Помоги проекту - поделись книгой:
ГВАРДИИ ЮНГА
Альке снится сон.
Будто дядя Коля, моторист с бронекатера, спрашивает его, Альку:
— А ну, скажи, юнга, почему моряки носят тельняшки?
Алька вчера впервые в жизни надел новенькую матросскую рубаху. Синие полосы на ней — ярко-ярко-синие, а белые — совсем белоснежные. И ткань плотная, приятная наощупь. Он даже во сне ощущает это.
— Не знаю, дядя Коля, — отвечает Алька. Он хотя и спит, но хорошо помнит, что дядя Коля — никакой и не дядя, а гвардии старший матрос Потапов. Дядей Колей его зовут потому, что он старше всех на катере. Но «на службе» — Альке очень нравится это слово: «на службе» — к нему так обращаться нельзя. Надо по уставу: товарищ гвардии старший матрос. Это Алька уже освоил.
Еще он помнит, хотя и спит, что теперь тоже служит на бронекатере юнгой. Служит вместе с отцом. Это такое счастье, что Алька даже улыбается во сне.
Вообще Алька многое узнал за первый день, который провел на бронекатере. Знает Алька и почему моряки носят тельняшки. Дядя Коля ему сам — не во сне, а на самом деле — все объяснил. Но в снах всегда все бывает как-то странно. Хочешь руку поднять, а она не поднимается. И тут Алька тоже отвечает:
— Не знаю, дядя Коля.
— Тогда слушай и запоминай. Каждый юнга это должен знать.
И рассказывает, что давным-давно, когда не было ни паровых машин, ни моторов, ни дизелей, все корабли плавали под парусами. Паруса на высокие мачты с реями крепили матросы. Залезут матросы высоко-высоко. И не видно их, в белых рубахах, на фоне белых парусов. Не видно, сколько их, как у них работа идет, какая им опасность грозит. Тогда и решили: носить всем морякам полосатые тельняшки. В таких матросы не потеряются из виду.
— Юнга, подъем! — слышит он совсем над ухом и не может понять, кому принадлежит этот голос.
Перед рундучком, на котором постель Альки, стоит матрос Алексей Куликов. С ним только вчера познакомился Алька. Куликов показывал Альке весь корабль «от киля до клотика», а потом привел его в кубрик, — так называется жилое помещение для матросов, — подвел к рундуку и сказал:
— Здесь спать будешь. Ясно?
— Ясно, — мотнул Алька головой.
— Комсомолец?
— Нет еще, — смутился Алька. — Пионер.
— А чего ты смущаешься? — устыдил его Куликов. — Пионер — всем ребятам пример. Так, что ли? Значит, придется тебе быть образцовым юнгой на нашем корабле. Ясно?
— Ясно, товарищ гвардии матрос, — ответил Алька, вытягивая руки по швам.
— Хорошо, юнга, хорошо, — оценил Куликов Алькину выправку, и Алька подумал, что с ним он подружится. Ведь Куликов почти такой же молодой. Ну лет на пять-шесть старше.
И вот теперь Алеша Куликов стоял перед Алькиным рундуком, а юнга вытаращил на него глаза и от удивления не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Вчерашний матрос Куликов в серой брезентовой робе, конечно, — отличался от сегодняшнего — в синей форменке и черных брюках с тщательно отглаженным рубчиком. Но не это удивило Альку. На груди матроса, на маленькой алой планочке висела золотая звездочка Героя, а рядом — орден Ленина.
— Ну, что глаза вытаращил, будто иллюминаторы? — потерял терпение Куликов. Потом вдруг стал сразу серьезным и скомандовал: — На зарядку становись!
Алька выскочил из-под одеяла и начал быстро одеваться. Он никак не мог оторвать глаз от груди Куликова.
— Так, значит, вы — герой?..
— Герой, герой! — весело закричал Куликов. — И ты станешь героем, если не будешь долго под одеялом нежиться. Марш на зарядку!..
Алька, оглядываясь на Куликова, заторопился к трапу…
После зарядки вся команда построилась вдоль борта корабля. И на соседних катерах, которые стояли далеко один от другого, команды тоже построились. Алька стоял «на левом фланге» и не сводил глаз с героя.
На палубу вышел командир бронекатера лейтенант Чернозубов. Вахтенный Куликов подошел к нему четким шагом и доложил:
— Товарищ лейтенант, команда бронекатера 92 построена к подъему флага.
Лейтенант поздоровался с командой и, выйдя на середину, скомандовал:
— На флаг смирр-но! Флаг поднять!
Алеша Куликов уже стоял у мачты и, как только раздалась команда, стал поднимать флаг. Замер весь экипаж.
С реки налетел ветер, распахнул бело-голубое полотнище флага, и Алька увидал на нем красную звезду, серп и молот и гвардейскую ленточку. Флаг развернулся и заполоскал на ветру. У Альки защипало что-то в горле. Но он только крепче сжал кулаки и зубы. И дал клятву. Сам себе. Так воевать, чтобы сгинула с советской земли вся фашистская нечисть.
В крошечной кают-компании с узеньким столиком, привинченным к полу, и такими же узенькими диванчиками вдоль стен — страшно тесно. Сидеть за столом приходится, плотно прижавшись друг к другу. Но никто из команды на тесноту не в обиде. Даже как-то дружнее и веселее за столом, будто собралась здесь одна семья.
Алька сидит тихо-тихо, зажатый между старшиной разведчиков Канареевым и старшиной комендоров Насыровым. У Насырова очень трудное имя-отчество: Набиюла Насибулинович. Алька для тренировки произносит его про себя по слогам.
Насыров очень хороший человек. Это видно по глазам. Они у него добрые и внимательные. Насыров — не только командир отделения, он еще парторг катера. Все его очень уважают, и даже лейтенант Чернозубов с ним советуется, как проводить ремонт, кого послать принимать боекомплект.
Катер только вчера, перед тем как Алька попал на него, вернулся с боевого задания. Вражеским снарядом была повреждена носовая башня, пулями и осколками изрыта вся надстройка. Алька сам видел пробоины. Теперь взрослые говорят о том, как заделать их, и Алька сидит тихо-тихо, чтобы вдруг его не попросили покинуть кают-компанию, где идет такой серьезный разговор об автогенной сварке, о металле, снарядах…
Потолок низко навис над беседующими, и, чтоб не было душно, дверь на палубу оставили открытой. Альке не везет: в самом интересном месте разговора, когда взрослые стали вспоминать подробности последнего боя, с палубы доносится голос Куликова:
— Юнга Ольховский, ко мне!
Альке смерть как не хочется уходить из кают-компании, и он секунду медлит. Но лейтенант Чернозубов вдруг умолкает и лезет в карман за портсигаром. Разговор прерывается. Никто не смотрит на Альку, даже отец, который сидит напротив. Но Алька вдруг понимает, что все ждут, как он поступит. Алька мучительно краснеет и говорит Канарееву:
— Разрешите выйти, товарищ гвардии старшина второй статьи.
— Пожалуйста, юнга, — отвечает равнодушно Канареев и встает, чтобы выпустить Альку из-за стола.
— Позавтракал? — встречает его Куликов. — Ну, тогда начнем нашу боевую подготовку. Будем морскую науку изучать. — Куликов протягивает Альке кусок кирпича. — Хорошенько растолки его и продрай рынду. — Он показывает на колокол, висящий на самом носу катера.
— Ясно?
— Ясно, — вздохнул Алька.
Чего уж тут неясного. Натолок Алька кирпичного порошку. Трет рынду, придерживая рукой ее язык, чтобы не бухнула ненароком раскатистым звоном на всю реку, а самому ох как тошно.
И правда, чего ради он стремился на катер? Чтобы воевать, чтобы мстить проклятым фашистам, а тут чисти позеленевшую медяшку…
Горько Альке. Ожесточенно трет он круглые бока рынды.
И почему он родился так поздно? Все его считают маленьким. Даже Куликов. А сам-то давно, что ли, маленьким был?
Альке почему-то вспоминается Ленинград. Вспоминается таким, каким он оставил его, уезжая вместе с матерью, братом и сестрой в эвакуацию. Отец ушел на фронт добровольцем. Город был притихший, настороженный, ощетинившийся надолбами. Укрепления вокруг Ленинграда строили все горожане. Строила их и мать Альки. Далеко теперь мать с братом и сестрой — в Костромской области. Далеко и родной дом, школа на Курляндской улице. Может, и в нее угодил фашистский снаряд или бомба?..
Нет, все-таки это несправедливо, что ему, Альке, не доверяют настоящего мужского дела.
