Помоги проекту - поделись книгой:
Теория Игры
Пролог и Глава 1
Пролог
Мужчина в изувеченной спасательной капсуле, медленно умирал, и знал это. Но жизнь, долгая и славная, прожита не зря, и даже в этом, последнем бою, он наглухо запечатал канал, прогрызенный шагранами для уничтожения очередной системы. Генералы в атаку конечно не ходят. Но не в этом случае. Канал уже готовый выплеснуть орду захватчиков, разрушен после прицельного удара маленького, но очень хорошо оснащённого крейсера. Лучевые пушки смяли готовый к выходу корабль-матку шагран, а последовавший за ним залп из всех ракетных пеналов, разметал всю передовую группу в клочья. Внезапность удара позволила генералу закрыть пробой прежде чем корпус крейсера развалился от попадания вражеских лучевых пушек, и он даже успел выброситься спасательной капсулой, но последний выстрел сквозь закрывающийся портал, смял капсулу словно жестяную банку, отправив в беспорядочный полёт по направлению к местному светилу.
И тогда генерал сделал то, что и должен был сделать воин. Дал команду нейроинтерфейсу на ликвидацию, чтобы не допустить возможной утечки информации. Но техника созданная совсем другой расой, имела свои приоритеты, и собравшись в капсулу, она выстрелила в сторону ближайшей населённой планеты.
Ежедневно в атмосферу Земли, попадают пять – шесть тонн метеоритов, и большая их часть сгорает, не достигнув поверхности. Но в случае с комплексом, сработали совсем другие механизмы, и замедлившись в падении, капсула упала, едва успев нагреться, чтобы слегка пошипеть во влажной земле, и включила приводной маяк, для поиска высокоразвитых существ.
1
Москва. 1978 год.
- Никита Калашников, шестьдесят четвёртого года рождения, четырнадцать лет. Средняя степень дебильности. Социальные навыки сформированы, учится в коррекционной школе номер восемь. – Доктор Савинов, поправил аккуратные очки в металлической оправе, всё время сползавшие на мясистый красный нос, пробежался глазами по заключению медиков, и захлопнул папку. – Что-ж. Комиссия райсобеса подтверждает инвалидность второй группы, с выплатой пенсии по нетрудоспособности. – Владимир Афанасьевич, подпишете?
- Председатель комиссии доктор Игнатович кивнул, и потянувшись к папке с документами, поставил размашистую подпись и повернулся к девушке.
- Теперь вам, Варвара Анатольевна, в пятнадцатый кабинет, поставить печать, а остальное вы знаете. – Доктор приветливо кивнул девушке лет двадцати в простом ситцевом платье, и едва приличных туфельках, и с потёртым портфелем в правой руке. Левой она держала за руку высокого костистого и скрюченного словно медведь, парня, в застиранных штанах, и такой же полинялой застиранной рубахе и сандалиях. На лице Никиты застыло отрешённое выражение, словно он глядел куда-то в пустоту, а глаза выглядели парой стеклянных протезов.
- Спасибо вам. – Девушка поклонилась, и подхватив документы вышла вместе с братом, из кабинета.
- Так. посиди здесь, я быстро. – Оставив Никиту на скамейке, вытертой до фанеры, когда-то обитой дерматином, она быстро заскочила в канцелярию, поставила печать на заключение и в инвалидной книжке, и вышла. – Теперь, в магазин, и я что-нибудь приготовлю. – Она посмотрела на запястье, где на простом кожаном ремешке держались часы «К.М.[1]» с белым циферблатом оставшиеся от мамы, а ей от дяди Василия, воевавшего во флотской разведке.
Варвара заканчивала политехнический институт и подрабатывала в школе внеклассными занятиями, поэтому на дом ей оставалось совсем немного времени. Приходилось чётко выстраивать график, хотя летом всё было намного проще. Она вместо стройотряда трудилась в деканате и очень часто её отпускали домой, зная, что у девушки недееспособный брат.
Они доехали на трамвае, до своего района и девушка забежала в магазин. Здесь её хорошо знали, и сразу завели Никиту в уголок, дав в руки пару конфет, а его сестра, быстро оббежав все отделы, купила пачку макарон, две банки тушёнки, пачку чая, сахар и баранки, закинув всё в сетчатую сумку – авоську, снова подхватила за руку, брата, повела домой.
Жили они в неплохой двухкомнатной квартирке в Кузьминках, на третьем этаже, чьи окна выходили во двор, по летнему времени заполненный детьми, мамочками, выгуливающими малышей, пенсионерами - доминошниками, стучавшими костяшками по старому фанерному столу, под навесом с ржавой жестяной крышей, и местными хулиганами, тусовавшимися в самом углу, где седьмой и девятый дома сходились углами, образовывая щель, сквозь которую мог проскочить подросток, но не взрослый человек, чем те порой пользовались.
Хулиганы не представляли собой ничего серьёзного. Просто группа шалопаев, совместно придумывавших всякие глупости, и совершавшие их на радость домовой общественности и инспекторов по делам несовершеннолетних.
Никиту тут тоже знали, и когда сестра покормила его, и убежала по своим делам, он вышел во двор, где обычно сидел на лавочке, глядя куда-то в пустоту. Жизнь для маленького инвалида, протекала во вспышках ярких картинок, никак не связанных друг с другом. Еда, сон, двор. Та, что его кормила и ухаживала – Варя, та что едва осталась в памяти и большой фотографией на стене – мама, тот кто вообще никак не отзывался в памяти, а только чуть выцветшим снимком в тяжёлой чёрной раме на стене – Папа. Старый чёрно белый телевизор Авангард, способный при известном везении и правильно приложенной силе показать размытое, но узнаваемое изображение, диван на котором спал Никита, и кровать в маленькой комнате сестры. А ещё погрызенный молью ковёр на стене в зале, колченогий стол, несколько табуретов, венский стул, из гнутого дерева, и пианино, неведомым ветром занесённое в эту маленькую квартирку.
На инструменте играла Варя, и Никита очень любил эти негромкие сочные звуки издаваемые старым пианино, когда они сидели вечерами дома. Словно издеваясь над ним, природа наделила мальчика слухом, которому мог позавидовать профессиональный музыкант, и в звуках плохо настроенного инструмента он слышал тысячи оттенков.
Совсем идиотом Никита не был. Он понимал довольно много слов, сам мог мыться, и одеваться, но двигался плохо, рывками и часто, тело охватывали судороги, долго терзавшие тело.
Причина этому - пьяный водитель, сбивший беременную маму Никиты. Травма фактически свела её в могилу, и последнее что она увидела в жизни - лицо её сына.
Водитель получил три года, давно уже вышел, продолжая всё так же бухать за рулём, и уничтоженные им две жизни, никак не беспокоили человекообразное животное.
Никита сидел на лавочке, глядя сквозь двор и сквозь людей, снующих по двору, чуть прикрыв глаза, от яркого солнца, светившего сквозь листву деревьев, когда услышал странный звук. Что-то негромко шлёпнулось оземь, едва слышно попискивая на высокой частоте недоступной для восприятия большинству людей, и шипя словно утюг на мокрой тряпке.
Он оглянулся, пытаясь понять откуда доносится звук, встал со скамейки, и с трудом перешагнув низенький штакетник, двинулся загребая ногами, в самый угол, где на стыке пятого и седьмого домов, пенсионерка Мария Игнатьевна, в беспощадной схватке с другими пенсионерками, выгрызла себе участок земли под палисадник, выращивая там всякую зелень, от лука до цветов.
Не особо разбирая дороги, Никита шёл на звук, к счастью, не по любимым цветам старушки, а давя стоптанными сандалиями грядку, откуда только что собрали урожай какой-то зелени. Зайдя в заросли крыжовника, и не обращая внимания на острые словно иглы шипы оставлявшие глубокие царапины, протиснулся дальше, где на чуть дымящемся пятне проплешины посверкивал небольшой цилиндрик размером с патрон четвёртого калибра[2].
Будь Никита нормальным школьником, воспитанным на книгах советских фантастов, и в духе марксистско-ленинской теории, он бы никогда не полез руками трогать непонятный прибор. Но примитивный разум подростка ничуть не смутило странное устройство, и он взялся за него окровавленными руками. Но цилиндр впитав каплю крови, тут же начал таять словно льдинка, превращаясь в серую жидкость, растекаясь и проникая в тело прямо сквозь кожу так быстро что через десять секунд в руках мальчика ничего не было.
Куда девалась так странно пищавшая штука, он даже не задумался. Ну, была. Ну, нету. Повернулся и той же дорогой вышел на асфальт. Снова усевшись на лавочку и просидел там до прихода сестры, даже не заметив, что все ранки словно сами собой зажили.
Спал он беспокойно. Стоило прикрыть глаза, как в темноте возникали какие-то буквы, прочесть которые он естественно не мог.
Вставал он обычно около шести, и сидел на кровати, пока Варя не говорила ему одеваться. Но утром шестого июня, он оделся сам, прошёлся по квартире, и с каким-то недоумением посмотрел на своё отражение в зеркале.
Высокий, сухощавый подросток, со вполне привлекательным лицом, если бы не выражение дебиловатости и пустые, словно оловянные глаза. Он машинально выпрямился, отметив что так стоять намного удобнее, и расправил плечи. Теперь лицо изменилось, мимики стало больше, глаза двигались куда живее. И чувствовал он себя совсем по-другому. Словно по пояс выбрался из-под душного, тяжёлого одеяла, и жадно вдыхает свежий прохладный воздух.
На цифры в уголке зрения он не обращал внимания, так как читать на алтанийском языке, равно как и на русском, всё равно не умел, но газета, брошенная на стол, его неожиданно заинтересовала, и подняв её к глазам стал рассматривать тусклые газетные снимки. Вот лицо, которое он часто видел на плакатах в городе, а вот силуэт здания, со звездой, тоже часто показывали по телевизору…
- Никитка, ты чего? – Вошедшая на кухню сестра внимательно вгляделась ему в глаза, и конечно сразу отметила их подвижность и даже то, что стоял Никита, выпрямившись и расправив плечи.
- Ох божечки мой, дошли господу мои молитвы… Варя метнулась к себе в комнату, и вернулась с потёртым заслуженным букварём, распахнув его на первой странице.
- Никитушка, скажи «а».
- Гхма. – Никита тяжко прокашлялся, и неожиданно густым низким голосом пробасил. – А.
- А это Бэ.
- Бэ. – Послушно произнёс брат, внимательно следя за пальцем.
Через полчаса он уверенно повторил все буквы, скользя пальцем по алфавиту, не замечая, что сестра молча плачет, глядя на его успехи, вытирая слёзы совершенно мокрым платком.
Летом, все студенты разъезжались по стройотрядам, как и учащиеся технологического института, но Варю оставили в городе, зная о необходимости ухаживать за братом. Она помогала в деканате, но часто, оставалась дома, как и в этот день.
Быстро приготовив завтрак, она показала Никите кирпич бородинского хлеба.
- Хлеб.
- Хлеб. – Брат кивнул.
Варя насыпала соли на стол, и быстро написала слово хлеб пальцем.
- Х Л Е Б. – по буквам повторила она, показывая их, и Никита, кивнув, уверенно написал слово на столе.
Во двор он вышел с букварём в руках, и сев на свою скамеечку, стал читать слова повторяя их вслух. Многое оставалось пока непонятным, но кое-что, словно элементы мозаики ложились на свои места, стремительно расширяя словарный запас, и интеллектуальную базу.
Сложный комплекс из нано и фемто машин, устранил главные повреждения в мозге, и начал восстанавливать тонкую структуру тела, выстраивая энергетические каналы, мышечные и костные ткани, выращивая сосуды и органы, искорёженные еще в утробе матери.
Но мозг, даже находящийся в идеальном состоянии не мог заработать сразу. Это не мотор. Поэтому Никита прочитал словарь, и поднявшись домой, первый раз за всю жизнь, сам открыл дверь, закрыл за собой, и положил букварь на стол в зале.
- Прочитал.
Варя протиравшая пол тряпкой, с трудом сдерживая слёзы радости, кивнула, всхлипнула и метнулась словно молния к брату обняв его и прижимая к себе.
День проходил за днём, и Никита постепенно стал говорить, смотреть телевизор, но больше всего полюбил читать книги, словно погружаясь в неведомые миры.
Очень многого не понимал, но дожидался, когда вернётся сестра, и спрашивал о непонятных вещах.
Книг дома было немного, но он прочитал их все, включая инструкцию по ремонту автомобиля Газ-21 Волга, и Справочник шахтного электрика.
Но и нейрокомплекс, принимавший телепрограммы и радиопередачи, тоже работал, и многое, что узнавал Никита, связывалось в его голове с другими понятиями, помогая прогрессу.
И в какой-то момент, он всё же заметил короткую алую надпись, словно висевшую в уголке поля зрения. И надпись словно уловив интерес, стала больше, и встала по самому центру.
- Да. – Произнёс он вслух, и сразу надпись изменилась.
Никита не совсем понимал, что от него хочет странная надпись, но интуитивно догадался, что нужно сделать какой-то выбор, и остановил взгляд на слове разум, вспоминая что с ним связано.
Это Никита тоже понял плохо, но слово железо он знал. По дому из одного угла в другой мигрировал ящик с инструментами, который Варя всё не могла решиться выкинуть, и часто повторяла что проклятые железки её доконают.
Никита встал, и оставив книгу «Сто один вопрос о космосе», поднялся в квартиру. Ящик стоял там, где его и оставили – за дверью в маленькой комнате, и вытащив короб на середину, подросток достал то, что лежало сверху - пару серебристых слесарных ключей.
Никита попытался разжать кулак, но пальцы словно слиплись, крепко удерживая инструмент, начавший оплывать и таять прямо в ладони, пока два куска металла справа и слева от кисти не упали на пол.
Поделиться книгой: