Но мою фразу Воронцов услышал по-своему.
— При чём здесь колонии? У гитлеровской Германии из капиталистических стран, наверное, колоний меньше всего. Но это им не помешало захватить всю Европу и напасть на нас. Что же касаемо вопроса увеличения таких снайперов, как ты, то я считаю, что тебя нужно немедленно начать изучать.
Мне моментально представились белые стены, операционный стол, хирургические инструменты и я, привязанный к этому столу, лежу под ножом у нескольких врачей, что решили меня препарировать. Не так просто, конечно же, они решили это сделать, не для удовольствия, а для дела. Однако хоть и для дела, а умирать вот так, как лягушка под скальпелем Базарова, я не хотел. А потому ответил крайне лаконично:
— Ни хрена у тебя, товарищ лейтенант государственной безопасности, не выйдет, ибо изучать себя я не дам.
— Но почему? Ведь это нам поможет! Это же откроет гигантские перспективы. Ведь у тебя же, кроме снайперских способностей, ещё есть дар видеть в темноте. Почему ты не хочешь помочь стране?
Я хотел было объяснить ему всю свою теорию насчёт скальпеля, но вместо этого решил отделаться народной мудростью:
— По кочану!
— Но ты не понимаешь, — хотел было продолжить убеждения Воронцов.
Но я его перебил, шикнув:
— Тихо! Присели! Впереди движение!
Воронцов привык мне доверять, поэтому с небольшим стоном сразу же опустился на корточки. А я, пригнув спину, пробежал чуть вперёд, туда, где лесная дорога сворачивала влево. Выглянул из-за ствола большого дерева и сфокусировал зрение. Через пару секунд ко мне подполз на четвереньках чекист, и я ему доложил обстановку:
— Лошадь, запряжённая телегой.
— Что за лошадь? — запыхавшись поинтересовался тот.
— А я почём знаю? Знаю, что не Манька, и едет не аллюром, — ответил я, но потом, поняв, что мой «профессиональный» жокейский жаргон чекист не понимает, пояснил более понятно: — Короче, обычная лошадь шагает.
— Гм, вот как, гм, понятно, — негромко кашлянул Воронцов и поинтересовался: — А ещё что-нибудь, кроме животного, видишь?
— Ага, в телеге сидят два гражданских мужика и немецкий солдат.
— Гражданские? Они связаны? Это пленные? Куда их везёт немецкий солдат? Может быть, на расстрел?
Я присмотрелся, увидел на рукавах каждого из мужиков белые повязки и проскрежетал:
— Было бы неплохо, если бы немец их действительно вёз на расстрел и таки грохнул.
— Ты что несешь, Алёша⁈ Это же мирные советские люди! Как ты можешь вообще такое говорить⁈ — возмутился полушёпотом лейтенант государственной безопасности.
— Никакие это не советские люди, — сказал я и рассказал чекисту о повязках.
Тот выслушал, удивлённо посмотрел на меня и, заметно посмурнев лицом, спросил:
— Ты хочешь сказать, что это полиция, которую немцы создают из лояльных к ним местных жителей?
— А ты таких уже видел? Доводилось сталкиваться?
— Нет. Но у меня есть информация, что на оккупированных территориях немцы создают для охраны и наведения порядка подобные вооружённые подразделения. И как раз они носят белые нарукавные повязки с надписью «Polizei». Что означает — полиция.
— У этих именно такие повязки и есть. И, судя по тому, как непринуждённо они сидят рядом с солдатом Вермахта, и каждый из них имеет при себе винтовку, нет сомнения в том, что это и есть те самые полицаи.
— Вот же твари, — проскрежетал зубами Воронцов. — А ещё что видишь?
— Кроме них, в телеге стоят два бидона, лежит несколько тканевых тюков и большой чан, вероятно, с едой.
— А куда они едут?
— А я почём знаю? По идее, их путь лежит сейчас почти туда, куда и наш — на юго-восток, в обход города Листовое. А потому спрошу тебя, товарищ Воронцов, как на духу, со всей комсомольской решительностью: ты есть хочешь?
Глава 2
Неожиданная встреча
Воронцов мой намёк понял, немного нервно почесал себе подбородок и переспросил:
— Гм, есть захотел? А ты что удумал сделать? Напасть на них собрался?
— А чего с ними ещё-то делать, раз они у нас под носом крутятся? Да к тому же с возможным запасом еды, — ответил я и пояснил замысел: — Неожиданно нападём и избавим мир от нечисти. Нам за это мир только спасибо скажет. А мы позавтракаем, ну или пообедаем.
Чекист посмотрел в сторону, откуда должна была с минуты на минуту появиться телега, и замотал головой.
— Зачем нам рисковать? Если очень хочешь есть, можно ягод и орехов набрать. Ими вполне можно подкрепиться и утолить голод.
— От орехов сыт будешь далеко не так, как от наваристого супа. А что-то мне подсказывает, что именно подобный суп или бульон находится у полицаев в телеге.
Мой спутник нахмурился. По его лицу было видно, что он моё предложение об экспроприации не поддерживает.
Поэтому пришлось изменить тактику общения и указать на более важный аспект:
— Неужели тебе не интересно, куда они держат путь?
— А нам что до этого? — не понял тот.
— Как это что? Метров через пятьсот они выйдут на ту колею, которую оставил наш обоз. Вскоре наши дороги с ними пересекутся. А это значит, что они двигаются туда же, куда и мы. И при этом везут с собой не только еду, но и ещё какую-то поклажу. Ведь не просто же так они туда-сюда катаются. Явно дело у них там.
— Лёш, а ведь получается, что они едут в том же направлении, в котором и наш обоз ушёл, — наконец понял смысл моих слов чекист. — Но не могут же они его преследовать. Ты же говоришь, они не спеша едут. Да и мало их.
— Согласен. Поэтому я и предлагаю выяснить у них, куда эта дорога ведёт, и зачем они по ней едут. Грохнем всех и выясним, — подвёл черту я, а затем, поняв как нелепо моя последняя фраза прозвучала, поправился: — Не всех ликвидируем, конечно, а только двоих — нам ведь нужен «язык», который ответит нам на все интересующие нас вопросы.
Чекист согласно кивнул.
— Ты сказал, там их трое? Кто из них будет «языком»?
— А вот давай об этом и подумаем. Монетку кидать не будем, а просто прикинем в уме, кто из них для нас будет более ценен.
Воронцов не возражал, и я продолжил анализировать.
— Нам нужен не только тот, кто знает текущую обстановку, но и тот, кто знает местность, и что вообще происходит вокруг. А это значит, что в приоритете становится местный житель. Таким образом, немец из сомнительного счастья попасть к нам в плен выпадает. Значит, претендентами становятся только полицаи. Один молодой, здоровый бугай — лет двадцати восьми-тридцати. Другой щуплый поживший старичок в очках. Ему на вид лет под шестьдесят.
Старина Дарвин, будь он здесь, сказал бы, что по всем законам эволюции и естественного отбора больше шансов на жизнь должно было бы быть у молодой и здоровой особи. Но в данном случае его фантастическая теория в очередной раз должна будет подвергнуться жёсткой критике и быть полностью отклонена, как несостоятельная. И всё дело в том, что здоровая и молодая особь нам в качестве пленного на хрен не нужна. И всё потому, что данная здоровенная детина в лёгкую сможет справиться с двумя полуживыми гостями из фараонского саркофага. А потому, несмотря ни на какие продвинутые теории, на практике эта здоровая особь на встречу с заждавшимися в аду чертями, как только появится возможность, будет отправлена сразу же вслед за немчурой. И получается, что в живых, — тут я уточнил, — покамест, на время, мы оставим полицая в летах. Он нам и расскажет всё что надо, и в случае ЧП никакого серьёзного сопротивления нам — замотанным в бинты полуинвалидам, оказать точно не сможет.
Мои логичные доводы лейтенанта госбезопасности устроили, и он начал разрабатывать план нападения.
Но я его остановил, сказав, что план у меня давно есть, а вот времени на обсуждения и дискуссии у нас нет.
Поэтому быстренько рассказал ему то, что от него требуется, и, отобрав нож, выгнал на дорогу. А потом, прикинув скорость движения лошади и расстояние, с которого он будет замечен, показал место, где ему нужно встать у сосны и, держась за неё, создавать впечатление о неспособности двигаться дальше и сопротивляться.
Сам же я в это время стал лихорадочно засовывать под бинты стебли сырой травы и сорванные ветки, одновременно жалея, что за всё то время, пока нахожусь на войне, я так и не смог сделать себе нормальный маскхалат.
Дислокация Воронцова именно у дерева, а не на дороге, была выбрана для перестраховки. Был небольшой шанс, что противник решит не возиться с раненым и сразу, как только заметит врага, начнёт по нему стрелять. Тогда, по задумке, ствол сосны должен будет хоть как-то на время защитить командира от случайной пули.
Но всё же в большей мере я рассчитывал на то, что любопытство и возможный профит от пленения сотрудника НКВД, который они в случае успеха без сомнения получат от своих хозяев, победит чувство кровожадности, и сразу, без предупреждения, они стрелять по чекисту не будут.
И нужно сказать, что в своих прогнозах я не ошибся.
Одиноко бредущий усталый безоружный командир НКВД не мог не заинтересовать троицу.
Увидев его, они вначале опешили, навели на него стволы, а затем огляделись по сторонам и, никого по близости не увидев, расслабились.
— «Ком!» «Ком!» — начал показывать рукой немецкий солдат.
А молодой в гражданке, засмеявшись, оскалился:
— Ну-ну, иди сюда, комиссарик, сейчас мы с тобой проведём политинформацию.
Один лишь сидевший рядом с ними старик ничего не сказал и даже не улыбнулся, а лишь сжал винтовку понадёжней.
То, что враги всё своё внимание сконцентрировали на Воронцове, было именно тем, что мне и требовалось.
Так как их телега остановилась почти напротив меня, по траве, маскируемому звуками ветра и дождя, мне предстояло преодолеть не более десяти метров.
И я сделал это вполне себе бесшумно. А когда подошёл почти вплотную, фактически одновременно нанёс удар ножом в спину здоровяку в гражданской одежде, а правой ногой «маваши» в голову седовласому. На это ушло менее секунды, после чего свой нож получил в грудь под сердце поворачивающийся на шум немецкий солдат.
Вся операция вместе с подходом к телеге заняла не более десяти секунд, и мне показалось, что Воронцов не то, что испугаться не успел, но и вообще не понял, когда всё закончилось. Он, согласно плану, так и продолжал стоять, держась руками за сосну и смотрел себе под ноги.
Пришлось позвать командира.
— Товарищ Воронцов, «ком цу мир». Те, кто нам не нужен, уже в адском котле варятся. А один пока живой. Всё как мы с тобой и планировали.
Чекист поднял с земли глаза, и от удивления они расширились, а брови взлетели вверх.
Он постоял с полминуты и, покачав головой, побрёл ко мне.
Я же в это время собрал трофейное оружие в кучу и положил его на край телеги. А затем, посмотрев на серую в яблоках лошадь, вздохнул.
— Привет тебе, не Манька.
— Почему не Манька? — держась за голову, поднялся и присел оставленный в живых полицай. И огорошил меня: — Её как раз Манька зовут.
— Да? — удивился я и погрозил пленному кулаком: — А ну молчать, вражина, а то хуже будет! Отвечать будешь только тогда, когда спросят.
Да-да. Я знаю, что вызывать у и так уже испуганного пленного чувство ещё большего страха — это неправильно. Но варианта другого не было. Пленный, он же «язык», в данном конкретном случае должен был говорить нам только то, что мы хотели от него слышать. И никто с ним миндальничать, обмениваться шутками и дружить не собирался. Я отдавал себе отчёт в том, что за личиной этого старика с благородной сединой скрывается самый настоящий враг и сволочь, которая помогает уничтожать наш советский народ. А потому и никаких иллюзий я испытывать не собирался, равно как не собирался испытывать и проявлять жалость к предателю.
Ну а для того, чтобы «язык» честно отвечал на все вопросы, ему следовало объяснить, что жизнь он свою может спасти только одним способом — чистосердечным раскаяньем и ответами на все интересующие нас вопросы.
Во всяком случае, так у него появится хотя бы призрачный, но шанс, оказавшись в плену, продолжить своё жалкое существование. В противном случае, если он не будет сотрудничать и будет упираться, то шанс выжить у него быстро становился равен нулю.
Жестоко, конечно. Но если мы вспомним, с какой швалью мы имеем дело, и что они творили и творят на оккупированных немцами территориях, то ни о какой жестокости в их отношении речи вообще идти тогда не может. Только необходимость.
Оскалился и навёл на предателя ствол винтовки:
— Ну всё, теперь настал твой черёд. Тебе конец!
— Стойте! Подождите! Не стреляйте!! — ожидаемо закричал тот, поднимая руки вверх, а затем неожиданно продолжил: — Набат! Набат!
— Что? Что ты несёшь? — засмеялся я, — Изображаешь из себя сумасшедшего?
Смех мой звучал действительно не очень грациозно, больше напоминая карканье, что, в общем-то, с визуальным эффектом в виде умотанного бинтами лешего в траве и ветках должно было производить нужное впечатление для запугивания противника.
Но, к моему удивлению, это вызвало другой эффект сумасшествия.
Пленный без умолку затараторил одно и то же:
— Набат! Набат! Набат!
— По ком звонит колокол⁈ — рявкнул на него я и приблизился, чтобы попугать его прикладом, а то от его кудахтанья голова стала ещё больше болеть.
«А ведь мы даже ещё допрос не начали, а он меня уже достал», — раздражённо сказал себе я, замахиваясь.
Но сделать мне это не дал голос чекиста:
— Лёша, отставить!
Не опуская оружие, покосился на него и, удивившись, спросил:
— Это почему?
— А потому, что я свой, — неожиданно сказал «язык» и, спрыгнув с телеги, направился к Воронцову, по дороге вновь сказав: — Набат!
Дойти ему до чекиста не дала моя подсечка, которую я применил сзади. Нечестно, конечно, нападать со спины, но сейчас было не до сантиментов. Пленный вёл себя странно и, вместо того, чтобы просить о пощаде, говорил про какие-то удары колокола.
— Набат! Набат!
Поставил ногу ему на спину, а ствол винтовки прислонил к уху.
— Ты куда это, дядя, собрался? Совсем, что ль, охренел⁈
Но Воронцов вновь на меня прикрикнул:
— Я же сказал: отставить!