Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права

Карьера в дружине великого правителя открывала путь к богатству и известности, независимо от национального или социального происхождения слуги. До конца X в. княжеская свита состояла в основном из варягов. В XI в. к ним стала присоединяться местная славянская аристократия. Слияние местной знати с княжескими сподвижниками породило новую аристократию, известную под общим названием «боярство» – термин, который до сих пор применялся только к главным членам княжеской свиты. Первые указания на создание нового высшего сословия появляются в «Повести временных лет» в конце X в., когда термины «бояре», «свита», «старейшины» и «знатные люди» стали употребляться взаимозаменяемо. С этого времени летописец уже не делает различия между местной и княжеской аристократией, называя боярами всех людей, составляющих верхушку киевской общественной, политической и экономической жизни. Слияние завершилось к XII в., за исключением Новгорода. Там местная знать сохраняла свою самостоятельную идентичность со своим набором интересов, которые часто сталкивались с амбициями князей и их сподвижников.

Одной из основных характеристик дружины являлось то, что ее члены жили со своим князем и полностью зависели от него в содержании. В XI в. от этой системы начали отказываться в пользу пожалований князьями земли своим сподвижникам. Это изменение, вероятно, связано с увеличением численности свиты, из-за чего князю слишком дорого стало содержать ее за счет собственного дохода, а также с тем фактом, что богатство князей все больше заключалось в земле, а не в более ликвидной форме военной добычи и дани. Князь, конечно, рассчитывал, что сподвижники, которым он даровал землю, останутся в его свите и будут выполнять все те обязанности, которые они исполняли, будучи частью его двора. Но киевский тяжеловооруженный всадник, в отличие от своего аналога в средневековой Западной Европе, не получал эту землю в феодальное владение на условии продолжения службы своему хозяину. Вместо этого он становился полноправным владельцем земельной собственности. Если же он решал покинуть княжескую службу, то сохранял за собой землю и не имел за нее никаких обязательств перед князем, который ее ему пожаловал. Таким образом, человек мог состоять в дружине одного князя и иметь землю во владениях одного или нескольких князей, в свите которых он прежде служил. После его смерти имущество разделялось в соответствии с указаниями, которые он давал в своем завещании; если он умирал, не оставив завещания, то имущество делилось поровну между его наследниками, а если он не имел сыновей, то имущество могли наследовать его дочери.

При таких условиях вассал, получивший землю, неизбежно должен был занять гораздо более независимое положение, чем он имел до сих пор, поскольку теперь его жизнь больше не зависела от постоянных щедрот князя. Его доход, его власть и его социальный статус все больше основывались на владении недвижимостью. Как и следовало ожидать, первыми от непосредственной зависимости от князя освободились члены старшей дружины. Младшим дружинникам было труднее покинуть двор, так что их заселение на землю происходило медленнее. До конца XI – начала XII в. упоминания в летописях о боярских земельных комплексах крайне редки. Затем о них стали чаще упоминать, особенно в связи с разорением боярских селений в междоусобных княжеских войнах. Кроме того, Пространная редакция Русской Правды носит информативный характер в отношении землевладения знати. В более ранней Правде Ярославичей упоминаются только имения и состав живущего при дворе княжеского персонала, а в исправленном и дополненном издании, датируемом предположительно началом XII в., боярин выступает наряду с князем как крупный частный землевладелец.

Нет оснований полагать, что к концу киевской эпохи частная собственность князей, бояр и церкви получила такое широкое распространение, что большая часть земли принадлежала им. Представляется гораздо более вероятным, что большая часть земли осталась в руках независимых крестьянских общин. Но совершенно ясно, что задолго до конца киевского периода частная собственность на крупные земельные владения стала обычным явлением среди высших слоев киевского общества; и что земля, которой они владели, либо была отнята у крестьянских общин, либо была вновь колонизированной; и что частная собственность некоторых из этих землевладельцев должна была представлять из себя обширные сельские хозяйства. Именно к обзору того, как управлялись эти крупные комплексы, а также рабочей силы, которая их обрабатывала, мы сейчас и обратимся.

Глава 3

Организация поместья и рабочая сила

Сведения о внутреннем устройстве земельных владений крупных земельных собственников скудны и косвенны. Но достаточно указать, что это были тщательно спланированные хозяйства, укомплектованные сложной управленческой иерархией и содержавшие в качестве трудовой силы большое количество закупов (зависимых крестьян), рядовичей (наемных работников), а также холопов. Принимая во внимание сложную организацию, можно предположить, что большая часть их продукции шла землевладельцам. Киевский магнат, по-видимому, предпочитал эксплуатировать большую часть своей собственности, занимаясь непосредственным производством, а не сдавать ее арендаторам и получать доход от земли в виде ренты в денежной и натуральной форме. Если бы он выбрал второй путь, ему не понадобился бы административно-хозяйственный аппарат и работники, которых он нанимал. Князья и бояре долгое время занимались торговлей, и, возможно, когда они стали землевладельцами, они воспользовались растущим спросом на сельскохозяйственные товары, которые стали сами производить для рынка. Конечно, вполне вероятно, что большая часть того, что они собирали, шла на содержание их собственного большого поместного хозяйства. Но они могли бы получить многие из необходимых им для этой цели товаров, сдавая свою землю в аренду в обмен на оплату натурой. Поскольку скудные свидетельства позволяют сделать вывод о том, что они непосредственно занимались производством, представляется вполне оправданным считать, что по крайней мере часть того, что они выращивали, а возможно, и даже большая часть предназначалась для продажи.

Частные владения князей, первых крупных землевладельцев, были хорошо организованы уже в XI в. Головной постройкой земельного комплекса, принадлежавшего князю, был усадебный дом, где жил огнищанин, управляющий княжеским хозяйством, и где князь останавливался во время своих случайных визитов. Вокруг большого дома располагались жилища слуг, среди которых были тиун (управляющий по хозяйству) и главный конюх или конюший и повар. О важности этих людей (которые, по всей вероятности, часто являлись холопами) можно судить по установленному в позднейших изданиях Русской Правды вире в 80 гривен за их убийство – высшая сумма, взимаемая по закону. Весь комплекс поместья разбивался на несколько полунезависимых единиц, каждая из которых называлась селом, что соответствовало вилле в империи Каролингов. У каждого села имелись свои поля, луга, огороды, амбары и прочее. Во главе села стоял чиновник, именуемый в Русской Правде старейшиной села, который был аналогом западного виликуса. Кроме того, за полевыми работами наблюдал ратайный староста, который руководил работой закупов, холопов и рядовичей, возделывавших господские земли в каждом селе.

Наиболее ранние данные, свидетельствующие о реальных размерах отдельных княжеских поместий, дает запись Ипатьевской летописи за 1146 г., сообщающая о разграблении двух поместий, принадлежавших двум сыновьям Олега, князя Черниговского. В одном из поместий имелось 700 холопов, а также обширные подвалы, где хранились 500 берковцев медовухи и 80 бочек вина. В другом было 900 зерновых стогов на гумнах, а также склады и подвалы с неуказанным содержимым. Летописец также сообщает, что 4000 лошадей, принадлежавших этим князьям, были захвачены мародерами.

Ранние источники содержат еще меньше сведений о собственности церкви и бояр. Их организация, по-видимому, была почти такой же, как и в поместьях князя, хотя, несомненно, не столь сложной, поскольку они, скорее всего, не были столь крупными. В жизнеописании Феодосия, игумена Киево-Печерской лавры, составленном вскоре после его смерти в 1074 г., содержатся упоминания о развитой манориальной системе эксплуатации на монастырских землях с упоминанием административных чиновников, закупов и холопов. В более поздних монастырских записях часто упоминаются относящиеся к нему деревни и усадьбы, а также иерархия управляющих этими усадьбами и работниками.

Выборочное упоминание о церковных владениях в источниках XII в. свидетельствует о том, что они должны были быть обширными. При учреждении Смоленской епархии в 1137 г. Ростислав Мстиславич, князь Смоленский, преподнес новому архиепископу в дар земельную собственность, включавшую в себя две деревни с арендаторами и холопами, огороды, луга, участок непаханой земли и озера. Киевский князь Ярослав Ярославович пожаловал Киево-Печерской лавре три округа своего княжества, а его дочь Анастасия после своей смерти в 1159 г. оставила монастырю пять деревень. Когда князь Андрей Боголюбский построил во Владимире церковь Богородицы во Владимире-на-Клязьме (1158–1161), летописец зафиксировал, что он отдал церкви «многие имения и лучшие села и наделы земли». Эти и другие намеки на щедрые дары церквям и монастырям оставляют впечатление, что уже в XII в. монахи владели большими земельными богатствами.

Несмотря на увеличение числа таких крупных частных поместий, вполне вероятно, что к концу киевской эпохи большая часть земли, как указывалось ранее, все еще находилась в руках независимых крестьянских общин.

Смерды, входившие в состав этих организаций, продолжали вести свое хозяйство либо индивидуально, либо коллективно, в зависимости от характера общины. Но когда общинная земля переходила в частную собственность князя, боярина или церкви, общины теряли вместе с землей свою экономическую автономию. Те, кому повезло, становились арендаторами. Других, по-видимому, вытесняли из их владений, чтобы освободить место для создания сеньоральных поместий. Они становились рядовичами или закупами у собственника. Третьим, должно быть, приходилось продавать себя в холопство, дабы обрести средства к существованию для себя и своих семей.

Смерды, ставшие арендаторами или рядовичами у землевладельцев, которые забрали их земли, оставались свободными людьми. Но поскольку их жизнь теперь зависела от собственников, то их правовой и экономический статус сделался более шатким, чем у смердов, которые продолжали жить в независимых общинах и их социальный статус стал ниже[5]. Эти выводы вытекают из анализа ряда статей в двух более поздних сводах русского права, содержащихся в Пространной редакции Правды Ярославичей. Прежний свод законов касался в основном людей, которые управляли и работали в их владениях. В статьях, рассматривавших вопрос денежного возмещения князю за нанесение ущерба его имуществу или его слугам, смерды перечислены наряду с людьми, явно относившихся к нанятым князем тиунам, огнищанам, старостами, рядовичам и холопам. Такое постановление основывалось, по-видимому, на том, что подобные правонарушения противоречили личным экономическим интересам князя, лишали его службы его работника или пользования его имуществом и, таким образом, давали ему право на возмещение убытков от виновного. Ущерб, который надлежало выплатить князю за плохое обращение со смердом, указывал на то, что крестьянин попадал под действие законодательства только по той причине, что он, как и тиуны, огнищане и прочие, работал непосредственно на князя, или потому, что он был арендатором в одном из княжеских имений.

Если эта гипотеза верна, то за правонарушения в отношении тех смердов, которые продолжали жить в своих самостоятельных общинах, князь не мог требовать возмещения ущерба, так как они не являлись ни его наемными работниками, ни его арендаторами. Нет также никаких оснований полагать, что выплата князю заменяла виру в сорок гривен, которые надлежало заплатить за убийство какого-либо смерда, будь то независимый общинник, нанятый в услужение, или арендатор князя. Видимо, эти деньги требовалось заплатить помимо этого.

Уложения о выплате контрибуции князю не только указывают на зависимое экономическое отношение арендаторов-смердов и наемных работников к князю, но и выявляют их приниженное положение. Ибо размер возмещения ущерба, взимаемого за убийство или жестокое обращение с княжескими людьми, варьировался в зависимости от их важности. За убийство княжеского тиуна, огнищанина или конюшего следовало заплатить 80 гривен; 40 гривен – полагалось за убийство одного из княжеских слуг; и 12 гривен за его сельского тиуна или за ратайного (полевого) тиуна (ст. 19–24). А вот за убийство смерда взималось всего 5 гривен (ст. 26). Именно столько пришлось бы заплатить за убийство одного из рядовых холопов. Князь ценил своих арендаторов-смердов и рядовичей не выше «смердьего холопа» или изгоя, стоявшего в самом низу киевской социальной лестницы. Если кто-нибудь без приказа князя «истязал» тиуна, огнищанина (княжеского холопа, например тиуна или конюшенного, а не простого холопа), ему должно было быть выплачено 12 гривен в качестве возмещения за «муку». Но за то же самое в отношении смерда полагалось заплатить только 3 гривны (ст. 33).

Свидетельством того, что смерды в частных поместьях обладали меньшими привилегиями, чем проживающие в самостоятельных общинах, служит статья Пространной редакции Русской Правды XII в. Она предписывала, что в случае, когда смерд умирал, не оставив наследника, его владения возвращались князю. Мне кажется, что подобное могло относиться только к крестьянам, проживавшим на частной земельной собственности князя. Князь не мог отстаивать прерогативу выморочного землевладения в отношении самостоятельных крестьянских общин. Хотя свидетельства для киевской эпохи практически отсутствуют, данные последующего периода показывают, что оставшиеся без наследника владения на таких землях, как правило, возвращались к общине и что общинник мог завещать свою собственность кому угодно, включая наследниц женского пола.

В Пространной редакции бояре выступают наравне с князьями как крупные землевладельцы. В ряде статей упоминаются их работники, инвентарь и скот, но нет прямого упоминания о том, что смерды живут или работают в их частных поместьях. Однако можно предположить, что они подразумеваются; так, в одной из статей содержится переформулировка ряда положений о возмещении ущерба, требуемого за убийство работников князя. В одной из них (ст. 14) говорится: «А за рядовича 5 гривен. Также и за боярских». Кажется очевидным, что этот последний пункт предназначался для применения к трем последующим (и, возможно, трем предыдущим) столь же кратким статьям, касающимся возмещения убытков. Статья 13 постановляла «за смердии холоп – 5, а за робу (женского полу) 6 гривен». Другие документы XI–XII вв. также показывают, что смерды действительно жили в поместьях светских и церковных владык. В некоторых случаях они упоминаются особо, как, например, в документе, изданном князем Изяславом Мстиславичем в 1148 г., в котором он заявляет, что отдает земли и смердов Пантелеймонову монастырю.

Статус смердов, проживавших на некняжеских землях, должен был быть таким же, как и у их собратьев на собственных владениях правителя. Представляется вероятным, что положения различных сводов законов Русской Правды отражали обычаи, которым следовали в отношении имущества светской и церковной знати, а также прав князя, даже когда статьи относились конкретно только к последним. Одно указание на это отмечено в предшествующем параграфе: возмещение убытков боярину за утрату службы его работников. Другие статьи Пространной версии относятся к работникам и имуществу некняжеских, а также княжеских землевладельцев. Серия статей, посвященных холопам и закупам, служит этому примером, поскольку эти категории работников были найдены в светских и церковных, а также в княжеских поместьях. Другой документ той эпохи, Церковный устав Ярослава, датируемый предположительно первой половиной XI в., содержит данные, свидетельствующие о том, что статус смердов на собственности церковных владениях был таким же, как и на княжеских. Одна из статей предписывала, чтобы владения «церковных и монастырских людей» перешли к архиепископу в случае смерти владельца, не оставившего наследника мужского пола. Это положение, очевидно, служит аналогом статьи в Пространной версии о возвращении князю владений смердов, умерших без наследников мужского пола.

Хотя статус смердов был ниже, чем у их собратьев, которые все еще жили в своих независимых общинах, нет никаких свидетельств того, что смерды, бывшие арендаторами и наемными работниками у земельных собственников, утратили личную свободу. В отсутствие каких-либо данных об обратном и ввиду тех прав, которыми люди из этих категорий пользовались в следующую эпоху русской истории, можно с уверенностью предположить, что они могли приходить и уходить, когда им заблагорассудится, при условии, что они не заключали никаких особых договоренностей с собственником. Но существовали еще две группы сельских работников, не имевшие такой свободы. Это были холопы, чей социальный статус приближался к рабам и закупам.

Рабство являлось древним институтом в Русской земле, и рабы, как показывают самые ранние греческие и арабские сведения о России, долгое время служили одним из основных предметов русского экспорта. Князья, крупнейшие купцы Киевской Руси, рассматривали продажу рабов как один из основных источников своего богатства. Когда умирающая княгиня Ольга уговаривала своего сына Святослава занять киевский престол, он сказал ей: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – ибо там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли – золото, паволоки, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы». Сын Святослава святой Владимир до обращения в христианство, по слухам, содержал в трех городах для своей услады 800 наложниц. Учитывая такое большое количество рабынь и торговую деятельность князей, эти женщины вполне могли быть живым товаром Владимира, который он намеревался продать (хотя летописцы изображали Владимира в его бытность язычником «как само воплощение порока»). Русские продавали рабов Византии и восточным покупателям, и, по крайней мере, уже в IX в. еврейские купцы из Южной Германии ввозили русских рабов для перепродажи в земли Западной Европы.

Но рабы ценились не только как статья экспорта. Сами русские также были рабовладельцами, и рабы имели большое значение в управлении внутренней экономикой. При составлении сводов законов Русской Правды им уделялось больше внимания, чем какому-либо другому отдельному предмету. В.О. Ключевский полагал, что в те ранние времена рабы считались столь значимой формой частного богатства, что концепция частной собственности на землю выросла непосредственно из рабской собственности. «Эта земля моя, потому что мои люди ее обработали». «Таким должен был быть диалектический процесс, посредством которого право владения недвижимой собственностью дошло до наших дней», – писал Ключевский. Закон предусматривал существенное вознаграждение поймавшему сбежавшего раба и налагал большие штрафы на любого, кто сознательно помогал беглецу.

Сведения о доле рабов в рабочей силе частных владений киевской эпохи отсутствуют, но имеющиеся скудные данные указывают на то, что они составляли существенную (а для некоторых историков и преобладающую) ее часть. В сводах законов Русской Правды имеется ряд упоминаний о рабах на землях крупных землевладельцев начиная от тиунов и других важных чиновников и заканчивая земледельческими работниками. По летописному свидетельству, в 1146 г. в одном имении черниговского князя Святослава содержалось 700 рабов, и Нестор в житии монаха Феодосия Печерского сообщал о рабах, работавших на землях этого монастыря.

Главным источником рабов являлись военнопленные, взятые на войне, ибо русские, следуя многовековому обычаю, обращали в рабство как пленных воинов, так и мирных жителей. Многие, а может быть, и большинство из этих пленников выкупались после окончания войны либо их семьями, либо друзьями, либо они сами отрабатывали свой выкуп. Правители также были заинтересованы в возвращении своих людей. Самые ранние русские договоры, заключенные с греками в 912 и 945 гг., содержали положения о выкупе военнопленных. Таким образом, рабство для многих военнопленных должно было быть лишь временным.

В Пространной редакции Русской Правды описаны и другие источники невольного рабства, то есть холопства. Закон причисляет «плод от челяди» к составу имущества наследователя, то есть объявляет их холопами. «Если по смерти отца остаются дети, прижитые с рабой, то они права наследования не имеют, а получают свободу вместе с матерью» (ст. 98). Холопом мог стать и закуп. Русская Правда постановляет, что если закуп убежит от господина, то становится через то полным (обельным) холопом; если же он отлучился явно или бежал к князю или судьям, не стерпев обиды на своего господина, не обращать его в рабство, но дать ему суд» (ст. 56, 64). Если закуп украдет что-либо, господин может поступить с ним по своей воле: либо, после того как закупа поймают, заплатит (потерпевшему) за коня ими иное (имущество), украденное закупом, и превращает его в своего холопа; либо если господин не захочет расплачиваться за закупа, то пусть продаст его, и отдав сначала потерпевшему за украденного коня или вола или за товар, остаток берет себе (ст. 54, 55). В любом случае закуп становился холопом, так же как при побеге от господина.

Кроме тех, кто становился холопами невольно, были и другие, которые попали в рабство по своей воле. Русская Правда объясняла, что они могли сделать это тремя способами: продав себя в холопство, женившись на холопке или приняв должность тиуна или ключника (ст. ПО). В двух последних случаях особым соглашением – «рядом» возможно было установить и иные отношения в отмену обычных правил. Для предотвращения злоупотреблений законом были установлены гарантии. Для человека, продавшегося в холопство, устанавливалась минимальная цена в полгривны, причем сделка должна была совершаться в присутствии свидетеля. Мужчина, собиравшийся жениться на холопке, мог сам избежать обращения в холопа, если господин его будущей жены давал на то согласие. И точно так же человек, ставший тиуном, мог избежать участи холопа, если его господин позволял ему сохранить свободу.

Холоп считался движимым имуществом своего хозяина и был совершенно бесправен. Пункт статьи Русской Правды об опеке предписывал опекуну несовершеннолетнего отчитываться за все имущество, находящееся на хранении, включая «потомство как холопов, так и скота». Статья 99 в Русской Правде гласит: «Если остаются в доме малолетние дети, которые не в состоянии заботиться о себе сами, а мать их пойдет замуж, то ближайший родственник берет их вместе с имением под опеку до совершеннолетия. А товар отдавать в присутствии посторонних людей, и что тем товаром наживет, продавая или отдавая в рост, то опекун берет себе, а самый товар полностью возвращает опекаемым; прибыль он потом берет себе, что кормил и заботился о них. Приплод от челяди и скота сдает весь в наличности детям, также в случае утраты чего-либо за все им платит». Процедура, установленная для возврата украденного раба, была такой же, как и для украденного имущества (ст. 38), хотя закон объясняет, что «холоп не скотина, про него нельзя сказать „не знаю, у кого купил“, но его указаниям должно идти до последнего ответчика – когда будет найден настоящий вор, краденого холопа возвратить его хозяину». Однако холоп уподоблялся скотине, поскольку находился во власти своего хозяина, который делал с ним все, что хотел, вплоть до убийства. За убийство холопа не налагалось штрафа, если только жертва не принадлежала другому хозяину. Это считалось преступлением против собственности, и злоумышленник должен был возместить ущерб. «За холопа нет виры; но кто убил его безвинно, должен платить господину за холопа или рабу урочную цену… а князю 12 гривен сверху» (ст. 89). Господин нес юридическую ответственность за все действия своего холопа. «Ежели воры будут холопы княжеские, боярские или монастырские, которых князь не карает продажей, потому что они не свободные люди, то за холопью кражу платить двойные урочные цены в вознаграждения за убытки» (ст. 46). Холопы могли покупать и продавать, брать взаймы и владеть имуществом, но всегда от имени своего хозяина. «Если кто дозволит своему холопу торговать и холоп тот одолжает, то господин обязан платить за него долги, но не властен от него отступиться» (ст. 116, 117).

Хотя в правовом отношении все холопы находились в одинаковом положении, на самом деле между ними существовали резкие различия. Холоп, распоряжавшийся господским имуществом, или тот, которому разрешалось заниматься торговлей и приобретать собственное имущество, или служивший в свите князя или боярина, безусловно, стоял намного выше смиренного домашнего или земледельческого холопа. Разница отражалась на штрафах, которые надлежало заплатить за убийство холопа, принадлежавшего князю. «За княжого приказчика или конюшего – 80 гривен; за убийство княжеского слуги, конюха или повара брать 40 гривен; за княжеского приказчика сельского или земледельческого – 12 гривен; за дядьку так, как и за кормилицу, – 12 гривен; за смерда и за холопа – 5 гривен, за рабу – 6 гривен» (ст. 12, 13, 16, 17).

Холоп мог купить свою свободу, если его хозяин на это соглашался, но этот путь к свободе, вероятно, был доступен лишь немногим. Чаще освобождение от холопства приобреталось по завещанию его владельца. Такая практика поощрялась церковью. В отличие от западной церкви, русская церковь мирилась с порабощением христиан. Но она изначально стремилась облегчить участь холопа, пыталась поднять моральный уровень отношений между господином и холопом и поощряла освобождение.

На основании разрозненных упоминаний в источниках подсчитано, что обычная цена раба в X–XII вв. составляла около 5 гривен. Другие источники той эпохи показывают, что овца или коза продавалась за 6 ногатов или дирхем (в 1 гривне было 20 ногатов), свинья – за 10 ногатов, а кобыла – за 60 ногатов. Во времена перенасыщения рынка цена на людской товар резко падала, и можно было заключать выгодные сделки. Так произошло, например, в 1169 г., когда Новгород выиграл крупную битву против войск суздальского князя. Победители захватили такое количество пленных, что рынок рабов был наводнен и им пришлось продавать пленных всего за 2 ногата, или одну пятую обычной цены.

Закупы составляли еще одну большую группу несвободных людей в Древней Руси. Закупами становились разорившиеся общинники, получавшие от землевладельца участок земли и сельскохозяйственный инвентарь – «купу». Закупы находились в принудительном рабстве, пока они не возвращали долг господину. Фактически работа, которую они выполняли для своего кредитора, оплачивала только проценты по их займам, так что вернуть им свободу собственными усилиями представлялось почти невозможным. По-видимому, таких закупов было немало, поскольку они частично ответственны за восстание 1113 г. в Киеве. В законодательстве, изданном после этого восстания, а затем включенном в Пространную редакцию Русской Правды, им уделялось значительное внимание.

Не все закупы были обязательно земледельческими работниками; купцы и ремесленники, которые не могли выполнить свои обязательства, могли быть отданы в залог своим кредиторам. Однако из содержания соответствующих статей Русской Правды явно следует, что многие, а может быть, и большинство из них были крестьянами.

Условия залогового договора были настолько суровыми, что только люди в крайней нужде могли согласиться брать ссуды на таких условиях. Должник вынужден был выполнять любую работу, которую ему приказал кредитор. Если он пытался уклониться от своих обязательств бегством, то становился постоянным холопом своего господина, если был пойман (ст. 46). Если он украл, его господин должен был возместить ущерб пострадавшей стороне, но после этого крестьянин становился его холопом, или, если господин хотел, он мог продать его в рабство, используя вырученные средства, чтобы возместить жертве ущерб, а остаток забрать себе (ст. 64). Закуп не мог быть свидетелем в судебном процессе, кроме мелких споров, да и то в случаях крайней необходимости его показаний (ст. 66). «На свидетельство холопа ссылаться нельзя; но если не случится свободного человека, то по нужде можно сослаться на боярского тиуна, но ни на кого более. А в малом иске и по нужде можно сослаться на закупа». С другой стороны, закон давал ему определенную степень защиты от господского произвола. Закуп мог обратиться к княжескому суду, чтобы пожаловаться на несправедливость, причиненную ему его господином, и суду поручалось оказать ему помощь (ст. 56). Господин подвергался штрафу, если он хотел продать своего закупа в рабство или бил его беспричинно. «Если же он совсем продаст его, как своего полного холопа, то наймит свободен от всех долгов, а господин платит за обиду 12 гривен продажи» (ст. 61). «Если господин бьет закупа за дело, он за то не отвечает; если же он бьет его пьяный, сам не зная за что, без вины, то должен платить за обиду закупа, как платят за оскорбление свободного» (ст. 62). Господин также подвергался штрафу, «если он отдаст своего наймита в заработок другому хозяину за взятую у последнего вперед плату, эту плату он также должен отдать назад, а за обиду заплатить 3 гривны продажи» (ст. 60), или же «если господин обидит закупа, отнимет у него данную ему ссуду или его собственное имущество, то по суду все это он обязан возвратить закупу, а за обиду заплатить 50 кун» (ст. 59).

Помимо закупов, в Русской Правде упоминается еще две категории работников, которые также были обязаны выполнять повинности у господ. Одна такая социальная группа людей, которых можно назвать полусвободными, называлась вдачи. В тяжелые для себя времена они получали ссуду хлебом или деньгами (дачу) от богатого землевладельца с условием отработки долга в течение определенного срока и попадали в кабальную зависимость к ссудодателю. Долг, взятый хлебом или деньгами, не превращал их в холопов, и, как только долг выплачивался, человек снова становился свободным. Другая группа, близкая к закупам, называлась рядовичи и служила землевладельцу по договору (ряду). Как правило, рядовичи попадали в зависимость от господина на период отработки займа, взятого деньгами, зерном или орудиями труда. Вероятнее всего, рядовичи использовались на обычных земледельческих работах, так как по Русской Правде за убийство рядовича назначалась такая же вира, как и за убийство смерда или простого холопа, – 5 гривен.

Кроме этих людей, добровольно обязавшихся работать на господина, существовала еще одна группа свободных людей, попавших в зависимое положение. Они были известны как изгои – изгнанные или ушедшие из своей среды в силу каких-то обстоятельств. Церковный устав XII в. перечисляет среди людей, находившихся под покровительством церкви, следующие категории изгоев: «Три изгоя: попов сын, не знающий грамоты; холоп, из холопства выкупившийся; одолжавший купец; к этому добавим четвертое изгойство: если князь осиротеет». Это была странная смесь, от скромного вольноотпущенника до представителя княжеской фамилии. Но у каждой из них имелась одна общая черта – всем им грозила опасность потери своей социальной функции. Духовенство, малочисленное в первые годы христианства на Руси, являлось наследственной кастой (восточная церковь разрешала своим священникам жениться). Сыновей, по-видимому, обучали следовать по стопам отцов на духовном поприще; юноша, не обучившийся грамоте, не мог следовать своему предназначению и стать служителем церкви. Так же как и освобожденный холоп, у которого не имелось средств и который продавал себя обратно в холопство или находил кого-то, кто был готов дать ему взаймы, он не мог найти себе места в обществе. Или как обанкротившийся купец, которому посчастливилось избежать продажи в рабство ради возмещения долга своим кредиторам и который не имел капитала, необходимого для продолжения своей торговли. Князем-изгоем именовался «осиротевший», лишенный удела князь, которому отец или старшие родственники не успели (из-за преждевременной смерти) передать удел. В сложной и до сих пор неясной системе престолонаследия, сложившейся после смерти Ярослава в 1054 г., киевский князь, видимо, наследовал отцовское положение по отношению к своим братьям, занимавшим престолы в меньших городах. Когда князь умирал, его старший брат наследовал киевский престол, а все остальные князья поднимались на одну ступень выше (лествичное право). Если один из братьев киевского князя умирал раньше его, то сын умершего уже не числился в линии престолонаследия при условии, что у киевского князя или его оставшихся в живых братьев имелись сыновья. Воспитанные быть правителями и теперь лишенные возможности ими стать, они не имели социальной функции и попадали в ранг изгоев. Часто князья-изгои, используя помощь кочевников, воевали с правящими князьями за тот или иной удел.

Часть вторая

Монгольский период

Глава 4

Монгольское иго: период упадка

В XII в. оживленная экономическая эпоха начала давать сбои. Основной причиной тому, по-видимому, являлась неспособность Русского государства из долины Днепра защитить себя от степных кочевников. В истории Киева их нашествия практически не прекращались. Вплоть до второй четверти XII в. киевлянам удавалось сдерживать последовательные волны набегов пацинаков (печенегов), турок и куманов, накатывавших на их земли. Затем разразившаяся в 1125 г. после смерти Владимира Святого разрушительная междоусобная война, повлекшая за собой внутренние беспорядки и анархию, практически не оставила им возможности эффективно обороняться от захватчиков, и опустошительные набеги стали происходить с небывалой частотой. Постоянная угроза и реальность вторжений в сочетании с внутренними раздорами внесли новую и пугающую нестабильность в жизнь и торговлю Днепровской долины. Все больше и больше людей бежало на северо-восток в надежде обрести безопасность в лесистой местности между Окой и Волгой. К концу XII в. значение Киева настолько уменьшилось, что теперь самым могущественным правителем на Руси признавался главный князь северо-восточных земель.

Иностранная торговля, столь важная для киевской экономической жизни, также пострадала от завоеваний кочевников. Они установили свой контроль над территорией между Доном и Дунаем и все сильнее затрудняли русским купцам торговлю с Византией и Востоком. Но окончательный крах этой ветви киевской торговли повлекли за собой успехи первых крестовых походов. Рост прямой торговли между Западной Европой и Востоком, последовавший за победами крестоносцев, отменил необходимость пользоваться окольным путем Киев— Новгород. Тем не менее эти препятствия вполне могли быть преодолены, и экономическая жизнь Киевской Руси могла, по крайней мере, сохраниться. Некоторые потери в торговле с Востоком компенсировались увеличением балтийской торговли Новгорода и Пскова, а также усилиями смоленских купцов, стремившихся развить сухопутные торговые связи с Центральной Европой. Б.А. Рыбаков в своем труде по истории древнерусского ремесленного производства установил, что в XII и начале XIII в. в Киеве и других местах действительно шло развитие важных экономических отраслей.

Однако в XIII в. Русь получила сильнейший из серии ударов, от которых ей не суждено было оправиться более 200 лет. Этим потрясением стало татаро-монгольское нашествие. Приближение опасности, предвещаемое набегами их всадников, уже давно бросало зловещую тень на Русскую землю. Наконец, в конце 1237 г. под предводительством Батыя, внука великого Чингисхана, монголы ворвались на Русь. Пройдя через Око-Волжский регион, они остановились у Новгорода и повернули на юг, в Польшу и Центральную Европу. Оставляя за собой повсюду следы смерти и разорения, они стремились сжечь дотла каждый захваченный ими город и поработить как можно больше покоренных жителей, а остальных предать мечу. «Не было тут ни стонущего, ни плачущего – ни отца и матери о чадах, ни чад об отце и матери, ни брата о брате, ни сродников о сродниках, но все вместе лежали мертвые» – так древнерусский летописец рисует трагическую картину разорения Рязани, которая первой подверглась уничтожению. Спустя шесть лет после взятия Киева Плано Карпини, папский посланник к монголам, проезжая через киевскую территорию, видел «бесчисленные черепа и кости мертвецов, валявшиеся на земле», и обнаружил, что в самом Киеве осталось едва ли две сотни домов. Город за городом встретили подобную участь. Только за февраль 1238 г. захватчики разрушили 14 городов, в том числе и несколько самых важных городов государства.

Нет никаких данных, свидетельствующих о размере общих потерь русских людей и имущества от этого первого монгольского вторжения, но они должны были быть чудовищными. Помимо многих тысяч убитых людей и уничтоженного имущества, монголы, согласно Плано Карпини, забирали с собой не менее десяти процентов всего населения и все оставшееся имущество. Однако даже после того, как монголы ускакали на запад из Руси, потери русских не закончились. Вскоре они повернули назад и расселились по евразийской степи, где возникло монгольское государство под названием Золотая Орда. Отсюда на протяжении двух с половиной веков они сохраняли свое господство над русскими землями. То была эпоха монгольского ига.

Киевская федерация, уже сильно ослабленная предшествовавшим набегами кочевников, внутренними междоусобицами князей, сокращением торговли и неуклонным падением престижа самого Киева, не смогла пережить этого последнего и величайшего из бедствий. Многие люди, которые все еще жили в некогда многолюдных днепровских княжествах, бежали на запад, в Галицию. Другие мигрировали на северо-запад, в княжества, лежавшие между Окой и верхней Волгой. Этому региону суждено было стать центром нового Русского государства. Бассейн Днепра, центр эпохи Киевской Руси, в конечном итоге оказался поглощенным правителями Литвы, а затем стал частью Польши. Так возникло тройственное деление русского народа на великороссов, живших на северо-востоке, чья история теперь стала историей России; белорусов, обосновавшихся по верховьям Днепра; и малороссов, или украинцев, чья земля находилась в средней долине Днепра.

Монголы, управлявшие русскими княжествами из своей ставки в степи, собирали ежегодную и обильную дань. Но хуже всего было то, что они совершили еще множество набегов на северо-восточные районы, в которых часто повторялись ужасы их первого нашествия. За время монгольского господства было 45 войн, не считая бесчисленных набегов. Монголы не являлись единственными иноземными врагами, против которых русским приходилось сражаться в эти столетия. Они были вынуждены вести не менее чем 41 войну с литовцами, 30 – с немецкими орденами крестоносцев и еще 44 – со шведами, булгарами и прочими врагами.

Вторжение стало лишь одной из бед, которые навалились на русские княжества. Пандемии не были неким новым явлением, как и в остальной Европе. Первая зарегистрированная вспышка чумы произошла в XI в. За время эпидемии в Смоленске в 1230 г. умерло 32 000 человек, а в Киеве за две недели в 1290 г. – 7000 человек. Но эпидемия чумы в середине XIV в. в России, как и в остальной Европе, была самой смертоносной из всех предыдущих. Черная смерть свирепствовала в деревне и городе – говорят, что в двух городах от нее умерли все жители, – и возвращалась опять и опять. В летописях за 1348–1448 гг. сообщается о двадцати вспышках чумы, из которых по крайней мере пять охватили всю или большую часть страны. После одной из таких эпидемий в Смоленске в 1387 г. в живых осталось всего пять человек, если верить летописцу, а иноземный автор утверждал, что в 1390 г. в Новгороде от чумы умерло 80 000 человек.

Еще одним бедствием на Руси в этот период времени стала практически непрекращающаяся борьба между княжествами, на которые делилось государство. Девяносто из этих междоусобных войн произошло между 1228 г. и восшествием Ивана III на московский престол в 1462 г. Неизбежно, они вызвали множество смертей и ужасных разрушений. И наконец, нередко наступали голодные годы, вызываемые непогодой, тучами саранчи, лесными пожарами, охватившими распаханные поля, а также разрушительными войнами и нашествиями. Чаще всего неурожай был локальным явлением, но иногда он охватывал целые регионы, а бывало, и всю Русь.

Последствия всех этих бедствий неминуемо подтолкнули Россию к длительному периоду экономического и политического упадка. Из-за скудости данных можно проследить лишь контуры спада экономической жизни. Но имеющиеся свидетельства, как прямые, так и косвенные, ясно указывают на то, что депрессия была продолжительной и глубокой и что она повлекла за собой значительное сокращение населения и множество пустующих крестьянских хозяйств. Примечательно, что как процветание Киева имело свою европейскую параллель, так и эта эпоха упадка с XII по XV в. Спад в России начался на столетие раньше, чем в остальной Европе, которая избежала нашествия монголов, если не считать их краткого похода в Центральную Европу. Но как только началось длительное ухудшение экономического положения в других странах, оно отметилось такими же чертами, как сокращение населения и увеличение пустующих земель, что и на Руси.

В современных российских материалах находятся лишь единичные прямые высказывания об этих событиях. Наиболее обильные свидетельства дают частые упоминания в источниках о пустошах, под которыми подразумевались заброшенные земли. В документах XIV и XV вв. многие земли и многие деревни неоднократно описываются как пустоши. Не менее существенным, хотя и косвенным, свидетельством малочисленности населения служат многочисленные грамоты, издаваемые князьями, которые предоставляли землевладельцам право предлагать крестьянам свободу от различных государственных повинностей, с тем чтобы они могли привлечь их к поселению на своих землях. Князья заботились о том, чтобы новые поселенцы не происходили из великокняжеских владений или других поместий в их владениях, а были привезены из других княжеств; арендодатели с готовностью выдавали ссуды и дотации потенциальным арендаторам; они прилагали большие усилия для ограничения свободы перехода крестьян. Малочисленность поселений произвела большое впечатление на венецианца Хосафа Барбато, одного из очень немногих европейцев, посетивших Россию в монгольскую эпоху. Описывая путешествие из Москвы в Польшу примерно в середине XV в., он писал, что «путешествовал по лесам и небольшим холмам, которые, по сути, представляли собой пустыню. Путешествуя с места на место, там, где раньше останавливались люди, вы обнаружите места, где разводили огонь… а иногда немного в стороне вы найдете несколько небольших деревень: но это редко», – писал он.

Депопуляция не ограничивалась сельской местностью. Города, занимавшие центральное место в экономической жизни Киевской Руси, лишь за немногими исключениями, потеряли свое значение. Их число сократилось почти вдвое по сравнению с тем, что было до прихода монголов. Появилось лишь несколько новых городских поселений, которые не имели большого значения. Перечень упоминаний о городах в современных документах показывает, что всего в источниках XIV в. упоминается 79 городов, из них только четыре новых, а в XV в. – 78, в том числе девять новых.

За немногими исключениями, города монгольской эпохи представляли собой не более чем административные и военные центры. Их экономические функции не выходили далеко за рамки удовлетворения некоторых потребностей князей и их дворов, а также княжеских административных лиц. Поскольку эти люди получали большую часть того, что они потребляли, из продукции своих собственных земель или, в случае должностных лиц, в виде платежей натурой от управляемых ими крестьян, рынок, который они обеспечивали, должен был быть очень ограниченным.

Новгород (который никогда не подвергался набегу татар), а также Москва были двумя выдающимися исключениями из этой картины общего упадка городов. Во многом благодаря расположенной в нем фактории Ганзейского союза Новгород стал одним из главных торговых центров Восточной Балтики. В период своего расцвета, в XIII–XV вв., его население насчитывало от пятидесяти до ста тысяч человек. Москва, в начале монгольского владычества ничем не примечательное место, неуклонно росла. В 1337 г. пожар сровнял город с землей – как и другие русские города, он был построен почти целиком из дерева, и, если верить летописи, пожаром было уничтожено 18 церквей. В 1343 г. случился очередной великий пожар – четвертый за 15 лет, и на этот раз летописи сообщают о сожжении 28 церквей. Существует предположение, что в 1382 г., когда монголы под предводительством Тохтамыша разграбили город, не менее 35 000 москвичей были убиты и еще 25 000 угнаны в плен. Но город был уже настолько велик, что смог быстро оправиться от огромной потери. Немногим более десяти лет спустя Москва занимала большую территорию, чем до прихода Тохтамыша. В 1446 г. монголы потребовали от москвичей 2000 рублей дани, из расчета 2 рубля на 100 жителей, что указывает на то, что они оценивали население города в 100 000 человек.

Если эти оценки верны, Москва и Новгород были одними из величайших городов всей Европы. В позднем Средневековье очень немногие городские центры где-либо еще насчитывали более 20 000 жителей. Единственными, кто соперничал с русскими митрополиями по размеру, были Милан и Венеция, в каждом из которых проживало более 100 000 человек (середина XIV в.), Париж с населением в 80 000 человек (1378 г.), а также Флоренция и Гент с примерно 55 000-ным населением каждый (середина XIV в.).

Помимо физических разрушений от рук монголов, города не смогли восстановить свое былое значение в экономике, ибо монголы лишили их ремесленных мастеров. Этих работников забирали на ханскую службу и увозили жить в монгольский мир. Захватчики следовали этой практике не только потому, что они нуждались в товарах, которые умели изготовлять эти ремесленники. Они также преследовали и военную цель. Они рассчитывали, что, лишив русских их мастеров, умевших изготавливать оружие и доспехи и строить крепости, они ослабят военный потенциал России. Результатом такой политики стало почти полное исчезновение городского ремесленного производства в первом веке монгольского владычества. Это отняло у города большую часть его экономических функций. Теперь, не имея возможности приобретать городские товары, крестьяне вынуждены были полагаться на собственные навыки и деревенское ремесленное производство, а землевладельцы набирали и обучали штат ремесленников для работы в барских мастерских для удовлетворения своих потребностей. Некоторые из этих мастеровых в княжеских и монастырских владениях были бывшими городскими ремесленниками, которым удалось бежать от своих похитителей или которые были выкуплены у них их нанимателями.

Другой важной причиной ухудшения городской жизни в течение этих столетий явилось снижение значения торговли. Большая степень самообеспечения, развившаяся в сельском хозяйстве, свидетельствует о низком уровне торговли. Внутренняя торговля почти полностью носила местный характер. Транспортировка товаров, всегда трудная и часто опасная до появления современного транспорта, теперь стала еще более опасной из-за татарских и русских разбойников, которые охотились на странствующих купцов. Однако существовал некоторый региональный обмен, и договоры между князьями, а также между Новгородской республикой и различными княжествами начиная с XIV в. содержали некоторые коммерческие оговорки в виде тарифных уступок и обещаний неограниченных торговых прав купцам друг другу. Новгород играл особо важную роль в межрегиональной торговле не только из-за своего превосходства в качестве торгового центра, но и потому, что город зависел от хлеба в Окско-Волжском районе.

Монголы были заинтересованы и активно принимали участие во внешней торговле, и купцы, будь то монголы или иностранцы, пользовались среди них особым уважением и высоким статусом. Но они предпочитали монополизировать торговлю, когда могли, так что прямой обмен между Русью и Востоком практически исчез в первом веке после монгольского завоевания. Со временем русские купцы стали проникать на монгольскую территорию, но иноземные купцы, кроме монголов, редко заходили в Окское Поволжье. Единственным местом, где торговля с Западной Европой сохраняла свое значение, оставался Новгород. Основными статьями экспорта этого города служили меха, шкуры, кожа, воск, пенька, лен и рыбий жир. Некоторые из этих изделий производились в княжествах Окско-Волжского региона, но большинство из них поступало из великой новгородской колониальной империи, которая простиралась по всей России от Балтики до Урала. В обмен на это сырье и полуфабрикаты ганзейские немцы, доминировавшие во внешней торговле Новгорода, привозили промышленные товары, в первую очередь ткани.

Русь по-прежнему продолжала оставаться источником рабов для иностранных государств. На самом деле количество русских рабов, перевозимых итальянскими купцами по Черному морю в Западное Средиземноморье, неуклонно возрастало с XIII в. до середины XV в. (когда падение Константинополя оборвало итальянскую торговлю на Черном море). Вероятно, это были люди, захваченные монгольскими налетчиками и проданные итальянцам, хотя, возможно, некоторые из них могли быть вывезены из России местными купцами. Всеобщее понижение роли профессиональной торговли отражалось в неспособности купеческого сословия развиваться во внутренних городах. Даже в таком большом центре торговли, как Новгород, русские, наиболее активно торговавшие и занимавшие высшие посты в городском управлении, были по большей части землевладельцами, а не купцами. Данные о владениях около 60 из этих олигархов в 1478 г., когда Новгород был аннексирован великим князем Московским Иваном III, показывают, что они или члены их семей владели крупными участками земли в новгородской глубинке. Большинство из них владели более чем одним участком, многие более чем десятью, а двое из них, будучи городскими старейшинами, владели 25 участками. Предположительно большая часть доходов поступала от продажи товаров, произведенных на их собственных землях, особенно таких продуктов, как меха, рыба, соль, железо и деготь, а не от их деятельности в качестве торговых посредников.

Сокращение внешней торговли также послужило важным фактором изоляции России от остальной Европы. Широкие торговые связи Киевского государства сделали Русь хорошо известной на Западе. Теперь единственный прямой контакт с этими землями осуществлялся через Новгород. Страх, наполнявший христианские сердца перед мыслью о монголах, удерживал их от проникновения вглубь страны, не считая горстки смельчаков. Россия стала таинственной страной для остальной Европы.

Несмотря на такие резкие различия, а также другие, обсуждаемые на последующих страницах, между обстоятельствами, преобладавшими эти два периода, все еще шла непрерывная линия развития от киевских веков до эпохи татаро-монгольского ига. Многие правовые и социальные институты и большая часть культуры, которые развились в долине Днепра, сохранились и на северо-востоке. Переселенцы, обосновавшиеся в треугольнике Ока – Волга, принесли с собой даже старые топонимы, как и первопроходцы, колонизировавшие Америку, так что часто можно проследить происхождение групп колонизаторов по названиям, которые они дали поселениям и рекам в своем новом доме.

Одним из самых прискорбных наследий Киева была непрекращающаяся междоусобица между князьями. Обычай разделения княжеств для выделения владений сыновьям каждого поколения правящих домов был еще одним печальным наследием. Судьба Великого княжества Владимирского иллюстрирует влияние этого обычая. Через два поколения после смерти князя Всеволода Большое Гнездо в 1212 г. это княжество было разделено по наследству на двенадцать частей, каждая со своим правителем. Процесс дробления продолжался, так что к XV в. то, что когда-то представляло собой единое княжество, оказалось поделенным на множество мелких княжеских престолов. Та же участь постигла и другие княжества, степень их раздробленности напрямую зависела от плодовитости каждого последующего поколения правящего дома.

Эти мелкие домены назывались уделами, поскольку они представляли собой аллодиальную долю владельца в его фамильной вотчине. В пределах своего удела удельные князья являлись полновластными государями, но они не могли вести самостоятельную внешнюю политику и обязаны были участвовать в походах, предпринимаемых великим князем. Люди в удельных владениях не составляли постоянного политического сообщества. Они считались подданными князя до тех пор, пока жили в его уделе, и, за исключением его рабов и закупов, вплоть до конца XV в. были вольны уйти когда угодно, и, по-видимому, их перемещения между уделами происходили довольно часто. В результате этих событий любая общность княжеских интересов, существовавшая в довольно свободной Киевской федерации, распалась в татаро-монгольскую эпоху.

Единственное повсеместное политическое превосходство принадлежало монголам. Но они не включили северо-восточную территорию в свою собственную политическую организацию, Золотую Орду. Управление северо-восточными землями позволялось оставить в руках местных князей. Ханы Золотой Орды выдавали ярлыки, верительные грамоты на великокняжеское правление князьям, которых они утверждали в качестве главных правителей своих княжеств; все остальные князья, владевшие уделами в этом княжестве, должны были им подчиняться. После распада Киевской федерации Владимирское княжество получило всеобщее признание как главное русское княжество, так что князь, имевший ханскую грамоту на признание его великим князем Владимирским, становился, по крайней мере номинально, главным среди всех русских князей Северо-Восточной Руси. Борьба за обладание этим титулом, которая велась между тверскими и московскими княжескими домами, в конце концов была выиграна московитами, которые тем самым выступили в качестве господствующих местных правителей в монгольскую эпоху и в конечном итоге стали объединителями и самодержцами всей Руси.

История возвышения московской династии от мелких князьков до верховных правителей государства началась в 1263 г., когда Даниил (родоначальник московской линии Рюриковичей: московских князей, великих князей и царей), младший сын Александра Невского, великого князя Владимирского, стал князем провинциального города Москвы, тем самым превратив его в столицу самостоятельного, пусть небольшого и не имевшего особого политического значения, княжества. Спустя два века, когда на престол взошел его прапраправнук Иван III, княжество, собранное им путем приобретений, завоеваний, наследования и дипломатических ходов, занимало около 600 000 кв. км.

Успех Московского княжества лучше всего объясняется сочетанием выгодного географического положения Москвы и крупного везения. Столица княжества находилась на пересечении важных сухопутных путей, а Москва-река, на берегах которой возвышался город, соединяла две главные речные системы европейской части Руси. Но основную роль в становлении Москвы сыграла удача. Первое и, возможно, самое важное везение заключалось в том, что практически все из двенадцати правителей рода Даниила, занимавших московский престол, обладали куда более неординарными врожденными способностями и хитростью, чем это обычно бывает среди князей. В целом они не отличались особыми военными талантами, но оказались дальновидными политиками в отношениях с собратьями-князьями и, главное, в своем умении пользоваться благосклонностью монгольских ханов до тех пор, пока это шло на пользу государству. Однако к людям они были безжалостны. Только последний из их династии, Федор Иоаннович (1584–1598), отличался болезненностью, слабостью и умственной неполноценностью, но ко времени его правления уже была проделана огромная работа.

Еще одной удачей можно считать то, что с момента основания династии до ее угасания 335 лет спустя каждый из князей, за исключением одного, правил достаточно продолжительное время. Семеро из них носили корону более четверти века, а пятеро из этих семи правили 36, 37, 42, 43 и 51 год соответственно. Такие длительные сроки означали, что внутренняя нестабильность и политические бедствия, которые так часто сопровождали смену правителей в других местах, в Москве случались значительно реже. И хотя московские князья следовали тогдашней традиции раздела своих владений между оставшимися в живых сыновьями, удача снова улыбнулась, ибо до конца XIV в. их потомство оставалось немногочисленным. К XV в. семья умножилась и возникла опасность сепаратистских тенденций, которые могли подорвать растущее могущество династии. Но начиная с наследников Дмитрия Донского (1350–1389) старший сын всегда наследовал наибольшую часть княжества и благодаря своему большему богатству и могуществу мог устанавливать контроль над другими членами семьи. Успеху Московского дома во многом способствовало и решение митрополита Русской церкви, принятое им в первой половине XIV в., сделать Москву своей официальной резиденцией, тем самым значительно повысить престиж этого города.

Избавление от монгольского владычества послужило существенным элементом возвышения Московской династии. Это освобождение на самом деле было связано скорее с внутренним крахом Золотой Орды, чем с военной доблестью русских. В течение XV в. Орда становилась все слабее, и ее контроль над северо-востоком постепенно сходил на нет. Иван III (1462–1505) совершил окончательный прорыв, отказавшись признать сюзеренитет хана, платить дань или совершить традиционный визит к монгольскому двору, дабы отдать ему дань уважения. Затем был убит последний хан Золотой Орды, его сыновья погибли в битвах с крымскими татарами, и Золотая Орда распалась. Ненавистное татаро-монгольское иго наконец ушло из Русской земли. Но монгольская угроза осталась, ибо вдоль русских границ бродили другие вражеские полчища. На всем протяжении XVI в. совершались крупные набеги татар, а сама Москва пала перед крымскими татарами в 1571 г. Спустя два года кочевники снова двинулись на Москву, но на этот раз они были остановлены, не дойдя до столицы. Это стало их последним массовым нашествием, но борьбе России с набегами татарских разбойников суждено было продолжаться следующие три столетия.

Из-за того что монголы за века своего господства не занимали лесистую равнину северо-востока и благодаря значительной автономии, которую они предоставили русским князьям, а также по той причине, что московские летописцы XV и XVI вв. постарались возвысить значение русских князей и, как предполагается, внесли изменения в письменные источники, чрезвычайно трудно установить, в какой степени русская жизнь и русские институты подверглись влиянию степных кочевников. Мнения ученых охватывают весь спектр, начиная с тех, кто утверждает, что последствия монгольского ига оказались незначительными, до мнения, что русские люди превратились практически в азиатов. Однако не приходится сомневаться, что влияние татар оказалась недостаточно сильным, чтобы нарушить преемственность в развитии аграрных институтов, о которых идет речь в этой книге. Однако не стоит отрицать, что монгольское иго вполне могло повлиять на определенные аспекты этой эволюции. Например, русские князья, возможно, решили, что будет легче собирать дань, требуемую от них татарами, если они ограничат свободу передвижения своих людей, живших в их владениях. Но как будет видно из последующих глав, другие мотивы, по-видимому, оказывали гораздо большее влияние на убеждение правителей в необходимости такого ограничения. Поборы татар если и имели влияние, то они носили вторичный и внешний характер.

Глава 5

Землевладельцы монгольского периода

Бояре Киевской Руси не были организованы в некий особый орден или привилегированную касту, а также не были наделены особыми индивидуальными или общими привилегиями. Перед законом у них имелось не больше прав, чем у любого другого свободного человека. И боярство не являлось закрытой группой. Представителем этой группы мог стать любой, отличившийся на княжеской или городской государевой службе или сколотивший большое состояние, независимо от своего социального происхождения, хотя сыну боярина, несомненно, легче было достичь боярского чина, чем выскочке-простолюдину. Тем не менее, несмотря на отсутствие каких-либо правовых положений, гарантирующих им более высокий статус, киевские бояре из-за своего политического, военного и экономического значения занимали высокое положение в общественном устройстве.

Социальное превосходство боярства сохранилось и после распада Киевской федерации и перемещения государства на северо-восток. Но характер княжеской дружины, в которой бояре служили в киевский период, претерпел серьезные изменения. Уже ко второй половине XII в. старшие бояре начинают выходить из княжеской дружины. Теперь ее ядро составляли младшие дружины, которые стали называться в совокупности княжеским двором. Со временем бояре и двор превратились в отдельные группы. Бояре продолжали служить князю в мирное и военное время, но опорой правителей теперь становятся их придворные, пользующиеся большим доверием князя. Они были двух типов: те, которые, как и бояре, могли покинуть двор по своему желанию и которые назывались «слугами вольными»; и те, которые звались «слуги под дворским» и были прикреплены к службе в течение определенного срока. Существовала также особая категория вольных слуг, известная как дети боярские – происходившие из обедневшей линии боярских фамилий. Среди «слуг под дворским» были как и свободные люди, так и холопы. Свободные люди при поступлении на дворовую службу могли указать срок, который они хотели отслужить, и не могли уйти до истечения этого срока. Слуги-холопы, разумеется, оставались при дворе до тех пор, пока их владелец, князь, считал это необходимым.

Именитые бояре продолжали иметь своих дружинников, а крупные церковные вельможи также содержали отряды служилых людей. Они использовали их в своих целях, но, когда князь требовал от них военной службы, они или их воеводы должны были повести своих сподвижников в бой на стороне князя. Великий князь Московский Василий I в договоре с митрополитом, заключенном около 1400 г., образно выразил этот долг, объявив: «А будет война, когда я, сам великий князь, сяду на своего коня со своею братию, то и бояр и челядь митрополичьи послать мне на помощь», поясняя, что им должно сражаться «под знаменем великого князя», но под «воеводою митрополичьи».

Тем временем в самом княжеском сословии происходила трансформация. Уже в XIII в. люди княжеской крови стали настолько многочисленны, что вотчины, а следовательно, общественная и экономическая их значимость, кроме немногих, сократились до пропорций, сравнявшихся с владениями знатных бояр. В XIV и XV вв. появились князья, владевшие только одной деревней, а были и такие, которые и вовсе не имели земли. Эти обедневшие княжеские родичи вместе с другими князьями, у которых еще имелась земля, но которые нуждались в пропитании, поступали по уговору на службу к более могущественным князьям, особенно к великим князьям Московским. В результате возник новый аристократический класс, известный как «князья служилые» или подручники. Князья иностранного происхождения также поступали на службу к московским правителям и становились членами этой группы. Благородная кровь не давала этим людям автоматически более высокого ранга на службе у князя, но обеспечивала социальное превосходство над слугами менее знатного происхождения.

Князья служилые продолжали получать землю от своих правителей, но в XIV и большей части XV в. главное вознаграждение они стали получать через назначение их наместниками или волостелями областей или городов. На назначенца возлагалось гражданское и судебное управление территорией, к которой он был приписан, а также ответственность за управление любым княжеским имуществом, оказавшимся в волости. Взамен он получал определенные денежные выплаты, такие как судебные издержки, а иногда ему предоставляли монополию на продажу спиртных напитков. Однако самым важным источником его дохода была продукция, которую платили подчиненные ему люди. Этот платеж должны были производить все в волости или городе, включая владельцев собственности из высшего сословия, хотя членам этой группы иногда предоставлялось право вместо исполнения обязательства заплатить деньгами, если они того пожелают. Продукция становилась собственностью служилого князя, который мог продать ее или использовать сам. Он также имел право заменить исполнение обязательства частично или полностью деньгами.

Такое назначение называлось «кормлением», а назначенец, занимавший эту должность, – «кормленщиком». Вряд ли это можно назвать новшеством, поскольку, если верить «Повести временных лет», Рюрик, полулегендарный прародитель Киевской династии, жаловал города в кормления своим сподвижникам. Однако в послекиевскую эпоху кормление стали назначать служилым людям, вне зависимости от того, были они княжеской крови или нет. Размер выделенного кормления зависел от степени важности служилого человека. Самые выдающиеся люди ставились во главе крупных центров или богатых волостей, в то время как меньшие люди назначались на места, где доходы были скромнее. Количество служилых людей, которым выделялось кормление, было увеличено за счет кормления, предоставляемого индивидууму только на короткий срок в несколько лет, за время которого он должен был создать себе запас на следующие несколько лет, когда он не находился на управленческом посту. Когда его сбережения заканчивались, ему давали очередное кормление.

Представляется весьма вероятным, что использование кормления в эпоху монгольского владычества во многом было связано с неблагоприятными экономическими условиями того периода. Доход от земли, по всей видимости, был низким из-за множества заброшенных поместий и сокращения рынков сбыта сельскохозяйственной продукции. Таким образом, пожалование земли не обеспечивало ее получателю достаточно средств для удовлетворения его потребностей. Также, по-видимому, князь не мог платить своим слугам деньгами. Спад экономической активности отмечался падением хождения денег и их количества, так что у князя не было монет для выплаты денежного жалованья. Таким образом, единственным способом, с помощью которого он мог увеличить доходы своих слуг, было организовать для них получение платы натурой от людей в волостях, которыми они управляли от его имени.

Однако собственность на землю, несмотря на низкую денежную прибыль, которую она, вероятно, приносила, приобретала все большее значение в социальной и экономической жизни именно из-за экономического регресса. Сокращение масштабов рыночного обмена вынуждало отдельного потребителя становиться все более самодостаточным. Он был вынужден заниматься первичным производством или зависеть от дохода с ренты в виде оплаты товарами, чтобы удовлетворить свои потребности.

В монгольскую эпоху и до XVI в. не существовало ограничений в праве собственности на землю. Представители любого класса в обществе владели недвижимостью в полном аллодиальном отношении. Крестьяне, ремесленники, священники и их потомки, купцы и даже холопы – все фигурируют в источниках как землевладельцы, наряду с крупными духовными и светскими боярами и помещиками. Холопы, которые владели землей, должны были получить разрешение своих хозяев, дабы стать собственниками, но, как только разрешение было получено, они могли покупать, продавать и обменивать недвижимость, как свободные люди, и даже дарить землю монастырям. Если их владелец давал им свободу, они сохраняли за собой землю, которую приобрели, будучи холопами. Другим холопам после освобождения хозяин иногда предоставлял полное право собственности на участок земли, дабы обеспечить их средствами к существованию.

Несмотря на преобладание частных землевладельцев, правитель каждого княжества считал всю землю в своем княжестве собственностью, поскольку она была частью его вотчины. Он рассматривал свое княжество как свою вотчину, наследие, которое он как государь получил от своих предков. Фискальный доход, который он извлекал из земли и людей своего княжества, назывался также его вотчиной, ибо и он считался частью его вотчины. Ему приходилось признать существование частной собственности в своем владении, ибо в эпоху татаро-монгольского ига ни один князь не был достаточно силен, чтобы осуществить свои притязания на верховное владение всей землей в княжестве. Однако он никогда не отказывался от этого притязания и в грамотах и договорах отражал эти частные владения как находящиеся «в моей вотчине». Когда, наконец, на Руси установилась сильная централизованная власть, это притязание должно было иметь важные последствия.

Кроме того, считая себя собственником всей земли в своем княжестве как суверен, князь как частное лицо был землевладельцем. Собственность, которой он владел лично, описывалась в летописях как его деревни, его хутора или его приобретения. Главные представители самых значимых правящих домов были крупнейшими частными землевладельцами своего времени. Очевидно, их фискальные доходы как суверенов были недостаточно велики, чтобы удовлетворить их потребности, поскольку они, по-видимому, сильно зависели от дохода со своих личных земельных владений. Они постоянно стремились увеличить свои владения за счет покупки, брака, завоевания, конфискации или колонизации. По мере того как росла власть княжеской династии, росло и личное владение ее членов. Великий князь Московский по прозвищу Иван Калита (Иван I) в завещании, сделанном в 1328 г. перед отъездом на поклон к хану, отдал распоряжение относительно 54 объектов недвижимости, которыми он владел. Спустя столетие его праправнук Василий II в своем завещании перечислил более 125 принадлежавших ему имений, и кроме них оставались еще другие, которых он не назвал. Владимир Андреевич, князь Серпуховский (1358–1410), внук Ивана Калиты, оставил после себя 38 отдельных владений; Юрий Васильевич, князь Дмитровский (1441–1473), сын Василия II, оставил 31; и князь Иван Борисович Волоцкий (1483–1504), и после внука Василия II осталось более 50.

Церковные учреждения, и особенно некоторые монастыри, также владели огромными комплексами. В Новгородской республике в конце XV в., например, почти 25 процентов земли принадлежало духовенству. Большая часть имущества монахов поступила в виде пожертвований от князей и бояр. Часто эти люди преподносили свои дарения в старости и даже на смертном одре, чтобы стяжать вечную память для души посредством молитвы благодарных монахов. Кроме того, церковнослужители покупали имущество, а иногда и приобретали его, обращая взыскание на ипотечные ссуды, которые они предоставили мирянам-собственникам. Попадая во владение религиозных учреждений, земля становилась неотчуждаемой, ибо церковное владение признавалось бессрочным. В результате наблюдался неуклонный рост общего размера и числа церковных владений.

Примечательно, что в немалой степени церковь обязана своим мирским успехом религиозной политике монголов. Одной из немногих положительных характеристик монголов можно назвать их религиозную терпимость. Фактически ханы предоставили русскому духовенству особый привилегированный статус, освободив его, его крестьян и всех нецерковных лиц, связанных с церковью, от всех повинностей и дани. Монгольским чиновникам было приказано держаться подальше от церковной земли, и они строго наказывались, если плохо обращались с церковными лицами, присваивали или портили церковное имущество. Такие привилегии давали церковным владыкам преимущество перед другими землевладельцами по части привлечения мужчин на службу и убеждении крестьян арендовать у них землю. Религиозные учреждения также были наиболее привилегированными получателями иммунных грамот, пожалованных им русскими князьями, поэтому они могли предложить дополнительное преимущество в виде освобождения от многих обязательств в отношении князя.

В киевскую эпоху большинство монастырей было основано в небольших городах или неподалеку от них. Эта практика продолжалась и в последующую эпоху, но в приграничных районах их создавалось гораздо больше. Одной из причин этого послужило то, что там было легче найти землю. Князья с радостью отдавали ее монахам, а если земля уже принадлежала кому-то, то владелец был готов продать ее по низкой цене. Вторым и, несомненно, более основным объяснением этого монашеского пионерства послужил всплеск религиозности, имевший место на Руси в XIV и XV вв. Плачевное состояние современного мира, казалось, заставило многих прийти к выводу о тщетности и бесполезности своего бытия, поэтому они отвернулись от мира и предпочитали проводить жизнь в труде и молитве в монастырях вдали от цивилизации. В то время существовали тесные связи между русским монашеством и монахами Святой Горы Афон, в Греции. Аскетизм и вероучение, проповедуемые Афоном, вызывали подражание со стороны русских.

Монахи с благочестием и трудолюбием, характерным для их призвания, брались возделывать большие участки земли. Однако их старания иногда оказывались чрезмерными, поскольку зачастую новые монастыри возникали в местах, уже заселенных, хотя и не слишком плотно, крестьянами-колонистами. Иногда монахи пытались захватить землю у этих поселенцев. Естественно, что крестьяне оказывали сопротивление, либо легально обращаясь за помощью к княжескому двору, либо путем насилия. Бывали случаи, когда поселенцы поджигали монастыри и забивали скот, а в некоторых местах им даже удавалось прогнать прочь монахов. Жизнеописания святых Русской церкви, основавших важнейшие монастыри, свидетельствуют о «преследовании» этих благочестивых мужей взбунтовавшимися крестьянами. Вскоре некоторые церковные общины забыли о своей первоначальной затворнической цели, накопили большое богатство и зажили в большом комфорте и даже в роскоши.

Среди мирских магнатов также имелись крупные землевладельцы. Неполный перечень имущества, конфискованного у Федора Андреевича Свибло, некогда бывшего одним из главных бояр Дмитрия Донского (1359–1389), выявил, что ему принадлежало не менее пятнадцати владений, разбросанных по обширной территории. В своем завещании, составленном в 1499 г., Иван Юрьевич Патрикеев, сын бывшего великого князя Литовского, правнук князя Московского Василия Дмитриевича (Василия I) и один из самых именитых сподвижников Василия III, всего перечислил пятнадцать владений в четырнадцати областях, размером от небольших до крупных объектов недвижимости. Ранее упоминались обширные владения олигархов Новгородской республики на момент ее присоединения Иваном III. Сохранившиеся новгородские писцовые книги XVI в. показывают, что до конфискации Иваном III всего 27 человек владели более чем одной третью всей земли, принадлежавшей 1632 упомянутым мирянам-собственникам.

Однако значительная часть личных владений принадлежала мелким землевладельцам. Так, две трети из 1063 Новгородских землевладельцев-мирян из 1632 перечисленных владели вместе всего лишь около 10 процентами всей земли, принадлежавшей собственникам-мирянам. Эти мелкие земельные собственники были известны в Новгороде как земцы или своеземцы. Некоторые из них владели не более чем 100 десятинами (270 акрами) земли, но у большинства насчитывалось и того меньше. В княжествах самые мелкие собственники не отмечались особыми названиями. Они были настолько незначительны, что им не предоставляли привилегий, которыми обычно пользовались частные землевладельцы. Их поместья зачастую были не больше крестьянских, и их отличие от крестьян состояло лишь в том, что они были собственниками земли, а не ее арендаторами.

Отношение крупных землевладельцев к своим владениям резко отличалось от того, что было в киевскую эпоху. Как мы могли видеть, магнаты того периода организовали свои владения в латифундии, и рыночное производство, по-видимому, составляло важную часть их экономической деятельности. Теперь же большинство крупных землевладельцев, не считая новгородских, практически не было заинтересовано в производстве продукции на продажу. Вместо этого они, как правило, были оторваны от рынка и стремились к как можно большей самообеспеченности. Скудный объем торговли, в которой они принимали участие, заключался в первую очередь в приобретении товаров, не имевшихся на их земле, таких как соль или изделия из металла. Они покупали эти товары на доходы, полученные от продажи воска, меха, меда и других продуктов леса или путем прямого обмена. Все другая продукция, которая потреблялась в крестьянской избе, во дворах магнатов, монастырей или княжеских дворах, выращивались или изготавливались там же. Более того, лишь небольшая часть товаров, потребляемых землевладельцами, производилась путем их собственной земледельческой деятельности. В большинстве поместий имелись лишь небольшие барские запашки, а во многих их не было вовсе. Собственники отдавали свою землю крестьянам или холопам в обмен на рентную плату, преимущественно натурой, которую они использовали для удовлетворения потребностей своего хозяйства.

Отсутствие интереса со стороны собственников к непосредственному производству и их предпочтение роли рантье вполне объяснимо ввиду упадка рынков и сокращения населения. Даже если землевладелец хотел производить продукцию в больших количествах в своем хозяйстве, ему было очень трудно найти необходимую рабочую силу, если только ему не посчастливилось иметь большое количество холопов. Ибо, если ему удавалось привлечь крестьян на свою землю, они предпочитали статус арендаторов-крестьян статусу наемного работника, а также ренту натурой отработочной ренте. Поскольку крестьяне-арендаторы пользовались большим спросом, землевладельцы вынуждены были предоставлять им все, что они хотели. Нередко владения крупных землевладельцев были разбиты на относительно небольшие участки из-за лесов и болот. Такие земли было проще сдавать в аренду, чем пытаться управлять ими как единым целым.

Как и следовало ожидать, из этой общей картины имелись и исключения. Одним из таких исключений можно считать Медно, поместье среднего размера в 435 десятин. Оно находилось на главном пути из Новгорода в Тверь, на берегу реки Тверцы, притоке Волги, главного водного пути того времени. Такое выгодное расположение делало рынки легкодоступными, предоставляя владельцу Медно возможность выращивать сельскохозяйственную продукцию для продажи. Боярин Михаил Фоминский приобрел это имение около 1400 г. у новгородца. Спустя 35 лет его сын пожаловал имение Троице-Сергиевой лавре. В акте дарения указывается 42 лошади, 65 голов рогатого скота, 130 овец и коз и почти 2900 коробей (34 800 бушелей) зерна в амбарах, кроме того, что осталось на полях. Очевидно, что в Медно велось интенсивное сеньоральное производство. Большая часть необходимой рабочей силы обеспечивалась за счет полевых холопов (страдников), поскольку было установлено, что ими использовалось 25 лошадей Фоминского. В акте также записано, что крестьяне остались должны хозяину 54 рубля, так что вполне вероятно, что эти должники были дополнительными работниками, отрабатывавшими свои ссуды. Вполне возможно, что использовались также наемные работники, набранные из семей крестьян-арендаторов.

Однако обыкновенный собственник, если он вообще был заинтересован в прямом производстве, сосредотачивался на эксплуатации природных ресурсов своего владения, таких как соль, меха, воск и рыба. Такая продукция считалась не только полезной, но и пользовалась спросом, была достаточно дорогой по сравнению с ее объемом и могла быть доставлена на большие расстояния по существующим тогда плохим коммуникациям без потерь своей стоимости. Землевладельцы старались найти места, где эти ресурсы еще не использовались или находились в изобилии. Особенно высоко ценились соляные пласты. В Новгородской земле имелись богатые соляные залежи, но в княжеской Руси они были малочисленны и малопродуктивны. Таким образом, соль считалась одним из самых востребованных товаров того периода. Меха, особенно бобровые, также ценились очень высоко.

В договорах купли-продажи, дарения или обмена земли иногда использовались обычные средства определения границ владения путем ссылки на топографические характеристики. Но из-за того, что земли было в избытке, а население было крайне малочисленно, не было ничего необычного в том, что в документах указывалось, что границы должны проходить «дотуда, куда дошел топор, плуг или коса». Начиная примерно с XV в. это неопределенное указание стало употребляться значительно реже – видимо, из-за растущего спроса на землю и увеличения населения.

Организация землевладельческого хозяйства различалась по сложности в зависимости от количества земельной собственности, которой владел собственник. Самые мелкие собственники сами управляли своими владениями. Средние поручали общий надзор над своей землей управляющим (тиунам), которые часто были холопами. Магнаты нуждались в особой помощи для управления отдельными поместьями, которыми они владели, и поэтому они предоставляли своим помощникам большое количество и разнообразие товаров и услуг, необходимых для поддержания их домашних хозяйств.

Слуги магната, свободные и несвободные, каждый со штатом подчиненных, ведали разными отраслями хозяйства, и им часто предоставлялась широкая автономия. В качестве рабочей силы в основном использовались холопы, которые пополнялись крестьянами-должниками, отрабатывающими свои займы, и наемными рабочими. Приблизительное понятие о маноральном устройстве крупного землевладельческого хозяйства в конце XV в. дает нам завещание Ивана Юрьевича Патрикеева. Он упоминает в нем более 100 своих холопов по именам, а для некоторых из них указывает род их занятий. Среди тех, кого он перечислил, имелось 7 управляющих отдельными деревнями и прилегающими к ним землями, 2 оружейника, 3 портных, 2 плотника, 2 лучника, 1 писарь, 6 садовников, 2 егеря, 4 повара, 2 пекаря, 3 кочегара, 2 лучника, 1 рыбак, 4 мельника, 3 сокольника, 1 птицевод, 1 огородник и 1 мастер-серебряник. Широкий спектр занятий, охватываемый этим неполным списком, дает представление о масштабах деятельности Патрикеева и степени самообеспеченности, которой он пытался достичь.

Хотя князь претендовал на владение всей землей в своем княжестве, это мало что значило, если речь шла о правах собственности частного землевладельца. Он не был обязан ни нести службу, ни сохранять преданность князю, в чьем государстве находилась его собственность. Как и в киевскую эпоху, человек, состоявший на службе у князя, мог уйти, когда хотел, и, даже поступив на службу к другому князю, сохранял за собой землю, подаренную ему бывшим князем. Такая примечательная независимость продолжалась почти до конца XVI в., когда московские правители установили свою власть над Русской землей и остался только один князь, которому можно было служить. Однако уже во второй половине XIV в. великий князь Московский посягнул на право свободного выхода бояр и служилых князей. В царствование Василия I (1389–1425) был установлен принцип, согласно которому государь мог конфисковать имущество покинувшего его боярина, если он решал, что тот совершил измену. Во время междоусобной войны в Московской Руси (1425–1453) Василий II (Василий Темный) предъявил такие обвинения боярам, перешедшим со службы ему к неприятелю. Он конфисковал землю у некоторых из них, а некоторым оставил их имущество при условии, что они откажутся от своего права добровольно покинуть службу.

Собственник мог распоряжаться по своему усмотрению землей, которую он приобрел путем покупки, обмена или дарения. Но прежде, чем он мог передать право собственности на наследованное имущество чужому человеку, он должен был получить согласие всех членов своего рода. Такое имущество считалось частью родовой вотчины и не принадлежало исключительно унаследовавшему его лицу. Род представлял собой относительно небольшую группу людей, заявлявших о своем происхождении от общего предка, хотя в нее также входили и те, кто был связан с родом браком, а не кровью. Если тот, кто намеревался продать унаследованную землю, не получал согласия кого-либо из своих родственников, этот человек, каким бы дальним родственником он ни был, имел теоретическое право выкупить собственность по продажной цене. На практике этим правом пользовались только близкие боковые родственники – братья, дядья и племянники. Прямые потомки продавца не имели такой привилегии на том основании, что, будучи его детьми, они находились под его властью и поэтому придерживались такого же мнения, что и родитель. Поначалу право родственников на выкуп не ограничивалось сроком, но к XV в. выкуп надлежало совершить в течение 40 лет после отчуждения. (Срок на право родового выкупа сохранялся до 1830-х гг., когда был сокращен до 3 лет; таким образом, измененное право выкупа действовало до 1917 г.) Если имущество не было выкуплено представителем рода в течение этого срока, земля переставала считаться частью родовой вотчины. Собственность также могла утратить свой особый родовой характер и не подлежать выкупу, в случае если князь конфисковал ее, потому что ее владелец попал под его немилость; или если в судебном порядке земля была отобрана у владельца, поскольку он оказался банкротом или совершил преступление; или же если земля перешла по наследству по женской линии и тем самым стала собственностью другого рода.

Землевладелец мог завещать свое имущество любым способом по своему выбору (при условии, что он не оставлял унаследованное имущество чужакам без согласия семьи), но обычная процедура заключалась в том, чтобы разделить его между наследниками мужского пола. В результате такой практики последовательное дробление наследства могло легко привести к окончательному обнищанию семьи. Члены каждого последующего поколения наследовали все меньшие и зачастую разбросанные по разным областям участки земли. Поземельные книги рубежа XV в. в Новгородской земле показывают, что право собственности на ряд имений было разделено неравномерно между девятью наследниками, а одна деревня была поделена аж между шестнадцатью родственниками. Среди владельцев доли собственности можно было найти почти всех представителей общества, начиная от скромного арендатора до крупного духовного лица или светского магната.

Пагубное воздействие такого способа наследования семейного состояния усугублялось неопределенностью современной политической и экономической жизни и такими стихийными бедствиями, как голод и чума. Так, в 1332 г. в Москву из Киева прибыл могущественный вельможа по имени Родион Нестерович Квашнин со своей свитой из 1700 человек с целью поступить на службу московскому государю. Само собой разумеется, что великий князь Иван Данилович Калита встретил его с распростертыми объятиями, пожаловал его в московское боярство и наделил крупными земельными владениями. После смерти боярина Родиона его имущество было поделено между его наследниками, и этот процесс продолжался в каждом последующем поколении. Кроме того, часть вотчины отдавалась в качестве приданого женщинам – членам семьи, часть продавалась, а часть дарилась монастырям. Затем, когда в XVI в. царь Иван Грозный повел борьбу против бояр, роду стала грозить конфискация всего оставшегося имущества, а ее членам – казнь. Дабы избежать подобной участи, Квашнин передал свои владения монастырям, которые затем взяли бывших землевладельцев под свою защиту. К 1580-м гг. все, что осталось семье от огромных земельных владений, принадлежавших ее прославленному предку Родиону, представляло из себя крестьянское хозяйство приблизительно в 65 десятин.

Распад вотчины меньших родов часто происходил гораздо быстрее. Яков Воронин во второй половине XV в. владел около 6750 десятинами земли в Переславле. У него было пятеро сыновей, между которыми поделили имущество Воронина после его смерти. Подверженные бедствиям чумы, голода и продолжавшегося дележа земли между наследниками, потомки Воронина вскоре настолько обеднели, что были вынуждены продать свою вотчину, и ко второй четверти XV в. их род стал безземельным.

Большая часть земли, пожалованная князьями в эпоху монгольского владычества, становилась полноправным, частным владением одаряемого, и князь утратил дальнейший контроль над ней. Однако правители также раздавали землю на условии продолжения службы. Если получатель не выполнял своих обязательств, князь мог забрать землю обратно. Обычно условные пожалования давались мелким служащим, свободным и несвободным, составлявшим княжеский двор: его дружинникам, некоторым из дворовых людей, его ремесленникам, приказчикам, егерям и прочим. Более значимые люди на государевой службе иногда отказывались от условных дарений на землю, но они, скорее всего, награждались через назначение на прибыльное «кормление» или прямое дарение недвижимости. Земли, которые князья использовали в качестве этих пожалований, поступали из их личных владений; практика раздачи государственных земель в служилое пользование началась лишь во второй половине XV в. Состоятельные бояре и монастыри также давали землю своим вольным и невольным холопам на условии службы. Кроме того, мелкие и незадачливые землевладельцы иногда отдавали себя и свое имущество под покровительство какой-нибудь крупной церкви или светских магнатов, добровольно превращаясь в холопов, которые удерживали за собой свою землю при условии продолжения службы.

Эти условные пожалования делались либо по той причине, что князья или бояре не могли позволить себе содержать свои дворы за счет собственных доходов, либо потому, что они считали пожалования и привилегии более дешевым способом обеспечивать своих младших слуг, чем платить им деньгами напрямую. Более того, эта система давала крупным землевладельцам определенные экономические преимущества. Поскольку их земельная собственность зачастую была разбросана на большой территории и раздроблена на множество мелких частей, управлять ею эффективно и получать выгоду было крайне затруднительно. Раздавая эти участки в виде пожалований своим слугам, магнат не только получал надзирателя за хозяйственной деятельностью на этих землях, но и доход от услуг, оказанных ему человеком, которому он передал эти участки. Кроме того, малочисленность населения и спорадическое распространение крестьянских поселений означали, что большей части владений крупного землевладельца грозило остаться необработанной. Выделяя пожалования слугам, земельный магнат способствовал обработке неиспользуемой земли и более эффективной эксплуатации земли, уже обрабатываемой, тем самым увеличивая общую стоимость своих владений.

Самое раннее упоминание о предоставлении пожалований содержится в одном из двух дошедших до нас завещаний, оставленных Иваном Калитой и датируемых 1328 г. Великий князь пояснил, что он передал ростовскую деревню Борису Волкову в обмен на службу Волкова ему и его потомкам, и повелел отобрать землю у Волкова, если тот не выполнит своего обязательства. Более поздние источники явно свидетельствуют о том, что предоставление земли на условиях служебного владения стало довольно распространенным явлением в конце XIV в. и все более частым в XV в. Во второй половине XV в. земля, предоставленная на условиях службы, стала называться поместьем, а ее владелец – помещиком.