Помоги проекту - поделись книгой:
Георгий Чистяков
Библейские чтения: Пятикнижие
© Левит С.Я., автор проекта «Humanitas», составитель серии, 2016
© Чистяков П.Г., Чистякова Н.А., правообладатели, 2016
© Центр гуманитарных инициатив, 2016
От редактора
Дорогие друзья и коллеги! Вы держите в руках пятый том трудов священника Георгия Чистякова (1953–2007). Первые четыре тома вышли в свет в конце 2015 – начале 2016 года и включают статьи и книги отца Георгия, опубликованные им при жизни, а также тексты его дипломной и диссертационной работ.
В пятом томе собраны избранные беседы о Ветхом Завете, в основе которых лежат выступления на радио «София» в конце 1990-х годов. В следующем – шестом – томе будут изданы беседы, посвященные Новому Завету, но не вошедшие в книги «Над строками Нового Завета» и «Свет во тьме светит», а также пасхальный цикл проповедей. Мы решили объединить пятый и шестой том единым названием – «Библейские чтения». Эти тексты были опубликованы лишь частично – как отдельные журнальные статьи: в замысел автора не входила подготовка отдельной книги по Ветхому Завету или Деяниям апостолов. Перед публикацией полного цикла лекций на библейские темы отец Георгий должен был бы провести большую работу, сделать которую в последние годы жизни у него не было никакой возможности. Именно поэтому, не имея ни готовых текстов статей, ни даже черновиков, мы вынуждены работать с аудиозаписями.
В 2011 году радиопередачи Георгия Чистякова, посвященные Ветхому Завету, были расшифрованы, снабжены комментариями и изданы единой книгой, которая была подготовлена сотрудниками Научно-исследовательского центра религиозной литературы и изданий Русского зарубежья Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы и вышла в свет в издательстве «Центр книги Рудомино».
Именно это издание – «Пятикнижие: дорога к свободе» (М., 2011) – и было положено в основу настоящего тома. Мы сохранили комментарии Татьяны Прохоровой, учли филологическую правку Бориса Рашковского, и в целом не меняли структуры книги.
Предваряет пятый том предисловие Глеба Ястребова – библеиста и филолога. Для меня это большая радость: примерно в те же годы, когда на радио «София» звучали тексты отца Георгия о Ветхом Завете, мы с Глебом Гарриевичем вместе изучали Евангелие от Иоанна на домашнем семинаре А.И.Шмаиной-Великановой, а чуть позже Глеб Ястребов читал курс по Новому Завету в той же аудитории, где много лет преподавал и отец – в Институте философии, теологии и истории святого Фомы. Глеб был другом и собеседником отца и во многом продолжил то дело, которым отец занимался многие годы.
доцент Учебно-научного центра изучения религий
Российского государственного гуманитарного университета
Предисловие
Уапостола Павла есть мысль о том, что Тора (Пятикнижие) может стать Евангелием. Именно так и читает ее автор нашей книги о. Георгий, делая ее книгой
Для о. Георгия это тем важнее, что он понимает роль Торы для Иисуса: Иисус знал ее «практически наизусть», воспринимая ее как «единый живой текст». Более того, из нее и почерпнуты основные принципы Евангелия (новое в Евангелии – личность Христа, а не учение!). Но если так, значит, и для современного верующего Тора должна быть не музейной ценностью, пригодной лишь для изучения, а «картой для продвижения вперед», «атласом автомобильных дорог» (смелый образ о. Георгия).
За последние десятилетия многочисленные исследователи Евангелия, в том числе нехристианские – такие, как Давид Флуссер, Геза Вермеш, Морис Кейси, Джеймс Кроссли – показали, что укорененность Иисуса в иудейской традиции была намного более сильной, чем предполагалось раньше. Едва ли не каждый этический постулат Евангелия имеет аналоги у древних мудрецов и законоучителей. Более того, в самом опыте богообщения многое роднит Иисуса с такими фигурами, как Хони «Начертатель Круга» или Ханина бен Доса. Или, читая ессейские гимны, нельзя не удивляться их перекличкам с раннехристианскими текстами (например, «Одами Соломона»)…
О. Георгий не вспоминает эти и другие научные открытия, но они вполне могут стоять за его подходом. Между тем в современной теологии открытие иудейства Иисуса и апостолов нередко оборачивается умалением последующей традиции, которая далеко (и подчас уж очень далеко) отошла от своих ветхозаветных корней. У о. Георгия же интересно умение совместить одно с другим: выражаясь евангельскими словами, «сия…творити, и онех не оставляти» (Мф 23:23). Ничего не теряя, христианская традиция у него обогащается духом веры Авраама, Моисея и Пророков. Очень органично сочетает о. Георгий, например, выводы раввинистической экзегезы с интуициями христианской мистики, отражением их в литургике.
В интерпретациях о. Георгия Тора неизменно предстает вестью о свободе и человеколюбии. Насколько это убедительно? Нехристианский скептик возразил бы, что некоторые этически проблемные места Торы не высвечены: акцент сделан на том, что можно объяснить кратко, не углубляясь в сложные богословские вопросы. Заметим, однако, что о. Георгий читает Тору глазами сердечной любви, – а только так и можно понять главное в ней. Более того, именно такого подхода придерживались Иисус и апостолы. Они не пытались апологетически оправдать или объяснить сложные места: они жили Торой, они были людьми своего времени, а внимание слушателей сосредотачивали на тех многочисленных отрывках, в которых видна любовь к Богу и любовь к человеку.
Следует отметить еще одну важную особенность книги: это настоящий учебник христианской культуры. Для автора христианство и образованность едины и нераздельны. О. Георгий сам, будучи человеком высокообразованным, – как мы помним по его блестящим и искрометным проповедям, в которых он свободно привлекал имена философов и историков, писателей и поэтов от Плутарха до Данте и Пушкина, – предъявлял высокие требования к культуре христианина. Эта черта, столь для него характерная, видна и в этой книге. Он всегда полагал, что если есть возможность получить знания, сделать это необходимо, причем не ограничиваться текстами, которые «принято» читать в данной церковной традиции (скажем, православной), но и обогащать себя сокровищами всей христианской ойкумены. Это тем более важно, что в традиции иногда целые столетия были ознаменованы духовным регрессом: например, автор отмечает, что женщины на Руси были более принижены, чем даже в древнем Египте, – и делалось это под знаменем православия, хотя Библия говорит о духовном равенстве мужчин и женщин перед Богом. (Кстати, и трактовка грехопадения у о. Георгия чужда патриархальности: грехопадение началось с безответственности Адама!)
Будучи человеком, способным вместить в себя разные христианские традиции, о. Георгий открывает читателю не только святых отцов неразделенной Церкви, но и таких авторов, как Поль Клодель, Данте и св. Тереза из Лизьё, которую он очень любил. Именно после Данте, полагает он, люди стали мыслить себя как человечество, осознали всемирное внутреннее родство.
Он говорит и об Андрее Рублёве, и о средневековых миланских фресках. Кстати, и сокровища иудейской традиции для него не закончились с I веком: он апеллирует к последующим философам и раввинам. Здесь не только христианство имеет кафолический, вселенский вектор: «
При этом у о. Георгия нет того разменного морализаторства, которое неприятно у некоторых авторов. Например, когда он рассказывает об очередной книге, для него типично естественное вовлечение читателя в разговор, как бы на равных, через выражение «Мы
О. Георгий был, как мы помним, блестящим проповедником, и отголоски проповеди ощутимы и в этом его труде. Его книгу будет интересно прочитать и людям образованным (взять хотя бы гипотезы о влиянии Библии на Овидия!), и в особенности – тем, кто начинает свой духовный путь, только вступив в Церковь.
Первая книга Моисеева: Бытие
1. Книга Бытия. Гл. 1. Ст. 1–2
В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была без-видна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою.
Начнем наше размышление с Книги Бытия. Бытие – это первая книга Ветхого Завета, с которой начинается Библия. Евреи называют ее словом Берешит по самому первому ее слову, потому что ‹Бе-решúт› на иврите означает «в начале»; по-гречески она называется Γένεσις, от глагола γίγνομαι – делаться, становиться. Таким образом, слово «Генесис», наверное, надо перевести как «Книга о том, как мир стал таким, каков он есть». Но перевести с греческого это слово не очень просто, и поэтому по-английски обычно оно употребляется без перевода, англичане и американцы называют эту книгу Genesis, по-французски она называется La Genèse, тоже без перевода с греческого языка. Зато Кирилл и Мефодий и их продолжатели решили передать это греческое слово средствами языка славянского и назвали книгу «Бытие, Книга о том, как мир стал быть».
‹Бе-решúт барá Элог̃úм эт г̃а-шамáйим вэ-эт г̃а-áрец›[2], – так начинается Библия на иврите. Уже первые слова Ветхого Завета привлекают к себе внимание. ‹Бе-решúт› – «в начале», ἐν ἀρχῇ по-гречески. Ἀρχή – начало или первопричина. Это как раз та проблема, которая больше всего волновала ранних греческих философов. Первые философы придерживались разных точек зрения относительно того, чтó лежит в первооснове мира, но все они эту первооснову упорно искали.
С точки зрения Фалеса Милетского, одного из семи мудрецов и, по общему признанию, первого философа в истории человечества, в основе всего лежит вода. Анаксимандр считал, что в основе всего лежит нечто неопределенное и беспредельное – ἄπειρον. А Анаксимен, его ученик, считал, что это воздух. Но любая такая точка зрения, включая мнение Демокрита, который говорил, что в основе всего лежит ἄτομος – атом, нечто неделимое, – повторяю, любая из этих точек зрения вела неизбежно к упрощению реальности, к вульгаризации представлений о жизни, о мире, о возникновении мира и всего того, что нас окружает.
В Библии же такой попытки упростить реальность не делается. Здесь вопрос ставится принципиально иначе. Слово «в начале» – ἐν ἀρχῇ – привлекает читателя-грека, потому что возвращает его к древним спорам философов: так что же лежит в начале всего? – БОГ. Бог, Который сотворил нечто абсолютно новое. И Слово Его еще никогда не звучало ни на греческом, ни на латинском, ни на каком другом языке, кроме библейского иврита. В начале – не вода и не воздух, а Бог и Его творческий акт.
Библия останавливает нас именно перед тайной творения, подчеркивает с первой же своей строки, что творение – это тайна, перед которой надо благоговейно остановиться.
Тот, Кто живет вовеки, –
Так размышлял благоговейно и молитвенно читавший Библию иудей. А грек? В IV веке известный всем нам и нами любимый святитель Василий Великий, один из первых греков, серьезно обратившихся к Ветхому Завету и размышлявших над Книгой Бытия, по этому же поводу восклицает: «Посему советую тебе не доискиваться и до того, на чем земля основана, ибо при таком изыскании голова закружится от того, что рассудок не найдет никакого несомненного ответа, а потому и себе самим и спрашивающим нас, на что опирается этот огромный и несдержимый груз земли, надобно отвечать: “в руке Божьей концы земли”»[4], – цитирует святитель Василий 94-й Псалом, 4-й стих.
Библия не подменяет собой естественные науки. Библия оставляет для естествоиспытателя и ученого свободу изучать историю земли как планеты, изучать геологическую и биологическую ее историю, но останавливает нас в благоговейном молчании перед тайной бытия, перед тайной начала, перед тайной Бога, Который всегда больше, чем любая мысль о Нем.
‹Бе-решúт барá Элог̃úм› – «В начале сотворил Бог». Слово ‹барá› переводится на греческий язык как ἐποίησεν, то есть сделал, как делает ремесленник, как делает гончар свои сосуды или скульптор статуи, как делает столяр мебель или сапожник обувь. Но ничего подобного не имеется в виду, когда Библия говорит нам ‹барá› на иврите. Да, есть на иврите глагол ‹асá›, который так, наверное, и надо переводить: сделал, как мастер; выделал. Но этот употребленный в 1-м стихе Книги Бытия глагол ‹барá› говорит о чем-то другом: не о работе мастера, который, используя некий первоначальный материал, выделывает свое изделие, а о недоступном нашему пониманию творческом акте. ‹Барá› – этот глагол очень хорошо переведен славянским словом «сотворил» или латинским “creavit”, что тоже значит примерно это: сотворил, если хотите, отрезав от себя, выделив из себя, – и ничего больше.
Множество писателей-богословов, христианских и раввинов, ученых-иудаистов, всю жизнь размышлявших над этим стихом, пытались дать толкование слову ‹барá›, и поэтому толкований этих накопились если не тысячи, то, во всяком случае, сотни. Но, повторяю, слово это – «сотворил», “creavit”, ‹барá› – заставляет нас остановиться перед тайной творения. Остановиться и замолчать, взирая восхищенно на тот мир, который предлагает нам Бог и дает во владение. Дает во владение, призывая нас всех, каждого и каждую, быть за него в ответе, беречь и сохранять этот удивительный, таинственный, непостижимый дар.
Можно изучать землю, природу, вселенную разными способами. Одними способами это делают астрономы, другими – физики, третьими – химики, четвертыми – палеонтологи, пятыми – биологи, шестыми, седьмыми и восьмыми – специалисты в других областях знания. Они описывают конкретные факты, они изучают конкретные моменты естественной истории вселенной, но в целом охватить вселенную в едином взоре нам не дано, для нас невозможно. Может это сделать только Бог, Который ‹барá› – сотворил – ее, дал ее нам как Свой подарок.
«Из чего, – спрашивают христиане и язычники, – из чего, – спрашивают “совопросники века сего”[5], – сотворил Бог небо и землю?» Во Второй Маккавейской Книге есть такие слова:
Посмотри на небо и землю и, видя всё, что на них, познай, что всё сотворил Бог из ничего.
Эти слова, где говорится о том, что Бог сотворил мир из ничего, или по-латински “ex nihilo”, очень любили средневековые богословы, средневековые мыслители и философы, которые всегда противопоставляли эти слова одному из принципов античной науки, который гласит, что “ex nihilo nihil gignere potest” – «из ничего ничто не может родиться». Для всего нужна реальная, материальная первооснова.
Напоминаю: так считали греческие и римские философы. Что же касается средневековых мыслителей, то они, наоборот, возражая им, утверждали, что Бог сотворил мир из ничего. Однако в Священном Писании, в тех двух стихах, с которых начинается Книга Бытия, об этом ничего не говорится. Более того, тот стих из Второй Маккавейской Книги, где сказано, что Бог всё сотворил «из ничего», – навеян александрийской культурой. Он, безусловно, навеян полемикой с греческими философами, которая уже началась в среде александрийских евреев, в той самой среде, из которой вышел греческий перевод Ветхого Завета – так называемая Септуагинта.
Что же касается Книги Бытия, то в ней вообще не ставится вопрос об исходном материале. Был он, или не было его у Бога Творца, – здесь об этом абсолютно ничего не говорится. Библия не объясняет механизм творения. Библия не предлагает информацию для физика или историка вселенной. Нет, Библия благоговейно останавливает нас перед тайной творения, но не поднимает завесы над механизмом этой тайны.
Как един Бог, так внутренне един мир. Не задумываться над тем, каким методом действует Создатель, а созерцать красоту Его творения зовет нас Священное Писание и вдумчивый его читатель, живший в IV веке – святитель Василий Великий, который, заканчивая свою первую беседу на начало Книги Бытия, говорит: «Но мы, предоставив философам излагать друг другу эти мысли, сами же, не касаясь рассуждений о сущности и поверив Моисею, что сотворил Бог небо и землю, прославим наилучшего Художника, премудро и искусно сотворившего мир, и из красоты видимого уразумеем Превосходящего всех красотою; из величия сих чувственных и ограниченных тел сделаем вывод о Бесконечном, превысшем всякого величия и по множеству Своей силы превосходящем всякое разумение. Хотя и не знаем мы природы сотворенного, но то одно, что в совокупности подлежит нашим чувствам, настолько удивительно, что самый деятельный ум оказывается недостаточным для того, чтобы изъяснить как следует самомалейшую часть мира и чтобы воздать должную похвалу Творцу, Которому слава, честь и держава во веки веков. Аминь»[6].
Святитель Василий говорит: «Мы, предоставив философам излагать друг другу мысли о сущности земли, и неба, и вселенной, будем благодарить и прославлять наилучшего Художника». Пускай наука своими методами изучает историю Вселенной: на это у нее есть все права и для этого – все возможности. Библия не вступает в спор с наукой, Библия не запрещает естественные науки, не отменяет их воззрения на историю земли. Библия приглашает нас не спорить с учеными, а благодарить Бога Творца за тот мир, который предложен нашим очам, за тот мир, в котором мы живем, за то солнце, которое ежедневно восходит над землей, за тот воздух, которым мы дышим, – за всё, что Он ежедневно творит для нас, – за всё это зовет нас Священное Писание благодарить Творца.
‹Бе-решúт барá Элог̃úм…› Хочу обратить ваше внимание на слово «Бог», на иврите – ‹Элог̃úм›. Удивительная особенность этого текста заключается в том, что само слово «Бог» употребляется во множественном числе. Почему? Да по той причине, что Бог больше, чем всё, больше, чем любая мысль о Нем, которая не в состоянии вместить Бога. Он больше, чем само слово «Бог», и поэтому наивный иврит для того, чтобы всё-таки попытаться вместить Бога в это слово, идет по такому странному для нас, но обычному для древних языков пути: использует грамматическую категорию множественного числа, чтобы, говоря о Едином, передать Его огромность, подчеркнуть Его невместимость ни в одно слово. (Добавлю в скобках, что о многих животных большого размера иврит тоже говорит во множественном числе, хотя имеет в виду, несомненно, одного зверя, – только для одного того, чтобы подчеркнуть его величину, которая не вмещается в простое слово, употребленное в единственном числе.)
Бог всегда больше; Бог всего больше. И ничто не может Его, Бога, вместить. Как восклицает царь Соломон (об этом повествует нам Третья книга Царств):
Поистине, Богу ли жить на земле? Небо и небо небес не вмещают Тебя, тем менее сей храм, который я построил.
3 Цар 8:27
Небо и небо небес не вмещают Тебя, и само слово «Бог» тоже не вмещает понятие, наше представление о Боге. К Богу душа может только стремиться, как стремится олень на источники вод в пустыне. Но понять Его, объяснить Его или описать не в силах ни ум, ни сердце ни одного мыслителя, ни одного богослова или философа. К Богу можно только благоговейно и радостно прикоснуться. И благодарить Его, и воспевать, и радоваться за тот мир, который Он нам подарил, который Он нам отдал, чтобы мы его берегли для наших детей и внуков.
Земля была безвидна и пуста – ‹тóг̃у ва-вóг̃у›, – так сказано на иврите. Овидий, римский поэт рубежа нашей эры, в своих «Метаморфозах» употребляет выражение, очень похожее на это библейское: rudis indigestaque moles – грубая и необработанная масса. Мы не знаем, читал ли Овидий Септуагинту или, быть может, какой-то стихотворный пересказ библейского рассказа о сотворении мира. Таких стихотворных переложений Библии в его времена в Александрии было уже не так мало. Во всяком случае, видно, что если и не из первых рук, но дошло до него это библейское выражение.
‹Тóг̃у ва-вóг̃у› – безвидна и пуста. Земля была такой, как разоренная страна, после того как ушли враги, разрушив всё, что можно разрушить. Это сравнение не случайно: я взял его из Книги пророка Иеремии, который, описывая разорение своей страны, употребляет именно это библейское выражение: ‹тóг̃у ва-вóг̃у› – безвидна и пуста. Как после войны на земле ничего не остается, так и в первый день творения на ней еще ничего не было.
Овидий в своих «Метаморфозах» рассказывает нам о том, как творит Бог мир – тот мир, где потом поселятся люди:
С одной стороны, всё это, казалось бы, очень похоже на Библию, но, с другой стороны, в рассказе Овидия есть что-то механическое. Бог действует у него как ученый в лаборатории, как какой-нибудь римский фармацевт, который готовит лекарство в своих чашечках и мензурках.
В Библии нет ничего подобного. Повторяю: первое и почти единственное слово, которое приходит на ум, когда читаешь эти библейские стихи, – это слово
Безвидна и пуста была земля, еще ничего на ней не было, еще не было даже света, который бы осветил эту пустоту и безвидность. Как в учебниках по истории земли наша планета изображается в глубочайшей древности, как видим мы сегодня на фотографиях, которые поступают с других планет или с луны, – вот эти голые камни и голые кратеры, – примерно такой предстает земля в начале Книги Бытия.
«И Дух Божий носился над водою». Носился – на иврите ‹мерахéфет›. Здесь употреблен очень редкий глагол с не совсем даже понятным значением. Ученый раввин по имени Бен Зома объясняет значение этого глагола следующим образом: «Дух Божий парил над лицом вод, как голубка над своими птенцами парит, но не касается их». Как голубка над своими птенцами, – вот как характеризует парение Духа Божьего, как объясняет этот глагол – «носился» или ‹мерахéфет› – ученый иудей.
Давайте посмотрим, что говорит об этом святитель Василий Великий в своем «Шестодневе», в своей второй беседе на Книгу Бытия. «Как же Он, – восклицает святитель Василий, – носился над поверхностью вод? Скажу тебе не свое мнение, но мнение одного сирийца, который был столько же далек от мирской мудрости, сколько близок к ведению истинного. Итак, он говорил, что сирийский язык выразительнее и, по сходству с еврейским, несколько ближе подходит к смыслу Писания (чем греческий, – имеет в виду святитель Василий. –
Святитель Василий не знал иврита, но это незнание не делало его слепым. Он прекрасно чувствовал то, что не всегда чувствуем мы: что оригинал всегда точнее передает смысл текста, чем перевод. Святитель Василий, для того чтобы понять оригинал, не зная языка оригинала, обращается к опыту тех толкователей, которые были ближе к знанию иврита, которые хотя бы владели языком сирийским (или арамейским), в общем, конечно, очень близким к ивриту, и обнаруживает эту мысль. Он за полторы тысячи лет до современных филологов-библеистов говорит как раз о том, о чем сегодня говорит наука: что этот глагол – «носился», ‹мерахéфет› – взят из лексикона, рассказывающего о птице, которая, не покидая своего гнезда, держится над гнездом.
