Ричард Лаймон. Ночь в тоскливом октябре

— Это ведь не конец света, ты же знаешь.

Я предполагал, что моя мама скажет ровно те же слова, когда я позвоню ей и сообщу про Холли.

— Тебе просто так кажется, — добавила Айлин.

А вот такое мама вряд ли стала бы добавлять.

— Ага, — сказал я.

— Но станет лучше. Всегда становится лучше. Ты встретишь кого-нибудь еще…

Таким комментарием, вероятно, мог бы поделиться мой отец.

— Ты снова кого-то полюбишь.

— О боже, надеюсь, что никогда.

— Не говори так.

— Извини.

— Можно тебя об услуге попросить? Принесешь мне пару пончиков? — вот это классическая Айлин в своем репертуаре. Я знал, что она делает эту просьбу отнюдь не из одной любви к пончикам — хотя пончики Данди были великолепны. Во-первых, у нее была машина, и она могла спокойно доехать до закусочной Данди в любой момент, когда возникнет желание. Во-вторых, она была стройной и очень красивой, и старалась оставаться таковой, избегая яств, подобных пончикам.

Не сказать, что она никогда не ела их. Ела, конечно. Только редко. И я знал, что сегодня ее подлинной целью было дать мне задачу… и отвлечь по крайней мере какую-то часть моего сознания от Холли.

— Конечно, — сказал я. — Какие тебе?

— Глазированные классические.

— Их фирменные.

— Ага, — Айлин немного грустно улыбнулась и облизнула губы. — Уже чувствую их вкус.

— Единственный момент — я не уверен, в каком часу вернусь.

— Раньше моей лекции в десять утра, надеюсь.

— Постараюсь.

— Я буду в профсоюзе, пускать слюни от предвкушения.

— Хорошо, не дам тебе умереть от голода.

— Спасибо, — держа книги плотно прижатыми к груди левой рукой, она протянула правую и мягко сжала мое плечо. Я ожидал, что она скажет что-то еще, но она промолчала. Пожав мне плечо, она опустила руку и пошла быстрой походкой через улицу к своему сестринскому общежитию. Темные волосы развевались за ее спиной, плиссированная юбка плясала вокруг бедер.

Если бы она была Холли, я бы наверняка зачарованно глядел ей вслед.

Но она не была Холли.

Глядя на Айлин, я ничего не чувствовал.

Хотя, это не совсем правда. На самом деле я чувствовал смутное желание, чтобы она каким-то образом превратилась в Холли.

Не в эту Холли, предательскую шлюху, которая бросила меня ради своего летнего любовничка, а в Холли, которую я знал прошлой весной, которую любил. В ту самую Холли.

О боже, как я хотел, чтобы она снова оказалась со мной!

На веранде Айлин обернулась и помахала мне. Потом она открыла дверь. Когда она входила в дом, я на мгновение увидел краешек приемного зала.

Я не раз ждал там, пока Холли спустится из своей комнаты. Прошлой весной я провел столько часов в этом зале, что он казался мне вторым домом. Там были кресла, пара диванов, несколько ламп и столов. Были и материалы для чтения, призванные помочь гостям скоротать время, пока они ожидают своих девушек… или дочерей.

Старые журналы, кроссворды, несколько потрепанных книг в мягком переплете. И старый экземпляр «Взгляни на дом свой, Ангел» Вулфа в твердой обложке. Бывало, я брал эту книгу и принимался читать ее, разглядывая чудесные иллюстрации Дугласа Горслайна, пока ждал Холли. Ожидание всегда казалось вечностью. Но в конце концов, она всегда появлялась в дверях, улыбчивая и такая прекрасная, что было больно на нее смотреть.

О утраченный и ветром оплаканный призрак, вернись, вернись![4]

Глава 2

Выходя из своей квартиры в понедельник вечером, я не имел намерения идти семь миль до пончиковой Данди и еще столько же обратно. Я просто хотел выйти, просто хотел убраться прочь.

Теперь, благодаря Айлин, у меня была причина идти туда.

Цель моей прогулки.

Я подумал, что если кто-то спросит, то смогу пояснить, что иду в закусочную Данди, взять пару классических глазированных пончиков для подруги.

Всяко лучше, чем говорить «Просто гуляю».

Хотя все равно вряд ли кто-то спросит.

Вдали от кампуса людей на улицах было очень мало. Лишь изредка проезжали случайные машины. Большинство студентов были в своих комнатах: учились или развлекались, сидели за компьютерами, или обсуждали какую-то глубокую псевдо-философскую муть с друзьями, или занимались сексом, или спали. Не-студенты тоже были преимущественно в своих комнатах, как я предполагал. Читали, смотрели телевизор, занимались сексом или спали.

Пока я шел по улице Дивижн, в некоторых домах можно было увидеть одно-два освещенных окна. В других домах света не было, но окна были озарены неровным мерцанием телевизора. Однако, большинство домов пребывали в полной темноте, за исключением фонарей на крыльце. А где-то даже их не было.

Иногда я слышал голоса, стук, смех и другие тихие звуки, исходившие из домов, мимо которых я проходил. Но по большей части ничего ниоткуда не доносилось. Несколько птиц щебетали где-то на деревьях или в воздухе. В основном, однако, я слышал свои шаги по бетонному тротуару. С равномерным интервалом. Все шаги звучали одинаково, кроме тех, когда я наступал на что-то: на лист, камень, ветку.

Я заметил, насколько быстро один за другим следовали мои шаги, и стал замедляться. Куда спешить? Моим единственным местом назначения была закусочная, которая никогда не закрывается.

Да и цель была в любом случае всего лишь случайностью. У меня не было вообще никакой реальной потребности туда идти.

А как же пончики, обещанные Айлин?

Это не совсем обещание.

Но я сказал ей, что принесу, и собирался сдержать слово.

Более чем вероятно, я бы все равно пошел в закусочную Данди, даже не встретив ее. Так что это не проблема. Совсем не проблема. Только теперь на мне лежало обязательство дойти туда.

И вернуться с пончиками до десяти утра, когда у нее лекция.

Я не обязан это делать, сказал я себе. Я не обязан вообще возвращаться на кампус, или в свою квартиру, или куда бы то ни было. Если захочу, я могу просто идти куда глаза глядят.

И тут меня поразило осознание, что я иду на север. Если продолжить идти на север, то я рано или поздно окажусь в Сиэтле… в краях, где водятся Холли и Джей.

Желание, гнев и тоска нахлынули на меня одновременно.

Но я продолжал идти.

Я не буду идти до Сиэтла, сказал я себе.

На самом деле, я всерьез подумывал полететь туда после получения письма Холли в пятницу. Но передумал. Если она решила бросить меня ради какого-то мудака, встреченного в летнем лагере, то не мое дело вмешиваться… и уж тем более ползти выпрашивать ее любовь, подобно какому-то полному неудачнику. Пусть оставляет себе своего драгоценного Джея, а я оставлю себе мое самоуважение. Я предпочел напиться.

В Сиэтле меня не дождутся.

И если повезет, я больше никогда в жизни не увижу Холли Джонсон.

Я мечтал лишь о том, чтобы наконец перестать о ней думать. И это желание исполнилось несколько минут спустя, когда по тротуару мне навстречу попался человек с собакой. Мужчина, крепкий, чернявый и бородатый, носил темный тюрбан на голове. Собака на его поводке напоминала ротвейлера.

Ротвейлера на одном из тех бесконечно-длинных поводков, которые позволят псу пару минут грызть прохожего, прежде чем хозяин его оттащит.

Я едва не перебежал на другую сторону улицы, но это было бы слишком очевидно. Может этот мужик обидится, или сочтет меня трусом… или даже примет за какого-то анти-тюрбанного шовиниста. Поэтому я остался на своей стороне.

Когда они поравнялись со мной, я улыбнулся и кивнул, и вежливо сошел с тротуара, чтобы пропустить их.

Собака, сильно опережавшая хозяина, подбежала ко мне и начала обнюхивать ширинку моих джинсов.

Сейчас один раз хорошо куснёт…

Мужчина на другом конце поводка, похоже, не проявлял никакого интереса к тому, чем занимается его собака.

— Хороший пёсик, — тихо сказал я.

Его морда ткнулась в меня. Я сделал шаг назад, и он зарычал.

Хозяин наконец дошел до нас с собакой. Не повернув головы, он прошагал мимо. Когда он прошел, собака лизнула мою ширинку.

— Иди отсюда, — пробормотал я.

Несмотря на разделявшие нас добрых пять метров, мужчина оглянулся и недовольно поглазел на меня.

— Говорить с моей собакой не разрешено.

— Извините.

Он продолжил путь, дернув за поводок. Пес последний раз ткнул меня мордой, после чего развернулся и припустил за своим хозяином.

Я нахмурился в их сторону, но они не заметили.

Полагаю, этот мужик считал, что тротуар принадлежит ему, а мой пах принадлежит его собаке.

— Вот уроды, — буркнул я.

Этого они тоже не заметили. Может и к лучшему. Негодяй мог спустить на меня собаку… или погнаться за мной с ятаганом. (Был ли у него ятаган при себе, я не могу сказать… но кто знает, что может скрываться под таким просторным халатом.)

Как бы то ни было, я продолжил путь и бдительно поглядывал, опасаясь других собак. Хотя ни одной не было видно, несколько раз мое приближение провоцировало приступы дикого заливистого лая псов за заборами и воротами. Они не могли до меня добраться, но их безмозглое тявканье возвещало о моем присутствии всей округе. Все, чего я хотел — это пройти мимо, тихо и невидимо, чтоб никто даже не знал обо мне.

Вскоре, лай стал менее частым. Возможно, я стал идти тише, или может, просто вошел в район, где меньше держали собак. Какова бы ни была причина, я начал успокаиваться.

Ночь была очень тихой.

Я увидел, как белая кошка метнулась через дорогу и спряталась под припаркованной машиной. Услышал уханье совы. Иногда становилось настолько тихо, что можно было услышать тихое электрическое гудение фонарей.

Когда я сошел с тротуара на перекрестке, громкое блинг-блинг-блиннннг! заставило меня поперхнуться. Я отпрянул назад, как раз перед пронесшимся велосипедом.

— Мля! — выпалил я.

— Уииииии! — взвизгнула велосипедистка — костлявая пожилая женщина в черном спандексе, с надетым задом-наперед велосипедным шлемом.

Какая бодрая карга.

Оглянувшись через плечо, она улыбнулась мне. Я не мог особенно хорошо разглядеть ее лица, но оно было бледным и худым, и сложилось впечатление, что у нее отсутствовала большая часть передних зубов. По какой-то причине у меня забегали мурашки. И не прекращались, пока она не скрылась за поворотом впереди меня.

Я был рад, что она исчезла из виду, но тут же начал волноваться, что старуха может кататься кругами, и вскоре снова на меня выскочит.

Может, я ее обидел. Может, она жаждет мести. Может, она планирует при следующем заходе проехать мимо, и прикоснуться ко мне своим скрюченным пальцем и прошептать «худеющий!»[5] или «жаба» или «жопа», или еще чего…

Я не думал всерьез, что она это произнесет, но такие мысли определенно закрадывались.

Потому я все-таки пересек улицу Дивижн.

Какое-то время я шел медленно и оглядывался назад. В груди засело какое-то странно щекочущее чувство — не то хихиканье, не то вопль, готовый вырваться изо рта, когда карга вывернет из-за угла.

Наконец, чтобы не рисковать и дать себе шанс успокоиться, я свернул в переулок. Миновал два коротких квартала, затем вышел на улицу Франклина и продолжил свой путь на север.

«Тут она меня не найдет», — решил я.

Более получаса особо ничего не происходило. Я просто шел по улице Франклина. Дома здесь казались немного старее, чем те, что я проходил на Дивижн. Время от времени лаяли собаки. Очень мало домов стояли с горящими окнами. За полчаса проехали всего две машины. Я не заметил ни одного пешехода… или велосипедиста.

Но тут с востока появилась девушка.

Она приближалась справа, метрах в десяти передо мной. Так сложилось, что она смотрела вперед. И так сложилось, что я стоял в тени дерева.

Я замер и задержал дыхание.

На углу она повернулась ко мне спиной, сошла с тротуара и начала переходить дорогу.

Стоя неподвижно, я наблюдал за ней.

Я начал идти только когда она удалилась до середины следующего квартала. Затем я выбрался из тени древесной кроны, дошел до угла и перешел улицу.