— Юнга, хватит, хватит! Так ты в рынде дырку протрешь! Смотри, как сияет!
Алька поворачивается к Куликову и угрюмо смотрит себе под ноги, молчит.
Некоторое время молчит и Куликов. Потом с притворным сочувствием спрашивает:
— Ты чем расстроен, юнга? Может, мозоль натер? Так мы сейчас тебя в лазарет.
Ну, уж это слишком! Алька мозолей не боится. Он не маменькин сыночек. В эвакуации в интернате и пахать приходилось, и дрова заготовлять, да и мало ли что еще.
— Мне мозоли натирать не надо, — говорит Алька сдавленным голосом. — У меня уже есть.
Куликов берет его ладони в свои, внимательно рассматривает Алькины рабочие мозоли, а потом говорит уже серьезно и так задушевно, что у Альки внутри что-то вздрагивает:
— Так что же ты загрустил, Олег-Олежка?
Алька молчит, потом говорит, совсем потерянный:
— Это что ж, я всегда буду, выходит, драить медяшки? А к пулемету меня и на выстрел не подпустят?
— Ах, вот ты о чем, — сочувственно тянет Куликов, кивая головой. — Так ведь командир с твоим батькой порешили сделать тебя сигнальщиком.
— Знаю, — пренебрежительно говорит Алька.
— Ну, это ты брось, — возмущается Куликов. — Знаешь, да не все. Сигнальщик в бою — правая рука командира. Неправильно примет приказ — и пиши пропало. А если сигнальщик хорошо свое дело знает, четко связь держит — значит, половина победы уже наша. Ясно?
— Ясно, — мрачно отвечает Алька.
— То-то же, — наставительно говорит Куликов. Потом наклоняется к Альке и заговорщическим шепотом продолжает: — Ну, а с пулеметом мы так оборудуем дело. Если у тебя семафорная азбука пойдет на лад, то потихоньку и пулемет осваивать начнем. Но семафор должен знать на отлично. Ясно?
Алька не смеет поверить своему счастью. Он готов броситься на шею Куликову.
— Ясно, товарищ гвардии матрос! — выпаливает он во всю силу легких. — Учите меня семафору.
Вместе они идут в рулевую рубку. Там Алькин шеф вручает ему пару красных флажков и таблицу. На таблице краснофлотец с двумя флажками в руках. Его руки в разных положениях, и каждое такое положение означает букву алфавита и всякие специальные знаки.
С таблицей и флажками Алька отправляется на бак.
Изучать флажной семафор и просто и сложно одновременно. Например, буква «т» в семафоре очень похожа на обыкновенную букву «т». Краснофлотец раскинул обе руки с флажками в стороны на уровне плеч — и все тут сразу ясно.
Это даже интересно.
Буквы «а», «т», «у» Алька сразу запомнил, а с остальными дело хуже. «Б», «в» — совсем ни на что не похожи.
Посмотрит Алька в таблицу и сам изобразит знак флажками. Прошепчет:
— Жэ.
Постоит немного, запоминая букву, и опять в таблицу заглядывает.
— Зэ.
Наладилось дело.
До того наладилось, что к вечеру Алька слова стал составлять из букв, а потом даже целые предложения.
«Я буду изучать пулемет».
«Я буду комендором».
«Смерть фашистским захватчикам».
Так жить можно.
С утра у Альки полон рот забот. То почистить медяшки, то подкрасить надстройку, то сплести из обрывков старых тросов коврик под ноги.
На палубе работы нет — можно к дяде Коле в моторный отсек спуститься. Там еще интереснее. Алька помогает старому мотористу чистить и смазывать моторы, присматривается, как их надо готовить к пуску, запускать. В другое время Алька с удовольствием пошел бы в мотористы. Но не теперь. Теперь надо изучать пулемет.
И каждый вечер Алька пропадает в носовой башне, где стоит крупнокалиберный пулемет Алексея Куликова. Вместе они его то разбирают, то собирают, то заряжают, то разряжают. Комендор учит Альку прицеливанию, приговаривает:
— Ты, главное, не волнуйся. Спокойно так подводи мушку вровень с прорезью прицела и на гашетку жми тоже спокойно. Успех гарантирую.
Алька старается. И не зря. На последних учебных стрельбах у него были отличные результаты. Лейтенант Чернозубов благодарность объявил.
Поделиться книгой: