Офелия и янтарные хроники

Я закрыла глаза.

– Хорошо, – наконец сказала я. – Объясните мне, пожалуйста, что всё это значит!

Бланш и Жак переглянулись. Они явно раздумывали, чего от меня ожидать. Вероятно, инцидент с книгой сказок заставлял их отнестись ко мне с осторожностью. К тому же большую часть нашей поездки по подземной реке я провела уткнувшись головой в колени – возможно, это тоже сыграло свою роль.

– Пожалуйста, – повторила я. – Давайте попробуем, ладно? – Я придала лицу самое невозмутимое выражение, вроде «меня не напугать». – Что бы это ни было, я… очень постараюсь понять. Ведь вы за этим меня сюда привезли? Так что же происходит с этой странной пылью? Что это за штука?

Наконец тётя Бланш глубоко вздохнула и провела большим пальцем по складке между бровями, разглаживая её. А потом принялась рассказывать такую непостижимую историю, какой я и вообразить себе не могла.

– Офелия, время – это река, – сообщила она. – Могучий поток, который охватывает весь земной шар, протекает и над и под землёй, и сквозь все горные хребты и по дну морей. Это гигантский океан, он проникает в самые дальние уголки самых дальних комнат. Время – это пыль.

Она указала на узкую сероватую струйку на белой скатерти между нами. Лента пыли пошла рябью, стоило Бланш указательным пальцем описать над ней в воздухе дугу.

– Большинство людей, конечно, не имеют об этом ни малейшего представления. Некоторые замечают, что время не везде ощущается одинаково и где-то оно, как кажется, ползёт, а не идёт. Например, в школах и на приёме у зубного врача. А в других местах, наоборот, пролетает незаметно. В отпуске, на море. Или в больших городах. Они думают, что это просто воображение, какой-то психологический эффект или что-то в этом роде. Никто, вероятно, не догадывается, что время обычно ускоряется на автострадах, а пробки возникают, когда поток времени затормаживается.

– Ага, – сказала я, глядя на хлопья пыли на скатерти. Интересно, я правильно всё поняла? – Эта пыль – время?

– Да. – Жак кивнул. – И ты, как и мы, одна из немногих, кто может его увидеть и направить. Наша семья принадлежит к потомкам знаменитой Янтарной линии, среди которых эта способность веками передавалась из поколения в поколение. Но не каждый из наших потомков становится этаким sans-temps, неподвластным времени, Вневременны́м, понимаешь? Нередко дар пропадает на несколько поколений, прежде чем снова проявиться. То, что и Грета, и ты оказались в числе избранных, поистине необыкновенно.

Грета! Я охнула.

– Так вот почему вы нас сюда привезли? – тихо спросила я. – Потому что мы видим время?

У меня немного закружилась голова, но я быстро вспомнила свои тренировки по выживанию. Мой мир только что перевернули с ног на голову, но я не запаниковала. Сначала я всесторонне оценила ситуацию и только после этого задумалась, есть ли смысл паниковать. Ха!

– Потоки времени могут стать бурными, иногда они выходят из берегов, иногда внезапно образуют заторы. Мы, люди без времени, стараемся держать их в узде, чтобы не нарушить равновесия в мире, – продолжала объяснять тётя Бланш, а я тем временем сосредоточилась на дыхании: вдох – выдох, вдох – выдох…

– И… итак, – заикаясь, выговорила я. – Допустим, у меня действительно есть этот… дар… Почему я вижу время только последние несколько дней? И почему Грета мне об этом не рассказала, ведь она, очевидно, уже давно в курсе?

– Учёные до сих пор об этом спорят, – сказал дядя Жак. – Способности Вневременны́х проявляются у всех по-разному: одни распознают потоки с детства, другие – только в возрасте пятидесяти или шестидесяти лет. В нашей семье считается, что мы воспринимаем время подсознательно с самого рождения, но нашим чувствам нужны годы, чтобы достаточно обостриться и осознать происходящее.

Другие, однако, считают, что это связано с геном, который сначала должен достичь определённой зрелости, чтобы раскрыться в наших клетках, и что мы, так сказать, поднимаемся над временем только в определённый момент нашей жизни. – Дядя Жак отхлебнул красного вина. – Однако, на мой взгляд, эта дискуссия праздная и бессмысленная.

Ну а на мой – мои собеседники попросту сошли с ума. И вся эта история была сплошным безумием.

– Почему вы называете себя людьми «вне времени», если можете видеть время? – спросила я, потому что это казалось мне самым нелогичным.

– Те, кто в состоянии увидеть, где именно время течёт потоком и как это происходит, могут находиться и задерживаться в любой точке внутри и вне потоков. Мы в некотором роде отстраняемся от произвола течения времени и не попадаем в его ловушку, как остальные люди, которых мы называем «временны́ми», – путано ответила Бланш.

– Так вы путешествуете во времени или как? – спросила я.

Серьёзно? Путешествие во времени?

К счастью, тётя Бланш решительно покачала головой:

– Конечно, мы не можем путешествовать во времени. Однако вместе с ним – очень даже. К примеру, мне 138 лет, а Жаку в следующем месяце исполнится 217.

Так.

Передохнём.

«Бессмертие?» – раздался вопль где-то в глубине моего мозга. БЕССМЕРТИЕ?

– Но… – Я дышала так тяжело, что мои ноздри заметно раздувались. – Прошу прощения, но… Как?

По спине и между лопаток поползли мурашки. Может быть, разумнее сбежать из отеля и сесть на ближайший поезд до Берлина? С другой стороны, я так и не получила ответов на вопросы, возникшие в тот день, когда мы с папой направлялись на занятия по плаванию, и вдруг то дерево…

– Папа тоже был Вневременны́м, да? – отбросив колебания, спросила я.

Я ещё не договорила, а губы тёти Бланш уже сжались в тонкую линию.

– Нет, – твёрдо ответила она.

Нет? Я охнула.

– Значит, он не мог видеть пыль? Но тогда должно было произойти что-то из вашего мира…

Тётя Бланш покачала головой.

Я посмотрела на дядю Жака, который упрямо отводил глаза. В чём дело? К чему эти тайны? Я фыркнула.

– Тогда хотя бы скажите, где Грета! – потребовала я слишком резко, как вдруг вмешалась моя довольно молодая прапрабабушка:

– Давайте лучше успокоимся и для начала съедим по блинчику. – Повернувшись ко мне, она добавила: – Ты обо всём узнаешь, когда придёт время. Обещаю.

Накрашенными серебристым лаком ногтями Пиппа дотянулась до ниши кухонного лифта и достала блюдо с дымящейся сладкой выпечкой. Примерно половину угощения она сразу переложила на мою тарелку, на которой образовалась небольшая гора.

– Мы с мадам Розе́ это предвидели. Нельзя рассуждать о важном на голодный желудок. Надпись на свитере Офелии говорит о многом, вам не кажется? Мадам Розе́, кстати, тоже считает, что…

Тёмные глаза Пиппы вдруг стали большими и круглыми, она замерла и уставилась прямо перед собой.

– О, добрый вечер… – вздохнула она, но тётя Бланш её перебила:

– Пожалуйста, не сейчас. Ты же видишь, Офелии и так тяжело.

Тем временем дядя Жак наклонился ко мне и объяснил:

– В Первую мировую войну Пиппа работала на фабрике, где делали снаряды, и однажды несколько штук взорвались прямо перед ней и её подругами. С тех пор она немного не в себе. – Он понизил голос до шёпота: – Страдает паранойей, слышит голоса в голове – полный набор.

– Время от времени я делю это тело с духом покойной баронессы мадам Розе́, медиумом из девятнадцатого века, – с лучезарной улыбкой сообщила Пиппа. – И вот уже две недели эта добрая женщина предупреждает меня о твоём приезде, Офелия.

Я понятия не имела, что на это ответить.

– Ну, я же говорил, – пробормотал дядя Жак и покрутил указательным пальцем у виска.

Поскольку я и так была занята тем, чтобы не сойти с ума, то решила пока не обременять себя раздвоением личности других людей. Вместо этого я отрезала кусочек блинчика с апельсиновой начинкой, наколола его на вилку и отправила в рот. И сладость, как ни странно, оказалась самой настоящей и отняла последнюю надежду на то, что всё это мне снится.

– Мы с баронессой считаем, что тебе следует быть осторожнее. Остерегайся течений и ужасных когтей, которые тянутся к тебе…

– Пиппа! – одновременно воскликнули тётя Бланш и дядя Жак.

Я в замешательстве жевала блинчики, запивала их яблочной минералкой и понемногу разглядывала пыль, которая, казалось, ползла ко мне со всех сторон, выбиваясь из цветочных горшков и собираясь в маленькие лужицы на полу.

Остальные тоже занялись едой. Дядя Жак спросил, появились ли в овощной лавке корни петрушки, а Пиппа показала тёте Бланш несколько фотографий на своём смартфоне.

Что ж, а с родственниками ужинать даже приятно. Дома мы почти никогда не сидели вместе за одним столом, я обычно брала миску хлопьев или разогревала что-нибудь в микроволновке, чтобы поесть у себя в комнате. К сожалению, у нас всё подчинялось расписанию моего младшего брата, а его возвращение из детского сада не совпадало ни с моим возвращением из школы, ни с окончанием работы Марка – а для мамы важнее всего был Ларс.

– А что думает мама насчёт того, что вы привезли нас с Гретой сюда? – спросила я, наконец собравшись с мыслями. Мой голос лишь слегка дрожал, и я решила, что могу этим гордиться.

– Наташа, конечно, знает правду. – По птичьему лицу тёти Бланш скользнула тень. – Твой отец рассказал ей о своей семье, о предках и о том, что, хотя у него и нет дара, его дети, возможно, однажды начнут видеть пыль. Твоя мать знала, что делать и когда нам позвонить.

– Понятно. – Я смахнула со лба длинную, как у пони, чёлку. – И долго мне придётся здесь жить?

Ведь Грета уехала больше года тому назад…

– Мы научим тебя управлять даром, на это может уйти несколько недель или месяцев, – сказал дядя Жак.

А Пиппа хрипло добавила:

– Баронесса, однако, считает, что это продлится всего несколько дней. Да, да, пройдёт совсем немного времени, и ты покинешь этот дом. Когти уже царапают…

Я негромко вскрикнула, потому что в этот момент что-то действительно царапнуло меня за ногу. Что-то маленькое с острыми как иглы зубами ущипнуло меня за лодыжку и теперь торопливо карабкалось вверх по штанине. Белое тело, маленькие красные глаза, хвост без шерсти.

Я вскочила, с грохотом уронив стул.

Но крыса-альбинос не растерялась. Она вцепилась когтями в мой свитер, пробираясь дальше, к плечу. Её усики щекотали мне шею.

Я замерла, не смея даже вздохнуть.

– Только не это! – в общем молчании ахнула тётя Бланш. – Кыш! – Она взмахнула руками. – Леандру нужно получше следить за этим зверем.

– Или, наконец, утопить его, – предложила прапрабабушка.

Она протянула руку к крысе, но та, вероятно, почувствовала, что Пиппа настроена к ней не слишком дружелюбно, и с удовольствием вонзила острые зубки в её руку.

– Ай!

И вот уже усы гладят мне шею, крысиный нос принюхивается, а сердце у меня стучит так, будто собирается выскочить из груди.

Я замерла, так и не решаясь вздохнуть.

– Сделайте что-нибудь! – Тётя Бланш повернулась к дяде Жаку. – В конце концов, у тебя даже дикие кошки прыгали через обручи.

– С тех пор как я последний раз выступал в цирке, прошло больше девяноста лет, – ответил дядя Жак.

– Ну и что? – воскликнула тётя Бланш, и мысленно я с ней согласилась. День сегодня выдался не слишком приятный, и меньше всего мне хотелось, чтобы закончился он вгрызшейся мне в горло крысой. Это был бы венец безумия.

Однако судьба, похоже, со мной согласилась, потому что крыса на моём плече внезапно перестала целиться зубами в мою сонную артерию. Она просто ещё раз понюхала мочку моего уха, и мои серёжки зазвенели под её крошечными коготками. Потом зверёк свернулся калачиком и прижался к моей шее. Минута – и крыса уснула.

– Прекрасно, – в изнеможении выдохнула я, нащупывая стул. – Что у нас на десерт?

Глава 3

Ночью мне приснились папины похороны. Это было необычно, потому что, как правило, подсознание возвращало меня к вечеру аварии, а не к тому, что произошло потом.

Но в этот раз я вдруг снова оказалась на кладбище, на окраине города. Как и тогда, я была в ведьминском платье из разноцветного тюля, как и тогда, платье было мало и жало под мышками. Я до сих пор помню праздничный день, когда папа купил нам платья: платье принцессы с маленькой короной для Греты и лоскутное платье со шляпой и метлой для меня.

Мама и Грета, конечно, тоже были там. Длинные тёмные волосы падали перед маминым лицом как занавес, такой густой, что её глаз было совсем не видно. С тех пор как это произошло, она не издала ни звука. Ни перед Гретой, ни передо мной, ни перед соседями, друзьями или коллегами отца по работе, которые теперь тоже собрались вокруг открытой могилы. Чёрная, унылая толпа, в которой слишком ярко выделялось моё ведьминское платье.

Грета беззвучно плакала, пока священник говорил то, чего я не понимала и не хотела понимать. Тётя Бланш, сменившая свой ослепительно-радужный тюрбан на простой антрацитовый, протянула моей сестре платок и хотела вложить такой же в руку и мне, но я не взяла.

Пошатываясь, я сделала несколько шагов вперёд, к самому краю ямы в земле, куда опустили папин гроб. Подошла к яме, в которой его собирались похоронить…

Ноги у меня заплетались, и я чуть не упала. Каждое движение вызывало острую боль в руке от пальцев до точки между лопатками. Рана была свежей, швы ещё не сняли. Боль напоминала, что я жива, даже если внутри меня всё оцепенело и умерло.

Я нагнулась, чтобы рассмотреть блестящую деревянную крышку гроба, на которой уже темнели комья грязи.

Из моего горла вырвался крик. Сначала я подумала, что всхлипнула. Но потом я поняла, что кричу. И не могу остановиться. Я хотела вернуть папу! Вдруг большая рука легла мне на спину. Это был дядя Жак, который внезапно встал рядом со мной, чтобы дать моему отцу что-то с собой в последний путь.

Тогда, восемь лет назад, я этого не понимала, потому что ещё не умела её видеть. Но теперь, во сне, я узнала то, что струилось из руки моего двоюродного дедушки и лилось, будто морось, на крышку гроба: нечто тонкое, серое и зловещее.

Это была пыль. Время, которое тут же образовало крошечный ручеёк, проложивший извилистую и блестящую дорожку по крышке гроба.

Я притихла.

Мы вместе смотрели на серебристый поток, и я задумалась, почему дядя Жак выбрал именно такое прощание.

Проснувшись, я обнаружила, что лежу, запутавшись в простынях, на своей кровати в комнате номер 32. Солнце светило сквозь давно немытое окно, заливая мою подушку тёплым сиянием. Мех крысы, свернувшейся у моей щеки, утром казался шелковистым, почти красивым. Когда я села, ушки зверька дёрнулись, но глаз он не открыл и остался дремать, а я отправилась в ванную, чтобы смыть под душем воспоминания о жутком сне.

Чуть позже я порылась в шкафу в поисках пары джинсов и клетчатой фланелевой рубашки, в которых, по словам Анны, выглядела как мальчишка. Однако мне нравилась мягкая ткань и свободный покрой, и чувствовала я себя в этом наряде просто классно. Да и большой нагрудный карман, казалось, был создан специально для моего нового друга.

Я решила назвать крысёнка Джеком, потому что пасть у него кривилась наподобие пиратской усмешки Джонни Деппа в фильмах «Пираты Карибского моря». Сунув Джеку под нос крошки овсяного батончика, который обнаружился в боковом кармане рюкзака, я наконец разбудила малыша и уговорила его залезть в карман моей рубашки. И отправилась на поиски завтрака для людей.

Однако вскоре выяснилось, что оранжерея на крыше, вероятно, служила столовой только в особых случаях. Потому что когда я поднялась по бесчисленным лестницам и принялась жадно заглядывать под пальмы, то не обнаружила и малейшего следа стола и стульев, не говоря уже о родственниках или парочке круассанов.

В доме повсюду царила тишина. Сегодня даже из седьмой комнаты не доносилось рокота бас-гитар. И всё же я задержалась на мгновение перед комнатой номер 7 и посмотрела на потускневшую латунную ручку. Грета не пришла на ужин, потому что ей нужно было сделать кое-что для Вневременны́х. И, возможно, так и было.

Но, может быть, Грета просто до сих пор злилась из-за того, что произошло три недели назад на мамином дне рождения, и поэтому не удостоила меня даже коротким приветствием? Хотя, конечно, я уже давно извинилась. Я вовсе не собиралась отключить звук на ноутбуке, чтобы никто не услышал сложную скрипичную серенаду, которую Грета сыграла в подарок маме по видеосвязи. Я случайно нажала не на ту кнопку, когда отодвигала компьютер, чтобы поскорее добраться до торта.

Но для Греты её искусство было священным. Ей было десять лет, когда умер отец, она тогда начала заниматься музыкой каждый день после обеда и перестала меня замечать. Изменится ли что-нибудь между нами теперь, когда у нас появилась общая тайна?

В любом случае, чтобы это выяснить, потребуется немного больше времени, потому что Грета не жила в комнате номер 7, как я теперь окончательно поняла, когда ручка внезапно повернулась и в коридор вышел высокий мальчик. Может быть, Джек пискнул? Или я слишком громко дышала?

Парень был примерно моего возраста, может, лет семнадцати или восемнадцати, у него были тонкие изящные руки и тёмно-русые волосы, так коротко подстриженные, что его серые глаза ярко сияли на лице. И, должна заметить, очень его красили. На нём была заношенная футболка под цвет глаз, и он явно не слишком обрадовался, обнаружив меня за дверью своей комнаты.

На мгновение он просто замер, глядя на меня молча и немного… укоризненно?

– Привет, – сказала я и откашлялась. – Я – Офелия. Я приехала вчера.