Божественная смерть Джиреллы Мартигор

— Хвала Падшей Матери, — согласилась сестра Вора. — Но даже если б и родилась с ним, цирюльники у его всемилости самые искусные. Я знаю других с таким же недугом, а то и худшим, и тем не менее всех их исцелили перед допуском в Норы.

— Говоришь, Норы существуют?

Джирелла отдернула руку. Ей с трудом верилось, что вселяющие ужас слухи — вовсе не слухи.

— У вас под ногами, мэм. Меньше чем в миле, — заверила боевая монахиня, привязывая маску на место. — Там я и выросла. Его святейшество папа Шанату верит, что даже наш заблудший вид способен служить Вороненной Цепи. Как только нас перекроят по образу и подобию чистых.

— Чудеса, да и только… — Джирелла покачала головой. После всего услышанного у нее вряд ли еще остался аппетит, но вот горячая кружка калди, дабы успокоить нервы, определенно нужна. В монастыре напиток считался потворством своим страстям и был запрещен сестрами, но после предложенного дядей вчерашнего экстравагантного пиршества, она решила, что будущей Черной Папессе отныне можно все. — В общем, ты как хочешь, сестра Вора, а мне самое время разговеться. Мне прямо тебя просить принести, чего хочу или дергать за сонетку, как делал мой дядя?

— В будущем вы можете озвучивать любые ваши требования мне, а я уже позабочусь о доставке. Но сейчас мы уже опаздываем. — Боевая монахиня указала на тряпичный сверток, одиноко лежащий на пустом столе. — У меня тут приготовленный для вас обед, но взять его придется с собой.

— А куда мы идем? — Джирелла боязливо глянула на входную дверь. — Я думала, просто проведу тут неделю. В уединении. Из-за всех тех подстерегающих меня опасностей…

— Убийц, в смысле? — Джирелле снова показалось, что анафема улыбнулась за маской. — Когда есть враги, мэм, лучше не оставаться в одном месте. Его всемилость велел мне доставить вас к цирюльнику Нортону до перерыва Совета, а это значит, нам нужно лететь стрелой, иначе опоздаем.

— К цирюльнику? — После рассказа анафемы про цепных хирургов, которые перекраивают плоть грешников, Джирелла не могла даже представить себе кого-то такого, с кем желала бы встречи меньше.

Но ведь ее путь был начертан святой дланью, поэтому она высоко подняла голову и прошествовала за боевой монахиней на выход, а ее единственная заминка была вызвана нерешительностью по поводу того, брать завернутый обед или не брать. И после секундного раздумья она запихнула сверток в карман внутри рукава своего пышного платья. Нет, она еще не проголодалась, но обязалась своей создательнице пользоваться любыми предложенными дарами. Чревоугодие никогда не считалось ее самой сильной добродетелью, однако, раз она собирается надеть эбеновую митру Черной Папессы, следует стремиться воплотить их все.

* * *

За порогом покоев Джиреллу ожидали еще шестеро папских стражников, хотя ни один из них не казался столь свиреп, сколь сестра Вора. Шестерка разделилась и взяла женщин в кольцо, трое встали в авангарде, остальные замыкали шествие, держась практически впритык. В их окружении Джирелла чувствовала себя не просто защищенной, она чувствовала себя уважаемой — точно владычица королевства вышла осмотреть свои владения.

В дневное время замок Диадемы немногим отличался от ночного. По какому бы проходу ни шли, будь то узкий с тесный переулочек, или широкий с большой зал, в нем отсутствовали окна, сквозь которые поступавший солнечный свет контрастировал бы с призрачно-голубым светом едва горевшего, колеблющегося пламени светильников, выступающих из каменных стен. Провожатай объяснил Джирелле, что эти вечные огни подпитывались от паров, поднимающихся из недр горы, потому папский дворец никогда не видел тьмы. И не увидит до Дня Становления. В пещерном воздухе в основном витал пряный аромат благовоний и только лишь единожды пахнуло лошадьми.

— Имперцы! — ахнула Джирелла, и только сейчас заметила, что возвышается над пропастью в несколько сот футов.

Они уже вышли из коридора и теперь их путь пролегал по каменному мосту, переброшенному через огромную площадь — плац, далеко внизу кишмя кишевший неисчислимыми солдатами в грозных багряных плащах. От такой высоты и уязвимости у Джиреллы закружилась голова, пусть даже и стояла за высокими резными перилами.

— Все мы — имперцы, мэм, — сказала сестра Вора. — Или, по крайней мере, снова станем ими. Сразу по завершении Совета Диадемы.

— Да, ну, ты меня поняла, — лениво бросила Джирелла, решив доработать свое притворство: стоическая, пресыщенная, нисколечки не нервная и не наивная. Она взялась за перила и, разглядывая собранное войско, подавила ребячий порыв плюнуть вниз: в монастыре плевать в горгульи из окна дормитория, являло собой высокое искусство. Тоном, который, как она надеялась, должен был прозвучать крайне внушительно-зловещим, она произнесла: — Если королева Индсорит считает, что в праве хозяйничать в нашем замке только потому, что вернулась в Самот, она сильно ошибается.

— Да укажет Падшая Матерь путь истинный все тем, кто сбился с него, пока еще не поздно, — согласилась сестра Вора. Вновь двинувшись ускоренным шагом по мосту, она оглянулась на Джиреллу: — Вы видели черепа, мэм? Над входом в Багряный тронный зал?

— Еще не успела, — легко и не принужденно ответила Джирелла, подозревая, что анафема потешается над ее неведением.

— В первый год пребывания королевы Индсорит на Багряном троне, на нее покушались десятки раз, и она самолично расправилась с каждым убийцей, после чего обрамила их черепами вход.

— Не мудрено, что она провозгласила Змеиный Круг новой столицей и бежала туда со своим двором! — Джирелла была довольная собой, поскольку припомнила событие, кое можно приравнять к древним мифам. — Должно быть, уразумела, что править ей недолго, если останется в Самоте, где вера сильнее страха.

Прогремел колокольный звон, который просто потряс Джиреллу. Посмотрев наверх, она увидела колокол размером с деревенскую церковь, высоко подвешенный над обширной площадью.

— Объявлен перерыв Совета Диадемы. — Сквозь отголоски перезвона Джирелла едва расслышала мягкий голос сестры Воры. Взгляд анафемы был устремлен в то же небо, что и взгляд ее чисторожденной спутницы. — Война окончена. Самот снова стал столицей провинции Багряной империи, а королева Индсорит снова станет повелевать с Диадемы.

— Бок о бок с Черным Папой, — добавила Джирелла. — Мой дяд… его всемилость сказал мне, что Черный Папа будет править подле Багряной королевы.

— А мне он сказал, проследить за тем, чтобы вы попали в цирюльню раньше него, — сказала сестра Вора, глядя сверху на нее. — Так предпочтете бежать сами, мэм, или мне взять вас на руки?

* * *

Падшая Матерь желала своим чисторожденным детям всяческого счастья, что им удастся вырвать у своей немилосердной жизни, и посему Джирелла предпочла бежать самой, пусть и гордость не противилась тому, чтобы ее обладательницу несли на руках, словно ребенка. Бег в монастыре настрого возбранялся, стало быть, девчонки нарушали запрет при первой же возможности. Все, кроме Джиреллы.

Впрочем, сейчас она сносно скользила по отполированному полу в своей мягкой новенькой выворотной обувке, волосы развевались подобно знамени, ибо мчались они во весь опор, стремясь нагнать потерянное время. Духовенство, как и стража равно бросались врассыпную, дабы убраться с дороги, и Джирелла подозревала, что такое поведение больше связано с возглавлявшей шествие здоровенной боевой монахиней, нежели с чем-то еще. Что эти ворчуны в рясах и ленивцы в латах подумали бы, если б узнали, что девчушка, коя проносилась мимо, придерживая свои юбки, на этой неделе встанет у Ониксовой Кафедры?

Это казалось безумием, высвобождением веселья. Выскочив из коридора, она погналась за сестрой Ворой по просторной капелле, где монахини молились пред огромных размеров идолом Святой Мегг, и Джирелла вознесла благодарственную молитву за то, что не быть ей больше одной из них. Впереди повернулась голова в плату и знакомое лицо расплылось в улыбке, так как стоявшая на коленях послушница тоже ее узнала. Она поднялась на ноги, дабы поприветствовать.

Ектения. Единственная настоящая подруга, которая была у Джиреллы в монастыре. И при лицезрении того, как Падшая Матерь воссоединила их столь скоро, сердце преисполнилось радости. Девушка, наверное, отбыла из монастыря сразу вслед за Джиреллой. Тем же днем, раз уже тут. В чем не было никакого смысла. Но что в последнее время имело смысл? Ектения распростерла руки, желая заключить в объятия свою подругу, Джирелла замедлила сумасшедший забег и…

Сестра Вора возникла за спиной Ектении и мастерски обезглавила девушку прежде, чем Джирелла успела издать предупредительный возглас. Она запнулась, лихорадочно таращась на то, как прелестные белокурые волосы опутывали вращавшуюся голову, падавшую так близко, что теплая кровь забрызгала Джиреллины щеки. Кто-то подхватил ее сзади, не дав упасть на убитую подругу. Двое телохранителей бросились к Ектении и взяли под руки, удержав от падения.

Вот только уже не Ектению, а лишь ее безвольное тело. Ее голова лежала на боку, прижавшись щекой к полу капеллы, рядом с порванными четками. С ее улыбающихся губ стекала кровь. Ее глаза уставились в никуда. Остальные монахини истошно кричали, зовя на помощь, и Джирелла почувствовала облегчение, поскольку сама пребывала в глубочайшем потрясении, чтоб издать вообще хоть какой-то звук или высвободиться из сильных рук, что не давали приблизиться к Ектении.

Сестра Вора обошла стражников, державших обезглавленный труп, из раны коего на перед одеяния послушницы сочилась кровь. Боевая монахиня уже вложила меч в ножны, однако рука сжимала ужасного вида черный кинжал. В ее мясистом кулачище он казался совсем уж маленьким ножичком.

Джирелла перестала вырываться, по телу разлилось холодное оцепенение. Если таков замысел Падшей Матери, она примет его с достоинством. В самый темный час ночи она попросила Всематерь избавить ее от бремени всей этой ответственности, избрать своим Гласом кого другого. И вот ее молитвы услышаны.

Сама на себя и навлекла.

Только вместо того, чтобы шагнуть к Джирелле и ударить ее кинжалом в сердце, сестра Вора повернулась к телу Ектении, кое двое телохранителей продолжали омерзительно придерживать. Боевая монахиня очень осторожно разрезала окровавленный перед одеяния, развела края, и ни сорочки, ни намечавшихся грудей, которые однажды Ектения предложила потрогать, не открылось взору. Грудь покрывала какая-то странная вздутая припухлость. Из-за криков спасавшихся бегством монахинь нельзя было расслышать, о чем поведала сестра Вора державшим труп стражникам, но с их суровых лиц сошел весь цвет, а прищуренные глаза тревожно округлились.

— Ей стоит на это взглянуть.

Слова достигли слуха, стражник за спиной отпустил ее, и Джирелла шатко подалась вперед, дабы получше рассмотреть эту штуку. И увидела, что любопытная выпуклость не привязана к груди, а срасталась с ней. А также услышала жужжание, которое, с такого близкого расстояния, не могли приглушить даже вопли бежавших прочь монахинь. Джирелла издала жуткий лающий смешок, поскольку поняла, что данный нарост собой олицетворяет. Какая-то разновидность осиного гнезда. Его обагренные кровью стенки казались не толще пергамента… Джирелла вдруг осознала, что все глубже погружается в то жужжащее гнездо, в монотонное гудение орущих отовсюду монахинь, и словно откуда-то издалека до нее донеслись слова сестры Воры:

— А вот теперь, мэм, я просто обязана вас понести.

* * *

Джирелла резко согнулась пополам и закашлялась. Глоток отвратительной на вкус жидкости вернул ее к жизни. От дубильной настойки жгло рот. Вливший ее человек отошел, дабы свободно подышала затхлым пещерным воздухом.

Хотя иные виденные ею части замка и отличались каждая своим архитектурным стилем, разнившимся от вычурного самотанского до сдержанного геминидеанского, да еще сотней других, зато объединяла их безупречность, с каковой те были высечены в горной породе. Это же место больше походило на логово отшельника, нежели на цивилизованные покои. На верхушках растущих с пола высоких сталагмитов коптили свечи, а под свисавшими с потолка сталактитами, пестрившими минеральными прожилками, стояли бутыли и мензурки для сбора капель. Неровные стены просторного помещения искрили сотнями и сотнями стеклоплиток, что подмигивали ей при свете свечей. И Джирелла сидела посреди всего этого на поросшем мхом столе. Виднелась только одна дверь. Запертая изнутри на засов.

В комнате было тепло, сыро и воняло чем-то едким, ей незнакомым. Джирелла заозиралась в поисках сестры Воры и выяснила, что она тут одна-одинешенька… за исключением мужчины, с немалой долей веселья наблюдавшего, как она воспринимает сей антураж. Его чистейше-красный хирургический халат и сверкающие кольчужные перчатки странно выделялись на фоне убогой обстановки, а его улыбка казалась еще теплее дядиной.

— Цирюльник, — прохрипела Джирелла. Горло саднило так, будто она кричала как резаная, хотя после случая с Ектенией ничего не помнила… — Где сестра Вора?

— Меня зовут Эльберт Нортон С. По счастью, Третий. — Цирюльник слегка поклонился. — Твои телохранители тут без надобности. Точнее сказать, им запрещено сюда ступать. Наряду со всеми остальными смертными, живущими на Звезде. Единственно те, кто принял высочайшее призвание могут войти. И все сказанное в сей освященной службе больше никогда не повторится. Понятно?

Джирелла кивнула, хотя толком не поняла. Все по-прежнему было, как во сне.

— Значит, вы цирюльник и священник, из тех, кто исцеляет ведьморожденных?

— Ничего подобного! — цирюльник Нортон насупился и пронзил ее испепеляющим взглядом. — Я не служитель церкви и не одобряю действий церковных хирургов твоего дяди. Быть может, оно и получше, чем сжигать этих монстров на костре, как любил это делать король Калдруут, однако считаю, что королева Индсорит правильно поступила, приказав Цепи прекратить изувечивать их.

— Что сделала королева? — О том, что реформирование жизни анафем существовало взаправду, Джирелла узнала только сейчас. Но, видимо, для тех, кого не ссылали в монастырь, это вовсе не новость.

— А он не особо с тобой откровенничал, да? — Цирюльник Нортон поцокал языком. — Упорное нежелание твоего дяди отказаться от этой практики только лишило его Ониксовой Кафедры — вот причина войны. Понимаешь? Массовой такой кровавой заварушки, и ради чего? Ничего. Лишь впустую растраченное драгоценное время. Да, церковь продолжает штамповать своих цепных ведьм, но королева вернулась в Диадему, и это церковникам ужасно усложнит процесс. Послушай он меня с самого начала…

— Да кто вы такой, чтобы столь возмутительно высказываться о его всемилости? — требовательно вопросила Джирелла.

— Я — личный цирюльник Черного Папы, следовательно, волен возмутительно высказываться о ком пожелаю, — самодовольно заявил он. — Служба, каковую тебе предстоит унаследовать, со всех сторон окружена льстивыми и коварными личностями, и мудрый властитель может извлечь пользу из своего острого орудия, коим является моя сметливость. Иными словами, приученный кот, вылавливающий всяких гадких жаб и змей подколодных. Мне хотелось бы думать, что ты усвоила урок, подвернувшийся по пути ко мне: растревожь чем нательное гнездо твоей маленькой подруженьки и тебя, и половину присутствующих в капелле искусали бы до смерти пчелы.

— Ектения… — Джирелла подтянула к груди колени и обхватила руками, стараясь унять дрожь. Случившееся — не кошмарный сон. Она закрыла глаза и отринула слабость Обманщика. Ектения вовсе не подруга. И никогда ею не была. Она — враг, наемная убийца, в чей злой умысел вмешалась Падшая матерь, дабы защитить своего избранного эмиссара. Джирелла оглянулась на цирюльника Нортона и спросила: — Ежели вы столь смекалисты в происходящем, то кто ее ко мне подослал? Они наверняка шпионили за мной еще в монастыре, до того, как его всемилость призвал меня… И наверняка знали о причине призыва, раз отправили Ектению в Диадему сразу вслед за мной.

— Уверен, пока мы тут разговариваем, агенты твоего дяди уже расследуют этот вопрос, однако сомневаюсь, что раскопают что-то убедительное. — Цирюльник Нортон пожал плечами. — Целесообразнее облечь тебя в броню, что обеспечит защиту на всем этапе коронации, чем тратить время на беспокойство, гадая, кто же там хочет твоей смерти. Все они хотят. Но как только придешь к власти, они сойдут с тропы покушений и пойдут более ухищренной тропкой лебезения. Таков порядок вещей.

— Но раз они собираются отступить сразу, как только я стану Черной Папессой, чего целую неделю выжидать коронации? — спросила Джирелла, обуреваемая праведным гневом, вызванным трусостью слуг Обманщика. Она б уважала их больше, если б и далее подсылали своих убийц, хоть весь период ее правления, а не уходили в подковерную борьбу.

— Это не просто бюрократия, уверяю тебя. — Цирюльник Нортон оперся о замшелый стол, на котором она сидела. — Формально, твоя коронация началась в тот самый момент, когда ты переступила порог этой комнаты. Опоздав, должен заметить, но в целости и сохранности, что главное, и худшая опасность уже миновала. Конечно, при условии, что о своей непорочности ты говорила правду.

— Что-что, простите? — ощетинилась Джирелла. Что это за намеки такие? Как она могла солгать его всемилости?

— Я удостоверяюсь ради твое же блага, — произнес он заговорщицки. — Если у тебя в прошлом имелись какие прегрешения, мы можем… прибегнуть к альтернативным мерам. Но если ты и впрямь не вкусила плотских утех, то придержемся традиции и подвергнем тебя Мытарству Эбенового призрака. Это решающее испытание на непорочность и вынести его способен лишь соответствующий священному сану первосвященника.

— Я с готовностью принимаю любые предложенные вами испытания. — надменно заявила Джирелла. — Я избрана Падшей Матерью, и бояться мне нечего.

— Ну что ж, еще поглядим, — сказал он со странноватой улыбочкой на устах. — Не следует подходить к сему мытарству с беспечностью, Джирелла. Ведь оно полностью изменит тебя, превратит из обычной девочки в… нечто иное. В храм божественного, как выразилась бы Цепь.

— Я готова.

— Опыт окажется не из приятных, — продолжал предупреждать цирюльник Нортон. — И если переживешь, уже не будешь полноценным человеком. Станешь невосприимчивой к любой известной смертному отраве, но зато каждая капля собственной крови ли, желчи ли, слюны или же мочи уподобится смертельному яду. Твое тело не потерпит плотской любви — ты останешься девственницей до конца своих дней.

— Говорю же, я готова, — повторила Джирелла, вспоминая, как одной прошлогодней летней ночью страстно желала коснуться Ектении, лежа у той в койке. Как девушка поддразнивала ее напоминаниями о том, что похоть — священная добродетель… и как убежала к себе в кровать, подстегнутая внезапным порывом остаться чистой. Теперь-то она знала источник возникновения этого инстинкта, и возблагодарила Падшую Матерь за мудрость. Кому знать и воплощать похоть лучше, как не тому, кто так и не осуществил свое желание?

— Да будет так, Джирелла.

Цирюльник пролавировал между сталагмитами и подошел к одному из встроенных в стену оконцев, после чего оглянулся и почти печально произнес:

— Надеюсь, в будущем мы еще много о чем поговорим, ну а сейчас — время Мытарства. С богом, ваша всемилость.

От почетного обращения Джирелла засветилась гордостью. Он отодвинул щеколду на стеклоплитке, и стоило той распахнуться на петле, как цирюльник плотно прижался к стене сбоку от маленького отверстия. От его чудного поступка у Джиреллы на затылке волосы встали дыбом.

— Что…

Какой бы вопрос не собиралась она озвучить, тот так и увял на устах, когда из дырки в стене выпорхнула маленькая черненькая птичка. Которая, нырками облетая сталактиты, направилась к ней. И хоть и казалась она вихлястой, летела быстро и целеустремленно. Джирелла рывком откинулась спиной к столу и отчаянно воззрилась на цирюльника Нортона, ища помощи. Тот так и стоял, прижавшись к стене, с жутким увлечением глядя на нее в ответ. Птичка спикировала на нее, и Джирелла узрела, что это вовсе не птичка. Это было… нечто, чему она не нашла названия, какая-то обрюзгшая пиявка с жужжащими стрекозиными крылышками и сочащимися ихором зубчиками.

Оно летело прямо в лицо, и Джирелла чисто инстинктивно отмахнулась, прося прощения у Падшей Матери. Но вместо того, чтобы упасть наземь подбитым, ужас обогнул руку… И кисть пронзило болью. Такой, словно она схватила пучок крапивы, после чего сунула руку в печь. Она бы и стряхнула прицепившееся чудовище, вот только тело предало, корчась на обомшелом столе, оставляя лишь возможность неумолчно кричать.

