Повесть «Отче наш» и другие рассказы

Кружилин Роман

Повесть

Отче наш

и другие рассказы

К читателю

Эта книга представляет собой сборник моих литературных произведений разных лет. Произведения очень разные и написаны в разное время, что также нашло отражение в тексте.

Они были опубликованы в электронных изданиях и нашли тёплый приём у читателей, которые постоянно спрашивали, когда же это выйтет в книге. Вот, она и вышла. Надеюсь, Вам она тоже понравится.

Приятного чтения.

Кружилин Роман. Автор.

Отче наш

Повесть

2016

Азъ. Михаил

Поздневесеннее солнце, отслужив пару дней назад пасху, двигалось по стене приёмной наместника, медленно сползая с образа Архистратига Михаила и украдкой ощупывая бронзу стоящего рядом подсвечника. Рядом с подсвечником, на массивной дубовой скамье восседал такого же мощного вида послушник Михаил.

Михаил был высоким, широкоплечим битюгом, со слегка вьющимися выцветшими клубами волос, где обычно у людей бывает причёска. Строгие и прямые черты его гармонично продолжались в потёртых и заклееных лейкопластырем ладонях, размером с небольшую тарелку. Причеши его и отмой от живописных брызг раствора, он вполне бы сгодился на роль первого парня по которому сохнет полсела, но эта стезя была для него слишком лёгкой и его не интересовала. Так и не выбрав зазнобы, после школы он ушёл учиться на каменщика, чем немало озадачил своих родных, уже практически видевших его под началом своего дяди, замдиректора крупного агрохолдинга.

Будучи на производственной практике, получая объяснение мастера о связи КТУ и зарплаты, он так и не понял, почему стену клал он, а зарплату получил мастер. После чего его возражения были запротоколированы в милиции и сняты с пострадавшего мастера в поликлинике. Всё грозило перейти в неприятное русло, но тут Михаилу пришла повестка в военкомат. Мастер сказал, что так даже лучше и тут же забрал заявление.

Поскольку гражданская жизнь у Михаила не залаживалась, он, не думая особо, ушёл в армию. Там посмотрели на габариты и однозначно определили его в десант. Служба для него началась в учебке, где благодаря железной логике и опять таки природной силе он естественным путём стал командиром отделения. Служба нравилась Михаилу, поскольку всё было просто и понятно. На марш-бросках он, кроме «рации», тащил на себе ещё парочку военных; на его занятиях по строевой наряд по столовой придерживал посуду; а на занятиях по рукопашному бою пара к нему назначалась только прямым приказом. Это очень способствовало дисциплине в лагере, поскольку туда как правило назначали её злостных нарушителей.

Завершающий двухдневный марш-бросок в часть вылился в его личный бенефис, когда внезапно напавший ночью на расположение «условный противник» был сбит с ног Михаилом при помощи попавшегося под руку сухого бревна, поскольку патронов не выдали. Противник оказался заместителем командира соседней роты старшим лейтенантом Гвоздевым, который и продолжил «поход» в карете скорой помощи.

Служба в части в целом была несложной, но через пару месяцев приказом по части старший лейтенант Гвоздев был переведён в их роту и счастливая военная жизнь Михаила рассыпалась как карточный домик. Постоянные придирки и тумбочка дежурного стали верными спутниками молодого солдата. Михаил даже как-то пробовал поговорить со старлеем, но это закончилось для него десятью сутками «губы» и возвратом в рядовые. Дело опять могло принять неприятный оборот, но рота уходила на учения, и своенравного нарушителя дисциплины от греха подальше оставили нести караульную службу. Так, через день на ремень, он и дослужил срочную, после чего и был отпущен восвояси. Оставаться на контракт у него никакого желания не было и он вернулся домой.

Сохнущая половина села было приободрилась, но поняв, что клиент от этого ещё дальше, чем был раньше, сосредоточилась на более перспективных вариантах. А Михаил, после общения с роднёй, придя к простому и понятному выводу, что «все вот эти ваши забубоны никчему», решил пойти по округе поискать халтуру. В округе он нашёл объявление соседнего монастыря, разыскивавшего каменщиков для ремонта ограды, и пришёл наниматься.

