Камертон

– Я формулировал ее иначе, – сказал он. – Если я полукровка – я слышал и читал, что у таких… существ должен быть какой-то магический талант. Пусть один-единственный, зато необычный. Это проявляется после десятилетнего возраста, плюс-минус, но неизменно проявляется. Я не вижу ничего необычного в себе.

– Ты музыкант, – напомнила деликатно Эля.

– Такой же, как все остальные. Тяжелый труд плюс, может, крошечная искорка таланта, но я ничем не отличаюсь от своих однокашников. – Стряхнув грустный вид, Ян схватился за ближайший пакет с пирожками. – Ладно, пятиминутка жалости к бедному сиротке позади. Я не сирота, у меня прекрасная семья. Просто… хочется узнать, кто я такой – и почему получился бракованный.

Эля ахнула, потом взяла его голову за уши и повернула к себе.

– Ты – не бракованный, – сказала она четко. – Ты удивительный. А твой талант мы откопаем. Разберемся.

Глава 6

Наутро Ян, как и двумя днями раньше, собирался на учебу. Эля молча сидела на подоконнике, приоткрыв окно для проветривания, и смотрела на город. Дежавю.

Перед выходом Ян помедлил, вскинул на нее глаза, прикусил губу.

– Ты уйдешь теперь? – сказал он наконец.

Эля обернулась и улыбнулась.

– Бабушка выдала мне денег на новый гардероб, – поделилась она. – Ей не очень понравился прежний.

– Неудивительно. – Ян прижал к себе футляр со скрипкой, терпеливо ожидая ответа на свой вопрос.

Эле нравилось… нет, не мучить его, не так уж он и мучился, что уж там. Ей нравилось, что ему сейчас кажется сложным то, что для нее легко. Он мог задать любой вопрос, мог ничего не говорить, это ничего не меняло. Но ей хотелось, чтобы он все же что-то сказал, чтобы как-то обозначил: ему важно, чтобы она вернулась сюда. Не для того, чтобы она выполнила обещание и помогла ему раскрыть тайну; не для того, чтобы она воплотила в жизнь его дерзкие мечты; не потому, что она обладает притягательной силой, свойственной всем кромешницам подряд, без исключения.

Как гордо он заявил: я, мол, первая скрипка! Ей тоже необходимо было узнать, что ему не все равно, с какой кромешницей отправляться в этот путь. Если подумать, врожденное очарование – от слова «чары» – не такой уж и козырь!

Ян молчал. Эля впервые подумала, что он по-своему красив: у него такой проникновенный взгляд, будто он прямо сейчас сочиняет, погрузившись в себя, музыку или стихи. Подвижные брови позволяли без труда выразить любой оттенок мысли или чувства. А непослушные волосы словно напрашивались, чтобы их поправили, а заодно и погладили.

Но губ он так и не разомкнул. Не хочет давить?

Эля ловко спрыгнула с подоконника.

– Я куплю вещи помолодежнее, а к вечеру, когда ты придешь из консерватории, встретимся тут. – Он смотрел все так же, и она поспешила добавить: – Если тебе это подходит и если у тебя нет других планов.

Грудная клетка превратилась в каменную плиту, а потом все внутри повернулось поперек, острой гранью, и стало больно и страшно. Эля еле удержалась от вскрика.

– Приходи, – шепотом сказал Ян и скрылся за дверью.

Эля медленно выдохнула и вернулась к окну. Наполнила грудь воздухом. Запустила воздух в каждый уголочек тела. Дышать можно. Дышать безопасно. Воздух дает крылья.

Говорить можно. Можно сделать шаг вперед. Полшага. Можно.

Можно что-то предложить и встретить отказ, и не умереть от горя. Ей ли не знать.

Эля потянула завязки на вороте платья. Дышалось с трудом. Дыхание пряталось в ней и отказывалось литься свободно. Она зажмурилась, и из-под век выдавились горькие капельки.

Он тебе не нужен. Не нужен для того, чтобы дышать. Никто не нужен! Будет он или нет – это никого не волнует. Ты его не знаешь. Он тебя не знает. Он никогда тебя не узнает. Ему безразлично, с кем целоваться. Ты сама по себе, он сам по себе. Каждый человек – сам по себе. Каждый кромешник – тем более сам по себе. Так устроена жизнь.

Если Эля захочет, она ненадолго пустит его в постель, и на этом все. Для нее ничего уже не изменится. А он… если он будет настолько глуп, что у него разовьется болезненная привязанность, зависимость от кромешнической ласки, как это порой бывает с людьми, – что ж, со временем и он это переживет. Так устроена жизнь: все проходит, и это пройдет. Не остается ничего. По крайней мере – в ее жизни.

