Ричард Лаймон. Ночь в тоскливом октябре

Ричард Лаймон

Ночь в тоскливом октябре

© Richard Laymon, Night in the Lonesome October, 2001

_{© перевод Б. Лавров, С. Буренин}

_{© Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero, 2016}

Небеса были пепельно-пенны,

Листья были осенние стылы,

Листья были усталые стылы,

И октябрь в этот год отреченный

Наступил бесконечно унылый..

Эдгар По. «Улялюм»[1]

Глава первая

Мне было двадцать лет; той ночью, когда все это началось, сердце мое было разбито.

Зовут меня Эд, Эд Логан.

Да, сердце можно разбить и парню. Это не дамская привилегия.

Честно говоря, по мне ощущение разбитого сердца больше смахивает на пустоту в желудке. Болезненную каверну, которую не исцелить никакой пищей. Сами, наверное, знаете. Возможно, испытали на собственной шкуре. Вы страдаете; вы не находите себе места. Вы не в состоянии здраво рассуждать, появляется желание умереть, но на деле вам хочется лишь одного: чтобы все стало как прежде, когда вы были с ней… или с ним.

В моем случае ее звали Холли Джонсон.

Холли Джонсон.

Господи. Лучше о ней и не вспоминать. Довольно и того, что в Холли я влюбился всем своим глупым сердцем, всей своей юной душою. Это было прошлой весной, когда мы учились на втором курсе Вилльмингтонского университета. И она, казалось, тоже была влюблена. Но вот семестр закончился. Я поехал домой в Милл-Вэлли, а она — в Сиэтл, где работала старшим вожатым в каком-то задрипанном летнем лагере, и там она закрутила с другим вожатым. Только вот выяснилось это не прежде, чем я отмотал две недели осеннего семестра. Я знал, что ее нет в университетском городке, но не знал почему. Ее соседки по общаге изображали полное неведение. На мои телефонные звонки ее мать отвечала очень уклончиво: «Холли сейчас нет дома, но я ей передам, что вы звонили».

А потом, первого октября, пришло письмецо. «Дорогой Эд. Я всегда буду с любовью вспоминать то время…». И так далее. Это было не письмо, а сущая бомба… вуду-бомба, которая сперва умертвила меня, а после подняла на ноги в виде зомби. Ту ночь я провел в одиночестве, глуша водку (купленную одним из моих совершеннолетних приятелей) и запивая апельсиновым соком — пока не отрубился. Утром пришлось убирать блевотину.

За сим настало тяжелейшее в моей жизни похмелье. По счастью, письмо пришло в пятницу. К понедельнику я уже оправился от бодуна. Но не от утраты.

Я посещал занятия, делал вид, что погружен в учебу, словом, изображал из себя доброго старого Эда Логана.

В тот вечер я занимался зубрежкой до одиннадцати. Вернее, пытался ею заниматься. Глаза скользили по строчкам, а мысли были об одной лишь Холли. Воспоминания одолевали меня. До боли хотелось ее вернуть. Я терзался, воображая ее в постели с этим Джеем. Необыкновенным и чувствительным, если верить письму.

Ну как можно втюриться в парня по имени Джей?

Я знал трех или четырех Джеев, все — редкостные засранцы.

Необыкновенный и чувствительный.

Я хотел убить его.

Я хотел убить ее.

Я ненавидел ее, но все равно жаждал вернуть. Я представлял себе ее возвращение, собственные рыдания, когда мы обнимемся и поцелуемся. И она, тоже плача, выдохнет: «Я обожаю тебя, Эд. Прости, что причинила тебе боль. Я никогда больше тебя не покину».

Ага, конечно.

В общем, так я и встретил ночь понедельника. Около одиннадцати я махнул рукой на учебу. Включил телевизор, но тупо пялился экран, даже не видя, что там показывают. Подумывал отправиться на боковую, но боялся, что во сне меня будут преследовать Холли и Джей.

В конце концов, я решил прогуляться. Просто, чтобы уйти из комнаты. Хоть чем-то заняться. Как-то время убить.[2]

В жопу его, думал я. В жопу Торо. В жопу вечность. Пусть на все на свете катится в жопу.

Хотелось выйти в ночь, затеряться в ночи, и никогда-никогда не воротиться назад.

Быть может, меня собьет машина. Быть может, кто-нибудь меня убьет. Быть может, я прогуляюсь до железной дороги и пригляжу себе подходящий поезд. А может быть, я буду просто идти и идти, все дальше и дальше, прочь из этого города, прочь из этого штата, просто прочь.

Прочь — вот куда меня больше всего сейчас тянуло.

А снаружи тьма пахла сладостной влагой, и дул мягкий ветерок. Октябрьская ночь казалась скорее летней, нежели осенней. От быстрой ходьбы я в своей замшевой куртке и джинсах вскоре упрел. А посему замедлил шаг. В конце концов, мне ведь некуда было спешить.

Хотя в голове не было никакой определенной цели, я заметил, что иду на восток.

Никакой определенной цели?

Может да, а может и нет.

Выходя из дома я и в мыслях не имел паломничества к Холлиной общаге, но именно туда я и направлялся. Казалось, ноги сами несут меня туда. Конечно, это полная чепуха. Я сам стремился к этому дому. Я шел тем самым путем, который мы столько раз проходили вместе. Однако, вместо того, чтобы спешить к ее двери, мы пересекали улицу и шли по другой стороне. Не останавливались, но шли очень медленно.

Там была беседка, где мы с Холли частенько целовались на прощание — которое, порою, затягивалось на час, а то и дольше.

А вон там — второй этаж, третье от южного угла большое окно — комната Холли. Ее бывшая комната. Сейчас окно было темным. Какая-нибудь другая девушка, наверное, спит сейчас за этим окном… в той самой постели, в которой спала Холли.

А где сейчас сама Холли? В постели дома ее родителей около Сиэтла? Или в постели Джея?

Быть может, он трахает ее прямо сейчас.

Я мог представить это как наяву. Я мог это почувствовать. Я чувствовал под собой мягкое теплое тело Холли, ее страстный рот у моих губ, ее язычок у меня во рту, одна ее грудь в моей руке, ее скользкие влажные бедра обнимают меня.

Вот только теперь это был уже не я, а Джей.

Он такой необыкновенный, такой чувствительный.

— Эд?

Черт!

Выдавив из себя улыбку, я повернулся.

— А, привет, Эйлин.

Эйлин Денфорт, соседка Холли по общаге и закадычная подружка. Она прижимала к груди какие-то книжки и папки. Скорее всего, возвращалась после занятий в библиотеке или в студенческом союзе. Ветерок трепал ее длинные темные волосы.

— Как дела? — спросила она.

Я пожал плечами.

— Догадываюсь, что ты уже получил письмо от Холли.

Естественно, Эйлин прекрасно была осведомлена об этом письме.

— Ага, — ответил я.

— Тяжко.

Я кивнул. Обсуждать не хотелось.

— Откровенно говоря, но это только между нами, я думаю, Холли поступила очень необдуманно.

— Спасибо.

— Понятия не имею, что на нее нашло.

— А я имею, — буркнул я.

Лицо Эйлин слегка искривилось, словно ее пронзила внезапная острая боль.

— Ага, — сказала она. — Я в курсе. Мне действительно очень жаль, что у вас все так получилось.

— Спасибо.

Она вздохнула, но вдруг встряхнула головой.

— Действительно жаль. Хотя как знать? Может, оно и к лучшему.

— Мне так не кажется.

Эйлин поджала губы. Казалось, она вот-вот разревется.

— Я понимаю, каково это, — сказала она. — Видит Бог, понимаю, — она подняла брови. — Так ты просто пришел сюда, чтобы поглазеть на ее дом?

Я покачал головой.

— Я направлялся в пышечную.

— В «Данди»?

— Ага.

— В такой-то час?

— Она открыта всю ночь.

— Знаю, но… путь-то неблизкий.

— Семь миль.

Она скорчила рожицу.

— Далековато.

— А больше заняться нечем.

Она внимательно посмотрела мне в глаза. Потом сказала:

— Тебе нужна компания? Дай мне пару минут, я заброшу книги и…

Я покачал головой.

— Думаю, мне лучше пройтись одному.

— Тебе не стоит одному тащиться в такую даль.

— Все в порядке.

— Уже почти полночь.

— Я знаю, но…

— Давай, я пойду с тобой, хорошо?

Я снова покачал головой.

— Может, как-нибудь в другой вечерок.

— Ну что ж, тебе решать. Я не хочу… сам знаешь, навязываться.

— Я не о том.

— Я поняла. Я знаю. Ты сейчас просто хочешь побыть один.

— Ага.

— Только будь осторожен, ладно?

— Обязательно буду.

— И не делай… никаких глупостей.

— Постараюсь.

— Сам понимаешь, это еще не конец света.

Я подумал, что так сказала бы и моя мать, если бы я позвонил ей и рассказал всю эту историю с Холли.

— Это просто поначалу так кажется, — добавила она.