Разговор с наместником настолько запал ему в душу, что, поковырявшись на стройке в растворе пару дней, он твёрдо решил взять послушание при монастыре и посмотреть что получится. Наместник знамо дело не возражал, поскольку послушникам зарплаты не положены, а послушание стало быть тоже самое — по кладке забора. Всё начиналось как всегда хорошо, но это было недолго. Братия, по доброте душевной, подсказывала Михаилу, как лучше нести послушание, но слова, выходившие из самого сердца их, до сердца Михаила не доходили, отскакивая от его гордыни. Первого советчика Михаил посадил на монастырский забор, откуда тот не очень удачно приземлился, второй весь день просидел в сыром и тёмном подвале, а третий благоразумно вовремя удрал. Братия к реакции нового послушника относилась философски, но наместника в известность всё-таки поставила. И сидел теперь Миша в приёмной и ждал своего часа на ковёр. И думал он думу долгую и тяжкую, почему же всё так в мире фиолетово, когда должно быть ровно и правильно.

Вѣди. Константин

Костя с детства знал, что он будет философом. Каким, где и когда его не интересовало. Он знал, что звёзды сложатся, или кто другой скинется на это дело, но быть ему Кантом, или по крайней мере Гегелем. Если денег не хватит, то придётся некоторое время побыть Диогеном, но это был крайний вариант. Всё благоволило этому устремлению, даже доктор в 6-м классе прописал ему очки, но одноклассники его с ними засмеяли, так что умное лицо пришлось отложить до поры. Дикари-с.

Куда поступать после школы Костя даже не думал, было ясно что только на философский факультет МГУ, но толи звёзды не сложились, толи одно из двух, только документы он подать не успел. Тяжесть утраты любимого дела была столь велика, что от расстройства он опоздал их подать во все остальные возможные филфаки, кроме одного, киевского. Киев — это Украина, но проживавшая там тётя обещала всё устроить за смешную толику, и Рубикон в виде Днепра был перейдён, а вернее перееден на скором поезде. Тётя три дня носила кому-то документы, уходя загадочно-улыбающейся, а приходя задумчиво-печальной. Каждый новый день она произносила что-то типа «а вот мы попробуем так!» и бесследно исчезала в прихожей. На третий день Костя потерял всякую надежду и начал думать, где же ему прятаться от армии, как торжествующая тётка разве что не на броневике въехала в свою двухкомнатную хрущёвку и торжественным тоном диктора программы «Время» объявила, что Константин Волошин таки допущен к экзаменам. Ой-вэй.

Нельзя сказать, что экзамены были простой формальностью, но поскольку были на русском, Константин с ними справился и подался жить в общагу. Украина — страна плодородная. Всю полноту этого философского понятия Константин ощутил уже в колхозе, сразу после зачисления в КНУ. Философов бросили на крыжовник, вручив по баночке на верёвочке и радостно сообщив дневную норму. Там же в селе Костя встретил свою первую любовь. Она работала на кухне и пополняла силы бойцов невидимого фронта с крыжовником. Столь благородная её миссия настолько глубоко тронула холодное сердце пылкого молодого философа, что в первую же ночь им была придумана поэтическая элегия в её честь. Пригласив предмет своей страсти на свидание, наш Ромео первым делом приступил к поэзии. Где-то в самый разгар чтения девушка седьмым чувством поняла, что ничего кроме виршей не планируется и покинула клуб молодых поэтов. Так, сердце нашего философа было разбито в первый раз. И далеко не в последний, поскольку Костя понял причину исключительно в качестве своих стихов. С возвращением в стольный град первый стольник был потрачен на книжном, куда Костя пришёл за вдохновением. А ещё он решил стать настоящим рыцарем и записался в секции стрельбы из лука и фехтования. К фехтованию у него не проявилось никаких талантов, зато тренер по луку вцепился в него как последнюю надежду, поскольку на первых же стрельбах Костя, не напрягаясь, выбил четыре «десятки» и «семёрку» на 4 часа.

Студенческая жизнь пошла своим чередом, и как только Костя всерьёз заинтересовался Лао-цзы, им серьёзно заинтересовалась его соседка по общаге. Соседкам по общаге вообще свойственно интересоваться теми, кто ими не интересуется. Предложение почитать Лао-цзы вместе было встречено всеобщим восторгом, который впрочем быстро рассеялся поле первых сорока минут занятия. Соседка очень быстро поняла, что Костя про Лао-цзы не наврал, а зря, а Костя понял, что Свете каждый шаг к китайской философии даётся через сто грамм. После третьего шага интерес Светы к Китаю погас окончательно и она вырубилась на банкетке. Вечер для Кости был испорчен.

Уже начиная что-то продозревать, Костя продал Пастернака и Петрарку и купил толстенный фолиант по женской психологии. Поскольку его написала тоже женщина, то чем больше он читал, тем дальше находился от общего понимания вопроса. Что-то простое и в тоже время неуловимое ускользало от его могучего философского ума, как бы играя с ним в прятки и издеваясь. Все дело в различной биоэнергетике, в очередной раз гениально решил он и записался на курсы медитации. Там он встретил Анжелу, необыкновенную девушку, сказочно красивую, невероятно умную и подозрительно приветливую. Анжела всякий раз разминалась в продольном шпагате, потом переходила к поперечному и заканчивала падмасаной. Когда она начинала говорить, невозможно было остановиться ее слушать, ее речь лилась как величавая река, игриво обходя повороты и делая акценты на значимых моментах. Она могла говорить решительно о чем угодно с одинаковой могучей силой убеждения. С ней хотелось быть рядом постояно, но это была и невыносимая мука одновремено. Рядом с ней Костя всякий раз чувствовал все свои несовершенства с пронзительной остротой, потому только поддакивал и кивал головой. Нужно ли добавлять, что Анжела очень скоро нашла себе более интересного собеседника, а Костя вошел штопором в творческий запой, из которого его вытащили вместе с общежитием, из которого его выселили, так как за всеми этими занятиями он совершено забыл про учебу и был трагически отчислен из университета.

После Анжелы, девушки его решительно не интересовали, по сравнению с ней они вызывали у него лишь вздох сочувствия, учеба как-то сразу поблекла и осталась в прошлой жизни. Поплакав на прощание с теткой и тренером по луку, Костя покинул Украину, подбирая в поезде причины своей жизненной неудачи для разговора с родителями.

Разговор этот обещал быть столь печальным для него, что с целью оттянуть его на подольше, он решил уйти послушником в монастырь, где он собирался подумать о жизни и найти объяснение своим неудачам. Наместник, выслушав Костины мотивы, не видел серьезных причин для побега от действительности и сомневался в эфективности такого послушания. Но потом решил, что трудник он будет или послушник, Бог все рассудит по справедливости, и со спокойным сердцем согласился.

Глаголь. Встреча

Наконец, дверь с медленным скрипом отворилась, и Михаил увидел выходящего щуплого, спотыкающегося о собственные ноги и не перестающего изливать благодарности, студента. То что это был студент, было понятно по его рваным на коленках джинсам, невероятно странным очкам и некой особой манере общаться с начальством.

Сияющее блаженной улыбкой существо, наконец, простилось с дверью и тихонечко присело на краешек лавки.

«Что та лисичка», — успел подумать Михаил и, взявшись за ручку двери, приоткрыл ее и пробасил в образовавшуюся щель.

— Можно?

— Можно-можно, — ответили за дверью и Миша шагнул в неизведанное, закрыв за собой дверь.

Хотя особой неизведанности он не ожидал и ставшее уже привычным противненькое нытье под ребром в такой ситуаци было ему хорошо знакомо.

— Что ж ты, Миша, моих монахов шшибаешь, хитро затянул наместник. Они ж тебе не кегли какие, чтобы их сшибать, — лукавый и в тоже время укоризненный взгляд сверлил, пытавшегося увернуться от этой бормашины, Михаила.

