Помоги проекту - поделись книгой:
А мне куда бежать! Как дурак, стою перед голой девушкой; белая она, волосы, как пепел, от колен рыбьи ноги, а за ушками — красные жаберки, вроде сережек.
— Уходи, — говорю ей, — ну, что тебе нужно, я не подводный житель…
— Очень ты мне понравился, — отвечает и руки сложила, — возьми меня к себе, как жену. Я буду покорна.
Тут у меня, конечно, в глазах помутнение пошло; поднял я камень, кинул в козла, чтобы ушел; сам кафтан скинул, девушку обхватил, прикрыл кафтаном; она прижалась, будто кошка тихонькая, в глаза глядит, и побежал с ней по задам к себе…
Игнат Давыдыч со страхом слушал Терентия. На дворе давно настали потемки, и молодежь разбежалась по домам веселиться.
— Ну, как же ты вообще? — спросил Игнат Давыдыч и перед носом помахал пальцами.
— Вообще она женщина, — ответил Терентий, — добрая и тихая и жалеет меня нестерпимо. Только насчет пищи — сырую рыбу ест и меня к этому приучила.
Жили мы очень хорошо. Раз я ей и говорю: «Что же, Мавочка, на тебе креста нет»? (Мавочкой она сама себя прозвала). «Нет и нет, — отвечает, — не нужен он мне; а будешь приставать — заплачу». А я опять про свое: «У тебя, говорю, ноги чортовы. Ну виданное ли дело на рыбий хвост башмаки приладить». Мавочка смеется. Пошел я и напился. И понял всю свою низость. Пришел пьяный домой, думаю — ушибу ее, брошу в реку, душу свою освобожу…
А Мавочка мне и говорит: «Ты ведь меня убить пришел, меня убить нельзя, а ты лучше разгляди, какая я хорошенькая».
И показывается передо мной — бровки поднимает, повернется, то волосами вся как шалью прикроется, то примется за усы меня дергать и щекотать под жаброй.
Сел я на лавку и заплакал. А ночью пущий грех.
Потом она мудрости меня начала учить. Да что мне в мудрости. Православный народ в Царствие Божье пойдет, а я в речку, ихним царем сидеть.
У них такой обычай: состарится ихний царь, посылают они русалку покрасивее к людям выбрать нового царя. У них ведь цари из людей, не кое-как, да!
— Ты, значит, о превышении власти толкуешь, ах ты, шельма, — сказал на это Игнат Давыдович, — вот я тебя. А паспорт у твоей животины есть?
— Паспорта у нее, действительно, нет, не полагается, Игнат Давыдыч.
— Теперь я понимаю, отчего ко мне черти лезут, — продолжал исправник, — раз в моем участке такое безобразие развелось. Конечно, они думают, что с моего согласия вся гадость. Ах, ты мошенник, Терентий; а еще я тебя пирогом накормил.
Терентий принялся благодарить и кланяться.
Игнат же Давыдович раздумывал: оставить ему это дело — не хотелось трепыхаться после пирога, или нет, как вдруг под столом в потемках вильнул ощипанный обезьяний хвост.
Не смотря на чинъ исправника и медали, черти глумились надъ нимъ…
Рисовалъ для журнала «Огонекь» художникъ С. В. ЖИВОТОВСКІЙ.
Игнат Давыдович быстро его схватил, посмотрел в ладонь — нет ничего, поднялся и приказал во весь голос:
— Веди меня к ней, властью приказываю.
Повинуясь власти, повел Терентий Игната Давыдовича к себе по морозному снегу вдоль улицы, над которой всходила ущербая луна.
На синеватый снег из окошка лился теплый свет и, когда одурелая чья-нибудь голова, подняв запотелую раму, высовывалась, на мороз клубом вылетал пар и веселый смех и топот танцующих девушек и кавалеров…
— Ох, шельмы, дай с моим делом разделаться, я прекращу это безобразие, — говорил Игнат Давыдович, держась за кушак Терентия, чтобы не свалиться в глубокий снег, — ну, а если, избави Бог, ревизия нагрянет, что стану отвечать: в городе Содом и бесовское действо.
Терентий в это время завернул в переулок и, став у занесенной сугробом двери, вынул ключик, отомкнул замок и сказал со вздохом:
— Пожалуйте, убедитесь…
Игнат Давыдыч, постучав оснеженными валенками, нагнул под низким косяком голову и вошел в избу, тотчас в смущении сев у дверей на стульчик. Посреди пола на белой кошме лежала, подперев кулачком румяную щеку, русалка; другою рукой она дразнила соломинкой двух мышей. Длинная ее спина светилась, как раковина, под светом лампы в медном круге у потолка; темные волосы, заплетенные в четыре косы, лежали на круглых плечах и кошме, а рыбьи зеленые ступни вздрагивали, словно котиный хвост…
Русалка подняла на исправника чернобровое лицо и, открыв мелкие зубы, засмеялась, отчего красные жаберки у нее за ушами оттопырились.
— Совестно, Мавочка, ушла бы за перегородку, оделась, — сказал Терентий, стоя у печи с шапкой в руках.
Русалка медленно поднялась, не стыдясь ничего, подошла, переступая на лапках, к Игнату Давыдычу и засмеялась ему в круглое с красными усами лицо.
Игнат Давыдыч невольно сам ухмыльнулся, и бросило его в жар: а ну, как защекочет?
— Не дозволяется, — сказал он, — и, вообще, не указано насчет жительства…
Бормоча так, Игнат Давыдович вынул из варежки руку и пальцем потрогал русалкину грудь.
Русалка придвинулась и быстро пощекотала у него за ушами и над бритым подбородком.
Губы у Игната Давыдовича размякли, и он сложил их в трубку, норовя чмокнуть, на заплывшие глаза поползли веселые морщины, и он уже до половины сполз со стула, стараясь ухватить ловкую девчонку, как вдруг ударил его Терентий по рукам и, заслонив русалку, красный и злой, как зверь, воскликнул…
— Не смей, не твое, пожалуйте на улицу…
— Ты это меня ударил! — сказал Игнат Давыдыч и тоже стал краснеть.
Русалка опечалилась и, стоя около, глядела исподлобья.
Игнат Давыдыч попятился к двери; Терентий напирал, сопя и косясь на топор. Тогда русалка схватила его за руки и с перекошенным от смеха, слез и страха лицом хотела покружить по избе…
Но Терентий, крикнув:
— Не мешай, не я, так он вас сживет, — толкнул со всей силой русалку и нагнулся за топором.
Русалка отлетела, покрутилась и вцепилась в халат Игнату Давыдовичу.
А Игнат Давыдович ткнул ногой дверь и, подхватив русалку, с криком выбежал на улицу.
За обоими выскочил Терентий с топором, но от злости запутался в сенях и, когда, опрокидывал горшки и кадки, завернул, наконец, скрипя зубами, за угол на улицу, — вдалеке вдоль домов по снегу, залитому лунным светом, голубая, как тень, неслась русалка; за ней поспешал исправник, стрелял из пистолета и кричал: «Держи, держи!»…
«По снѣгу, залитому луннымъ свѣтомъ, голубая, какъ тѣнь, неслась русалка; за ней поспѣшалъ исправнікъ, стрѣлялъ изъ пистолета и кричалъ: держи, держи!»…
Рисовалъ для журнала «Огонекъ» художникъ С. В. ЖИВОТОВСКІЙ.
Слыша выстрелы и крики, бросился веселый народ к окнам, увидел завертывающего к реке исправника и Терентия с топором и, так как в городе подобного никогда не случалось, повалил народ из теплых изб на мороз и на речку тесной толпой.
Впереди мчались мальчишки, за ними девушки и кавалеры, до того в сутолоке перепутавшись, что никто уж не мог разобрать, кто кого поцеловал, кто рукам дал волю.
Когда же прибежали на речку, все увидели на льду, около проруби, исправника, который, раскинув шубу, глядел в черную воду, а напротив сидел Терентий, крутил головой и навзрыд плакал, не вытираясь.
Оба до того были пьяны, что их взяли под руки и развели по домам.
Исправник спал полутора суток, крича во сне и колотя вокруг себя кулаками, словно боролся и побеждал. А когда проснулся, вышел на площадь и всенародно объявил, что видел чорта в образе бабы и гнался до реки, а баба нырнула смело в прорубь и оттуда был голос:
— Не пей!
Так Игнат Давыдыч закаялся и, заказав молебен, лавочнику велел доставить к себе на дом трехведерный самовар, чаю цыбик и голову сахару, а постом — изюм.
Что из этого вышло — уже сказано.
А Терентий долго не показывался на улицу; соседи слышали по ночам, как он выл, словно пес в опустелом доме, и тосковал до тех пор, пока душу не отвел, написав синюю вывеску с русалкой и сапогом.
Так вот что случилось в нашем городке в давнее время.
Жители верят этой истории, и как же не верить, когда каждый день проходит с ведерком и удочками на реку Терентий, темный, как туча, и, сидя на берегу, поет не своим голосом — сердце надрывает.
А заезжие смеются нашему рассказу. Ну, да теперь надо всем смеются. А веры ни у кого нет.
Поделиться книгой: