Младший научный сотрудник-7

Вы наверно спросите, как я там очутился, прямиком из международного аэропорта, где только что застрелили видного оппозиционного деятеля Бенигно Акино-младшего. А я вам отвечу — все это проще пареной репы… полиция начала проверять документы сплошняком у всех пассажиров и сотрудников аэропорта, а у меня никаких документов, конечно, не имелось. Вот меня и закинули в это СИЗО, расположенное недалеко от центра, между торговым центром Сан-Лазаро и одноименным госпиталем. Святого Лазаря, как я понял, сильно почитали в Республике Филиппины.

Это место предварительного заключения немного отличалось от тех, в которых я успел побывать в своей жизни — и в СССР, и в постсоветской России. Народу тут, как я понял, сидело все же в меньших количествах, так что мне даже отдельную комфортабельную камеру выделили, с собственным умывальником и унитазом (запахи, впрочем, не сильно отличались от российских). И телевизор тут имелся под потолком! Панасоник! Который был заключен в крепкую решетку, во избежание видимо нежелательного доступа к его внутренностям заключенных.

Вот я и щелкал пультом, переключая с одного местного канала на другой, пока не наткнулся на себя же, только в Москве и годом ранее. А далее между нами двумя произошел диалог, который вы видели чуть ранее. Который прервался на звуке ключа, отпирающего дверь в место моего временного содержания. Это оказался Игнасио Лопес, старший левого блока, как я успел прочитать на его бейджике.

— «Трепа» (подъем), — сказал он мне, и я по интонации догадался, что мне надо куда-то идти.

Встал с койки, заложил руки назад и вышел в коридор… без дополнительных команд встал лицом к стене — Игнасио одобрительно похлопал меня по плечу и сказал что-то вроде «биен эццо», молодец что ли. Потом он указал мне связкой ключей направление движения и через пару минут я оказался в допросной… следователь тут сидел, суровый испанец с лихими усами и в форме с попугайскими погонами, аж четырехцветными.

— Садитесь, — указал он мне по-английски на стул, наглухо привинченный к полу, а надзирателя он отпустил взмахом руки.

— Значит вы человек без документов, — задумчиво посмотрел он мне в переносицу, — а еще без имени и фамилии. И без гражданства наверно тоже.

Я пока сидел в камере, успел обдумать свое дальнейшее поведение, времени там с избытком хватило, поэтому я ринулся в бой без малейшей паузы.

— Я подданный Советского Союза, зовут меня Петр Балашов. Требую вызвать советского консула, разговор буду продолжать только в его присутствии.

— Вот как, — довольно неуклюже удивился он, — а какие-нибудь доказательства твоего советского гражданства ты привести сможешь?

— Согласно Венской конвенции по консульскому праву, — попер я внаглую, так-то я только слышал про нее, — человек, заявивший о своем гражданстве и потребовавший присутствия консульских работников, не обязан предоставлять какие-либо доказательства. Статья 14, пункт 5, — совсем уже от балды добавил я.

— Хм… — чуть не поперхнулся дознаватель, — какой-то ты чересчур наглый, парень.

— Таким уродился, — хмуро парировал я, — так что — будем вызывать консула или как?

Следователь смерил меня хмурым взглядом, не переставая крутить в руках карандаш, а потом нажал на кнопку под столом. Вошедшему надзирателю он сказал что-то на испанском, чего я не понял совершенно.

— Посиди пока в камере, — выдал он ЦУ мне, — до завтра. А там видно будет.

И надзиратель повел меня обратно по тем же вонючим коридорам. Ладно хоть камеры у них тут более-менее комфортные, думал я, когда в замке поворачивался ключ, не по 25 душ в три этажа, как у нас. А включим-ка мы телевизор на тот самый интересный канал, пронеслось у меня в голове, может что-то новое про себя узнаем.

Но экран остался с шероховатой сеткой помех, которая шуршала примерно, как крыса в ворохе листьев. Ну значит не судьба, вздохнул я, собираясь выключить телевизор, однако не успел — шорох незаметно перешел во вполне членораздельную фразу «подожди, не выключай», повторенную аж три раза. Я и не стал выключать Панасоник, отложил пульт в сторонку и занялся гимнастикой, надо же как-то поддерживать физическую форму даже и в тюряге…

Канал ожил где-то через четверть часа, там появился я же, но какой-то более живой и здоровый, чем на самом деле. Сзади меня там маячил интерьер стандартной советской квартиры с сервантом, полным посуды, которая никогда не использовалась, и картиной Крамского «Незнакомка» на стенке.

— Привет, — сказали мне с того края экрана, — извини, сразу не успел — дела были.

— Извиняю, — великодушно простил я его, — на чем мы там закончили разговор?

— На том, как ты оказался в этой камере в Маниле.

— Точно, — припомнил я, — на этом. Ну усаживайся поудобнее, рассказ будет примерно на час. Если у тебя столько свободного времени есть, конечно…

— Уж чего-чего, а времени у меня предостаточно, — отозвался заэкранный я, — выкладывай.

— Конец 82-го и первая половина 83-го года у меня как-то незаметно пролетели, — начал я, — обычные серые будни, и вспомнить нечего… да, эксперименты в бункере у нас прикрыли после того случая, на ржавый замок. Ну в командировки я ездил, в Москву раза три, в Ленинград разок и еще в Североморск меня посылали, чисто как сопровождающего грузы института.

— Понятно, — отозвался второй я, — можешь переходить к камчатским делам, там наверно поинтереснее все сложилось.

— Перехожу, — ответил я, — в июне меня снарядили сопровождать электронную технику до Петропавловска-Камчатского, или Питера, по-местному. Ну вот мы запаковали СМ-4 в десяток разных ящиков и отправили ее на ТУ-154 до Хабаровска, а сами следом вылетели. Потом была пересадка до Питера, как сейчас помню, сутки в аэропорту сидели из-за нелетной погоды. А потом перегрузка ящиков на вертолет и переезд на одну затерянную в камчатском стланике базу под гордым названием «Березовая»… я тебя не слишком утомил?

— Кто вместе с тобой полетел? — задал наводящий вопросик он.

— Сергей, который турист, это понятное дело. А еще Шурик и Коля.

— А Аскольд?

— Он же в армию ушел, какая тут Камчатка…

— Извини, забыл, — поморгал некоторое время он, — ну вы там выполнили свою миссию на этой Березовой базе, а дальше что?

— Во-первых, нельзя сказать, что совсем уже до конца выполнили — подводная лодка подвела, должна была выйти из Авачинской бухты, как мишень, но что-то у вояк там не сложилось, так ее нам и не предоставили. А без нее увы, стопроцентного выполнения программы не получилось.

— Да хрен с ней, с подводной лодкой, — разгорячился московский второй я, — хотя стой… какого проекта она должна была быть?

— Я так сильно не вникал, — пояснил я, — но кажется 667 проекта… да, и название у нее одноименное вроде было «Петропавловск-Камчатский».

— Ясно, продолжай, — сказал он.

— Так вот ровно 1 сентября 83 года нам дали отмашку на сворачивание экспериментоы, мы за полдня все законсервировали и вечером улетели в Вилючинск… ну то есть Приморск он назывался для всех, а Вилючинск это для посвященных.

— На чем улетели?

— На МИ-6, здоровая такая дура, вся наша экспедиция поместилась, тридцать человек с лишним — у нас ведь еще и москвичи были, и ленинградцы и даже пара киевлян.

— С этим все ясно, переходи к более насущным предметам, — буркнул второй я.

— Перехожу, — буркнул в ответ я, — второго сентября мы должны были вылететь из Елизова в Москву на ИЛ-62, но увы, не вылетели — вмешались посторонние обстоятельства.

— Стоп, — на этот раз притормозил беседу он, — звонят по телефону, я временно отключаюсь.

И экран телевизора погас окончательно…

Глава 3

Привнесенные обстоятельства

Привнесенные обстоятельства (Москва, Кутузовский проспект)

Звонил городской телефон, это оказалась, как ни странно, Мария Владимировна, мать и наставница Андрюши Миронова.

— Петя? — уточнила она на всякий случай, а когда я подтвердил, сказала следующее, — мне надо с тобой поговорить. Дело довольно срочное.

Я прикинул в уме свои занятия на ближайшие 7–8 часов и ничего срочного, кроме разговоров с телевизором не обнаружил.

— Я весь к вашим услугам, Мария Владимировна, — ответил я спокойным тоном, потому что никаких гадостей хотя бы с этой стороны не ожидал.

— Можешь называть меня просто Марией, не такая уж я и старая, — сказала она, а я чуть не поперхнулся, вспомнив соответствующий мексиканский сериал из недалекого уже будущего.

— А вашего супруга можно я тогда буду называть просто Хосе Игнасио? — вырвалось само собой из меня.

Миронова помолчала немного, переваривая входящую информацию, а потом разрешила, не переспрашивая, что это за фрукт такой, Хосе Игнасио.

— Так вот, сможешь подъехать ко мне домой?

— Легко, Мария Владимировна, называйте адрес и время.

— Да хоть прямо сейчас приезжай, — ответила она, — адрес такой: улица Танеева, 7. Краснокирпичный, 12 этажей, квартира 15.

— Так, — задумался я, — это ведь, если не ошибаюсь, где-то на задворках Арбата.

— Точно, — на задворки она обижаться не стала, — ближе всего от метро Смоленская, выход на Смоленскую площадь и десять минут пешком.

— Через полчаса буду, — отрапортовал я, — максимум через сорок минут.

* * *

Не через сорок минут, конечно, но в пределах часа я управился… дом был большой и несуразный, типичная брежневская высотка, вставленная в застройку 19 века. Где-то тут рядом композитор Танеев кажется жил, поэтому и улица его имени.

В ответ на звонок открыла сама хозяйка, статная дама со следами, как это принято говорить, былой красоты.

— Ваша мама пришла, молочка принесла, — не удержался я от цитаты из одной ее репризы.

— Мне приятно, что мое творчество помнит народ, — усмехнулась она, — заходи, вот тапочки.

Она провела меня кухню (сама квартирка была довольно скромной, две комнатки и узенький коридор), где уже стоял электрический самовар и чашки с блюдцами.

— А кто такой этот Хосе Игнасио? — все же поинтересовалась она, разлив чай.

— Герой одной латиноамериканской мыльной оперы, — ответил я.

— Стоп, — остановила она меня, — что за мыльная опера? О том, как мыло делают? С песнями и танцами?

— Не совсем, — отхлебнул я душистый чай из чашки, — так называется формат сериала… ну многосерийного фильма, если так понятнее, в странах Европы и Америки. Отличается от обычных сериалов тем, что здесь нет почти никакого внятного сюжета, просто описывается день за днем какой-нибудь семьи или нескольких семей. А почему мыльная? Наверно потому что в рекламе первых таких опер было очень много рекламы компаний, производящих мыло — Проктер-энд-Гэмбл например, или Колгейт с Юнилевером.

— Пример какой-нибудь приведешь? — неожиданно потребовала она.

— Запросто… самой первой такой оперой наверно был Фаруэй-хилл, про вдову, которая переезжает из большого города в захолустье. А потом пошло-поехало, На пороге ночи, Любовь к жизни, Мрачные тени… эта последняя была очень необычной, там героями были ведьмы, вампиры и привидения. Если брать нынешнее время, то на волне успеха сейчас Даллас и Династия, про семьи американских миллиардеров.

— А при чем тут тогда Хосе-Игнасио? — не поняла она.

— А это адаптация американского творчества к рынку Южной и Центральной Америки… сериал, на который я намекал, называется «Просто Мария», о простой мексиканской девушке, а ее главный партнер в нем — это адвокат Хосе-Игнасио.

— Понятно, — усмехнулась она, — про мыльные сериалы мы поговорили, давай теперь о деле.

— Я вас внимательно слушаю, Мария, — сказал я, отложив в сторону пустую чашку.

— Мы с Александром хотим эмигрировать из страны, — сильно удивила она меня… всего ожидал, но только не этого. — И хотим попросить твоей помощи — ты же теперь человек не из последних среди власть предержащих, согласен помочь?

— Тэээк, — нервно забарабанил я пальцами по столу, — а куда собрались-то, если не секрет?

— В Израиль, Петя, в Израиль, — со вздохом поведала она, — у Саши там много родственников живет.

— Тэээк, — заклинило меня на этом междометии, — и что вы там делать собираетесь, в Израиле?

— Жить, Петя, жить… и работать.

— Ладно, что вас не устраивает в Союзе, спрашивать не буду, это ваша личная информация, — сказал я, — но вот насчет работы не могу не вспомнить одно пророчество Высоцкого.

— Какое? — встрепенулась она.

— Из песни про Мишку Шифмана, как уж там… Мишка врач, он вдруг притих, в Израиле бездна их, там и гинекологов одних, как собак нерезаных…

— Нет зубным врачам пути, — продолжила она за меня, — потому что слишком много просится.

А закончили мы практически хором:

— А где на всех зубов найти? Значит безработица.

— Знаю я эту песню, — улыбаясь, продолжила она, — Володя ее вот на этой самой кухне исполнял как-то раз.

— Ну а раз знаете, — отвечал я, — то можете себе представить, какая там конкуренция в творческих профессиях… да и по-русски далеко не весь Израиль говорит, дай бог четверть — аудитория у вас будет меньше миллиона против 250 в Союзе.

— Зато там будет свобода! — гордо заявила она.

— Ну-ну… — не поддержал я ее энтузиазма, — в одном пакете с проблемными соседями. Когда у них последняя войнушка-то была? Большая в 73-м, а по мелочи так каждый год стреляют.

— Петя, — мягко возразила она, — я… то есть мы с Сашей к этому решению шли не один год, так что за пять минут ты меня явно не переубедишь. Помочь-то сможешь?

— А что, официальным путем не получается? — уточнил на всякий случай я, — не выпускают?

— Три месяца уже заявление лежит в ОВИРе, — ответила она, — ни да, ни нет не говорят. Завтраками кормят.

— Ладно, — вздохнул я, — попробую… но не удержусь еще от одного замечания — там ведь придется учить иврит и соблюдать шабат, справитесь?

— Как-нибудь, — сказала Миронова.

— Хорошо, договорились, сегодня же напрягу Цуканова, — ответил ей я. — Это все, за чем вы меня позвали?

— Все… хотя стой, еще одна тема есть — слышала краем уха, что ты с Джуной общался недавно. Это правда?

Я с трудом удержал себя от того, чтобы поморщиться.

— Общался… было дело — Андрей рассказал?

— Да, он. А что она тебе сказала? Если не секрет, конечно…

— Вообще-то секрет, — осторожно начал я, а потом мысленно плюнул, надо ж с кем-то поделиться своими проблемами, вдруг полегчает, — но вам как на духу скажу… диагноз она мне поставила…