— Так они же сами и начали, — пытаясь найти зацепку, выдавил из себя Михаил.

— Что начали?

— Ну вот эти все свои советы.

— А это не советы Мишенька, да и не они их начали, — продолжал хитро улыбаться наместник.

Странный он какой-то, подумал Миша, вроде и ругает, а вроде и улыбается, чудной какой.

— А может это я их попросил за тобой приглядеть и где надо подсказать, — наместник продолжал мягко поддавливать.

— Ну, не знаю, не люблю я этого, — пробубнил в пол Миша.

— Чего, Мишенька, не любишь?

— Ну вот это, советы эти… — внимательно изучая рисунок на полу, продолжал бормотать Миша.

— Почему же, они давно уже здесь, многое знают-умеют, могут и подсказать, они же тебе не стену подсказывают как класть…

Миша перешел на тяжелое сопение.

— В общем, больше монахов не трогай. Привыкай все вопросы словом добрым решать, а не силушкой своей богатырской. Силушка тебе в других делах пригодится, а с братьями все вопросы вершить нужно по совести и без кулаков. Понятно тебе? — наместник уже широко и открыто улыбался, стараясь разглядеть Мишины глаза, потерявшиеся в русых напополам с бетоном прядях.

Миша сдавленно кивнул. Еще ни разу никто его так ласково не ругал. Странный комок подступил к горлу, говорить не было никакой возможности, приходилось только трясти низко опущеной головой.

Видя такую невозможность диалога, наместник понял, что пора заканчивать беседу.

— Ты видел в предбанике вьюношу, — перевел наместник тему.

— Видел, — наконец поднял глаза Миша.

— Так вот, это тебе напарник будет — на забор.

— Не… зачем, куда мне… не нужен мне напарник, — внезапно обрел дар речи Михаил.

— А тут уже я решаю, нужен или нет, — продолжая довольно улыбаться, заключил наместник.

— Отец Федор, батюшка, не нужен мне напарник, — жалостливо выглядывая из под бровей бубнил Миша.

— Эт почему же, позвольте поинтересоваться.

— Да он не сдюжит, у меня кирпичи по пять кило, он через два часа скиснет, — сказал первое что пришло в голову Миша.

— А вдруг не скиснет, почем ты знаешь…

— Да что я, не вижу что ли, он в жизни ничего тяжелее шариковой ручки не держал.

— Нельзя, нельзя, Мишенька, судить о людях только по их виду, а тем более здесь, в доме Божьем. Тут у людей такие качества просыпаются, о которых они и сами не подозревают. Потому как дух здесь особый, монастырский. Его своим подвигом монахи многие годы взращивали. Тут всякий человек другим становится. А ты такие вещи говоришь.

Миша опять засопел.

— Позови-ка его сюда, Мишенька…

Миша обречённо открыл дверь и вопросительно глянул на наместника.

— Костя его зовут, — подсказал тот.

Костя увидел, как высунувшаяся из двери вихрастая голова что-то буркнула невнятно, но имя своё он всё-таки разобрал. По открывшейся двери он понял, что его приглашают войти.

— Вот, познакомьтесь — Константин и Михаил, — радостно вышел из-за стола наместник, — прямо как Кирилл и Мефодий. И тут же, отвечая на повисший немой вопрос, добавил — это они когда монахами стали, нареклись Кириллом и Мефодием, а в миру были как раз Михаил и Константин, — батюшка радостно потирал бока рясы.

Добро. Звонок

Майское солнце уже готовилось к летнему зною и расправляло лучи, пробуя свои силы. Миша и Костя, пройдя по монастырскому двору, направлялись по алее в столовую… трапезную, как её здесь называли. Наместник о чём-то размышлял, глядя им вслед, как в кабинете зазвонил телефон. Подняв трубку и сказав задумчивое «алло», он тут же расплылся в улыбке:

— Здравствуйте, матушка, как ваши дела…

Дела на той стороне были не очень.

— Да всё слава Богу, отслужили Пасху, теперь вот разговляемся…

— Слышу что-то вы хотите мне рассказать, матушка, — заметил отец Фёдор обеспокоеную интонацию собеседницы.

— Да, вот, не знаю с чего начать-то, — созналась матушка.

— Да вы и начните-то с начала — чего тут знать-то, — пошутил наместник.

— Развалили мы стену второй раз уже, — начала повествование настоятельница.

— Как второй?

— Да вот так — уж больно несуразно да криво положили. Одно наказание мне с этими «мастерами», — с сильным нажимом на «мастеров», продолжила матушка.

— Что, как в первый раз что ли?

— Даже ещё хуже…

— Да уж, испытывает Вас Господь для чего-то.

— Видимо, не нравится Ему наша кладка, всё велит разобрать. Я вот думаю, может монахинь своих сподобить на это дело, чай сестрицы засиделись, только нет у нас навыка кирпичного. Совсем нет.

Наместник уже знал в чём дело и широко молча улыбался.

— Вот я и думаю, мож у вас кто знает кирпичное дело, — продолжала настоятельница, — что скажете, отец Фёдор?

— Да то и скажу, что только что с вашими каменщиками и разговаривал.

— С теми что нам стену клали?

— Да нет, с теми что у меня кладут, и к стене у меня вопросов нет, матушка. Никаких.

— Так что её спрашивать, она каменная, — пошутила матушка и добавила, — так может тогда Вы нам их одолжите?

— Как завтра-послезавтра закончат они угол, так и подумаю об этом. Только они не рабочие у нас, а послушники, нужно будет что-то придумать. Командировку им оформить, скит временный, послушание или ещё что.

— Уж подумайте, батюшка, пожалуйста, а мы уж помолимся и за вас и за них, чтобы думы у вас светлые были да радостные.

— Ну и слава Богу, матушка.

— Слава, слава, храни Вас Бог, батюшка, — настоятельница куда-то спешила и торопилась закончить разговор.

— И вы не хворайте, — отпустил её отец Фёдор и положил трубку.

Есть. Командировка

Полуденный зной, запах сирени и жужжание шмелей уже вплотную подобрались к соседней реке, оставляя прохладу лишь в самой воде да тени прибрежных ив. Угол, который нужно было закончить, к счастью находился по соседству с двухэтажным жилым монастырским корпусом и прятался от солнца под защитой его толстых стен. Михаил особо не торопился с кладкой, выдавая за день не более пяти-шести рядов. Кирпич подбирал тщательно, словно долго изучая его родословную и потом находил ему лишь подобающее положение. Костя с большим вниманием следил за этим процессом, радостно таская на осмотр всё новые и новые блоки.

— Вот смотрю я на тебя, Костя, и думаю, — внимательно рассматривая новый кирпич, начал Михаил.

И, не отрываясь от процесса, продолжил после небольшой мхатовской паузы, — что тебя привело сюда? На слове «сюда» кирпич занял своё место в кладке. А? — повернулся он и, наконец, взглянул на Костю. Костя стоял с новым кирпичём и думал как отвечать. Вопросом на вопрос вроде не к месту, по существу долго, отшутиться глупо.

— Не знаю, — сознался он.

— Вот и я не знаю, — взяв кирпич, Миша вновь углубился в его изучение.

— Сегодня уже закончим, — съезжая с темы, предположил Костя.

— Не исключено, — задумчиво отмеряя мастерком линию на кирпиче, отвечал Миша. Он поставил кирпич на торец лесовой балки и вдруг резко «хлоп!» по нему, и та часть, что была по правую сторону от линии, глухо упала вниз.

— Круто… восхищённо протянул Костя.

Насмешливо улыбаясь, Миша молча намазал раствором новоиспечённые полкирпича и аккуратно поставил в кладку.

«Михаила и Константина к наместнику!» — донеслось из-за угла корпуса. Через полминуты оттуда же показалась бородатая голова и спросила «Слышали?»