Ветер не может стоять на месте, или он перестанет быть ветром. Даже вода, если она никуда не течет, обращается в болото.

Эле хотелось сорваться с места и взлететь в бесконечно высокое небо, промчаться над рекой, дыша полной грудью, кувыркнуться в воздухе, поиграть в догонялки с птицами. Когда-то это было возможно. Когда-то она не знала, что все это – не для нее.

На подоконнике метрах в трех от нее сидел голубь. Эля взмахнула рукой, но птица не шевелилась. Эля подошла ближе, открыла створку и увидела: голубь умер. Он сидел как живой, сложив крылья и наклонившись вперед, будто собирался что-то клюнуть, но на самом деле жизни в нем не осталось.

Эля отшатнулась от окна, села на пол и наконец разрыдалась.

Сжималось горло, боль тикала в правом виске, перетекала под бровь. Эля ударилась локтем о кресло-кровать. Слезы катились по лицу, и конца им не было.

…Прорыдавшись и чувствуя себя непонятно – ощущая то ли легкость, то ли пустоту, – Эля отправилась по магазинам. Там было разное: неповоротливые тетки-продавщицы смотрели на нее недовольно, продавцы-мужчины пытались подбивать клинья. Она предпочитала задерживаться там, где усталым сотрудницам было не до нее, и набирала в примерочную по охапке самой разной одежды, совершенно не представляя, что ей пойдет, а что нет.

Она так давно потеряла интерес к тряпкам.

Слишком нарядных вещей ей не надо, что-то нейтральное… Почему нейтралы не выходили на связь с Яном? Только потому, что у него не проявился врожденный талант?

Эля взяла пару свитеров – бежевый и молочный, стандартные синие джинсы, утепленные черные брюки, длинный плащ – у Яна длинный плащ, ему очень идет.

Пухлявую короткую курточку. Красную беретку. Куда ты пошла, Красная Шапочка? К бабушке. Только ни с кем не надо было заговаривать по дороге. Она заговорила, пусть не с волком, а с афганской борзой, но с тропинки все равно сбилась… Нет, на самом деле ей и не нужно было к бабушке. Жить на дне нельзя, ей нельзя. Но как же ей вернуться в мир кромешников, если все пути заказаны?!

Устав крутиться перед зеркалом, Эля перебралась на фудкорт, чтобы пообедать. Здесь умопомрачительно пахло крепким кофе, а продавали бурду. Еда тоже показалась Эле невкусной, что ее вовсе не удивило, а вот то, что в ответ на недовольство покупными блюдами в памяти всплыли аромат и вкус пирожков, испеченных Ларисой Игоревной, было уже чересчур. Она сегодня ни одной мысли не может до конца додумать, чтобы в памяти не встали печальные, как у обиженной собаки, глаза этого паршивца Яна. Стоит ли переживать, что у него разовьется зависимость от случайной кромешницы? Или ей пора уже начинать тревожиться о самой себе?

«Во мне говорит прирожденная особенность кромешников: мы не уходим, не отдав долг. Мы никогда не остаемся в долгу. Поэтому такое непривычное чувство. Это путы, узы, это не отношения. Когда я с ним расплачусь, узы испарятся».

А может, все проще и неприятнее? Ее зацепило то, что он ей отказал, сумел отвернуться, когда она готова была дать ему все, чего он хочет?

…Потому что это не все, чего он хочет, сказала себе Эля.

Он хочет больше. Все или ничего.

Ее притянуло не то, что Ян воротит нос, а ей приспичило непременно доказать свою неотразимость. Фу, какая вздорная картинка. Нет же.

Ян думает, что она может дать больше, и ждет большего. А у нее ничего уже нет. Вот так будет вернее.

Надо быть легче. Эля вернется к Яну. Они докопаются до его истинной природы, так или иначе, выяснят, в какую щель завалился его дар, а потом она улетит дальше, и Ян ничего не сможет – и не захочет – изменить. Ей нечего дать ему, хотя он, начитавшись сказок, пока представляет все иначе. Поэтому, когда она станет совсем пустой и совсем легкой, он не будет ее удерживать.

Глава 7

Эля забыла спросить у Яна, в котором часу он должен вернуться из консерватории. Она гуляла по Солигору до вечера: слонялась по набережной, откуда целую жизнь назад совершила отчаянный прыжок в воду, и отстраненно наблюдала за горожанами, пыталась смириться с тем, что ветер кажется пронизывающим, неприятным, что хочется поскорее забиться в теплое убежище. Например, на шестнадцатом этаже. Жадно откусить пирожка, у них ведь еще остались пирожки. Может, даже сварить вкусный кофе, чтобы был ничуть не хуже опьяняющего аромата, распыляемого на фудкорте для привлечения клиентов.

Ноги уже принялись болеть. Голова шла кругом. Тело, тело, тело, обычное человеческое тело, всюду тело, всюду оно лезло, всюду встревало, всюду мешало. Она привыкла к нему, труднее было смириться с тем, что теперь невозможно переключиться в режим сильфиды. К телу полагались слова – скрипучие и тяжеловесные. «В режим сильфиды» – это вообще что такое? В какой степени эти ужасные слова отражают волшебный бриз, момент, когда отрываешься от земли, плывучее перетекание мыслей, восхитительную пустоту внутри, невыразимую легкость?

Наверное, можно подобрать слова и получше, только все равно это не то.

Тело страдало, падало, ушибалось, в конце концов свалилось на чужого парня в троллейбусе. Дважды. Настоящий саботаж.

Когда Ян дотронулся до нее вчера, в нем был огонь и свет. Он не брился больше суток, его кожа отливала синевой, щетина обожгла ее нежную щеку. Но мягкое касание губ, такое мимолетное, мгновенно притушило боль. Возможно, он сделает еще что-нибудь, что поможет ей забыть о боли?

Эля жила среди людей уже больше года, бежала от самой себя, бесцельно металась из города в город, из страны в страну, сталкивалась и с другими кромешниками; она видела, как реагируют на кромешников люди. Едва заметив, что в их поле зрения попало что-то чудесное – не обязательно прекрасное, хотя бы необычное, – они начинали сходить с ума от желания немедленно это присвоить. «Самая красивая девушка – моя, поняли, недоумки? Вы лузеры! Я победитель по жизни!»

Ян, сделавший стойку и притащивший ее к себе в нору, вроде бы поначалу ничем не отличался от большинства. Даже его решение пойти за ней ко дну и вытащить ее не было удивительным: мое, вернуть, присвоить, обладать. Ветер не сдержать в ладонях, но людям это невдомек.

Ян сам отпустил ее вчера. Сделал единственное, чем можно привлечь сильфиду, – отпустил ее. И ничего не сказал сегодня утром. Эля же видела, он хотел, у него вертелись на языке слова, но… такие же тяжеловесные, неуклюжие, неподходящие. И он промолчал.

Вдоль набережной загорелись фонари. Улыбнувшись, Эля решила, что пора возвращаться: Ян, наверное, уже дома. У него светится окно, и он ждет ее. Они сглупили и не обменялись номерами телефонов. Нет, Ян предлагал, она отказалась, но это было раньше. Сегодня они сглупили, забыли.

Ей хотелось помочь Яну разгадать тайну его рождения: любому важно знать, кто он на самом деле. Хотелось, чтобы он залечил эту рану, восполнил эту бездну, стал цельным – и счастливым. А еще ей хотелось сидеть на кухне за столом, над которым висит на цепочке светильник, слушать, как начинает посвистывать чайник на плите, и думать, какой пирожок выбрать: их же так много, и все они вкусные. И чтобы Ян смешил ее. Она и забыла, когда смеялась в последний раз, а с Яном не получилось удержаться. Он так забавно отдувал челку с глаз, когда говорил «афганская борзая».

Не переставая улыбаться, Эля набрала цифры на домофоне: она хорошо запомнила номер квартиры. Сигнал показался тревожным, для него выбрали какую-то неприятную ноту, и она все включалась, умолкала и включалась снова, пока у Эли не заныли зубы. Отбой. Может, она неправильно набирает номер? Еще раз. Долго, долго, долго, долго. Бесконечно.

Эля прошлась вдоль дома, посчитала пальцем этажи, прикинула, где окна Яна. Если она не ошиблась, света в окнах не было.

Все еще не вернулся? У него, возможно, концерт? С утра он особо не наряжался, но мог заскочить днем… Никто не поверит, что можно быть такой безмозглой, в наше время, когда у каждого есть телефон, не узнать номер и торчать под дверью. Эля не знает даже его фамилии. Позвонить в домофон соседям, объяснить ситуацию… и что? Ночь просидеть на лестничной площадке, как бездомная?

Впрочем, она и есть бездомная, и никому она не нужна.

Закоченевшими пальцами она запустила в смартфоне браузер, разыскала сайт консерватории, просмотрела расписание концертов. Разумеется, это ничего ей не дало. И концерт мог состояться не в консерватории, а где-нибудь в филармонии.

Эля пристроилась на лавочке у подъезда. Чем дольше она сидела, тем сильнее промерзало все внутри, от кончиков пальцев до глубины души. Вначале она уговаривала себя, что Яна задерживают важные обстоятельства. Может, приемная мама попала в больницу (упаси боже) или еще что-то.

Потом Эля поставила лимит времени: в 21:30 она встанет и пойдет прочь, и не вернется больше, между прочим. Нет, в 21:45. Нет, в 22:00, для ровного счета. В 22:15…

В 22:25 она нашла в интернете гостиницу неподалеку, созвонилась с администратором, что-то наврала про отмену рейса и необходимость переночевать. Пообещала подъехать к 23:00. Гостиница-то в двух шагах.

Ян так и не пришел, и Эля вынуждена была это признать.

В гостинице оказалось неплохо, чисто и одиноко. Наверное, тепло. В простенке между окнами висела репродукция картины с рыцарем на ладье, которую увлекал вперед лебедь.

Эля с удовольствием растянулась на отутюженных белоснежных простынях и подумала, что ее маленькое приключение с Яном подошло к концу. Завязка, кульминация, развязка, ничего не произошло! Однако интуиция нудела, что все не так просто.

Ладно. У нее есть несколько зацепок. Консерватория. Ян, по его собственным словам, скоро заканчивает учиться, у него последний курс. Первая скрипка. Редкое имя. Завтра утром она отправится в консерваторию и узнает, что с ним стряслось, а может, даже встретится лицом к лицу. Если ей не дадут информацию в деканате, она попробует разыскать друга по имени Кирилл.

Глава 8

– Здесь холодно, – заявила Фотина, едва сошла с трапа самолета.

Джуд молча стянул с плеч куртку.

– Да не надо, я и сама тепло одета. Куда мне две куртки-то! Я хочу сказать, я такого не ожидала. В Греции тоже бывает холодно, но зимой!

Она удрученно осматривала серую перспективу.

– Зимой тут гораздо морознее.

– Да-а, ты же и зимой тут бывал, – припомнила Фотина.

– Я опытный, – подтвердил Джуд. – Я тебя согрею.

Они отстояли очередь и прошли таможню, получили багаж и воспользовались стойкой в аэропорту, чтобы вызвать такси до железнодорожного вокзала. Джуд торопился в Солигор, в ту квартиру в высотке, адрес которой сообщила Грейс свекровь-русалка. Это было последнее место, где бабушка видела Мишель, и по ее мнению, вероятность того, что сильфиду можно будет найти там, была довольно велика. К сожалению, самолеты из Греции напрямую в Солигор не летают, а перемещаться волшебным образом, как кромешники, полукровки не умеют, вот и приходится, как обычно, на самолете – на поезде – на такси.

Еще в аэропорту Джуд начал дозваниваться до офиса нейтралов в Солигоре, но телефон не отвечал.

– Может, опечатка в номере на сайте? – предположила Фотина, с тревогой глядя на мужа: он привык действовать решительно и быстро, а сейчас, когда от него ничего не зависело, не находил себе места.

– Возможно. Напишу им запрос по электронной почте.

Фотина прижалась щекой к его плечу.

– Не надо так волноваться, – сказала она вкрадчиво. – Русалка же сообщила, что с Мишель все в порядке… в целом. Она жива, здорова. От того, что ты туда примчишься чуть раньше или чуть позже, ничего не изменится. И что сделают местные нейтралы?

Джуд вздохнул.

– Да. Что они сделают? Я не знаю.

– Задержать Мишель они не могут, она не нарушает закон. Если бы ей нужна была помощь, она бы к ним пришла – таких данных у нас нет.

– И не будет. Международная волокита…

– Нет, – уверенно сказала Фотина, – если бы ей понадобилась помощь и она к ним обратилась, нам бы передали обязательно.

– Нам? С какой стати?

– Греческим нейтралам, если она пыталась бы связаться со своими. Она же проявилась в Греции. И ты бы знал. Ты уже всех оповестил, что заинтересован в ее судьбе. Успокойся.

Джуд не стал отвечать, а вместо этого обнял жену и снова тихо вздохнул.

…За окном купе на фоне светло-синего неба плыли зубцы темно-синих елок. Джуд не отрываясь смотрел на них, будто мог что-то там разглядеть. Фотина допила свой чай и поднырнула ему под мышку.

– Надо было тебе мальчишек взять, – сказала она.

– Зачем?

– Тебе бы с ними легче было.

Джуд покачал головой.

– Мне с ними никогда не легче, и уж конечно, ни с кем не лучше, чем с тобой. – Он поцеловал Фотину в макушку. – Мне хватило уже разговора с ними о том, что ко мне приходила Грейс.

– Она к ним тоже приходила, только позже, – поделилась шепотом Фотина.

– Да?

– Это же естественно.

– Это естественно – повидать своих сыновей, – признал Джуд. – Спору нет. Только почему-то этот естественный шаг потребовал раздумий на протяжении двадцати с лишним лет, а так-то да, естественно.

– Джуд. Она не может просто так выбираться сюда, это нелегко…