Шпилька

Шпилька

Цисина с острова Ихмирт

Закусив губу, Цисина старательно выводила полукруглую линию. И вдруг резкий толчок в спину, крик на ухо, рука с карандашом дёрнулась, острый грифель порвал бумагу, а из высокой причёски выбилась длинная прядь.

— Учитель! Эта голытьба задирает нос и носит меньше шпилек, чем надо!

— Как нехорошо. Ты молодец, что заметил, Сирил! Я поставлю тебе отлично за поведение сегодняшнего дня! А Цисине предстоит порка.

Девочка обернулась. Злые слёзы жгли глаза. Тонкий карандаш сломался в маленькой ладошке. Цисина успела увидеть, как в кармане обидчика скрылась деревянная шпилька, та самая, сделанная покойным дядюшкой, последняя среди многих украденных вот так, в школе.

Трудно быть простолюдинкой в школе для среднего класса. Да, жрец их деревни упросил взять талантливую, умную не по годам девочку в это заведение, но Цисина иногда мечтала о прошлой жизни, в которой бы училась со своими друзьями-бедняками не в чистом просторном классе, а под навесом возле храма бога воды Агаччи. Тогда было хорошо и спокойно, а теперь девочку каждый день задирали и каждые три — пороли.

Она лежала животом на столе учителя и вздрагивала, больше не от боли, а по привычке, когда широкий ремень с хриплым свистом опускался пониже спины. Выбившаяся из причёски прядь занавешивала половину лица, слёзы застилали глаза. А перед собой, в конце класса, над ухмыляющимися рожами ребятни видела семейный портрет правителей, и у каждого из высокого сословия было лишь по одной шпильке.

Да, это был жестокий мир. Двадцать сословий и ещё одно. Чем ниже, тем больше шпилек следовало носить. Не спасало даже облысеть на старости лет: проверяющие от правителей регулярно прилюдно наказывали тех, кто не сподобился сделать себе парик, чтоб хотя бы в него втыкать символы своего сословия. Только жрецам морского бога, которые считались выше королевской семьи, дозволялось брить головы налысо, тем самым избавляясь от шпилек.

Цисина носила все двадцать. Унизительное число в этой школе, где ученики выхаживали друг перед другом, похваляясь кто пятнадцатью, а кто и вовсе тринадцатью. У учителей было по десять. Даже полотёры и повара имели в редкой своей массе восемнадцать. А вот Цисина была изгоем.

Да, жрецу, что пристроил по доброте душевной умненькую сиротку в эту школу, ничего не сделали, но смотрели теперь на их деревеньку косо и провизию доставляли в самую последнюю очередь.

Родители Цисины погибли на ловле кальмара. Бог Агаччи был немилостив в ту позднюю осень. И девочка жила с дядей, который делал очень красивые шпильки и часто дарил их совсем неимущим. Именно от дяди девочке передалась страсть к рисованию этих предметов. Вырезать их из дерева было боязно: дядин набор ножей был очень громоздким, и даже самый маленький с трудом помещался в руке, а работа требовала точности, безупречности и изящества, ведь это должны быть именно шпильки, а не воткнутые в волосы ветки.

Иногда, когда Цисина забивалась в свой полуподвальный угол, выделенный общежитием под спальню, мечтала, как однажды станет правительницей этого острова и будет гордо ходить с единственной шпилькой в волосах и наказывать своих обидчиков. Но долго злиться девочка не могла. Фантазии всегда уводили в придумывание новых шпилек. И руки буквально тряслись от необходимости зарисовать очередную идею.

Прозвенел звонок. Ремень опустился в последний раз. Ученики, хихикая и тыкая пальцами в сторону Цисины, разбежались. Учитель взял с края стола свиток с отметками, хмыкнул и вышел. И только тогда девочка позволила себе снять маску равнодушия и разреветься.

Дары

Цисина бежала на берег, сжимая в кармашке короткое лезвие, такими в школе ученики точили до игольной остроты свои карандаши. Это выпало у кого-то из одноклассников, своего девочка по бедности не имела и всегда старалась не сильно давить на угольный грифель в тонком бамбуковом корпусе, чтобы не произошло как сегодня. Жаль, того карандаша не вернуть. Была лишь надежда где-то добыть новый.

А на берегу девочка рассчитывала найти вылизанную морем деревяшку и вырезать из неё недостающую шпильку, сейчас же воткнула вместо неё обломок карандаша, накинув сверху край шали, простой, не узорчатой и даже не пёстрой, как принято.

Тёмными дворами-закоулками Цисина бежала к морю. Тот пляж, куда она часто ходила, был за городом, далеко. А уже прилично стемнело. И девочка, боясь напороться на воров шпилек, прячась во мраке, направилась к другому, под высоким косогором, узкая тропка с которого спускалась на четвертьлуние каменистого берега.

Шевеления в переулке Цисина не заметила и едва удержала вскрик, когда сухая рука обхватила запястье, блеснули бельма во мраке и прозрачно-скрипучий голос нараспев протянул:

— Подай шпилечку, деточка. Богом Агаччи прошу, подай бабушке.

— У самой не хватает, — дрожа, ответила Цисина.

Попыталась вывернуть руку — никак. А бабка всё нудила и нудила:

— Подай, подай, деточка, шпилечку. Я тебя отблагодарю. Только подай.

— Чем? — осмелела Цисина, перестав трепыхаться.

— Дам тебе пильный камень, которым можно драгоценности всякие гранить в воде. И иглу заговоренную, чтобы в тех цацочках дырочки вертеть. Сколько с ними шпилечек понаделать можешь красивых. Ты ж к этому делу способна, деточка.

У Цисины вспыхнули щёки, а нутро наоборот похолодело. Бабка её пугала.

Крючковатый нос выдвинулся из тени козырька дома. Белёсые глаза буравили девочку мёртвым рыбьим взглядом. Морщинистая голова была безволоса.

— Бабушка, а где же ваш парик? — испугалась Цисина и втолкнула старушку обратно в тень, озираясь — не идёт ли городская стража, чтобы найти кого на вечернюю порку.

— Ох-хох, деточка, а мне и не надо. Я — жрец из храма Агаччи. Бывший жрец. Ушла я в странствие.

— Тогда зачем вам шпилька? — опешила девочка и вновь принялась выдёргивать руку из заскорузлых пальцев.

— Не дам же я задаром такую ценную вещь. А шпильки — это ценно. Кто рискнёт, тот не пожалеет.

Сама себя не понимая, Цисина подняла свободную руку к голове, нащупала обломок карандаша в причёске под шалью, заметила, как криво усмехнулась старушка, будто видела что-то, и со вздохом выдернула тонкую шпильку с вырезанной из ракушечника чайкой на навершии. Молча протянула украшение бабульке. То исчезло. И тут же в ладонь сжатой руки легло нечто тяжёлое. Гладкое с одной стороны, шероховатое с другой.

— Спасибо, деточка, помогла бабушке. А теперь беги. И да благословит Агаччи течение твоей жизни.

Пальцы на запястье разжались, и старушка будто исчезла, только два белых дотлевающих уголька глаз горели из тени. Цисина бросилась прочь со всех ног.

— Дурёха! Дурёха! — корила она себя. — Теперь вместо одной делать две!

С разбегу влетела в кусты багульника на косогоре, чуть не скатилась по склону, но цепляясь за хрусткие ветки, давя нежные цветы, спустилась вниз, надеясь, что никто её не увидел, да так и замерла.

Цисина слышала об этих морских животных много. Мол, важные иноземцы раз в год приезжают за частями этих тварей сюда, на далёкий остров Ихмирт. А ещё говорили, что из костей этого монстра делали шпильки для высшей касты — для правителя и его семьи. Имя было зверю — бииссу. И его мёртвая туша лежала на каменном четвертьлунии под крутым косогором, а свет луны, проходя через заросли багульника, бросал сверху кружево тени.

Узнать бииссу можно было даже по описанию из книги зверей и птиц. Ни одно другое существо не выглядело так странно и отчуждённо. Оно было будто две рыбы — плоская и широкая, — срослись спинами, только широкая вся сгнила, отчего из позвоночника плоской торчали вверх как-будто бы рёбра, доходя почти до хвоста. С концов этих белых острых наростов свисали красные капли. Это были глаза бииссу, множество глаз, которые каменели в посмертии. Именно за ними и приплывали чужаки, но зверя этого выловить было ужас как сложно.

Говорили, что бииссу — младший сын морского бога Агаччи. Старший же — морской змей агачибу, чьё тело было столь велико, как говорилось в книгах, что могло опоясать землю. Меньшому же недостало размеров брата, оттого он и был длиной всего в четыре шага Цисины. И так, меряя его шагами, с любопытством, неверием, страхом, девочка обходила выброшенную на берег тушу, разглядывала и думала как поступить.

Но думать долго было нельзя. Если в общежитии в полночь при обходе хватятся, пожалуются школьному голове — вот он задаст девочке, мало не покажется. Пора было что-то решать.

Цисина вскинула руку заправить освобождённую от шпильки прядь за ухо, как ощутила, что держит в руках подарок старушки. Луна пробилась сквозь багульник, позволяя рассмотреть дар. Вытянутый ромб точильного камня, с узкого торца свисала кисточка. Девочка потянула её, и вслед за нитяными висюльками из камня подался навстречу деревянный ящичек, в котором лежала толстая игла голубого света, а под ней сложенная восьмёркой нить.

— Что это? Про неё уговора не было? — нахмурилась девочка, присела, положила точильный камень на колени и вытряхнула на ладонь иглу и нить. Подцепила последнюю, стараясь понять, как её использовать, не платье ведь зашивать, а то голубые светящиеся стежки на поношенной ткани привлекут лишнее внимание. Но всё же по привычке заправила нитку в иголку, завязала хвостики узелком. Сразу захотелось пошить.

Девочка заметила прореху на юбке, видать, когда влетела в кусты и порвала. Сделала стежок, вытащила иглу, пропустила под узелком, чтоб закрепить и шить дальше, но вдруг нить с шипением разрезала ткань.

— Не поняла! — больше обиделась, чем удивилась Цисина.

Попробовала снова. И вот ещё одна прореха появилась рядом с первой. Девочка огорчилась, хотела уже выкинуть нитку, но тут в голову пришла совершенно дурная идея.

Через десять минут маленькая фигурка, оглядываясь и горбясь под тяжестью школьной сумки, выбралась из зарослей багульника и бегом направилась к общежитию. Срезанные костяные наросты с красными каплями глаз оттягивали плечи, скребли по тетрадкам. Нить оказалась волшебной.

Проводив зорким взглядом девочку до её приюта, луна вновь взглянула на бережок. Приливная волна унесла с собой уже ничем не полезные останки бииссу.

Девочка со шпильками

Девочка со шпильками шла на вечерний базар, вместе с ней шёл холодный снег, впереди леденел дождь, солнца не было восемь дней, с серых стен осыпался хвощ. Наступила зима: время спячки бога Агаччи, время нового года, замёрзшего моря, время, когда не снуют под ногами птицы, как кошки, когда синего неба как воды в плошке. Прибыли чужаки за поживой, их надлежало увидеть. Шла Цисина, собрав всю смелость, на дворцовый базар, веря в судьбы милость и вспоминала...

Вспоминала, как полгода назад нашла те останки бииссу, как подарком старушки драгоценные рёбра-наросты срезала. Как украдкой, сказавшись на утро больной, делала шпильки себе из обломанной ветки, подобранной по дороге. Как камень точильный легко скользил, до гладкого блеска полируя белое дерево, и ни один пальчик тот труд не занозил, а ниткой, растянутой на маленькой рогатине, так легко было вырезать фигурки из камня и дерева, что Цисина глазам своим не верила, но делала, делала. Каждый вечер шпилечки делала.

Священные рёбра долго не трогала, любовалась лишь изредка алыми каплями. И однажды осмелилась сделать навершие из той кости — милую фигурку сидящего котёнка. Или щеночка. Как не повернёшь, вечно по-разному казалось. Конечно, с того зверька пошли и другие, более точные, изящные. И руки уже не дрожали, а глаза видели форму как нужно, оставалось извлечь её с помощью нити и лезвий.

Днями снося толчки, насмешки и порку, ночами Цисина творила не покладая рук. Под доску в полу прятала новые шпильки и инструменты, а на столе оставляла лишь чертежи да ветки. Девочка знала: утром ходит проверка, в каждую комнату длинные лезут носы.

И вот в первый вечер зимних каникул, когда чужаки прибыли за глазами бииссу, Цисина, собрав свои шпильки и алые капли, направилась на самый большой базар у стены правителей острова.

И леденели щёки и руки, зубы стучали — холод бил до костей. Гнали с базарной площади пьяные стражи — Цисина терпела, искала уголок поскромней.

Стемнело. Люди гуляли по улицам, грея в ладонях фляжки с горячим сицшу из водорослей и мидий. Цисина ждала, едва не бросалась под ноги: "Купите, купите шпилечку! Красивую! Сама сделала! Недорого отдам!" Но все воротили носы, не взглянув. Живот подводило от голода, денег совсем не осталось. "Хорошие шпилечки ведь, — грустно думала девочка, ещё по приходу успев посмотреть товары других, — так почему не берут и даже не смотрят? Был бы у меня человек, кто бы мог за меня продавать, зажили бы!"

Но что толку мечтами себя баловать? Денег не было и вряд ли же будут.

Цисина хотела уйти, но примёрзла к стене, лишь тонкие ткани накидок отделяли тело от холодного камня. Голова от отросших волос и двадцати шпилек в них стала совсем тяжёлой, глаза закрывались, а дыхание сделалось редким. Цисина засыпала, а её засыпал снег.

Но вот голос и мягкий свет фонаря вырвали девочку из мертвящей дрёмы.

— Позволь-ка взглянуть! — И к лотку, привешенному к шее, склонилось лицо. В монокль человек оглядел шпильки. В стекле, искажая глаз, будто была вода. Цисина смотрела из-под ресниц, припорошенных снегом, не веря. А человек улыбнулся едко, пропел: — Кости бииссу, девочка. Меня не обманешь. А есть ли глаза?

— За хорошие деньги! — дрогнув губами, шепнула она.

— Сколько?

Цена пришлась человеку по вкусу. Костлявая рука сжала плечо. И ноги будто сами пошли. Горячо-горячо стало в ладонях от поданной фляги с живительным сицшу. Девчонка пила и не верила, шла без вопросов за тем длинноносым. Куда? Ей не ведомо. Но с каждым глотком голода будто бы не было, авось, убежать сможет коль что.

Подворотня за базаром выходила на площадь с гостиницами. Человек завёл девочку в одну из них, взял ключи от комнаты, улыбаясь странно, озираясь вокруг, будто кого ища. Они поднялись вверх, под крышу. Комната с видом на море. Цисина оказалась в тепле за столь долгий вечер и будто забыла, как люди дышат, хватая ртом воздух, густой от свечных благовоний, нарезанный ломтями огнём маяка.

Человек вышел, оставив Цисину с товаром в просторной комнате, где царила кровать под тюлевым балдахином, где всё убранство красноречиво кричало: "Беги!" Но было тепло и лень. "Будь, что будет, — решила Цисина. — Если я сглупила, то не беда, будет мне уроком на всю жизнь. Только бы вернуться к созданию шпилек а я... Что выросло, то выросло — само виновато. Глупая дура..."

И все её думы разбились о реальность. Вскоре вернулся тот человек. С ним трое крепких мужчин. На них были плащи цвета мокрой гальки, скреплённые на груди алыми каплями, глазами бииссу. Троица не знала языка острова, и проводник стал переводчиком. И вскоре, не веря себе, Цисина бежала домой, продав до одной все шпильки с глазами за столь высокую цену, о которой не смела даже мечтать. А тот человек дал ей свой адрес со словами: "Приходи, если будут ещё. И, да, скоро в честь совершеннолетия наследника престола будет праздник. Все мастера смогут показать там свои шпильки. И ты приходи, девочка. Авось, хоть поешь благородной еды, даже если твои творения никто не заметит".

Казалось бы — счастье! Да где ж теперь взять ещё бииссу?

Признание

Пока у Цисины не было денег, не было с ними и проблем. А теперь ночи и дни проходили в кошмарах: а вдруг кто украдёт припрятанный под половицей кулёк монет, а вдруг подарок старушки перестанет работать, а вдруг это всё невзаправду... Слишком много всего сталкивалось в голове бедной Цисины, и она просыпалась или сбегала с уроков лишь бы удостовериться, что всё в порядке.

И вот однажды, едва дождавшись окончания занятий, девочка стремглав понеслась в общежитие. Ночного сна не хватало, и Цисина задрёмывала на уроках, просыпаясь с криком ужаса, что всё пропало. Она бежала напрямик через площадь, рассчитывая, что сейчас, после дневной молитвы богу Агаччи, та пуста, но нет, там оказалось много народу, повозки и стражи, конные, пешие, воришки, лоточники, стаи собак.

Девочка уворачивалась от локтей и тюков, перепрыгивала через выбоины и лужи, обходила клетки с животными и птицами, чуть не налетела на дикобраза на поводке, взвизгнула, попятилась и услышала сверху то, от чего в жилах стыла кровь: "Шах-када!" — и на плечо опустилась тяжёлая рука.

Цисина чуть не обмочилась от страха. Страж! Страж поймал её! Этой фразой всегда останавливали тех, у кого, как считали стражи, было шпилек меньше нужного.

— Шах-када хок! — Страж рывком развернул девочку к себе, протянул раскрытую ладонь. Цисина безропотно достала из кармана круглый жетон с клеймом школы на одной стороне и цифрой "двадцать" на другой. Страж глянул — тонкие усы дёрнулись в усмешке — и поволок девочку к середине площади, к месту общей порки.

С ужасом пощупав голову, девочка насчитала всего девятнадцать шпилек.

Высокий щербатый помост. Вонь испражнений и гнилых овощей. Бадья, обитая железом. Из неё, будто прицеливаясь к толпе, торчали розги. Помост всё ближе. Цисина запнулась, но крепкая лапа стража не дала упасть. Люди расступались.

А небо стало бесцветным. И смазанные росчерки грающих птиц в вышине. Помост ближе. Ступени. Высокие ступени. А платье короткое. Выросла из него Цисина за год. Уже и колода видна. Припорошена снегом. "А пороть, наверное, будут через платье и штаны". И корка льда вокруг розг ещё не срослась с прошлого раза. Красная корка льда.

— Постойте!

Тык тык тык — подбитые железом башмаки по ступеням рядом. Рык стража. Чужая рука на другом плече.

— Она потеряла! Вот, смотрите! Она не специально.

Холодок сверху вниз до затылка. Раздвинув шпильки, вошла ещё одна. "Моя?!" — удивлённо узнала Цисина и открыла глаза.

Задавака Сирил, сам испуган и бледен, дёрнул девочку на себя, и страж отпустил, махнул им: "Шаг-гайте отсюда! И больше не теряйте шпилек, а то!"

Не слушали дальше, побежали, едва успевая вдыхать колючки морозного воздуха.

— Сюда! — Сирил потянул Цисину в подворотню, в другую и вывел кратчайшей дорогой куда надо, к общежитию. Но девочка затолкала его обратно, под низкие навесы домов, затрясла, закричала:

— Ты! Снова ты выдернул шпильку! Всегда ты так делаешь!

— Не я! Она сама упала! Ты спала — она упала! — кричал Сирил и от тряски стукался головой о стену, а его тринадцать шпилек щербили трухлявое дерево и сыпали крошки.

— Ты! Только ты меня так задираешь!

— Не я! Правду говорю! — захныкал Сирил. — Вон у тебя волос как много, вот шпильки и не держат!

— Не ты? — потрясённо отступила Цисина, но стукнула мальчика ещё разок за все унижения, за все порки, насмешки и украденные шпильки.

— Не я!

— Но всегда ведь ты! — Она попыталась вспомнить недавнюю порку в классе, чтобы увидеть среди гогочущих лиц Сирила, и не находила.

— Не веришь?

— Нет!

— И ладно! Я ухожу! Пусти!

— Зачем... — она разжала ладони и отступила, — зачем ты всегда так со мной? Что я тебе сделала? Или потому, что я беднячка?

— Дура ты! — Сирил вдруг заплакал ещё сильнее и убежал. Цисина увидела, что в то место, куда она впечатывала его головой, вонзилась одна из шпилек мальчика, и забрала её себе.

— Так тебе и надо! Пусть стражи тебя поймают и отомстят за меня!

* * *

Сирил вернулся в школу через несколько дней, когда мог сидеть. Стражи знали свою работу. А Цисине почему-то было стыдно.

Когда одноклассники разошлись, девочка подошла к Сирилу и молча положила на стол его шпильку.

— Ты ещё хочешь знать, почему я так делал? — спросил мальчик, убирая шпильку в сумку.