Помоги проекту - поделись книгой:
— Хочу, — говорю я печально.
— Тогда завтра с утра в военкомат.
Я видел маршалов на портретах — умные, мужественные лица и звезды в петличках.
Но почему-то, когда Женька говорит о маршалах, мне представляются шляпы с перьями, ботфорты и плащи, и шпаги, и гнедые арабские скакуны…
Ночью сон долго не приходил ко мне. Где-то звучал оркестр. Провожали войска. Я думал, как сам буду шагать по улицам, не глядя на плачущих женщин, а потом стану маршалом и въеду в город Январск на гнедом скакуне. И снова будет играть оркестр, и никто уже не будет плакать. Я думал обо всем этом. А за окнами плыла ночь. Играл оркестр. Где-то, наверное, плакали. И я сочинил такие стихи:
Первая строчка не получалась. Но утром я прочел их Женьке. Женька закричал даже:
— Ты великий поэт! — И он громко и нараспев прочел:
— Здорово! Это будет наш гимн. Ты его только подлинне́й сделай… И потом это… тебе совсем не нужно быть маршалом. Ты будешь великим поэтом, и мы всегда будем дружить с тобой.
Мне стало грустно. Женька сказал:
— Я бы никогда так не смог:
Один раз попробовал, и ничего не вышло. Все умею, а стихи не получаются.
Он подумал и спросил:
— А что это за светлые очи?
— Так всегда говорят в стихах, — сказал я. — Это даже объяснить нельзя… очи и очи.
— Светлые очи, — повторил Женька, — красиво.
В военкомате нас почему-то никто не хотел выслушать. По коридорам сновали люди. Хлопали двери, и крепко пахло махоркой. Во всех комнатах трудно было протолкнуться, и только в последней за столом сидел лейтенант, а больше никого не было.
Мы стояли на пороге. Мы не знали, с чего начинать.
— Ну, что вам, пацаны? — устало спросил лейтенант.
Он отложил книгу, которую читал, и смотрел на нас, нахмурившись.
Я понял, что еще миг — и все провалится. Тогда Женька подошел к столу, сел напротив лейтенанта и сказал так:
— Вы, конечно, понимаете, что пришли мы неспроста…
Лейтенант подобрел.
— Шпиона поймали? — спросил он.
— Нам нужно срочно записаться в Красную Армию, — сказал Женька, — потому что…
— Все ясно, — сказал лейтенант, и по лицу его я понял, что он говорит серьезно.
— Сейчас посмотрим, куда вас можно определить, — сказал он и углубился в книжку.
— Беда, маршальские должности у нас все заняты… — медленно проговорил он, — генеральские… генералами пойдете?
— Пойдем, — хором ответили мы с Женькой.
— Ах, досада, — сказал лейтенант, полистав книжку, — и генеральских нет. Только вот одно место полковника и одно подполковника осталось…
— Я согласен полковником, — выпалил Женька.
Лицо лейтенанта было серьезным. Значит, не шутит.
— А справитесь, ребятки?
— Ну конечно, — заверили мы хором.
Лейтенант взял лист бумаги, спросил у Женьки имя и фамилию и написал так:
То же самое было выдано мне, только я стал подполковником.
Женька сильно покраснел и долго читал удостоверение, шевеля губами. Я тоже читал.
— А наган? — спросил Женька.
— А наган — это само собой разумеется, об этом писать и не нужно, — пояснил лейтенант. — А теперь начинается главное. Теперь мы вас будем проверять самыми удивительными способами.
И он ушел из комнаты.
Сердце мое билось. Женька ударил меня по плечу.
— Ну, Генка, теперь все ясно. Теперь мы помчимся на фронт и будем отбивать у врага серебряные сабли. Вот увидишь. Или поручат нам взять в плен немецкого генерала, или взорвать штаб…
Лейтенант вернулся. В руке он держал пачку ровных квадратных листков. Он разделил пачку пополам и дал каждому из нас по половине.
— Так вот, товарищи командиры, — сказал он, — первое задание будет таким: эти повестки в максимально сжатые сроки нужно доставить по адресам. Готовы ли вы выполнить это ответственное задание?
— Готовы, — грустно проговорил я.
— Так точно! — крикнул Женька.
На улице Женька сказал мне:
— Ты не горюй, Генка. Так всегда проверяют. Будто бы пустячок поручили. Другой подумает: что́, мол, с таким пустячком мучиться, да и выполнит как-нибудь. А эти, которые поручили, они смотрят: пустячок плохо выполнил? Плохо. А как же ему серьезное доверить? Вот увидишь, следующее задание будет такое, что держись… Я знаю.
Уже стемнело, когда мы вернулись к моему дому. В комнате горела лампа. Мы подобрались к окну. Мама читала письмо и плакала.
— От папы письмо? — крикнул я.
Она вытерла слезы, улыбнулась и кивнула Mile.
Мы влетели в комнату.
— Что он пишет? — спросил я.
Мама развернула письмо.
— Пишет, что скачет с Буденным по степям, стреляет, а кругом кровь течет рекой…
Я тотчас все понял.
— Молодец твой папа, — сказал Женька, — с самим Буденным рядом скачет.
— Только вот одного не могу понять, — сказала мама, — почему это он меня по имени-отчеству называет и почему так много ошибок в письме сделал?
У меня горели уши, и я смотрел в окно.
А Женька сказал:
— Там такое сражение, что он, наверное, все правила грамматики позабыл.
…Мы сидим во дворе. А в окно видно, как мама плачет. Она нас не видит, а мы ее видим. Вот она платок к глазам подносит.
Женька молчит и сопит.
Зачем мы только это письмо писали!
Глава третья
о том, как трудно все-таки быть самостоятельным
Уже неделю я живу без мамы в доме Женькиного дяди, зубного врача. На воротах его дома одна под другой надписи:
«ОСТОРОЖНО!
В ДОМЕ ЗЛАЯ СОБАКА!!!
ЗУБНОЙ ВРАЧ.
Мы с Женькой спим на раскладушке на веранде. Ложимся «валетом». Как это все получилось?
Вдруг пришло известие, что мой папа тяжело ранен. Он где-то далеко в госпитале. И мама сказала мне:
— Женин дядя знал меня еще девчонкой. Он согласен, чтобы ты пару недель прожил у них. Ты их слушайся, Геночка, слушайся, пожалуйста… ты же видишь, что делается кругом.
И слезы текли по ее лицу.
Конечно, она волновалась за папу.
Женька, когда узнал, что папу ранило, сказал:
— Здорово, наверное, было! Такое, наверное, сражение, что пули, наверное, как дождь сыпались.
Вот мы с мамой попрощались.
Дядя Юра сказал:
— Вы ему скажите, чтобы слушался меня и тетю Аню…
А тетя Аня потрогала свою черную бородавку на щеке, похожую на жука, и сказала:
— И чтобы яблоки без спроса не рвал в саду…
И вот мне так не захотелось оставаться! Но я ничего маме не сказал.
А Женька стоял все время рядом.
— Ничего, — сказал он, — со мной Генка не пропадет.
И мама уехала.
Дядя Юра с утра надевает серый пиджак с латками и идет на рынок с корзиной всяких вещей. А потом принимает больных, и они кричат у него в кабинете и ахают.
Во дворе гуляет коза Машка, куры, гуси, в сарае два борова топчутся. И тетя Аня целый день варит им всякую бурду.
А мы с Женькой разносим повестки, и лейтенант Безруков сказал, что еще чуть-чуть, и все решится.
По вечерам мы пьем чай и едим хлеб с патокой. Это мировая вещь — патока. Побольше бы ее было. Когда кончится война, буду есть только патоку, только с белыми булками, да еще в чай буду класть пять… и шесть кусков сахару. Когда мы пьем чай, дядя Юра читает газету и говорит:
— Ну-ка, ну-ка, поглядим, как тут вояки наши отличаются? Ай-яй-яй… опять город оставили…
И потом спрашивает у меня:
— Что же это твои отец плохо воюет?
Я молчу.
А Женька говорит за меня:
Поделиться книгой: