Ищущий во мраке

Кажись, я знаю, ответ на какой вопрос хочу найти прежде, чем умереть.

Второе воспоминание

Проснувшись через несколько часов, я обнаружил, что головная боль, наконец, иссякла. Рёбра ныли, но больше всего протестовал желудок. «Нужно срочно найти еду и воду».

Поднявшись с кресла, зажёг лампу, чутка поморщившись от непривычного света. Отодвинул шкаф и, толкая дверь рукой с заряженным револьвером, выглянул в коридор. «Никого… вроде бы». Во всяком случае, ни звуков, ни запахов, свойственных живым существам я не слышал… «Живым», ха!

Под ногами постанывали гнилые половицы, я двигался аккуратно, чтобы не провалиться в какую-нибудь дыру. Вдоль стен было разбросано стекло из выбитых рамок портретов известных докторов наук. Сами холсты, наверняка, пошли на растопку в котельную вместе со всеми книгами, записями и даже талончиками. Любую мелочь, что могла сгодиться для разведения огня, еретики отправляли в топку. Царапины на полу свидетельствовали о том, что те, кто был здесь до меня, отправили в печь деревянные скамьи. Многие двери в кабинеты также поснимали с петель. «Рано или поздно, они разберут и эту клинику. Но, пока, им есть, что жечь».

В опустевших приёмных остались лишь обвалившаяся штукатурка и мотлох неясного происхождения. Через выбитые окна вместе с лютым холодом проникал леденящий душу свет Луны. «Никогда её не любил».

Искать среди разграбленных кабинетов было нечего. Я решил не терять время, и попытать удачу за пределами клиники, поэтому направился на первый этаж.

Каменная лестница в два пролёта встретила меня отравляющим, не только тело, но и душу, запахом мокрой шерсти, смешанной с помоями.

– Пи-пи-пи! – исчез за стеной мрака крысиный хвост, что на миг показался в свете лампы. Я сделал несколько шагов вперёд и узрел… Ох, меня чуть инфаркт не схватил! К горлу подступил ком.

Судя по всему, это был вчерашний проходимец. «Не самым удачным решением было уснуть вдоль стены, в двух шагах от мертвецкой…» Нижнюю половину тела прокажённого закрывал миниатюрный холмик из крыс. Как же они воняли… Ведь помимо того, что грызуны, – сами по себе, – твари не из чистоплотных, их шерсть покрылась кровью и внутренностями сожранного ими заражённого.

Рядом с утонувшим в крысах еретиком, валялись истлевшая головёшка и топор. «Хороший топор», – прикусив губу, заметил я, и аккуратно шагнул вперёд. Крысы, уставившись на меня рядами десятков маленьких, чёрных глаз-бусинок, недовольно облизывались из-за прерванной трапезы, и даже не думали разбегаться.

Теперь они – хозяева нового мира, в котором нет места человеку. Это я должен был бежать и прятаться при виде их стай. Будь их тут сотня-другая, они бы бросились на меня и заживо съели, но, пока что… Пока что, у меня был револьвер и тяжёлый ботинок. Воспользовавшись последним, я топнул, раздавив нескольких грызунов, осмелившихся подползти. Этого было достаточно, чтобы обратить мелких зловонных тварей в бегство. Теперь, передо мной находилось только обглоданное по пояс тело прокажённого еретика и его небольшой заточенный топорик. «Уж не знаю, где он его свистнул, но в моих руках такое рубило проживёт подольше. Да и предыдущим хозяевам он уже не пригодится».

Спустившись по лестнице, я оказался в коридоре первого этажа. Букет из омерзительных ароматов крысиной шерсти, мочи и кала, что были приправлены тяжестью сырого воздуха, вновь ударил по моему самочувствию.

Мракоборцы не были неуязвимыми. Всё, что отличало нас от прочих людей – иммунитет к серой гнили и притупленные чувства, чтобы было легче выполнять свою работу, связанную со смертями и, порой, очень, очень жестокими.

Должно быть, я просто слишком постарел. Когда свет погас, мне было чуть за двадцать пять, сейчас же, наверно, перевалило за полвека. И я, человек, что два десятилетия провёл в сражениях с еретиками, и неоднократно бывал в их логовах, просто не смог сдержать рвотного позыва.

Но всё оказалось ещё хуже – мне было нечем блевать. Мышцы горла сжимались и разжимались, причиняя колющую боль, словно мой кадык вот-вот должен был провалится в глотку. В желудке не нашлось места даже лишней капли воды.

«Надо идти дальше!» – дал себе мысленную пощёчину.

Ориентироваться в этом месте на нюх было не только невозможно, но и опасно для здоровья. Натянув воротник рубашки на нос, я прошёлся по коридору до дверей приёмного отделения. Они были заставлены шкафом, убрав который, я обнаружил вытекающую из щели лужу… чего-то. Некая жидкость, тошнотворный смрад от которой, едва не отправил меня в обморок.

Толкнув дверь, и сделав пару вдохов, я едва не свалился с ног, а в глазах резко помутнело. «Вот он, воздух нового мира, другого мы не заслужили».

Во время восстаний, сюда свозили пострадавших городских жителей, солдат, мракоборцев, членов эклизеархии, – да, в общем-то, всех нуждающихся. И это отделение, если память не изменяла, было предназначено для самых тяжёлых случаев. Сюда поступали люди, которых едва ли не полностью разорвали толпы еретиков.

Окровавленные, испражняющиеся под себя, стонущие и молящие о милосердной смерти, они покрыли нечистотами даже потолки. Когда мы отступили из этого района к церкви, ворвавшиеся дикари жестоко расправились с раненными прямо в постели.

Будто в морге, вдоль стен, в два ряда расположились мертвецы, лежащие, однако, не в гробах, а на пропитанных трупной чёрной жижей простынях. Свет от лампы затерялся в рое мух, под ногами хрустела засохшая кровь и лопались личинки опарышей. Вонь с новой силой ударила по носу, «воздух нового мира» комом встал мне поперёк горла и единственное, что ему сопротивлялось – подступающая с другой стороны рвота.

Ещё один вдох – и я бы потерял сознание, уснув на холодном полу в вязком болоте запёкшейся крови. Боль в рёбрах перестала для меня существовать, задержав дыхание, я быстрым шагом добрался до двери в конце отделения и вылетел в коридор.

Отголоски смрада тут присутствовали, но, по крайней мере, можно было спокойно дышать, хоть и не всей грудью. Преодолев несколько десятков шагов, я почувствовал лёгкий холодок, а до ушей донеслось завывание ветра и тоскующий плач скрипящих петель.

Вскоре под ногами, вместо скрипа дряхлых половиц, захрустела раздробленная плитка главного холла. Входные ворота были снесены, и на заржавелых петлях, в такт сквозняку, покачивались небольшие дощечки. «Здесь, как будто армия прошлась».

Помещение выглядело обгоревшим, осколки плитки покрывала застывшая в два слоя кровь, вперемешку с камнями хрустели обугленные косточки. Однако следы огня останавливались где-то вдоль левой стены, правая пострадала только от времени. «Значит, ливень остановил пожар… но не еретиков».

Преодолев холл, я, наконец-то, перешагнул порог больницы и оказался на ступеньках перед внутренним двором, где когда-то гуляли пациенты в перерывах между процедурами.

После того, как свет О погас, растительность в городах практически исчезла. Деревья и цветы из лесу научились получать энергию из лунного света. Хищники и травоядные теперь шастали в одно время, но куда тише, чтобы не выдать своё присутствие друг другу. Однако городские флора и фауна не имели ни малейшего шанса на выживание. Высокие дома и смог загораживали даже слабый лунный свет, а кошки и собаки были сожраны в числе первых.

Сад при больнице опустел. На месте живописных лабиринтов зелени, что благотворно сказывалась на здоровье больных, раскинулись безжизненные пустыри. Остроконечный забор порос плющом, что не нуждался в большом количестве энергии.

Ноздри обожгло холодным воздухом. «Это не осень и не зима. Просто мир без О. Ничего не поменялось за двадцать с лишним лет».

«Возможно, я последний разумный человек во всей столице… Куда мне идти? Какую дорогу не выбрать, везде поджидают только холод, мрак и трупы…» – эта мысль навила мне ещё одно воспоминание.

***

Когда до моего пятого дня рождения оставалось не так много, матушка позволила мне выйти с ней на улицу, но строго-настрого запретила отпускать её руку, и ни в коем случае не трогать туго затянутый на лице, мешающий говорить шарф.

Момент истины, которого я ждал всю свою недолгую жизнь, наконец, свершился. Мама открыла дверь и мне впервые довелось увидеть лестничную площадку. Напротив нашей квартиры стояла дверь, и ещё одна находилась справа, напротив спуска. Ступеньки были мокрыми и скользкими из-за растаявшего снега, вдобавок к этому, на лестнице не нашлось даже малейшего источника света.

Одной рукой держась за мамину руку, а другой – с трудом доставая до перил, я оказался в подъезде. Около стены стояла метла с ведром и ржавая рама от велосипеда, перед порогом лежала грязная тряпка, о которую вытирали ноги, и которую было бы неплохо сменить.

Холодная металлическая дверь с трудом поддалась маминому хрупкому плечу, и мы вышли на улицу. На ресницы тут же упали первые в моей жизни снежинки. Январские морозы не дотягивали до февральских (по словам родителей), но пробирали до костей ничуть не хуже, в чём я убедился в последующие годы.

Но это был мой первый выход на улицу, поэтому я с восторгом глазел на заснеженные улицы Норвилла: проходящие мимо люди выпускали облачка пара при каждом вздохе, хмурые дворники лопатами сгребали снег в двухметровые кучи. По вымощенной дороге проносились кареты чиновников и повозки купцов; весело гоготала ребятня, катавшаяся на санках по тротуару, мешая всем прочим.

Одно объединяло этих людей: почти все прятали лица за воротником или маской. Та самая красная смерть, что почти не оставляла шанса на выживание, заставляла их (и нас с мамой) это делать. Впрочем, зимой её угроза уходила на второй план, уступая место воспалению лёгких и обморожению.

Были и такие, кто беспечно щеголял с открытым лицом, держа в зубах сигарету. Потом-то я узнал, что в Норвилле табак был предметом роскоши, но вовсе не из-за наличия вредной привычки у большинства горожан. Всё дело в том, что сигаретный дым убивал заразу в горле, и не позволял осесть ей на коже лица. Жертвуя здоровьем в перспективе, курильщики защищались от преждевременной кончины из-за красной смерти.

Спустившись с крыльца нашего пятиэтажного домика, мы с мамой направились, с её слов, на рыночную площадь. В то утро погода особо не бушевала, да и снег перестал идти уже через несколько минут, давая мне возможность глазеть на окружающий мир.

Проходя мимо очередного дома, я заметил человека…

Он сидел по пояс в сугробе, облокотившись на стенку крыльца. Голова его была опрокинута, глаза забиты снегом, а бледно-синяя кожа напоминала мокрое полотенце, оставленное на морозе: скукожившееся, но притом гладкое.

Тогда я ещё не понимал, что впервые увидел труп. Матушка о них не рассказывала и, вспоминая о тех временах, могу сказать, что я даже не подозревал о существовании смерти. Поэтому задал вполне логичный, и единственный верный вопрос:

– Мамочка, а почему дядя сидит в снегу? Ему что, не холодно?

– Нет, Эдгар, ему уже не холодно. Пойдём, не смотри на дядю. Он засмущается, – отдёрнула меня матушка, и мы продолжили идти до нужного поворота.

Но нечто подсознательное, наверно, память предыдущих поколений, подсказывало, что с дяденькой не всё в порядке. «Человек не может вот так запросто сидеть, по пояс занесённый снегом!» – подумал я.

И вплоть до самого поворота я всё время оборачивался, ожидая, что дядька встанет, отряхнётся, и пойдёт по своим делам. Но вместо этого, к дядьке подошла парочка полицмейстеров, что-то пробурчала. Один из них свистнул, и напротив тела остановилась повозка, накрытая заснеженным полотном.

Раскопав труп, полицмейстеры ещё несколько минут спорили о том, как разогнуть замёрзшее тело, пока, наконец, не приняли решение сломать его пополам в спине. Взяв дядьку с двух концов, они бросили его в повозку, под полотном которой… лежала целая горка таких же замёрзших дяденек.

Что было дальше, в тот день, я особо не помню. Кажись, мы с матушкой пришли на рынок, купили каких-то обрезков свинины, пару картошин и морковку для супа.

Отца застали за бутылкой, впрочем, как и всегда. Обычный день выдался. Уже через неделю после него, я перестал обращать внимание на замёрзшие трупы бездомных.

***

Что-то искать в госпитале уже не имело ни малейшего смысла. Всё вымели под чистую. Поэтому, я аккуратно шёл по опустевшему саду в поисках выхода. Луна прекрасно показывала дорогу, можно было поберечь масло в лампе.

Она тоже изменилась с тех пор, как свет погас… Раньше её бледный лик был прекрасно виден даже сквозь самые тёмные тучи, теперь же… Как будто что-то выело сердцевину, оставив светящееся кольцо. Всё ещё лучше, чем полная тьма, но как же дразнит! Куцые лучи вызывают ощущения схожие с теми, когда перед оголодавшим крестьянином машут связкой колбасок.

«Мгм. Еда… мне нужна еда!»

Средь хруста пыли под ногами и завывания ветра, что заставлял перешёптываться окутавшие изгородь лозы, я услышал потрескивание костра. И запах дыма. Кажись, откуда-то с востока.

«Вряд ли кто-то будет разводить костёр просто так. Наверняка они готовят еду».

Я оттянул курки револьверов, и медленно направился в сторону небольшой молельни при больнице, где раньше, близкие хворых могли попросить помощи О.

Стены из белого мрамора почернели от копоти. Купол каким-то образом провалился внутрь миниатюрного храма, и проглядывал через сгоревшие ворота. Всё самое ценное, включая тексты священных писаний, вынесли, чтобы подольше поддерживать пламя пожара.

Обойдя молельню сбоку, я почуял запах жаренного мяса. Слюна скопилась в горле, желудок свернулся в бараний рог от вожделения.

Будучи мракоборцем, мне был присущ холодный расчёт. Потому-то, нам и притупляли чувства. Но сейчас… Вряд ли кто-то в этом мире был сейчас так голоден, как я.

По разговору я понял, что их двое. Недолго думая, выскочил из-за угла, и первым же выстрелом разнёс голову одному из прокажённых еретиков. Второй, пытаясь уловить своими пожелтевшими глазами мои движения, не успел даже встать. Решив, что два патрона – слишком дорого для этих ребят, я, освободившейся рукой, выхватил подобранный ранее топорик, и метнул аккурат промеж бровей прокажённого.

Мельком посмотрев по сторонам, я оказался прикован к небольшой крысиной тушке, насаженной на штырь, что первый убиенный тщательно вращал над пламенем.

Держа в одной руке револьвер, подскочил к вертелю и, невзирая на то, что крыса ещё не прожарилась, жадно обглодал каждую косточку. Стоило признать: несмотря на отвратительное послевкусие (словно засунул язык в переполненный ночной горшок), крыса оказалась довольно сытной. Шутка ли, она была длиной с мой локоть! Должно быть, сама немало кого сожрала за жизнь. Впрочем, если мне ещё хоть раз будет предоставлен выбор в пище, я с удовольствием откажусь от крысы в пользу гнилого яблока или сырого кролика.

Покончив с трапезой, дозарядил револьвер одним патроном и вытащил из головы прокажённого топорик. На всякий случай, подержал лезвие на огне, чтобы избавиться от крови. Чёрная жидкость из тела еретика могла притупить кромку и вызвать ржавчину, а в наше-то время заниматься починкой оружия больше негде.

Пока выдалась спокойная минутка, решил проверить мешочек с патронами: насчитал около трёх сотен. Неплохо. Но впредь, стоит быть экономней.

Желательно было бы найти ещё столько же, но… наверняка еретики всё разобрали. Что не мешает, впрочем, отобрать боеприпасы у них. Единственная причина, по которой я так бездумно потратил пулю – мои рёбра. «И, боюсь, потрачу ещё не мало, до тех пор, пока грудная клетка не заживёт. Я может и немолод, но одного топорика было бы достаточно даже для десятка озверевших горожан, будь я чуть более целым».

Рассудив о дальнейшей тактике, я выбрался с территории госпиталя через брешь в заборе, и скрылся среди мрачных переулков Бригга. «Если я и найду ответ на свой вопрос, то точно не в этом безлюдном месте».

Последний храм Бритонского королевства пал на моих глазах, но это ещё не значит, что в других странах не осталось сопротивления заразе. Вопрос только в том, как до них добраться…

Третье воспоминание

Изредка выбираясь из закоулков Бригга, я лишний раз убеждался, какой город мы потеряли…

«Нет, даже не город. Мы потеряли самих себя, а Бригг лишь подстроился под новых “людей”. Теперь он выглядит так, как предстало быть столице прокажённых».

Вышедшие из «берегов» водоканалы затопили несколько кварталов, из-за чего древесные балки разбухли и часть домов обрушилась. Среди вязкого болота пыли, кирпичей и древесины, иногда прослеживались останки человеческих тел. Их охотно выискивали крысы.

Бригг оказался непригоден даже для завладевших им еретиков. Когда убивать и жечь больше было некого, они набросились друг на друга, если не ради забавы или в следствие поражения мозга серой гнилью, то ради продовольствия.

Как оказалось, человечину они тоже любили…

Проходя мимо очередного дома, я увидел свет на втором этаже и чей-то приглушённый, отчаянный рёв. Тело сопротивлялось, не хотело идти. Тем более, после плотного перекуса крысой, и нескольких часов странствия, организму требовался сон, чтобы ещё немного восстановиться.

Однако сердце и мозг взывали: «Там могут быть люди!»

Я выбил дверь подъезда и, как мог, по разрушенной лестнице взобрался на второй этаж. В коридоре открытой нараспашку квартиры, меня встретил первый прокажённый. Пожалел пулю, обошёлся топориком. Всё также – промеж глаз.

Выхватив револьверы, двинулся в сторону зала, где горел свет. Из комнаты тут же вылетел с лопатой наперевес, судя по виду, бывший фермер. И выглядел он здоровее прочих прокажённых. «Должно быть, всего пару недель, как подцепил заразу».

Ржавое лезвие с размаху ударилось о стену, я вовремя успел отпрыгнуть, чтобы не остаться без носа. Нажал на спусковые крючки. Первая пуля оставила дыру в плече, вторая застряла между рёбрами. С рёвом, прокажённый оторвал лопату от стены и занёс над головой.

Я, пытаясь отступить, споткнулся о тело первого, и упал на всю спину. Боль в рёбрах спровоцировала меня на рёв. Лопата вонзилась в плоть убитого еретика, в считанных миллиметрах от моего мужского достоинства. Раздалась ещё пара выстрелов, оба – по коленям. Здоровяк рухнул, опираясь на руки, я – добил, разворотив ему черепушку.

В правом револьвере осталось три патрона, в левом – четыре. «Более чем достаточно, чтобы перебить ещё семерых, если они не окажутся такими же, как эта детина».

Вскочив на ноги, вошёл в зал. Перед глазами стояла довольно кровавая картина: последний из еретиков копошился ножом в кишках привязанной к столу девушки, лет восемнадцати, с кляпом во рту. Она всё ещё была жива, но больше не издавала звуков и не пыталась вырываться. На полу сидел связанный юноша, её ровесник, и истошно выл, глядя, по-видимому, на свою невесту.

Прокажённый, видимо, настолько увлёкся, что не обратил внимание ни на выстрелы, ни на мои шаги, уж тем более. Приблизившись на носочках, тронул его за плечо. Он резко обернулся, и, потратив мгновение на размышления, бросился на меня с ножом. Собственно, этого я и ждал. Перехватив его локоть, рукоятью револьвера я выбил сустав и опустил сжатый в пальцах нож на грудь самого еретика. Прокажённый захрипел, чёрная кровь потекла по подбородку, он что-то пытался прошептать одними губами.

Мне было плевать на его страдания, он давно растратил всё человеческое. Взявшись за рукоять ножа, провернул несколько раз, причинив потрошителю ни с чем не сравнимую боль. Затем, толкнул его в сторону окна без стекла, и ударом в кадык отправил в полёт до земли. Хруст костей стал последним звуком, что издал ублюдок.

Повернулся к парню и помог снять путы. Он тут же бросился к девушке и вынул кляп изо рта.

– Она не выживет, – сказал ему, как есть.

Но он не слушал, лишь прижимал к себе хрипящую возлюбленную, шепча её имя: «Мари». Девушка некоторое время смотрела на него, а потом, одними губами попросила о милосердной смерти. Тот, кто её разделывал, всё-таки знал своё дело. Внутренности лежали на животе, но они не были повреждены. Кровопотеря ей не грозила, только медленная и мучительная смерть от заразы, проникшей в рану.

– Вот, помоги ей, – протянул юноше пистолет. Он обернулся весь в слезах, но, сглотнув ком, принял оружие.

Раздался выстрел. Девушка, улыбнувшись, заснула навсегда на руках у любимого. Я ненадолго обрадовался: «Наконец-то, хоть кто-то адекватный! Быть может, с этим пареньком у нас получится найти и других людей…»

Раздался второй выстрел. Поскольку он был повёрнут ко мне спиной, я не заметил, как юнец, прошептав: «Господи, прости!» – упёр ствол револьвера в подбородок и нажал на спуск.

– Как же я тебя понимаю… – только и оставалось мне, что произнести в слух. – Ради кого тебе теперь бороздить просторы застывшей во мраке Земли?

Подняв револьвер, чтобы его не залило кровью, я медленно сполз по стене. От таких манёвров, боль в рёбрах разгорелась пуще прежнего. Сил идти дальше просто не осталось, но заснуть в таком месте я попросту не мог. Не столько из-за холода и четырёх трупов по соседству – поверьте, привык уже, – сколько из-за внимания прочих посторонних, что могут сбежаться на звуки стрельбы.

Тело требовало покоя. Схватка взбодрила разум, спать не хотелось. «Просто отдохну», – перезарядив револьверы, устроился поудобней в углу, чтобы видеть вход в зал. «Как же тут воняет... Просто невыносимо!»

Подумал: чем бы таким себя занять? «Чёрт, поступок парнишки не даёт покоя!»

«Грешно, да, но, с другой стороны, если свет О отверг нас, то уже и нет разницы: хорошо ли ты поступил или нет. Если, даже тысячи молитв праведников не разубедили Господа в Его анафеме человечеству, то грехи и подавно безразличны».

«Возможно, это была последняя пара людей на Земле. Теперь они – просто пара трупов… Очередных на моём пути… в никуда».