Помоги проекту - поделись книгой:
— А какой запах вы хотели предложить мне? — прочитал Игорь на использованной упаковке «бурбонская ваниль».
— О, нечто особенное, — улыбнулась Светлана, уже вполне придя в себя. Телефон, конечно, был невосполнимой утратой, но клиента это не должно волновать, а она профессионал, ну или очень хотела им казаться. — Сейчас.
Наварский невольно проводил её глазами.
— Кстати, бурбонская ваниль — это не про виски, это про остров рядом с Мадагаскаром, где растёт ваниль, — сказала она, мимоходом собирая мусор. Наварский бросил упаковку ей в пакет. — Раньше остров назывался Реюньон, потом остров Бонапарта и являлся французской колонией, потом Бурбон, а сейчас вернул себе историческое название.
Она унесла мусор и достала из пакета чёрную свечу.
— Вот, — протянула она с благоговением.
Пошутить про лавку, где продают свечи для сатанинских ритуалов, Наварский не решился, хотя именно на такую вещь этот кусок чёрного воска и походил. Ему всё же хотелось послушать про квартиру, а не про свечи, но он слушал всё и вовсе не из вежливости. Её голос, неожиданно чувственный и глубокий для её субтильного тельца, как звук шаманского бубна, определённо что-то в нём вызывал: тёмные силы, зов предков.
— Шторм, — прочитал он на этикетке к чёрной свече…
А сейчас подумал: идеальный шторм.
Занюхав первую рюмку кусочком ржаного хлеба, он налил им с Соколовым по второй.
— Ты знаешь, что такое идеальный шторм? — спросил он.
Тот подцепил ножом кусок селёдки.
— Знаю, есть такое кино.
— Это совокупность нескольких неблагоприятных факторов, в результате которой общий разрушительный эффект значительно увеличивается.
Сейчас Наварский подумал, что Света — его идеальный шторм.
В их встречу всё сложилось так, что не сложись оно всё вместе: его ранний приезд, её разбитый телефон, что она его риелтор, он приехал один — и ничего бы не было.
Столкнулись бы и разошлись, и не случилось никакой разрухи.
Глава 9
Но тогда она поправила:
— «Thunderstorm» переводится как гроза. Лёгкие нотки озона. Аромат воздуха после дождя. Запах влажной земли.
— Считаете, мне уже должен нравиться запах сырой земли? — иронично улыбнулся Наварский.
— Я очень на это надеялась, — она вздохнула с сожалением и улыбнулась. — Но теперь понимаю, да, сырая земля — это не то, про что стоит напоминать клиентам. Хотите, я включу музыку? Может, кофе? Здесь чудесная кофемашина. Кстати, она идёт в подарок, — наконец вспомнила она, для чего они собрались.
Наварский хотел невежливо спросить: сколько квартир она уже продала?
«Ни одной» — ответ, что он ожидал услышать. Но где-то уже тогда понял, что принял решение: он купит эту квартиру, сколько бы она ни стоила. В какие бы долги ему ни пришлось залезть.
— Можно, — пожал он плечами, исключительно чтобы порадовать девушку, что так старалась создать для клиента уникальную атмосферу.
По мнению Игоря, всё это было лишним — квартира была прекрасна сама по себе.
Идеальная звукоизоляция, четыре санузла, в том числе гостевой, а в спальне — с двумя раковинами, надёжная лестница с крепкими деревянными ступенями, тихий двор, своя парковка, подвал, в котором можно не только велосипеды хранить — переоборудовать подо что угодно. Ещё и центр города — до всего рукой подать.
Его практичную жену тоже скорее заинтересовали бы ближайшие школы, чем запах выпечки, но Наварский хотел сделать жене сюрприз, поэтому прилетел один.
А музыка… Ну, музыка так музыка.
— Картины демонстрационные? — спросил он, потягивая кофе, густой и тягучий, как голос саксофона, что включила умная колонка.
— Да, но, если вам нравится, можем оставить. Как и шторы. Как и всю посуду, — оживилась Светлана и посмотрела на него с такой надеждой, что он просто не мог её не оправдать.
— Буду очень благодарен, — улыбнулся он.
Может, уже не хотел расставаться с двухэтажными хоромами, а может, с хрупкой девочкой в мужском жилете на голое тело.
Острые плечики, крошечные сисечки, что почти не скрывали глубокие проймы, мурашки, что от волнения покрыли её нежную кожу, подняв дыбом каждый волосок, и жёлтые глаза дикой кошки, которую нестерпимо хотелось приручить.
Он подумал, что мог бы отодрать её прямо там, прямо в ванной между двумя чёртовыми раковинами. Засунуть тяжёлый член в её маленькую дырочку, заставить орать от удовольствия, кончать в мучительно прекрасных судорогах и хныкать, выпрашивая ещё.
Он с таким же успехом мог подумать о ком угодно.
Это ничего не значило, так, помечтал, и ладно.
Хотя почему-то был уверен, что у неё очень узкая дырочка. Впрочем, и это было неважно. Никогда было неважно, потому что у него толстый член. Средней длины, но хорошего диаметра. Ему в любой дырке было тесно, тепло, уютно. Плотно обхваченный стенками влагалища, твёрдый, с большой головкой, его член пользовался популярностью у женщин. Без шуток. Без преувеличения. О нём рассказывали. К нему в общагу приходили «переспать». В юношеские годы Наварский немного комплексовал по этому поводу, но потом узнал, что бабам его член по-настоящему нравится, и смирился со своей участью.
Женщин у него было много.
Но в двадцать шесть он встретил будущую жену, и все они перестали для него существовать…
Глава 10
Наварский посмотрел на Сокола.
Тот ковырялся в зубах ножом. Не лезвием, конечно, — были в швейцарской игрушке и зубочистка, и штопор, и ножнички.
— Что-то жена выгнала меня, а вид унылый у тебя.
— Да, так, накрыло. Ты и Лерка расстались… не укладывается в голове, — разлил он по третьей. — Что делать-то будешь? На развод подавать?
Игорь думал об этом. Его воспалённое воображение даже однажды нарисовало во сне картину, как он приезжает в гости к Свете с женой и у всех всё хорошо.
Но это был просто сон и ничего больше.
В реальности всё, чего он хотел — не добраться до чьей-то узкой дырочки, ему нравилось мечтать. Нравилось чёртово ощущение полёта и пьянящих возможностей, что дарил янтарный взгляд, от которого захватывало дух, но изменять жене не планировал.
Ему не было нужды трахать другую женщину. Ему достаточно жены. Порой даже её много. Он своё давно отгулял. И давно дорожил другими вещами.
Наварский сидел на встречах со Светой, как на наркоте.
Не на физических ощущениях: звуке её голоса, запахе волос, хрупких ключицах, бусинке пирсинга в ямке пупка, хотя голос у неё действительно потрясающий.
На ощущении жизни, что у него никогда не было: лёгкой, богемной, свободной. Выросший в маленьком городке, скорее рабочем посёлке при горно-обогатительном комбинате, где работали его родители, он мог только мечтать о жизни в кругу Питерской интеллигенции, о досуге не у телевизора, а общении в среде поэтов, писателей, актёров, художников.
На стихах, что Света декламировала, то стоя на мосту над чёрной водой канала, то кружась по площади, ведомая музыкой рифмы.
На шальном, влюблённом взгляде жёлтых глаз.
___
*Ольга Берггольц
Это было первое, что она ему прочитала.
Но Игорь понимал: рано или поздно их кто-нибудь увидит, Лера начнёт подозревать, переживать, догадываться. Игорь решил предвосхитить события. Только что-то пошло не так.
Что-то чуть больше, чем всё.
Верность, в отличие от неверности, увы, недоказуема.
И сейчас, конечно, он должен был не сидеть с Соколом, а трахать Свету.
По законам жанра, раз уж его всё равно обвинили во всех грехах и выставили из дома, как чужого, вышвырнули, как мешок с мусором, какой смысл строить из себя примерного семьянина. Он должен обидеться.
Он и обиделся. Эта обида желчью жгла в груди и разъедала вены.
Он хотел просто поговорить, просто рассказать, что есть женщина, девушка, которая ему дорога. Что он с ней не спит, они не вместе и это даже не отношения. И, конечно, они расстанутся, то есть не будут больше видеться, потому что семья и жена ему важнее, но если вдруг Лера ему позволит, как когда-то он позволил…
Глупо. Наивно. Бессмысленно. Хотя Наварский не был ни глупым, ни наивным. Разве что с теми, кто дорог и близок. Кто изнутри его брони, у самого сердца, под доспехами.
Только с теми, кому безоговорочно доверял. Кого безусловно любил.
Но он ошибся. Ошибся, что его умная рассудительная жена услышит, поймёт, поверит.
Ошибся — и не нашёл понимания.
Да, он не сидел бы сейчас с Соколом, заливая тоску водкой, но, во-первых, не собирался изменять жене, и во-вторых не собирался, хотя Света и уехала к подруге в Сестрорецк.
Наварский пил и скучал. Но скучал не по ней.
Скучал по жене. Скучал по своим девчонкам. Переживал, как они там.
Злился, но всё равно переживал.
— Может, шлюх закажем? — налил ещё по одной Сокол и скрестил руки за головой.
Наварский посмотрел на него исподлобья.
Он не любил шлюх. Не осуждал. Не брезговал. Не считал зазорным продавать своё тело или платить за пользование им. Просто не любил. Это был не его «продукт», как брынза или булочки корицей. Он не любил корицу, не любил брынзу, не любил шлюх ну и что-то там ещё.
— Да брось, семь бед — один ответ. Жене ты уже изменил, а с одной или тремя, вряд ли для неё важно, — уговаривал Сокол.
— Для меня важно, — ответил Наварский.
«И жене я не изменял», — мысленно добавил он.
Наверное, рисковал прослыть импотентом, и после десятой встречи не затащив желтоглазую в койку. Самозабвенно трахал жену, получая отчаянное болезненное удовольствие от этой близости, отчасти замешенное на страхе её потерять. Но в этом, наверное, и был его кайф — представлять, предвкушать, сублимировать, окрашивая привычную близость новыми, острыми, неведомыми желаниями.
Конечно, можно поспорить, является ли это изменой.
И что есть измена: вожделение другой женщины или только совокупление с ней?
Но разве мысли наказуемы? А чувства, над которыми мы не властны?
Наварский как-то слышал на работе, как одна дама поделилась с другой: «Представляешь, узнала сегодня, что муж подруги представлял, как трахает соседку. Фу, совершенно в нём разочаровалась. Если заглядываешься на другую бабу, значит, своя тебе уже не нужна».
«Вот козёл!» — поддержала её подруга.
Наварский вытаращил глаза. Он, конечно, догадывался, насколько в головах у некоторых всё плохо, но чтобы настолько?
«Дамы, вы серьёзно? А вот эти мускулистые красавцы из глянцевых журналов с обнажёнными торсами? С ними вам ничего не хочется? Для чего тогда вы их друг другу пересылаете? Какой-то там польский секси повар, или «скакалочный бог», что трясёт огромным хуем в штанах, когда прыгает на скакалке (он видел в «телеге» жены), или загорелый накаченный сосед, что улыбается вам в лифте? Красавец курьер, что, наверное, задолбался к вам ездить, но вы же всё заказываете и заказываете. Их вы на дух не выносите? Потому, видимо, порнхаб и забит никому не нужными влажными фантазиями на тему горячих курьеров и соблазнительных сантехников в комбинезонах на голое тело. Или ваши грязные похотливые мыслишки не считаются? Только мужик виновен по определению, потому что мужик?»
Не сказать, чтобы он потом думал об этом разговоре, для Наварского вопрос измены вообще не стоял. Они даже с женой его давно не обсуждали за ненадобностью.
Если навстречу шла красивая девушка, а жена спрашивала: «Правда, она красивая?», Наварский с деланным недоумением отвечал: «Кто?», тут же получал от жены локтем по рёбрам, и они оба смеялись. Так они жили: легко, дружно, весело, с шуточками, с подколками.
Ему казалось, в полном взаимопонимании.
Для него вопрос стоял однозначно: не было, значит, не было.
А всё остальное, кто бы там что себе не представлял и не рисовал в воображении — не имеет значения.
Поделиться книгой: