Джек из Ньюбери. Томас из Рэдинга

Всем славным работникам английского сукна желаю я счастья в этой жизни, благосостояния, братского содружества. Между всеми ручными ремеслами страны ни одно не может сравниться с самым славным, самым выгодным и самым, необходимым ремеслом суконщика. Оно столь же выгодно, сколь занимающиеся им достойны всяческой похвалы и поддержки. Многие люди, разумные и догадливые, хорошенько поразмыслив об этом вопросе, щедро вносили средства свои на процветание и поддержку этой чудесной промышленности, которая давала и дает возможность прокормить несколько тысяч бедняков. Вам, достопочтенные суконщики, я посвящаю мой грубый труд, который лежит перед вами. Он извлекает из-под пыли забвения достойного и славного человека по имени Джон Уинчкомб, по прозвищу Джек из Ньюбери. Жизнь и любовь его я изложил кратко, смиренно и просто, дабы лучше быть понятым теми, ради которых я взял на себя труд составить его жизнеописание, т. е. благонамеренными суконщиками Англии, которые смогут убедиться, каким почетом и признанием пользовались некогда члены их корпорации. Если вы примете мое произведение благосклонно, мое желание исполнено, и мой труд достаточно вознагражден. Но если ваше благородное великодушие ответит на мои надежды, то оно также побудит меня представить вам давние и забытые истории Томаса из Рэдинга, Джорджа из Глучейстера, Ричарда из Ворчейстера, Вильяма из Салюсбери и многих других, бывших среди самых почетных членов нашей ассоциации, людей очень известных и достойных. Пока же оставляю вас на волю всевышнего, да поможет он преуспеянию и благоденствию промышленности суконщиков Англии.

Ваш

смиренно готовый к услугам

Т. Д.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Весьма приятная история о Джоне Уинчкомбе, по прозвищу Джек из Ньюбери, начинающаяся с рассказа о его любви и забавах.

Во времена Генриха VIII, короля весьма благородного и доблестного, жил в Ньюбери, в графстве Берк, некто Джон Уинчкомб, рабочий по выделке тонкого сукна. Это был парень с веселым нравом, большой балагур, очень любимый богатыми и бедными. Особенно его ценили за то, что всегда он был весьма щедр и не стягивал никогда шнурков своего кошеля. Он был такой веселый товарищ, что стар и млад одинаково называли его Джеком из Ньюбери. Всюду находились у него знакомые, и лишь только в кармане его заводилась крона, как он находил случай истратить ее. Однако же он всегда старался быть прилично одетым и не предавался пьянству. Несмотря на свой веселый нрав и забавное балагурство, он умел вести себя так скромно, что все местные дворяне искали его общества.

После нескольких лет такой славной жизни бедному, но всеми уважаемому Джеку довелось быть свидетелем смерти своего хозяина. Вдова покойного была женщина немолодая, но приветливая и с хорошим состоянием. Она вполне доверяла Джеку и поручала ему управление своими рабочими в течение целых трех лет. Он проявил такое усердие и старательность, что дела процветали великолепно. В течение всей недели ничто не могло его; отвлечь от работы.

Однажды несколько молодых шалопаев стали над ним издеваться.

— Какая-нибудь чортова баба, — сказал один из них, — наверное, волшебством приковала его к станку. Нужно быть зачарованным, чтобы так прилепиться к мастерской.

— Я не буду оспаривать, — сказал Джек. — Но подождите только шесть дней и пять ночей. Очарование будет нарушено. Я надену свое праздничное платье и угощу вас за ваши старания кружкою пива.

— Я дам голову на отсечение, — сказал другой, — что Джек не сможет оторваться от юбки своей хозяйки так же, как саламандра не может обойтись без огня.

— А ты, — возразил Джек, — ты, как сельдь, вынутая из соленой воды; ты перестаешь существовать, как только оторвешься от вина.

— Ну, Джек, довольно шутить. Пойдем-ка с нами хотя бы всего на минутку...

— Да, на минутку! И чтобы не заставлять тебя врать, я лучше вовсе не двинусь с места. Ну, прощайте!

Они ушли, но еще раз десять приходили его совращать; когда же увидели, что он не поддается соблазну, оставили его в покое.

Каждое воскресенье и каждый праздник он проводил с ними днем несколько часов и был весел, как зяблик. У него было всегда порядочно денег, и часто у него занимали по мелочам. Но никогда не случалось, чтобы ему вернули хотя одно пенни. У него вошло в привычку никогда не иметь больше двенадцати пенни в кармане. Когда они бывали истрачены, он весело возвращался к себе, напевая:

Мерси, но уже время собрать свои пожитки. Что за друг без денег? — Несчастный болван. Двенадцать пенсов — тю-тю! — что ни воскресенье. Но ведь это двадцать шиллингов в год. Это слишком, пожалуй, для подмастерья, А еще шикнешь, богатство — прощай! Нынче потратил, — завтра трудись и вернешь Но горе тому, кто зачерпнул из недели!

Самые почтенные в городе люди обратили внимание на благоразумие Джека и весьма его одобряли. Хозяйка его радовалась, что у нее слуга, столь послушный и внимательный к интересам дома. Никогда не было у нее подмастерья более кроткого и исполнительного. Примером своим Джек приносил столько же пользы, как и трудом своим и усердием. Убедившись в его необыкновенной добродетели, вдова ласково обходилась с молодым подмастерьем и стала часто приходить поболтать с ним, когда он оставался один. Она стала ему рассказывать о своих женихах, об их предложениях, подарках и о той сильной любви, которую они к ней питали. Также спрашивала она его мнения относительно этих женихов. Когда Джек почувствовал себя доверенным этой дамы, он подумал про себя, что, верно, его благословили боги, и, угадав по нити, что ткань должна быть хороша, начал сам задавать ей вопросы.

— Я всего лишь ваш слуга. Я не имею права вмешиваться в ваши дела и особенно в ваши любовные дела. Но раз вам захотелось об этом говорить, скажите мне, пожалуйста, имена ваших женихов и чем они занимаются.

— Хорошо, — сказала она. — Возьми подушку и сядь поближе ко мне.

— Спасибо, хозяйка, — сказал он, — но право на подушку надо ведь заслужить.

— Ты мог бы его заслужить, но бывают солдаты, которым никогда не суждено иметь орденов.

Джек ответил:

— Вы ободряете меня. Я никогда не пытал счастья у девушек, потому что они боятся, у женщин, потому что у них есть мужья, ни у вдов, потому что опасаюсь их презрения.

— Тот, кто боится женщин, не мужчина, — сказала она. — Прими себе за правило, что все на свете лишь видимость. Но вернемся к нашему разговору. Первый из моих женихов живет в Уолингфорде. Это кожевник с хорошим состоянием. Имя его Крафт. Он приятный из себя, прилично себя ведет, вдовец и очень уважаем своими соседями, у него порядочно земли и прекрасный, хорошо меблированный дом, детей у него нет, и он очень меня любит.

— Тогда вам следовало бы согласиться.

— Ты думаешь? Ну, я другого мнения. И по двум причинам: во-первых, он стар, и мне было бы противно его любить. Кроме того, есть кто-то ближе ко мне, кого я больше люблю.

— Обилие благ не мешает, — сказал Джек. — Но товар предлагаемый стоит на десять процентов меньше, чем товар, на который есть спрос. А кто же ваш второй жених?

— Джек, — сказала она, — может быть, мне и не следует выдавать моих поклонников, но я знаю твою скромность. Ты ведь сохранишь мою тайну? Другой — старый холостяк. Он портной и живет в Хенгерфорде. Это, мне кажется, была бы хорошая партия. У него порядочные денежные сбережения, и он проявляет ко мне большую привязанность. Сложен он так, что наверняка всякому понравится.

— Наверно, — сказал Джек, — раз он вам нравится.

— Нет-нет! Мои глаза беспристрастны. Я могу ошибиться, но если он не обманывает меня какими-нибудь портновскими ухищрениями, он достоин хорошей супруги, и сам своею особой и по своему положению.

— Тогда, сударыня... — сказал Джек. — Ведь вы уверены, что будете хорошей супругой. Вы уверены также и в нем. Лучшего выбора вам не сделать.

— Да. Но тут тоже, Джек, — сказала она, — есть две причины, которые меня удерживают. Одна из них та, что ведь холостяки привыкли бегать и вряд ли могут остепениться. Другая же та, что есть кто-то ближе ко мне, кого я больше люблю.

— Кто же это? — спросил Джек.

— Третий мой жених — священник в Слинхомлэнде, у него богатый приход. Это святой человек и очень всеми любимый. Меня он обожает.

— Вы, наверное, были бы очень счастливы с ним, сударыня, — сказал Джек. — Единственной вашей заботой было бы варить ему суп и служить богу.

— Нет-нет, Джек, тело и душа не могут быть в согласии. Он так много времени посвящал бы своим книгам, что совсем забросил бы постель. Целый месяц работы для одной проповеди! А жену свою он забывал бы на целый год.

— Одно слово, сударыня, в его защиту. Это слуга церкви, ваш собственный сосед, и в глубине души ведь вы его любите. Не так уже поглощен он своими книгами и преисполнен святого духа, что не имеет свободной минутки подумать о женщинах — у себя дома или еще где-нибудь.

— Я так не думаю, Джек. Да потом есть кто-то ближе ко мне, кого я больше люблю.

— Неудивительно, что вы такая разборчивая, у вас очень большой выбор. Но кто же тот счастливец, которого вы избрали?

— Джек, — сказала она, — тот, кто не может сохранить тайны, недостоин ее знать. Мой избранник... Мой избранник должен остаться неизвестным. Это Господин моей Любви, Владыка моих Желаний. Ни кожевник, ни портной, ни священник не стоят его мизинца. Его присутствие сохраняет мое здоровье. Его нежные улыбки радуют мое сердце. Его слова — это божественная музыка для моих ушей.

— Так знаете, сударыня, — сказал Джек, — для здоровья вашего тела, для радости вашего сердца и для услады ваших ушей не ждите больше. Поцелуйте его постелите ему постель рядом с вашей и перевенчайтесь завтра же утром.

— Я вижу, — сказала она, — что ты одобряешь все, что тебе ни скажешь. По-твоему, я могу выйти замуж за кого бы то ни было, лишь бы выйти. Но я с тобой не согласна. Я не хотела бы, чтобы ты принадлежал другой, если бы не любила эту другую, как самое себя.

— Спасибо на добром слове, сударыня. Но для молодого человека, не имеющего порядочного заработка, было бы безумием обзавестись женою. И мне лучше остаться холостяком. Женитьба причиняет много горя, когда ей сопутствует бедность. Очень трудно найти верную жену. Молодые девушки ветрены, а пожилые особы ревнивы. Одни приносят бесчестье, другие — мучения.

— Но, Джек, непостоянство молодых является плодом их каприза, в то время как ревность женщин зрелых имеет в основе своей не что иное, как любовь. Следовательно, нужно переносить ее с терпением.

— Нет, сударыня, — ответил Джек, — многие ревновали и безо всякой причины. Их подозрительная природа оскорбляется при малейшем намеке, взгляде, улыбке и даже еще чем-нибудь меньшим. Я знаю женщину, которая хотела покончить с собой, увидав, что рубашка ее мужа сохнет на заборе рядом с рубашкой ее служанки.

— Это правда, есть женщины, одержимые таким бешенством, но другие жалуются не без основания, разве бывают когда-нибудь основания к такой ревности?

— Да, клянусь пречистой девой! Если женщина способна во всех отношениях обеспечить счастье своего мужа как может она видеть без слез, что муж ею пренебрегает, что он бывает весел только с другими, что он развлекается вне дома с утра до полудня, а с полудня до вечера, вечером же, когда приходит спать и приближается к ней, действует столь плачевным образом, что внушает ей отвращение, а не радость? Можно ли осудить ее за недовольство? И у животных даже ревность является нестерпимым горем. Я когда-то слышала от своей бабушки, что баран, вожак стада, предпочитал одну из своих овец всем прочим. Видя, что пастух, Кратес, минуя всякие законы природы, мерзостно злоупотреблял ею, он не смог перенести этого оскорбления и стал искать случая отомстить ему. Однажды он нашел пастуха спящим в поле и бросился на него с такой силой, что ударом своих изогнутых рогоз разбил ему череп. Если баран не может перенести такого оскорбления, как же ты хочешь, чтобы женщина этому безропотно покорилась?

— Если бы всех тех, кто — наставляет рога, преследовали рогатые животные, было бы меньше рогоносцев в Ньюбери... Но это чересчур серьезный разговор. Прекратим же нашу беседу. Я спою вам старую песенку, и затем мы пойдем обедать.

— Я боюсь жениться на красивой девушке. — Из боязни иметь голову Актеона. — Брюнетка часто надменна. — Маленькая женщина шумлива. — Высокая и стройная — она, говорят, склонна к лени. — Итак, красива иль нет, велика иль мала — все они имеют свои недостатки, но худший из них — худший, это, наверное, ревность. — Ведь ревность не только жестока и разрушительна, когда проявляется. — Но она горит на самом дне сердца, как огонь в аду. — Она кормит подозрения без основания. — Она насилует и разрушает все законы разума. — И никто так от нее не страдает, как тот, кто сам питает ее. — Да сохранит меня бог днем и ночью. — От этого ужасного кошмара, глупого и опустошительного! — Изо всех позорных болезней. — Самая секретная — это ревность. — Дай бог, чтобы все женщины были избавлены от этого демона!

— Браво, Джек! Твоя песнь не говорит правды, но какой у тебя красивый голос! В наших желудках уже звонит час обеда. Оставим же эту тему, хотя и с сожалением, и пойдем сядем за стол.

Она позвала своих людей. И они весело пообедали. После этого хозяйка решила развлечься и пошла погулять со своей соседкой. В это время Джек поднялся в свою комнату и стал размышлять о своем положении. Он догадывался о любви хозяйки и о том состоянии, в котором она находилась. Он думал об ее имуществе: дом — хорошо оборудованный, обученные люди и все, что нужно; для дела. Нельзя было упускать этого случая. Подобного ему никогда уже больше не представится. Но, с другой стороны, вдова была гораздо старше его: она долго была его хозяйкой. Ей трудно будет стерпеть, что бывший подмастерье станет управлять ею; может из этого выйти и плохое дело. Боясь всяческих осложнений, он решил молчать и выжидать, и он лег спать, а на другой день с утра, как только встал, принялся за работу, — будто ничего и не было.

Хозяйка его, вернувшись, узнала, что Джек уже лег. Она плохо спала эту ночь. Очень рано она услыхала, как он поет за своим станком. Она встала пораньше, принарядилась, вошла в мастерскую, села там и принялась за работу.

— Добрый день, хозяйка, — сказал Джек. — Как в поживаете?

— Очень хорошо, слава богу, — сказала она, — но я видела волнующие меня сны. Мне казалось, что две горлицы отправились вместе в поле, они будто хотели беседовать и не собирали зерен. Они долго кивали друг другу головками, а затем начали клевать своими маленькими хорошенькими клювами рассеянные всюду зерна, которые оставила рука сеятеля. Когда они насытились, новая горлица села на то же самое место. Одна из первых двух подошла к ней, но когда она вернулась к своей прежней подруге, ее уже не было. С тревогой стала она искать ее между высокого жнивья и наткнулась на спящую свинью, которая так ее напугала, что она обмерла. Когда я увидала, что лапки ее подкашиваются, а крылышки бьются в судороге, меня охватила жалость, и я побежала, чтобы ей помочь. Но, приблизившись к ней, я увидала в своей руке свое собственное сердце. Оно было глубоко пронзено стрелой, и кровь струилась по ней и падала, как падают капли серебристой росы на зелень луга. Я стала плакать горькими слезами. Через мгновение я увидала женщину в венце; она была, как королева. Она сказала мне, что сердце мое скоро умрет, если я не достану жира от этой свиньи, дабы смазать раны. Я бросилась бежать с кровавым сердцем в руках за этим гнусным животным, но оно, испустив противное хрюканье, быстро исчезло. Тогда я вернулась к себе и увидела, что свинья гуляет среди станков. Тут я и проснулась немного позже полуночи, вся в поту и в очень плохом состоянии. Ты не мог не слышать моих стонов.

— Клянусь честью, я ничего не слышал, я чересчур крепко спал.

— Спасибо, — сказала она. — Можно так умереть ночью, и ты не придешь посмотреть, что случилось. Впрочем, можешь успокоиться, Джек. Ты и не мог бы войти. Дверь в мою комнату была заперта на ключ. Но это для меня: урок. У меня не будет больше ключа и никакого запора, кроме щеколды, до тех пор, пока я не выйду замуж.

— Так, значит, хозяйка, вы хоть и не можете решиться, а все-таки выходите замуж?

— Конечно, — ответила она, — если ты мне в этом не помешаешь.

— Я? Да ни в каком случае. Я скорее помогу вам в этом всеми своими силами.

— Не будь дерзким; этого совсем не нужно. Наши соседи и так говорят, что я уже дала слово тебе.

— А хотя бы и так, — сказал Джек, — все равно не нужно было бы ни скрывать, ни отказываться. Все чересчур хорошо знают, что я недостоин вас.

— Остановимся на этом, — сказала она внезапно. — Подбери свои челноки, мне уже пора итти на рынок.

Они не возобновляли разговора целых два или три дня. В это время она строила всякие планы, чтобы осуществить свое желание и завладеть Джеком. Много различных намерений и хитростей приходило ей в голову, но ни на чем она не могла остановиться. И посему стала она такой печальной и сосредоточенной, как все девяти сибилл, вместе взятых. Целых три недели, или даже целый месяц, пребывала она в этой меланхолии.

В день святого Варфоломея был базар в городе, и она увидела, как ее Джек подарил пару перчаток какой-то хорошенькой девушке, и та приняла их с нежной улыбкой и поблагодарила его поцелуем. Вдова возымела от этого страшную ревность, но из осторожности сдержалась и прошла мимо них незамеченная.

Неподалеку от них встретила она одного из своих женихов, портного, очень веселого и принаряженного, тот предложил ей выпить с ним. Пока она заставляла себе упрашивать, подошла одна знакомая кумушка, и они все вместе пошли в таверну. Никогда еще портной не удостаивался от нее такой благосклонности. Она была весела любезна. Увядав ее в таком хорошем расположении, он заказал еще бутылку вина и возобновил свое предложение. Вдова терпеливо его выслушала и мягко ответила, что, принимая во внимание его долгую привязанность, его любезности, подарки, а также ту внимательность, которую он только что ей оказал, она не хочет сразу ему отказать.

— Но таверна, — сказала она, — неподходящее место для того, чтобы прийти к какому-нибудь соглашению. Могу ли я пригласить вас к себе в четверг? Я вас хорошо приму и открою вам свои намерения.

Портной удостоился даже чести коснуться губ вдовы. Он расплатился и ушел.

Едва только успел скрыться портной, как она встретила кожевника. Хотя он и был уже очень немолод, но молодцевато с ней раскланялся и в свою очередь предложил ей выпить; отказаться было трудно. Он настаивал так сильно, что вдова позвала опять свою кумушку, и они отправились все вместе. Старик заказал самое хорошее вино, самые лучшие блюда и приветствовал вдову весьма дружественным образом. Едва только они уселись, как пришла компания музыкантов, одетых во все коричневое; они приподняли свои картузы и предложили сыграть серенаду. Вдова сделала знак, что не надо, они и без того уже достаточно веселы.

— Пустяки, — сказал старик, — посмотрим, приятели, что вы умеете изобразить. Сыграйте-ка мне „Начало света“[3].

— Бог мой, — сказала вдова, — вам бы думать о конце.

— Что такое? Начало света, сударыня, это сотворение детей. Если я этого не смогу делать, прогоните меня из кровати как неспособного и пошлите за церковным сторожем.

Едва он это проговорил, как священник из Спина просунул в дверь голову в своей четырехуголке[4]. Увидев за столом вдову, он извинился и вошел.

Она сказала:

— За неимением церковного сторожа, вот и сам священник. Если он вам нужен...

— Прекрасно, — сказал кожевник, — таким образом нам не нужно будет далеко итти, чтобы нас повенчали.

— Сударь, — сказал священник, — я сделаю все наилучшим образом там, где это надлежит.

— Что вы хотите сказать? — спросил кожевник.

— Да то, что сам хочу на ней жениться, — сказал священник.

— Увы, — сказала вдова, — ласточка не делает еще весны, а встреча — свадьбы. Я наткнулась на вас случайно, и ничего не принесла для свадьбы.

— Я предполагал, однакоже, — сказал кожевник, — что вы пришли с глазами, чтобы видеть, с языком, чтобы говорить, с ушами, чтобы слышать, с руками, чтобы трогать, и с ногами, чтобы ходить.

— Я принесла свои глаза, — сказала она, — чтобы различать цвета, свой язык, чтобы отвечать „нет“ на вопросы, которых я не люблю, свои уши, чтобы отличить лесть от истинной дружбы, и свои ноги, чтобы убежать от тех, кто хочет причинить мне зло.

— Итак, — сказал священник, — раз вы остаетесь здесь, значит, никто из нас вам не противен.

— Сохрани меня бог опорачивать моих друзей, — сказала вдова, — а я вас всех считаю за таковых.

— Но есть разного рода друзья, — сказал священник.

— Это верно. Вас я люблю за ваше положение, кожевника — за его учтивость, остальных — за приятную компанию.

— Этого недостаточно, — сказал священник. — Дабы не было никаких сомнений, выпейте-ка за того, кого предпочитает ваше сердце.

— Как, — сказал кожевник, — вы, значит, надеетесь на ее любовь?

— Конечно, как и всякий другой!

— В таком случае садитесь-ка с нами. Вы разделяете мое желание и должны разделить с нами угощенье. Итак, сударыня, ради бога, сделайте так, как того хочет господин священник.

— Вы в таком добром расположении, — сказала вдова, — что мне хочется удовлетворить вашу просьбу, только бы мой выбор не вызвал ссоры, и мне действительно было бы дано разрешение обнаружить, кого я предпочитаю.

— Да, — сказал священник, — кто бы это ни был, я буду удовлетворен.

— И я также, — сказал кожевник.

— Так вот, — сказала она, — этот кубок красного подслащенного вина я пью за сына музыканта.

— Как! Разве вы его любите больше всех! — сказал священник.

— Я люблю больше всего тех, кто не спорит, когда с ними расплачиваешься.

— Нет-нет, вдова, — сказали они, — мы хотим, чтобы вы выпили за того, кого больше всего любите, имея в виду замужество.

— Ах, — сказала вдова, — вы должны были бы сказать это раньше, ведь совершенно неприлично для женщины публично сознаваться в своей тайной привязанности. Если хотите говорить о свадьбе, приходите тот и другой ко мне в следующий четверг. Вы будете желанными, гостями и, кроме того, узнаете о моих намерениях. Благодарю вас, господа, и до свидания.

Уплатив за угощение и расплатившись с музыкантами, они все вместе ушли, — кожевник — к себе в Уилингфорд, священник — в Спин, а вдова — к себе домой, где с обычной степенностью принялась за свои дела. В следующий четверг она разукрасила свой дом и сама нарядилась в лучшее платье. Портной, отнюдь не забывая своего обещания, прислал вдове хорошую, жирную свинью и гуся. Священник, обладая также хорошей памятью, велел отнести к ней пару толстых кроликов и каплуна. Кожевник пришел сам с хорошей бараньей ногой и полдюжиной цыплят. Он захватил с собою, кроме того, галлон вина и полфунта лучшего сахара.

Вдова получила всю эту провизию и дала ее приготовить своей кухарке. Когда наступил час обеда, все было накрыто и приготовлено достаточно прилично.