дом и наша жизнь.

– Ну, это избавило нас от лишней работы.

Дэн улыбается и, толкая дверь, входит в гостиную. Это слишком быстро для меня. Не хочу показаться совсем иррациональной особой женского пола, но я надеялась, что смогу тут все осмотреть немного помедленнее. Может, если б я поделилась с Дэном, рассказав ему про мою прошлую жизнь здесь, он понял бы мою сдержанность. Но я не рассказала и теперь вынуждена притворяться, будто осматриваю огромную гору писем, валяющихся на деревянном полу, чтобы отложить продвижение дальше из коридора, где чувствую себя комфортно. Похоже на счета, счета и снова счета. Мама оставила достаточно денег, чтобы оплатить похороны, которые я организовала, но на которые не приехала. Чувствую укол некоего подобия стыда из-за того, что вместо прощания с женщиной, которую я никогда не интересовала и которая не попросила меня остаться, я сказала ей: «Да пошла ты».

– Ой, здесь что-то адресованное нам, – бормочу себе под нос, но Дэн уже миновал гостиную и прошел из нее в кухню. Я слышу, как он открывает шкафчики и как их дверцы с грохотом захлопываются, время от времени доносятся его бормотания по типу «И что бы это могло быть?». Учитывая, что за последние пять лет он едва ли когда-то заходил в кухню, я не удивлюсь, если плита стала для него открытием.

Адресованный нам конверт ярко-розового цвета, поэтому маловероятно, что он от адвокатов или налоговой Ее Величества. Разрываю конверт, и у меня на лице появляется улыбка, когда я вижу, от кого он.

Привет, городские пижоны! Я оставила вам посылку на заднем дворе под угольным бункером (это такая черная штуковина из олова – объясняю на тот случай, если вы так долго жили в большом задымленном городе, что забыли). Приходите в гости, как только сможете. Приносите вино. Надеюсь, все, что здесь есть, не кажется вам странным.

Пэм xx

– Как мило с ее стороны. – Дэн снова оказывается у моего плеча. – Как жаль, что у нее не было ключей, а то могла бы прийти и немного тут прибраться. Здесь все покрыто по крайней мере дюймовым [5] слоем пыли.

– Тебе как раз будет чем заняться, пока ждешь свою музу. – Я улыбаюсь и целую его в кончик носа. – Ты не против, если я тут одна пройдусь и все осмотрю? Мне трудновато с этим справиться – я вернулась, а мамы нет.

– Конечно, – кивает Дэн. – А я пока перенесу в дом все остальное из машины.

* * *

Следующий час я хожу по дому, в котором родилась. С ним связаны старые воспоминания. Здесь столько всего изменилось, и стоило мне подумать, что в общем-то мне не так трудно, как я предполагала, как внезапно я нахожу часы, которые стояли над камином в гостиной. Теперь они стоят на деревянной полке, этакая спрятанная реликвия, которая ждет, чтобы столкнуть меня назад в прошлое, перенести назад на много лет. У меня сжимается горло при виде этих часов. Я вспоминаю, как смотрела на них в ожидании возвращения матери, в равной степени с тревогой и возбуждением. Я гадала, заговорит ли она со мной, принесет ли нам на ужин рыбу с картошкой, и знала, что не будет ни того ни другого. Я смотрела на них часами!

Я беру эти старые часы и верчу в руках. Целая жизнь печали отражается на этом циферблате. Стрелки застыли – и у меня появляется странная мысль, что часы остановились как раз в ту минуту, когда умерла моя мать. «Какая чушь», – говорю сама себе, но не могу избавиться от этой мысли. Часы знали, что выполнили свою работу; больше не было необходимости отсчитывать время до возвращения моей матери. Она больше не вернется никогда.

Ставлю часы назад и несколько раз моргаю, чтобы не дать пролиться слезам, которые угрожают хлынуть потоком. Слезы никогда ничего не решают, ни одну проблему, Имоджен. Это единственный совет, который она когда-либо мне дала. Но и в этом она ошиблась. В тот день, когда я уехала, я добралась до одного из убогих студенческих общежитий, где мне удалось устроиться за очень смешную цену. И только там я позволила себе разрыдаться. Это были некрасивые громкие рыдания, и плакала я, пока не появилось ощущение, что у меня сейчас разорвет легкие. Когда я проснулась на следующее утро, у меня опухли глаза, голова болела так, будто я выпила вечером литр водки, но чувствовала себя поразительно – я словно прошла очищение. И я пообещала себе больше не пролить ни одной слезинки из-за женщины, которая ни разу за все пятнадцать лет не сказала мне, что любит меня.

Глава 8

Солнце зашло, сад погрузился во мрак, в нем стали господствовать лиловый и серый цвета, но все равно небо пока не сдавалось тьме. Сара уже давно сидит в саду, положив ноги на пластиковое садовое кресло, и просматривает «Фейсбук»[6] с телефона. Она едва ли заметила, что вокруг нее сгустились тени, дневное тепло ушло и его сменила прохлада сумерек. Появляется легкий ветерок, и она внезапно чувствует его дуновение на голых руках. Из-за этого она поднимает голову и удивленно моргает.

– Черт, – бормочет Сара. – Сколько времени-то?

Она снова бросает взгляд на телефон. Десять минут седьмого. Девочки и Билли уже должны были просить еду. Сара удивлена, что они еще не появились и не достают ее – как она знает, дети постоянно голодны. Конечно, за исключением Элли, но Элли является исключением в большинстве случаев.

А если уж она вспомнила о детях, то где они? Примерно полчаса или сорок минут назад они играли в старом домике для игр в конце сада. Не могло же пройти больше времени? Хотя она слишком долго спорила с кузиной Марка Тиной из-за статьи, которую та разместила у себя на стене. В статье говорилось, что женщине старше сорока лет эгоистично заводить детей. Ей было прекрасно известно, что Сара эту статью увидит, но все равно она написала: «Прости, дорогая, не знала, что это тебя расстроит xx», когда Сара заявила ей, что это очень оскорбительно. Глупая корова точно знала, что делает. В любом случае, даже если Сара и не видит детей, обычно она их слышит. Только сейчас в саду тихо.

– Мэри? Билли? Элли?

Тишина. Сара на всякий случай заглядывает в игровой домик и за него, но детей не находит. Она входит в дом, кричит, но в ответ опять тишина. Где они?

Пытаясь не поддаться панике, Сара быстро идет назад в сад, напряженно осматриваясь вокруг. Она в ярости. Садик небольшой: дерево, игровой домик у забора, а за ним простирается бесхозный ничем не застроенный участок.

Пустырь. Почему она сразу не сообразила проверить этот участок? Дети постоянно туда бегают, пролезая через дыру в заборе, хотя обычно она слышит их голоса, когда они ходят там среди кустов и мелколесья, смеются и кричат. Но сегодня стоит тишина.

– Мэри? – зовет Сара, приближаясь к сломанным доскам забора. – Билли? Элли?

Дыра не очень большая, но и Сара не крупная женщина, поэтому ей удается в нее протиснуться, хотя футболка зацепляется за острые части сломанной доски, а волосы запутываются в ветвях буйной живой изгороди, идущей вдоль забора.

Пустырь представляет собой небольшой участок необработанной земли, который граничит с участком, принадлежащим Саре и Марку, и еще двумя другими рядом. Там буйно разрослись кустарники и крапива. На самом деле никто точно не знает, кому он принадлежит (если у него вообще есть хозяин). Участок остается таким неухоженным и необработанным столько лет, сколько Джефферсоны живут на Акация-авеню. Для них он как бельмо на глазу, а для детей – рай и приключения.

Сара сразу же видит их: все трое стоят на коленях, расположившись треугольником, на единственном расчищенном месте, которое есть на участке. Все трое плотно зажмурили глаза, а Мэри с Билли еще и немного раскачиваются взад и вперед. Элли неподвижна как статуя, только ее губы шевелятся, причем быстро, когда она тихим голосом произносит какое-то заклинание.

Сара чувствует, как волосы у нее на затылке и шее сзади встают дыбом, она содрогается, дрожь пробегает по всему ее телу. Она нашла детей, судя по виду, они в порядке, никак не пострадали физически, так почему же у нее на руках мурашки?

– Дети?

Она подходит поближе. Они не могут ее не слышать, тем не менее ни один из них даже не шевельнулся при звуке ее голоса. Сара пробирается сквозь колючки и ветки, выходит на пустырь и встает рядом с Элли.

– Дети! – буквально кричит Сара и вытягивает руку вперед, чтобы схватить Элли за плечо. До того, как она успевает дотронуться до плеча девочки, губы той прекращают шевелиться, и три пары глаз резко и одновременно распахиваются. Позднее Сара скажет Марку, что у нее было ощущение, будто с них сняли заклятие.

– Мама, что происходит? – спрашивает Мэри, у которой округляются глаза. – Что случилось? Что ты здесь делаешь?

– Я кричала из сада, звала вас. Никто не ответил. Что вы делаете? Чем вы здесь занимаетесь, черт возьми?

– Играем, миссис Джефферсон. – Элли поднимает голову и неотрывно смотрит в лицо Саре своими темными глазами. Она – единственная из трех детей, кто не выглядит смущенной и дезориентированной. Взгляд Билли быстро мечется между Элли и самим пустырем, словно он пытается понять, как, ради всего святого, он здесь оказался.

– Билли?

– Мы просто играли, миссис Джефферсон.

– Тогда почему вы не слышали, как я кричала? Я вон там стояла.

Элли не сводит глаз с лица Сары. Она совсем не выглядит виноватой. Ее челюсть с вызовом сжата.

– Ради всего святого, это имеет какое-то значение? – рявкает Мэри, нарушая тишину. – Теперь ты нас нашла. Пошли, вы двое.

Элли и Билли поднимаются на ноги и уходят вслед за Мэри с пустыря, пролезая через дыру в заборе с гораздо большей легкостью, чем это сделала Сара.

И только после того, как они все оказываются в доме, Сара в одиночестве запирается в ванной комнате и позволяет себе разрыдаться. Она очень долго сдерживала рыдания и не позволяла дать волю ужасу, который ее охватил.

Глава 9

Имоджен

Я смотрю в огонь, наблюдая за языками пламени, как они поднимаются, а затем опускаются; слышится треск, и в разные стороны разлетаются искры. Я улыбаюсь, подняв голову и глядя на Дэна, который протягивает мне кружку с горячим шоколадом, поверх которого высится горка взбитых сливок.

– Спасибо.

– Слава богу, что есть Пэмми. Спасибо ей за ее посылку, – говорит Дэн.

Мы нашли коробку от моей старой лучшей подруги в саду за домом, и у меня сразу же улучшилось настроение при виде вина, пачки печенья, крекеров с креветками, растворимого шоколада и взбитых сливок. Также там лежал пакет дров, связка щепочек, к которой была прикреплена записка, объясняющая, что это «растопка», и коробок длинных спичек.

– Любой человек при виде этого набора подумал бы, что мы идиоты из города, – пошутил Дэн, но я видела, что на самом деле он рад – ведь за него сделали самую трудную работу. Я с нетерпением жду завтрашнего дня, когда покажу ему дровник и место, где хранится топор.

Чуть раньше я передвигалась по дому как слепая, прикасалась к стенам, мебели, пытаясь вывести на поверхность хоть какие-то чувства. Но здесь столько всего изменилось – и я сама изменилась. Я больше не чувствую себя одинокой, несчастной девочкой, которая сидела на пятках в спальне и молилась богу, в которого не верила. Я молилась, чтобы мать, которую я едва ли знала, открыла дверь и заключила меня в объятия. Самым странным из всех чувств было то, что я испытала, открыв дверь в комнату матери, где нам предстояло спать ночью. В детстве мне никогда не разрешалось туда заходить, хотя это не всегда меня останавливало, и у меня остались только весьма смутные воспоминания о том, как эта комната выглядела тогда. Стоило мне переступить через порог, как по телу пробежал холодок – я представила, в какую ярость пришла бы моя мать, застав меня здесь. «Это смешно, Имоджен. Ты больше не ребенок». Но я все равно там долго не задержалась. И еще я не смогла заставить себя открыть дверь в мою старую комнату.

– Ты такая тихая, – замечает Дэн, приподнимая один из моих локонов и заводя его за ухо. – Ты все еще думаешь о том, что сегодня произошло на дороге, или дело в другом?

– О сегодняшнем инциденте, – вру я. Эта тема для меня проще, чем разговор о том, как я все еще не смогла открыть дверь в комнату, где подростком жила Имоджен Тэнди, – из-за страха перед открыванием дверей, которые я потом не смогу закрыть. – Если честно, я все еще проигрываю это у себя в голове. Как они вели себя с этой девочкой. То есть я хочу спросить: она на самом деле похожа на человека, способного толкнуть кого-то на проезжую часть?

Но произнося эти слова, я знаю, что невозможно предсказать, кто способен на насилие. «А меньше всех ты сама, – напоминает мне гнусный голосок в голове. – С твоим-то послужным списком по этой части, правда?»

– У меня в кафе мурашки побежали по коже. Такая жуть! – говорит Дэн. – Сколько ты знаешь детей, способных пригрозить вырезать кому-то язык? И откуда она могла знать, что эта женщина про нее говорила? Ведь их же и близко к кафе не было, когда та сказала эти вещи.

Я взмахиваю рукой, словно отмахиваюсь от его слов.

– Она не грозила вырезать ее язык – она цитировала кого-то или услышала это в школе или еще где-то. И у меня создалось впечатление, будто миссис Эванс не впервые говорила эти вещи и уже неоднократно делилась с другими своими нелепыми теориями. Элли могла иметь в виду совсем другое вранье. Ее приемная мать выглядела подавленной, правда? Я не знаю, что ее смутило больше: слова Элли или твой хохот, когда ты их услышал.

– Согласен насчет миссис Эванс. Но по времени все совпало просто идеально, правда? Вероятно, мне не стоило смеяться. Но ведь таким образом удалось снять напряжение.

– Ее и близко не было рядом со второй девочкой, – задумчиво произношу я, не обращая внимания на улыбку на лице Дэна. Он готов обратить любую ситуацию в шутку, и поощрение ему не требуется. – Ты же все видел, правда? Они стояли по меньшей мере на расстоянии фута друг от друга. Мы бы заметили, если б она ее толкнула.

– На самом деле я этого не видел, – признается Дэн и на мгновение испуганно смотрит на меня. – Если честно, я на них даже внимания не обратил. Они стояли на тротуаре. Я это отметил про себя, но не смотрел, чем они занимаются.

– Но ты же сказал полиции…

– Знаю. – Дэн морщится. – Не злись на меня. Я просто согласился с тем, что сказала ты. Женщина вела себя так ужасно, и мне на самом деле хотелось тебя поддержать. Когда полицейский записывал мои показания, я сказал, что видел девочек и не видел, чтобы одна толкала другую. По сути это правда, – быстро добавляет он, когда я уже открываю рот. – Я не видел, чтобы кто-то кого-то толкал. Но я также не могу поклясться, что Элли ее не толкнула. Я не смотрел на них.

Пытаюсь вспомнить те секунды непосредственно перед скрипом тормозов и остановкой машины. Я была абсолютно уверена, что они стояли на расстоянии фута друг от друга, но тогда меня поддержал Дэн, сказав, что он видел то же самое. Могу я на самом деле поклясться, что ни на секунду не отводила взгляд от девочек? Готова ли я дать показания в суде, что Наоми упала сама? Пытаюсь воспроизвести те моменты у себя в сознании, словно снова и снова прокручиваю видеоролик, но никак не могу заставить себя визуализировать случившееся.

– Имоджен, забудь об этом. Никто не пострадал, и непохоже, что сумасшедшая баба будет предъявлять обвинения ребенку. Поэтому давай не будем портить наш первый вечер здесь.

Вот такой у меня Дэн, и это прекрасно. Мы сегодня чуть не раздавили ребенка, но мы же не хотим портить наш первый вечер здесь? Он прав, он всегда прав. Какой смысл снова и снова прокручивать это в голове? Никто не пострадал. Обе матери забрали детей домой, и это лучший выход из ситуации, на который мы могли надеяться. Так почему же мне так не по себе из-за всего случившегося?

Глава 10

Общее собрание в школе кажется идеальной возможностью. Как только она примет решение пойти на это, как только избавится от мысли, что «списывание» – это просто предоставление Ясмин наилучших шансов на сдачу экзамена, все станет довольно просто. На самом деле гораздо проще, чем их хотела заставить поверить Флоренс. Недостаток предпринимаемых директрисой мер против списывания состоял в том, что никто никогда не ожидал, что кто-то в их школе на самом деле пойдет на обман. Поэтому никто из учителей особо и не задумывается о том, как это предотвратить. Они хотят, чтобы все просто считали это невозможным – шкаф запирается, конверты заклеиваются. Но на самом деле у трех представителей администрации есть ключи от картотечного шкафа, и любой из них готов дать вам ключи от кладовки, на одном брелоке с которыми висит и ключ от шкафа. Им ни на секунду не приходит в голову, что вы можете его снять и воспользоваться чуть позже на той же неделе. И даже если они заметят пропажу ключа, первой мыслью будет, что он просто соскользнул с брелока. Никто из учителей в их школе не ворует, не врет и не жульничает. Проблема Флоренс состоит в том, что она предпочтет скорее поверить в некомпетентность ее учителей, способных потерять ключ, чем в их ум, которого хватит, чтобы его украсть.

У Ханны было по крайней мере двадцать минут до того, как дети выйдут из актового зала и начнутся уроки. Этого времени достаточно, чтобы быстро сфотографировать экзаменационные задания по математике – ее племяннице предстоит пересдача в следующем месяце. Ясмин провалила экзамен в прошлом году, и Ханна просто хочет, чтобы та повторила нужные темы. Конечно, она не скажет ей, какие точно вопросы будут на пересдаче, это было бы неправильно, но ведь если Ясмин будет знать, какие уравнения нужно порешать, и все в таком роде, это ей поможет. И это на самом деле никакой не обман и не мошенничество. У Ясмин четыре недели до экзамена – достаточно времени выучить все необходимое.

Ханна смотрит в коридоре в одну сторону, затем в другую. То и дело кто-то из учителей, кому удалось найти оправдание, чтобы не присутствовать на общем собрании, выходит из своего кабинета, или кто-то из детей, кому страшно захотелось в туалет, с безумным видом выбегает в коридор. Неважно, она не нарушает никаких правил, находясь в кладовке, а то, что ей нужно сделать, займет всего несколько секунд. Если кто-то из учеников случайно зайдет в кладовку, маловероятно, что он решит, будто она делает что-то не то – по очевидным причинам ученикам не рассказывают, где хранятся экзаменационные задания.

Кладовка тускло освещена, здесь настоящий свинарник. Сама Ханна никогда не пыталась здесь прибраться, но она знает нескольких учителей, которые потратили немало дней во время каникул, чтобы навести порядок в сложенных тут вещах. Без толку. Сама она не собирается тратить свои выходные или отпуск на то, чтобы убирать чей-то бардак. Некоторые учителя и представители администрации еще хуже, чем дети, черт возьми. Картотечный шкаф, в котором хранятся экзаменационные задания, находится в дальней части кладовки. Он такой низкий, что Ханне приходится склониться над ним. У нее не сразу получается вставить тонкий ключ, но через какое-то время, кажущееся вечностью, ей удается справиться с замком.

Экзаменационные задания обернуты термоусадочной пленкой и хранятся в алфавитном порядке, поэтому найти конверт с заданиями на пересдачу государственного экзамена по математике оказывается делом всего нескольких секунд. Термоусадочная пленка – еще одно несложное препятствие, с которым легко справиться. Ханна достает нож, который специально вчера спрятала за точилками для карандашей, и прорезает тонкую полоску в месте загиба пленки, где она собралась складками. Несмотря на то, что ранее она успокаивала себя, что все пройдет нормально, что это простая работа, которая займет не больше двух минут, ее сердце судорожно бьется в груди. «Черт побери, Ханна, успокойся», – приказывает она себе. Совсем не нужно доводить себя до сердечного приступа, чтобы потом ее обнаружили лежащей здесь с пачкой экзаменационных заданий в руках, правда? Ханна позволяет себе легкую улыбку, когда достает из пачки одно из заданий и делает пару фотографий на телефон. Боже, на первый взгляд эти задания кажутся сложнее, чем во время прошлогоднего экзамена. Слава богу, она решила взглянуть, что в них. Ясмин не стала бы повторять и половину этого материала.

Ханна убирает листы назад в конверт, а конверт в картотечный шкаф. Ее не беспокоит разрез на пленке – она сделала его в складках, поэтому, когда конверт будут вскрывать перед экзаменом, на ее разрез не должны обратить внимания. Но на всякий случай она предложит свою кандидатуру в группу пересдачи экзамена и сама лично разрежет этот конверт.

Ханна запирает картотечный шкаф и молча поздравляет себя с хорошо выполненной работой. Она не чувствует себя виноватой. Если б руководство на самом деле хотело, чтобы никто не смог узнать, что подготовлено на пересдачу, то сделало бы так, чтобы до экзаменационных заданий было бы сложнее добраться. Возможно, в половине этих конвертов есть разрезы, сделанные другими учителями, которые тоже хотели заранее узнать задания. Ханна убирает нож в одну из коробок с материалами для уроков рисования, которые валяются на полу, и поворачивается, чтобы вернуться в класс. Сердце замирает у нее в груди. В дверном проеме молча стоит Элли Аткинсон.

– Элли, – Ханна вешает на лицо улыбку, которой улыбаются маленьким детям. Но от этого ребенка не просто мурашки бегут по коже. Ханна много чего слышала про то, как родители девочки погибли в огне. Когда сгорел дом, выжила только Элли. Она уже побывала в двух приемных семьях до того, как ее взяли Джефферсоны, а женщина из «Доброго помощника», которой поручили помочь Элли обустроиться здесь, таинственно уволилась через три недели после знакомства с ней. Ханна расправляет плечи. «Она всего лишь ребенок. Что она может мне сделать?» – успокаивает себя Ханна. – Почему ты не на собрании?

Элли ничего не отвечает, только смотрит на нее своим беспристрастным взглядом, словно оценивает и находит, что женщина не обладает качествами, которые нужны, и это вызывает разочарование.

– Ты должна быть на собрании, – опять говорит Ханна, но теперь ее голос звучит менее уверенно, и она сама это слышит. Она не уверена, но ей кажется, что Элли что-то пробормотала себе под нос. – Что? Ты что-то сказала?

Молчание. У Элли глубоко посаженные глаза шоколадно-карего цвета, и они неотрывно смотрят на Ханну, которая будто примерзла к полу.

Коридор наполняется какофонией звуков, когда туда из зала выбегают дети, и эти звуки снимают заклятие, наложенное на ноги Ханны. Она фыркает с отвращением, хватает пачку линеек с полки, машет ими перед носом Элли со словами: «Я пришла за ними», после этого проходит мимо нее, задев девочку, и выходит из кладовки. Элли разворачивается и исчезает в толпе детей. Ханна остается, чтобы запереть дверь дрожащими пальцами.

Глава 11

Имоджен

– Ты выглядишь потрясающе, – Дэн тихо присвистывает и легко щиплет меня за попу. На протяжении нескольких месяцев после моего увольнения муж видел меня только в пижаме или спортивных легинсах – хотя никаким спортом я не занималась. Я почти не вставала с дивана по многу дней подряд, только меняла на нем положение, когда Дэн приносил мне еду. Очень приятно чувствовать себя больше похожей на человека. – Нервничаешь?

– Немного, – признаюсь я. – Странно вернуться сюда после такого длительного отсутствия, а теперь еще и выходить на новую работу. Хотя на этот раз я не собираюсь все испортить. Тебе не нужно беспокоиться, что случившееся в Morgan and Astley снова повторится.

– Это меня не беспокоит, – отвечает Дэн, но я все равно успеваю заметить промелькнувшее у него на лице облегчение. – Меня беспокоит то, что происходит с тобой здесь, как это место на тебя влияет. С тех пор как мы сюда приехали, ты ведешь себя очень тихо. Вчера вечером ты специально долго не ложилась, чтобы не входить в комнату твоей мамы. Знаешь, мы могли бы продать этот дом и дальше жить там, где жили.

– И сколько бы мы там продержались? Мы не могли позволить себе продолжать платить арендную плату за ту квартиру, если я сижу без работы. Мы только теряли деньги, и в больших количествах. И мне было трудно, ведь я же знала, что наши и так небольшие сбережения исчезают из-за меня. Бабушка оставила этот дом маме уже с выплаченной ипотекой. Теперь он наш. Плюс я подавала заявления об устройстве на работу примерно в сорок фирм в Лондоне, и мне везде отказали. Это был наш единственный вариант, и ты это прекрасно знаешь.

– У нас были и другие варианты, – мягко замечает он.

Я знаю, какие это были варианты.