Вот откуда новозаветный образ Духа «в виде голубине», который «извествоваше словесе утверждение», как поем мы об этом в тропаре праздника Богоявления. Здесь, уже на первой странице Священного Писания, показывается, как бережет Бог нас всех и мир для нас, бережет, как птица бережет своих птенцов, как защищает она свою кладку или своих маленьких от любой опасности.
Давайте теперь двинемся немного дальше по библейскому тексту и посмотрим, чтó говорится на первой странице Библии. «И сказал Бог… И сотворил Бог… И стало так. И увидел Бог, что это хорошо. И назвал Бог… И был вечер, и было утро». Все эти формулы повторяются многократно – один, другой, третий раз: и сказал Бог, и сотворил Бог, и стало так, и увидел Бог и т. д. Но каждый раз в них появляется какое-то новое слово или несколько слов. Сначала – свет, потом – твердь, т. е. Небо, потом – вода, затем – суша, зелень, трава, светила на тверди небесной, птицы, рыбы, звери и т. д.
Хотя здесь и нет четкого стихотворного ритма, каким является, например, гекзаметр в гомеровских поэмах, однако здесь ясно чувствуется поэтическая природа этого текста. Перед нами не научный трактат. Перед нами вечерний гимн во славу Творца. Я очень хорошо представляю, как в течение веков, не одно столетие – быть может, пятьсот, быть может, шестьсот лет подряд, – сохранялся этот текст, еще не записанный на папирусе или на коже, сохранялся в памяти людей и звучал по вечерам как вечерняя песнь Богу, как звучит теперь по вечерам наш гимн «Свете тихий, Святыя славы…» Так звучала среди кочевников и пастухов, собравшихся вокруг костра, эта библейская песнь. Распахнутый купол темного неба простирался над ними, сияли звезды, и кто-то из старших, кто-то из тех, кто помнил лучше всех этот текст, нараспев его провозглашал: ‹Бе-решúт барá Элог̃úм эт г̃а-шамáйим вэ-эт г̃а-áрец›, и далее, и далее. И так века звучало Слово Божие и сохранялось, благоговейно и радостно, людьми в своей памяти и в своем сердце. И только потом оно было записано на папирусе.
2. Книга Бытия. Гл. 1. Ст. 1–4
В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою.
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы.
Давайте вслушаемся еще раз в эти слова: «И сказал Бог: да будет свет». И сразу исчезает безвидность и бесформенность земли. Сама мысль о том, как свет из тьмы воссиял, – сама мысль эта приводит в восторг того, кто открывает Священное Писание, или того, кто вспоминает этот библейский стих. Вспомните, как говорит об этом апостол Павел:
Бог, сказавший: свет да воссияет из тьмы, – есть Тот, Кто воссиял в сердцах наших к нашему просвещению познанием славы Божией в лице Иисуса Христа[9].
Для меня всегда наступает особый момент, когда я дохожу до этих слов во Втором Послании к Коринфянам. Я очень хорошо представляю, с каким именно восторгом, с каким огромным воодушевлением повторял эти слова святой апостол.
Свет – это, если хотите, первая в истории вселенной икона, на которой изображен Тот, Кого изобразить нельзя, – Бог. Более всего именно через свет Бог выражает Себя и обнаруживает Свое присутствие в мире. Не случайно же апостол и евангелист Иоанн Богослов прямо говорит: «Бог – это свет»[10]. Каждый знает это из своего собственного опыта. Бог – это свет, Бог обнаруживает Себя через сияние этого света.
«Свет, сотворенный Богом в первый день творения, – говорил ученый рабби Елеазар, – свет этот был такой чистоты и силы, что человек мог видеть от конца до конца вселенной. С появлением на земле греха и порока дивный свет этот начал тускнеть и, наконец, отнят был Вседержителем у земного мира. Он, – говорит этот ученый толкователь Ветхого Завета, – уготован праведникам в загробной жизни».
Свет невечерний, свет подлинный, свет первого дня творенья уготован праведникам, по мнению иудейского мудреца, в их загробной жизни. И когда слышишь эти слова, то хочешь того или нет, но сразу вспоминаешь слова из латинской молитвы: “Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis” – «Вечный покой даруй им, Господи, и свет вечный да сияет им». Свет вечный да сияет усопшим, – так молятся христиане Запада о том, кто ушел из этой жизни.
И здесь мы видим, что и в иудейской, и в западной христианской традиции, и – скажу, забегая вперед, – в восточной тоже, смерть одинаково понимается как вхождение в невечерний свет, как вхождение в «Свет истинный», как сказано в Прологе Евангелия от Иоанна (глава 1, стих 9), – как вхождение в сияние Божества.
И вспомните, пожалуйста, наш православный византийский чин отпевания, где есть слова:
Светлаго и Божественнаго получити сияния Твоего, Христе, верою преставльшагося благоволи, в недрех Авраамовых упокоение, яко Един милостив, сему даруяй, и вечнаго сподобляяй блаженства[11].
Свет невечерний, светлое и Божественное сияние Христово даруется усопшим. Знает это и наша Православная Церковь.
Владимир Соловьёв в своей работе «Красота в природе» прямо говорит: «Природа прекрасна только озаренная, небо прекрасно только озаренное». Пока темнота, пока на небе нет света, оно безóбразно, оно не видно и пусто, как сказано на первой странице Библии. Но как только первый луч света проникает на небосвод, он изменяется, и весь мир тоже изменяется. Свет выступает из тьмы. На этом кончается первый день творения.
Хочется еще заметить, что свет первого дня творения, о котором говорит ученый рабби Елеазар, – свет особой чистоты и силы, – наверное, знаком каждому из нас по своему личному опыту. Помню, как я в церкви под Москвой, в деревне Наташино, молился, – а было это, наверное, двадцать пять или почти тридцать лет тому назад. Служил в этой церкви мой покойный друг, протоиерей Сергий Хохлов, я ему иногда помогал. И вот совершалась Божественная Литургия. Дождик, полумрак, мгла. Кончается служба. На клиросе певчие запели гимн «Видехом Свет истинный, прияхом Духа Небеснаго…» И при этих именно словах: «Видехом Свет истинный», – вдруг всё в храме озарилось. Через окно, что под куполом, хлынул свет, заливая весь храм. Вот именно тот свет, как мне кажется, это и был, о котором говорится на первой странице Книги Бытия. Прошло тридцать лет, но я помню этот день, помню самое это мгновение, помню лучи этого света, хлынувшие сверху откуда-то сквозь окна на нас, и на храм, и на всех молящихся, как будто это было сегодня утром. В богослужении действие Божие называется странным словом «Светолитие». И вот тот момент, так давно пережитый в маленькой церкви под Москвой, – я его по-другому, другими словами, нежели
«И рече Бог: да будет свет», – вспоминает эти библейские слова святитель Василий Великий в своей беседе на Шестоднев и говорит: «Первое Божие слово создало природу света, разогнало тьму, рассеяло уныние, обвеселило мир, всему дало вдруг привлекательный и приятный вид. Явилось небо, покрытое дотоле тьмою; открылась красота его в той мере, в какой еще и ныне свидетельствуют о ней взоры. Озарился воздух, лучше же сказать, в целом своем объеме растворил всё количество света, повсюду, до самых своих пределов, распространяя быструю передачу лучей… – и дальше продолжает святитель Василий, – эфир стал приятнее при свете; вóды сделались светлее, не только принимая в себя лучи, но и испуская их от себя чрез отражение света, потому что вода во все стороны отбрасывала отблески. Божиим словом всё изменено в приятнейший и честнейший вид. Как пускающие в глубину воды́ масло производят на том месте блеск, так и Творец всего, изрекши слово Свое, мгновенно вложил в мир благодать света.
И мы с вами сегодня, в ХХ веке, тоже живем, получая от Творца всего каждый день благодать света. Через свет являет Он нам Себя. И светом заливая всё вокруг, и утешает, и укрепляет нас, и, радуя наши взоры и наше сердце, ведет нас по жизни, освещая светом Своим наш путь.
3. Книга Бытия. Гл. 1. Ст. 5–8
И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. (И стало так.) И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом.
(И увидел Бог, что это хорошо.) И был вечер, и было утро: день второй.
Что значит в этом месте Священного Писания само слово «день»? Мне думается, что на этот вопрос неплохо отвечает другая книга Ветхого Завета – Книга Псалмов:
Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи.
День, о котором говорит Священное Писание, безусловно, не равен двадцати четырем часам и, безусловно, не равен световому дню в то или иное время года. Это огромный промежуток времени, но какой именно – мы сегодня представить не можем. Здесь Библия прямо указывает нам на то, что далеко не сразу вселенная приобрела тот вид, который имеет теперь. Шли эпохи, длинные, огромные, и Бог в эти эпохи созидал вселенную. Созидал землю. Свет уже разливался по миру, уже сиял свет во вселенной. И вот Бог говорит: «Да будет твердь посреди воды». Всмотримся в этот стих, как можно всматриваться в картину, как можно всматриваться в гравюру. Что мы увидим здесь? Купол неба над бескрайним простором океана, над бескрайним простором морей. Вот он – мир утром второго дня.
«Твердь» на иврите – ‹ракúа›, а по-гречески – στερέωμα, т. е. пространство. Слово того же корня, что и стереометрия, которую изучают в школе, – наука о пространственных фигурах. Еврейское же слово ‹ракúа› происходит от глагола ‹ракá› – растягивать, простирать или раскрывать, как раскрывают шатер. Вспомните, как об этом – о небе и его сотворении – говорится в 103-м, так называемом предначинательном, псалме, который читается во время богослужения в начале вечерни.
Благослови, душа моя, Господа! Господи, Боже мой! Ты дивно велик, Ты облечен славою и величием. Ты одеваешься светом, как ризою, простираешь небеса, как шатер; устрояешь над водами горние чертоги Твои.
Вот это небо, распростертое, как шатер. Вот оно, небо, про которое мы не случайно говорим «распростертое небо», имея в виду именно шатер, купол или крышу. Небо – ‹ракúа›, небесный свод – образует и ограничивает как раз то жизненное пространство, в котором будет жить человек. Если хотите, это и есть крыша нашего дома, того огромного бескрайнего дома, имя которому – Земля. Того дома, который еще вчера казался слишком большим для нас, людей, а сегодня мы уже видим, какой он маленький. Сегодня мы уже видим, что это действительно наш дом, единственный и общий. И небо распростерто над нами, как его крыша.
Бог изображается здесь, в этом гимне, именно гимне, а не богословском трактате, в этом песнопении, потому что первая глава Книги Бытия представляет собой как раз песнопение, молитвенное воспевание Бога, – Бог изображен здесь как Художник. И об этом же говорит в своем Шестодневе святитель Василий Великий: «Художник и прежде сложения знает красоту каждой части и хвалит ее отдельно, возводя мысль свою к концу, – говорит святой Василий. И дальше. – Подобным художником, одобряющим каждое свое произведение порознь, изображается теперь и Бог. Но Он воспишет приличную похвалу и целому миру, вместе взятому, когда будет он совершен»[13].
Бог как Художник. В отличие от языческих мифологий, где обычно Бог Творец, как, например, Хнун у египтян, изображается как ремесленник. И, наверное, очень важно увидеть эту разницу. Боги в языческих мифологиях, боги в фантазиях древних народов уподобляются нам, людям. А Бог Творец, Бог «небесе и земли», Которому мы поклоняемся и Который нам Сам открылся, с нами не сравнивается. Наоборот: мы приглашаемся подражать Ему.
В чем выражается творческий акт? Об этом сказано в Священном Писании словами: «Сказал Бог», – именно так всегда, во всех без исключения случаях. И в другом месте говорится иными словами, но о том же самом – о творческом Слове Бога. Я имею в виду 32-й псалом:
Словом Господа сотворены небеса, и духом уст Его – всё воинство их. Он собрал, будто груды, морские воды; положил бездны в хранилищах. Да боится Господа вся земля; да трепещут пред Ним все, живущие во вселенной. Ибо Он сказал, – и сделалось; Он повелел, – и явилось.
Библия предлагает нам смотреть на мир как на Его творение, как на произведение, которое Он создает Словом Своим, и восхищаться этим Его творением.
«И увидел Бог, что это хорошо», – вот одна из ключевых фраз этого библейского рассказа, рассказа о сотворении мира. «Хорошо» – по-еврейски ‹тов› или по-гречески καλόν – это хорошо и в том смысле, что прекрасно внешне, и в том, что прекрасно нравственно, и в том, что полезно для тех, кто это получит в свое владение. Мир, который сотворен Богом и который Он, Господь, продолжает творить, – и внешне прекрасен, и прекрасен внутренне, в нравственном смысле.
Вспоминается мне, как рассказывает святитель Димитрий Ростовский о святом Антонии Великом, – старце, монахе, у которого не было книг, и когда спрашивали у него, почему нет у него книг, он говорил: «Как нет? У меня есть книга, Самим Богом написанная, – этот мир. И когда я хочу ее почитать, то я раскрываю ее, взирая на это небо, взирая на эти горы. Читаю и восхищаюсь». Именно восхищаться миром призывает нас опыт многовековый, двухтысячелетний, – опыт Церкви.
Поделиться книгой: