Помоги проекту - поделись книгой:
— Здравствуй, Мэри, — приветствовал ее сын без малейшего удивления, с приветливой улыбкой — как обычно. Воспитание у него было отменное, как впрочем у всех пансионеров почтенной школы Бедфорд и еще более почтенной школы Харроу. — Мне наскучили европейские шахматы. Там всё слишком предсказуемо. Это японские шахматы сёги. Они интересны тем, что съеденная фигура противника становится твоим резервом, и ты можешь выставить ее в любой клетке. Просчитать варианты практически невозможно.
Новое увлечение у Эдриана возникло, потому что он подружился с сыном японского посланника, они были соседи по дортуару.
Когда юноша закончил Харроу, Мэри провела с ним взрослый разговор. Она считала, что детство у него и так слишком затянулось. Нельзя формироваться в галантерейных условиях и обстановке искусственной защищенности. Конечно, не следует специально создавать угроз, но по крайней мере человек должен научиться сам принимать решения и потом нести ответственность за свой выбор.
— Тебе восемнадцать лет, — сказала она. — Я знаю, ты вырос в оранжерее, но пора выходить из теплицы в настоящий мир, под открытое небо. Отныне ты взрослый. Решай сам, как тебе жить и что делать. Вот чек на пять тысяч фунтов. Это всё, что ты от меня получишь. Никакой финансовой помощи, никакого наследства не жди. Распорядись этим капиталом по своему усмотрению. Денег довольно, чтобы получить университетское образование и профессию.
— Я поеду, посмотрю мир, — сразу ответил Эдриан. — Заодно пойму, чем хочу заниматься.
— Деньги твои. Жизнь тоже твоя. Хочешь путешествовать — путешествуй. Только одна просьба. Раз в месяц присылай письмо или хотя бы открытку. Чтобы я знала, где ты и что делаешь.
«Если случится беда, телеграфируй», — очень хотелось ей прибавить, но Мэри удержалась. Если случится беда, сын должен справиться с нею сам. Иначе полноценным человеком не станет. Ее саму в юности никакой ангел-хранитель не оберегал.
Эдриан выглядел очень довольным. Не такой уж он особенный, подумала Мэри. Всякий мальчишка обрадовался бы, что можно не учиться, а куролесить по белу свету с кучей денег в кармане. Мысль, что Эдриан не особенный, была приятной.
— Поеду с Такэдой в Японию, а там видно будет, — сразу же решил сын. — У Такэды папаша не то что ты. Заставляет его идти в военное училище. Прокачусь на Дальний Восток. Страна, где изобрели такие шахматы, не может не быть интересной.
Так он в Японии и остался. Раз в месяц приходили открытки из разных мест далекой страны: из Токио, из Киото, из Осаки, из Нагасаки, из каких-то городов, про которые Мэри никогда не слышала. Текст всегда был очень короткий, на английском. (Потом Эдриан объяснил, что всё русское у японцев под подозрением и открытки на этом языке могли бы не дойти). В первый год: «Everything good. Learning the language». Со второго года началось нечто новое: «Everything good. Studying art».
Какое искусство, спросила Мэри в ответной открытке. Fine art, коротко написал сын. Собирается стать художником, решила она. Или искусствоведом. Что ж, это неплохо. Творческий человек может быть сколь угодно странным, никого это не удивит.
Открытки приходили четыре года. Наконец прошлой весной, вместо очередного лаконичного послания, в Нью-Йорке появился сам Эдриан. Он повзрослел, но не возмужал — о нет, ничего мужественного не появилось, если, конечно, не считать глянцевожурнальной смазливости, на которую падки женщины невзыскательного вкуса. Таково было первое впечатление Мэри, а оно всегда оказывалось точным.
— У тебя закончились деньги, — сказала она вместо приветствия, — поэтому ты ко мне и приехал.
— У меня закончились деньги, но приехал я не к тебе, — улыбнулся Эдриан.
Улыбка была обаятельна и даже обворожительна, что матери очень не понравилось. Она относилась к людям, эксплуатирующим свой шарм, с недоверием. Большинство из них непригодны ни для какого серьезного дела.
— Логическое обоснование моего приезда было такое. Мне нужны деньги. Денег больше всего в Америке. Самый денежный город этой страны — Нью-Йорк.
— И как же ты намерен зарабатывать на жизнь? Будешь писать картины? От меня ничего не жди, мы в расчете. Тебе, вероятно, понадобятся деньги на аренду мастерской, холсты, подрамники, мольберты, краски-кисти и прочее. Только в долг, не иначе. Ты — взрослый.
— Мне не понадобится мастерская, равно как и холсты с подрамниками. Я делаю картины на человеческой коже.
И выяснилось, что fine art, которое изучал Эдриан — ирэдзуми, искусство японской татуировки. Он показал альбом с цветными фотографиями. На них были только женщины, демонстрировавшие объективу бабочек, стрекоз, драконов, растения и бог знает что еще на разных частях тела, в том числе укромных.
— Вот мой шедевр, — с гордостью показал Эдриан на живот, где вокруг пупка было изображено колесо сансары. — А на женских грудях кроме меня вообще никто узоров не делает. Посмотри на эти две хризантемы. Если приглядеться, они разные.
Но Мэри смотрела не на груди, а на лицо женщины со снимка. Удлиненные азиатские глаза — не ошибешься — светились страстью.
Шахматист вырос бабником, удивленно подумала Мэри. Как неожиданно.
— Здесь только женщины, — заметила она, перелистывая страницы. — И, кажется, определенного сорта.
— С женщинами, чья профессия любовь, интереснее, у них многому учишься, — объяснил сын. И прибавил: — Я имею в виду психологию и знание людей. А мужские татуировки я не делаю, потому что их наносят на тело только якудза, японские бандиты, и там креативность не поощряется: все рисунки по канонам. Скучно.
— Лучше бы ты зарабатывал этим ремеслом в Японии. На Западе оно будет мало востребовано, — сухо сказала Мэри, возвращая альбом.
— В Японии есть мастера, уровня которых я достигну нескоро, а здесь — никакой конкуренции. Что же касается востребованности, это мы посмотрим, — беззаботно ответил он.
И оказался прав. Заказы от профессионалок любви, стриптизерш, мюзик-холльных танцовщиц и просто любительниц экзотики, вначале редкие, вскоре потекли рекой — слава искусного татуировщика ширилась, его «картины» нравились и женщинам, и их любовникам. Бизнес-способностей у Эдриана, однако, не обнаружилось. Он отказывал заказчицам, которых находил скучными или непривлекательными, а с нескучных и привлекательных не брал денег — дамы благодарили его иным способом.
В долг у матери, надо отдать ему должное, Эдриан не просил, но она видела, что он часто сидит на мели. Щегольский гардероб, приобретенный в более денежные времена, не обновлялся, конфетная физиономия частенько выглядела недокормленной.
Однажды, минувшей зимой, Мэри решила дать сыну приработок. Поступил заказ из Сан-Франциско, от владельца казино, которое пыталась прибрать к рукам якудза, начинавшая осваивать американскую территорию. Делом занялась Масянь, по происхождению китаянка, лучший специалист агентства при операциях категории «increased violence probability» — с повышенной вероятностью насильственных действий.
— Моей Масянь пригодится эксперт по японским реалиям, — сказала Мэри сыну. — Активного участия в расследовании от тебя не потребуется, да от тебя в подобных делах и не будет прока, но ей пригодится твое знание японского underworld — как это по-русски, забыла слово.
— Дна. Но «дном» мир неконвенциональных мужчин и женщин считают только Диккенсы и Максимы Горькие, — с видом заправского эксперта ответил Эдриан. — В Японии существует более красивое название: «мир изогнутых сосен и речных ив». А сколько ты мне будешь платить?
Сговорились на полутора сотнях в неделю плюс бонус при успешном выполнении заказа. Масянь получила инструкцию к опасным акциям мальчика не привлекать.
Но Эдриан всех удивил. Масянь сказала, что он феноменально изобретателен, абсолютно бесстрашен и без него она провозилась бы вдвое дольше.
К сожалению, сын не увлекся ремеслом, к которому имел явные способности. Получив премиальные, весьма солидные, он вернулся к прежнему образу жизни. Мэри на наследника (теперь она мысленно называла его так) не давила — знала, что бесполезно. Ждала правильного момента. И вот он настал.
Про исчезнувший «Гавайский клипер» и существующие версии Эдриан слушал с рассеянным видом, но это ничего — Мэри знала, что он не упустит и не забудет ни одной мелочи. Услышав про Маньчжурию, сын скривился:
— Не поеду. Это жуткая дыра. Ясудзи Такэда говорил, что, если его отправят туда служить, он сделает сэппуку. Слава богу, его распределили в генеральный штаб.
Но когда Мэри назвала сумму гонорара, васильковые глаза шалопая расширились.
— Bully!
— Я знала, что ты заинтересуешься, — ледяным тоном сказала она. — Но учти. Если ответ на эту шараду отыщется не в Синьцзине, а в Москве, ты ничего не получишь. Приз достанется мне.
Расчет оказался верен. Теперь Эдриан заглотил наживку вместе с леской.
— Идет! — воскликнул он. — Я с тобой тоже делиться не стану! Посмотрим, кому повезет больше!
— Успех зависит не от везения, а от способностей, упорства и профессионализма, — назидательно молвила она. — А также слаженной работы команды. Со мной в Москву едет доктор Линкольн, ассистировать, а с тобой отправится Масянь. Это не обсуждается.
— Я ее обожаю. Масянь — прелесть, когда не пытается командовать. Поэтому скажи ей, что на этот раз главный — я. И хоть сегодня в дорогу. Надеюсь, агентство оплатит билеты первого класса. Я люблю путешествовать, как подобает джентльмену.
Мать вздохнула.
LIKE MOTHER, LIKE SON [3]
Новая столица Нового Мира
Когда по репродуктору объявили номер перрона, на который прибывает поезд, и гурьба носильщиков в фартуках с грохотом покатила свои тележки, Роза повернулась к вокзальному окну, еще раз поправила воротник чудесной импортной жакетки, провела гребешком по стрижке «чикаго». В обычной жизни прихорашиваться и выряжаться — мещанство и пошлость, недостойные современной девушки и комсомолки, но на такой работе иначе нельзя. Ты не просто Роза Былинкина, ты представитель советской страны. По тебе будут судить и о ней.
Роза глубоко вздохнула, бодро сказала сама себе: «Только смелым покоряются моря» и вышла на платформу.
Встречающих было немного, время раннее, восемь утра, да и поезд не из дальних мест — лучший в стране экспресс «Красная стрела», Ленинград — Москва.
И вокзал самый лучший, самый современный. Всё вылизанное, свежекрашенное, вывески на двух языках, русском и английском, маленький эскалатор с уровня на уровень — подарок метростроевцев железнодорожникам к двадцатилетию Октября, двери на качающихся петлях — тоже, как в метро, новейшая американская камера хранения с механическими ячейками, единственная в СССР. А потому что через эти ворота в Москву прибывает 92 % клиентов «Интуриста». Сначала приплывают морем в Ленинград, осматривают достопримечательности старой столицы, потом следуют комфортабельным экспрессом в новую столицу — не только Советского Союза, но всего Нового Мира. Встречаешь группу, ведешь по красивым залам с высоченными потолками. Всюду кумач: знамена, транспаранты, лозунги — нарядно. Потом краем широкой площади, людского муравейника, на станцию метро «Комсомольская», по самодвижущейся лестнице вниз, а там — все ахают — мрамор, мозаика, статуи. И, если группа туркатегории — в «Метрополь» или «Националь». Если класса «люкс» — в сверхсовременный отель «Москва», гордость столицы.
Волновалась Роза ужасно. Жизнь, и всегда-то бывшая «в-схватке-упоительной-лавиною-стремительной», в последнее время взяла темп вовсе головокружительный. За полтора месяца после распределения Роза и к новой работе-то еще не привыкла. После своего англо-германского думала в аспирантуру, но по комсомольской путевке кинули туда, где нужнее — в «Интурист», гидом-переводчицей. Еще не притерлась, не отучилась нервничать перед иностранцами и начальством — и тут опять перемена. Да какая! Четыре дня назад на собрании трудколлектива зачитали секретное постановление.
Государственное акционерное общество «Интурист» передается в ведение НКВД. Со всех взяли расписку о неразглашении.
Отдельно собрали гидов. Зав первого отдела сделал инструктаж, обозначил новые задачи. Теперь отчета по работе с группой мало, нужно будет составлять справку по каждому интуристу. И максимально повысить бдительность, потому что враг готовится к войне, активизирует деятельность, и самый безобидный на вид загранклиент может оказаться шпионом, а то и диверсантом. «Вы отныне всё равно что сотрудники органов, — сказал товарищ Брюханенко. — Каждый пройдет спецкурс оперработы: негласный досмотр личвещей, тренировка наблюдательности, чтение по губам».
Не успела Роза осознать еще один поворот жизни, как следует по этому поводу отволноваться, — снова зовут в первый отдел. Вчера это было.
У товарища Брюханенко сидела какая-то гражданка. На первый взгляд Розе она не понравилась. Очень уж гладкая, ухоженная, разряженная. Причесочка, маникюрчик, даже брови выщипаны. Похожа на артистку Орлову, только волосы темные. Смотрит цепко, но улыбается. Губы накрашены.
Что за дамочка такая, подумала Роза. Жена какого-нибудь большого начальника, то-то Брюхан перед ней стелется. Изогнулся весь.
— Вот она, Былинкина Роза Парфеновна, 1916-го гэ рэ, выпускница Института философии, литературы и истории. Рекомендуется положительно, английский язык хороший.
— Вы выйдите, — сказала ему незнакомка мягким кошачьим голосом. — Мы с товарищем Былинкиной с глазу на глаз поговорим.
— Само собой, товарищ Жильцова.
И выставленный из собственного кабинета заведующий моментально исчез. А обычно ходил по коридорам важный, неторопливый.
Роза, конечно, вся подобралась. Поняла: нет, не жена.
Товарищ Жильцова оглядела Розу с головы до ног, чему-то опять улыбнулась. Сказала неожиданное.
— А ведь вы поэзию любите, по лицу видно. Ну-ка, любимая строфа. Сходу.
Это такой экзамен, проверка, догадалась Роза. И, немножко поколебавшись, продекламировала:
Я понимаю всё. И я не спорю.
Высокий век идет высоким трактом.
Я говорю: "Да здравствует история!"
И головою падаю под трактор.
— Ишь ты. — Точеные брови удивленно приподнялись. — Я ждала Маяковского или Багрицкого. Тоже вроде бы знаю поэзию, а эти стихи слышу впервые. Хорошие.
— Я в ИФЛИ на поэтические вечера хожу. Там парень один мировые стихи сочиняет, — объяснила Роза. — У нас его все знают. Павел Коган такой. Четверокурсник.
Сама думала: «Какая необычная у нее улыбка. Вроде строгая, а в то же время сердечная. Нет, это не дамочка».
— Ро-оза, — протянула товарищ Жильцова, словно пробуя имя на вкус. — Красивое имя.
— Жуткое! Мещанское! Родители у меня были мелкобуржуазные. До революции лавкой владели. — (Лучше сразу объявить, чтобы показать свою честность. Все равно в анкете написано). — Я, правда, отца не помню, он на империалистической погиб. А с матерью я веду воспитательную работу. Это она раньше увлекалась рюшечками-салфеточками, теперь она стопроцентно советский человек. Ну а про имя я решила, что оно не цветочное, а в честь Розы Люксембург.
— Говоришь, родители у тебя были мелкобуржуазные? — рассмеялась товарищ Жильцова, блеснув ровными белыми зубами. — А у меня были крупнобуржуазные. Еще и богомольные. Назвали меня Верой. Но кем ты родилась — чепуха. Главное кем ты стала. И имя мое мне нравится. Веру тоже выбираешь себе сама. Я выбрала.
И посерьезнела.
— Задание тебе будет, Роза Былинкина. Ответственное. И даже сверхответственное. Поступаешь в мое распоряжение. Возражений нет? Готова ты головою пасть под трактор?
Улыбнулась, но коротко, вопросительно.
У Розы пересохло в горле, поэтому она просто кивнула. Испугалась, что недостаточно решительно, и кивнула еще раз, чуть подбородком о грудь не ударилась.
— Тогда давай знакомиться по-настоящему. Я — капитан госбезопасности Жильцова. Имя мое ты знаешь, отчество тебе не понадобится. Меня с отчеством никто не называет, не такая у меня жизнь. Или «товарищ капитан», или просто «Вера». Работаю я в центральном аппарате, подробнее тебе знать не положено. Задание вот какое. Завтра начинаешь работать с туристом-индивидуалом. Верней, туристкой. Американка, некая Мэри Ларр. Махровая такая буржуйка, путешествует с цветной служанкой. Встретишь на вокзале, сопроводишь в гостиницу, потом перевод-экскурсии. Всё как обычно, но гляди в оба. Будь со мной на постоянной связи — я тебе дам номер телефона, запомнишь. Понятно?
— Она враг? — шепотом спросила Роза. — Приезжает, чтоб шпионить?
— Наверняка. А какое у нее задание, это нам с тобой и предстоит выяснить, товарищ Былинкина. «Пасти» госпожу Ларр будут специалисты. Твое дело — потакать всем ее капризам и ничего не упускать. А также выполнять мои поручения.
Отвечать нужно было чётко и бодро.
— Всё поняла. Готова выполнять любые поручения органов!
— Вот и молодец. Первое поручение тебе такое. Вот талоны в распределитель. Оденься поприличней. И сходи в «Метрополь» в салон-парикмахерскую к мастеру Розенблюму, я тебе дам записку. Если ты советская женщина, это не означает, что нужно выглядеть Анкой-пулеметчицей. Особенно перед американской капиталисткой.
Так Роза и обзавелась умопомрачительной розовой жакеткой и стрижкой «чикаго». Притом безо всякой по этому поводу виноватости. Дала партия поручение? Комсомолка Былинкина выполнила.
Загудел приближающийся паровоз. «Красная стрела» прибыла точно по расписанию. Тряхнув головой, Роза подала знак прикрепленному носильщику, двинулась к вагону номер один, где мягкие купе. В руке держала табличку с эмблемой «Интуриста» и надписью “Mrs Larr”.
По лесенке спустилась сухощавая опрятная старушка в толстых очках, с голубоватыми сединами. Улыбнулась неживой американской улыбкой, помахала Розе рукой. Следом пожилая грузная мулатка, пыхтя, тащила багаж: огромный чемодан на колесиках и саквояж.
У, гадина, подумала Роза про старушку. Сама-то налегке.
Сурово сказала:
— Welcome to Moscow, the capital of the USSR. I am your guide. My name is Rosa.
А руку подала мулатке, потому что та вдвойне пролетарий: и служанка, и цветная. Пусть знает, что у нас расизма нет, а человека труда мы уважаем.
Поделиться книгой: