Жонглёр

– Отнюдь. Дара стихосложения Господь меня лишил, видимо понимая, что это будет явный перебор. Убеждён, что романтичность натуры вещь весьма эфемерная и быстро проходящая. И опять же, если бы я был романтиком с головы до ног, разве пришёл бы я сейчас к вам сюда? Вряд ли. Я бы пропадал у стен посольства Нидерландов и искал бы соратников для того, чтобы тайными тропами пробраться к нужному мне месту.

– Этим занимается Александр Иванович Гучков с братом, но я вам этой информации не говорил. Я, как честный издатель и человек, про всё, что связано с нелегальной переправкой людей и грузов, кое-что знаю, но не поддерживаю.

– Гучков? Понятно, и буду иметь это в виду!

– Отлично! – хлопнул в ладоши Сила Яковлевич, и в этот момент открылись двери в кабинет.

Миша внёс в комнату большой поднос со стаканами чая, розетками варенья, блюдечками для мёда и маленькими вазочками с сухарями и сушками. Разместив всё на столе, предназначенном для редакционных совещаний, он снова бесшумно дематериализовался.

– А что, Южная Африка мёдом намазана? – по-русски спросил Афанасьев и прицелился к табачного цвета горке сот.

– Мёд, конечно, приятная вещь, – ответил на французском Леонид, – но только в кулинарных или медицинских целях. В жизни одним мёдом сыт не будешь. Потребуется хлеб.

– Мне лично с трудом верится, что всё это затеяно ради заработка.

– Безусловно. Я бы тогда избрал бы журналистику основой своей деятельности, а не юриспруденцию.

– Вы, юноша с взором горящим, хотя бы понимаете, что иногда журналистика это не скрип пера по бумаге, это трудно физически и по-человечески страшно?

Леонид загадочно взглянул на Афанасьева. И эффектным и плавным жестом, так, чтобы племянник и дядя следили не отрывая глаз, поднял руку и опустил её на угол редакционного стола. Поднялся и опершись на неё, расположил своё тело параллельно полу. Когда трюк был воспринят «публикой» как должное, опустил на крышку стола вторую руку и вышел на «свечку». Потом неспешно опустил ноги на пол и сел на своё место.

– Однако же! – только крякнул Афанасьев.

– Он ещё не так может, дядя. Ты же знаешь Красновых, ветошь не подсунем!

– Не мне вам говорить, – как ни в чём не бывало продолжил Леонид, – что не боятся только идиоты, а вот второе место на университетском турнире по фехтованию и первое место в гимнастических упражнениях, надеюсь, позволят мне легче перенести возможные физические тяготы и лишения.

– Как знать, как знать. Жизнь не спортзал. Там всегда что-нибудь да пойдёт наперекосяк. Возвращаясь к журналистике, – снова заговорил на русском Сила Яковлевич. – Говорите вы на обоих языках весьма бегло и сносно, но это не гарантирует хороших статей в мою газету на родном языке, – сделав внушительный глоток чаю, засомневался издатель «Невского экспресса».

– Зато гарантирует вот это, – снова встрял в разговор Краснов и вытащил из внутреннего кармана пальто несколько выпусков университетской газеты.

«А я ему лёд с утра за шиворот запустил», – устыдился своей экзекуции над сокурсником Фирсанов.

– Любопытно, любопытно, – загудел Сила Яковлевич и грузно пошёл к рабочему столу. Водрузив на нос пенсне, стал бегло просматривать газетку. – Почитаем, почитаем. А кого искать-то?

– Шарль Куртуа, – разламывая сушку, сказал племянник.

Чай был хороший, цейлонский. Лимон душистый. Да и жажда после вчерашнего давала о себя знать. Ребята с удовольствием ели и пили. Афанасьев полностью погрузился в чтение. Пару раз хохотнув, Афанасьев взял второй номер, и буквально через минуту оглушительно захохотал. Он откинул большую лобастую голову, отчего борода встала торчком и регистрировала каждое движение груди и объёмного живота. Отсмеявшись, он снял песне и вытер слёзы.

– Ну развеселили вы старика, молодой человек, развеселили. Это же надо так поддеть. Тонко, зло и изящно. Хорошо.

На лице Леонида зажглась робкая улыбка.

– А я что говорю – талант! Бриллиант чистой воды! – оживился племянник.

– Осторожно, перехвалишь, – стал уводить себя из-под огня лести Лёня.

– Не бойся, не сглажу.

– Хорошо-то хорошо, но только этого мало.

– Мало? – удивился Саша. – Пару десятков номеров я могу вынести из библиотеки, но собрания сочинений у Лёни пока нет, молод ещё.

– Я не об этом. Я, конечно, люблю и, не при нём будет сказано, ценю Сашу. Я рад за своего родственничка, что у него такой остроумный друг, тонкого ума и филигранного таланта, но…

– Но? – напрягся Леонид.

– Этой рекомендации недостаточно.

– Что же делать? – картинно схватился за голову Краснов.

– Если вы, молодой человек, в течение трёх дней предоставите письменные рекомендации трёх известных и уважаемых мною людей, то, вероятно, мы с вами вернёмся к этому разговору. В противном случае – не обессудьте.

– Я вас понял, – сказал, поднимаясь, Фирсанов.

– Но не зависимо от результатов этого разговора, если в будущем захотите разместить у нас какой-нибудь материал по животрепещущей теме, то милости просим. Лёгкое протеже окажу, кой-какое влияние на эту газету у меня имеется, – улыбаясь, заметил издатель.

– Кой-какое? – опешил Александр.

– Благодарю вас, Сила Яковлевич, за приятное общество, за уделённое время и хорошее отношение.

– Это всё ему скажите. Он, оказывается, у нас следопыт, отыскивает таланты.

– Спасибо, дядя, – наконец, поднялся и Краснов. – Обнадёжил. Обрадовал. И воодушевил.

– Не за что! Чем мог – пособил, – прогудел Афанасьев.

Племянник и дядя приступили к церемониалу прощальных объятий. Со стороны казалось, что озёрная камышинка пытается обвить и приподнять прибрежный утёс.

– Я рассматриваю это событие, – уже шагая по улице, весело тараторил Краснов, – как сугубо положительное. Талант твой отметили, предложение к сотрудничеству получил. Что ещё надо?

– Южную Африку, – рассеяно сказал Леонид, блуждая глазами по прилегающей территории. – Александр, я и сегодня на лекции не пойду. Извозчик! Тебя подбросить до университета?

– Да тут рядом, как-нибудь добегу.

– Ладно. Я поехал, у меня есть одна кандидатура, попробую обработать сегодня же.

– Держи меня в курсе.

– Без этого никак. Повторный визит к дяде снова вместе, – то ли спрашивал, то ли утверждал Фирсанов уже с подножки пролётки. – Трогай! На Васильевский.

Последнее уже относилось к кучеру, и пролётка поехала по улице. Краснов с завистью и грустью смотрел вслед экипажу. Ему почему-то казалось, что Фирсанов добьётся своего. Он презирал в душе своё собственное безволие, прекрасно понимая, что никогда не решится на подобный шаг. Порыв останется порывом, может быть, выступит на бумаге строчками нового стихотворения, а может быть, тихо исчезнет, как исчезают круги на воде от брошенного камня. Он не мог себе ответить – говорит ли в нём простая лень или он создан для тихой жизни в кругу семьи? А пока становилось ясным одно: в самое ближайшее время он лишится только вчера обретённого друга. Пролётка исчезла за углом, а мысли о предназначении и иных «философских материях» испарились из Красновской головы, оставив предчувствие близкой разлуки. Затихло цоканье копыт, и Краснов быстрым шагом устремился в сторону университета.

На Кадетской линии доживал свои дни в уединении дальний родственник по материнской линии граф Алексей Иннокентьевич Аристов. Экипаж застыл у парадного входа. Фирсанов взлетел по лестнице и открыл двери. Ему показалось, что одним шагом он вернулся назад лет на пятьдесят российской истории.

Его встретил лакей, одетый по моде середины XIX века. Ливрея хоть и выглядела слегка потёртой, но была опрятной и чистой. Слуга был шарообразно лыс, кроме тонкого венчика седых волос на затылке. Недостаток растительности на темечке с лихвой компенсировался пышными седыми бакенбардами, тщательно расчёсанными во все стороны. Вьющиеся густые усы с желтизной под носом выдавали любителя табака. Некогда голубые глаза выцвели, а на периферии радужки появились склеротичные белые мутноватые ободки.

– Что, сударь, вам угодно-с? – надтреснутым голосом поинтересовался привратник.

– Хотел бы переговорить с графом Аристовым по весьма важному и безотлагательному делу.

– Как вас представить, сударь?

– Их родственник, Леонид Александрович Фирсанов.

– Одну секунду-с, сейчас доложу. Правда, граф уже два дни не изволят никого принимать. От подагры страдают-с.

– Ты, любезный, передай, а он решит, – неожиданно по-отечески наставил старого слугу Леонид.

– А…

– Передай ему, мой золотой, что принять просит единственный сын его покойной племянницы Анны Фирсановой, урождённой Курбатовой. Запомнишь? А чтобы лучше запомнил, вот тебе целковый. – Леонид вкрадчиво вдавил в ладонь серебряный кругляшок.

– Благодарствую-с, – оживился лакей. Целковый исчез в кармане ливреи, а ноги бесшумно засучили по полу. – Как можно-с, как можно-с забыть. Конечно, запомню-с.

И постоянно бормоча себе под нос как молитву «Анна Фирсанова, урождённая Курбатова», старик удалился.

Леонид придирчиво осмотрел себя в большом зеркале, висевшем в прихожей. Крутился от волнения перед зеркалом, сбивал несуществующие пылинки, разглаживал невидимые складки. За этим занятием он не услышал шаркающие шаги. Только деликатное покашливание старого слуги отвлекло молодого человека от поиска изъянов в одежде.

Он резко повернулся, едва не уронил старика-лакея этим движением. Придержав беднягу за плечи, он впился взглядом ему в лицо.

– Вас просят подняться-с, – проквакал лакей.

Леонид быстро сбросил ему на руки студенческую шинель и фуражку, оправил мундир и помчался наверх, перескакивая сразу через две ступеньки.

Проскользнув за белую высокую дверь, Леонид слегка оторопел. Посредине большой, светлой, некогда богато отделанной гостиной с большими сводчатыми окнами, забранными белыми французскими шторами, с широкой улыбкой стоял лакей, которого он только что оставил внизу. Только немного повыше, примерно одного роста с Лёней. Слегка припадая на левую ногу, старый граф сделал несколько шагов в сторону родственника. Полы его некогда роскошного, расшитого золотом халата разлетелись, как крылья. Лицо вопросительно собралось в сотни складочек-морщинок, а оттуда смотрели глаза цвета неба и сияла широкая улыбка. Он поднял руки на уровень плеч и застыл в такой позе. Фирсанов, как младший, подчинился призыву и подошёл. Аристов неожиданно крепко его обнял. Минуту или больше Леонид простоял так, уткнувшись подбородком в воротник, отделанный золотой нитью. Дыхание родственника сбилось, и раздались хлюпающие звуки. Граф отодвинул племянника, вытер лицо и шумно высморкался.

– Одно лицо, одно лицо! – сумел воскликнуть родственник и снова зарыдал. Наконец, он взял себя в руки. – Вы, молодой человек, удивительно похожи на Анечку. У вас её глаза.

– К сожалению, Всевышний распорядился так, что мне не довелось воочию узнать этого.

– Да, да! – Старик опять сморщился и снова спрятал лицо в платке. Отдышавшись и вытерев слёзы, продолжил: – Судьба бывает жестока и часто норовит лишить нас самого дорогого и приятного. Мне так нравилось, как Анечка смеялась. Без преувеличений – серебряный колокольчик звенел. А как она обожала танцевать. Очи сияют, ланиты горят. – Глядя на него Фирсанов предположил, что некогда этот человек был влюблён в его мать, но она выбрала отца. – Не поверите, могла без устали протанцевать всю ночь. А как мы шли первой парой на балу у Францевичей! Загляденье! Как мы шли… Но все, увы и ах, в прошлом! А вы, юноша, просто красавец. И стать, и вид. В каком полку служить изволите?

– Я студент третьего курса юридического факультета Санкт-Петербургского университета.

– Похвально, похвально, но жаль! – Опустившись на диван, граф похлопал рядом с собой, подняв небольшое облачко пыли, призвав внучатого племянника. – Хотя занятие сие и общему благу послужить может.

– А отчего же жаль? – настолько удивился Леонид, что немного пренебрёг правилами приличия.

– Фамилия у вас… Кстати, запамятовал, как вас величать?

– Леонид Александрович, можно Лёня.

– К чему нам это амикошонство, Леонид Александрович? Фамилия у нас древняя, гордая. Да и ваша ничем запятнана не была. Мужчины по нашей линии всегда служили царю и отечеству. Всегда с честью несли ратную службу.

– Так вот, честь и свобода и составили суть моего визита к вам. Только понукаемый этими чувствами осмелился вас побеспокоить, – приноравливался к старой, несколько выспренней манере изъясняться, Лёня.

– Ну, право, какие счёты между своими. Чем могу быть полезен? – Старик даже немного напружинился, обратившись целиком в слух.

– Не знаю, известно ли вам, что на юге Африканского континента маленький бурский народ ведёт освободительную войну против Британской короны.

– Мерзавцы! Мерзавцы! И ещё раз мерзавцы! – жёстко отрезал Алексей Иннокентьевич.

– Кто? – похолодев, с ужасом спросил Фирсанов, оценивая вероятность получения необходимой рекомендации. Ведь вполне естественно, что старик мог быть англофилом, а не симпатизировать потомкам голландских переселенцев. Он был старым воякой, прошёл Турецкую кампанию 1855-56 годов. В следующую секунду он понял, что в данном случае не важно, на чьей стороне граф, важно будет ему верно подыграть, а ради рекомендательного письма он был готов на все тяжкие. Аристов выдержал достойную театральную паузу, расправил бороду на груди и произнёс:

– Конечно, подданные Великобритании! – Фирсанов облегчённо выдохнул, не придётся бесстыже врать старику в глаза. – Ультиматум Чемберлена – это в высшей степени наглость и оскорбление интеллекта. Стоило найти там золото и алмазы, так англичанам срочно потребовалась эта земля. Мерзавцы!

– Как же я с вами согласен, Алексей Иннокентьевич! – радостно подхватил Леонид, слегка удивлённый политической осведомлённостью своего престарелого родственника.

– Всегдашняя манера англосаксов! Яркий образчик колониального мышления! – Граф продолжил развивать своё понимание ситуации. – Наложить когтистую лапу на то, что им никогда не принадлежало! А лучше отобрать это чужими руками, разжечь войну, добиться изнурения супротивников, а потом с видом благодетелей устроить мир. И за своё «скромное» посредничество ободрать обе стороны почём зря, присовокупив себе большую часть, если не всё разом. Знамо дело! Проходили в Крымскую кампанию! Ох, тогда суровые были деньки! Дым, чад, грохот. Пули свистят, снаряды рвутся, неприятель атакует. Я тогда получил под своё командование…

Понимая, что инициатива разговора стремительно, как кинжальный удар уланов, ускользает от него, Леонид решил избавить себя от исторического экскурса в историю Крымской войны.

– Так вот, в продолжение этой славной темы. – Леонид стал прибирать разговор к своим рукам. – Хоть я и не по военной части, но решил не отступать от линии, проложенной моими дедами и прадедами.

– Это же каким же образом, юноша? – ожил старичок.

– Хочу для читателей «Невского экспресса» написать ряд репортажей с театра военных действий, чтобы публика была в курсе всех коллизий происходящих событий.

– Ох уж это новомодные штучки! Клянусь, скоро желающих за деньги, причём очень большие, станут доставлять, словно на экскурсию, под неприятельские пушки и батареи. В бинокли или подзорные трубы показывать, как льётся солдатская кровь, как рвут снаряды человеческую плоть на части. Кровожадно сие. Прямо как в древнеримской империи. Правда, там честней поступали. Строили цирки, гладиаторов воспитывали и пялились, как кровушка людская на жёлтенький песочек льётся. Жуткое это зрелище, – сказал старый граф и почему-то зажмурился со счастливой улыбкой на лице.

– Война и кровь – это ужасно! – поддакнул Лёня.

– Это смотря с кем и за что! Иной раз пока человеку в морду кулаком не сунешь, так он и не возьмёт себе в ум, что этого не следовало говорить, а того больше – делать.

– Но ведь за Родину…

– За Родину, юноша, это другой оборот. Не случайно завещано нам: за веру, царя и отечество сражаться, не жалея живота своего.

– Кстати, по слухам… – Лёня заговорщически наклонился к старику и шёпотом, как бы между прочим, произнёс: – Его Императорское Величество Николай II симпатизирует бурам.

– Император на то и помазан на царствие, чтобы за нами, человеками, милостиво следить и наблюдать! – отчеканил очередную сентенцию граф и неожиданно сильным, не старческим голосом стал выводить: – Боже, Царя храни! Сильный, державный, Царствуй на славу, на славу нам!

– Царствуй на страх врагам, – подхватил Леонид, поскольку ничего другого ему не оставалось. Так дуэтом они и закончили. – Царь православный! Боже, Царя храни!

Старик расчувствовался, сморщился и снова потёк. Потом порывисто обнял Фирсанова. То ли прижал, то ли прижался. Леонид, не смея шелохнуться, стоял, обнявши старика за плечи, и поражался силе его духа. Он почувствовал костистое тело сквозь ткань халата и стал проникаться к нему глубоким уважением, если не сказать, любовью. Что-то далёкое, но в то же самое время удивительно родное открылось в этом странном человеке. Наконец, Алексей Иннокентьевич полностью успокоился.

– Благословляю вас, Леонид Александрович! Памяти покойной Анны, на благо Отечества и фамилии.

– Благодарю вас, дядюшка. От всего сердца благодарю!

– А может, и мне с тобой махнуть? – ни с того ни с чего предложил старый граф. И не дожидаясь реакции Фирсанова, противным голосом задребезжал: – Николашка! Николашка! Николашка, каналья, куда ты запропастился! – В дверь просунулась голова лакея. – Собирайся, Николаша, едем!

– Куда изволите, барин?

– В Африку!

– Зимаря или Громобоя запрягать?