Хуже первичной боли было ощущение ее медленного распространения по мере того, как кошмарная тварь все дальше заползала под манжету рукава на запястье. Каждое ее касание было столь жгучим и едким, что там, где панцирь существа прочесывал по бархату, платье затлевало и выгорало. Казалось, будто раскаленные добела угли сдирают и тянут за собой кожу, и дым, исходящий от собственной вздувшейся волдырями плоти вызывал тошноту. Джирелла перестала биться. Она лежала парализованная болью, покуда тварь забиралась все выше по руке и порождала испепеляющую разум агонию, подползая все ближе к плечу. К шее. К лицу. К покрытым пеной губам.

Могла бы, она молила бы о смерти.

И тем не менее, по-настоящему Мытарство началось, только когда существо сложило свои блестящие черные крылья и полностью пролезло вовнутрь.

* * *

Джирелла дико заметалась на столе. Платье разъело до шипящих лохмотьев, мох под ней сгорел. Она вопила со всей яростью раненого бога. Кем она и стала. Ибо такую боль, ужас и переживание не вынесет ни один смертный. Но агония все усиливалась, вновь и вновь отрывая ее от горящего стола. Она ощущала тварь внутри себя, как та, впиваясь своими игловидными лапками в нежные стенки глотки, проталкивалась все глубже. Она задыхалась и давилась, но больше не боялась. Она гневалась.

Человек в красном. Это все его рук дело. Она поискала его взглядом у отделанной оконцами стены, но взор наткнулся на виновника, когда тот уже прокрался в заднюю часть помещения, сполз на пол и распахнул люк.

Завывая, Джирелла полетела за ним. Крылья Эбенового призрака бились меж легкими, удерживая ее в воздухе. Покуда она проплывала меж сталагмитами, тлеющая обувка слетела с ног, пальцы коих парили в нескольких дюймах от голого пола пещеры.

Человек в красном исчез в люке, откуда заклубился металлический дым. Она нырнула за ним в испарения. Дым стал гуще, воздух — горячее, обжигая глаза, обжигая легкие. Но по сравнению с тем, что творил Эбеновый призрак в ее нутре, слепота и удушье казались приятной отдушиной.

Похоже, она падала вниз по само́й древней лавовой трубе, сквозь стены замка Диадемы, прямиком в кипящие и бурлящие недра горы. Джирелле мнилось, что туннель будет сужаться, пока она не застрянет в нем, не увязнет в раскаленном черном камне на веки вечные, при этом продолжая жить в наказание за свою самонадеянность. Неистовство вихрем носилось во чреве, пытаясь нащупать опору, но боль опустошила Джиреллу до того основательно, что внутри не осталось ничего, за что бы можно было зацепиться. И сродни рвущейся из ущелья буре, гнев исторгся из горла.

Дым стал таким плотным, что сдавливал со всех сторон, замедляя падение, а затем и вовсе остановил его. Вот и увязла, как и воображала себе, только не в камне, а погребена в чем-то ином, во что обратился загустевший дым. В мерзостном зловонном туннеле, поросшем теплыми пульсирующими мышцами. Она узнала запах. Тем же смердело и в цирюльне, тем же разило из клетки, откуда вылетел Эбеновый призрак — вонь тараканьего гнезда, грязных насекомых, сношавшихся, испражнявшихся и поедавших друг друга в небольшом жарком месте.

Джирелла врылась ногтями в мягкую склизкую стену и подтянулась вперед. Она уже сомневалась, что зарывается еще глубже в ад или карабкается вверх, к небесам. Кровь кипела в жилах. Плоть отделялась от костей. Но она упорно продолжала лезть дальше. Джирелла сделалась храмом Падшей Матери, и что бы там враги не предпринимали, она не позволит этому дару затеряться в Изначальной Тьме.

Тут вместо очередной жгучей горстки вонючих отходов жизнедеятельности насекомых пальцы загребли холодный воздух глубин. Ухватившись за край своего заточения, Джирелла волоком вырвалась на свободу. Она шлепнулась на прохладный камень, следом из раздутого яйцеклада вытекли мерзкие выделения. Отдаленное песнопение эхом отзывалось от стен и напоминало гул улья. Место озарялось ярким светом тысяч свечей, она огляделась в поисках источника происхождения сего чудовищного родового канала, но единственно узрела колоссальных размеров изваяние Падшей Матери, возвышающееся над ней. И ни туннеля у подножия статуи, ни отверстия в высоком потолке не было. Она появилась из ниоткуда.

Песнопение стало звучать громче. Джирелла поднялась, проморгалась, вытерла с глаз кровь. Не свою. Она стояла обнаженной пред иконой Всематери в окружении выпотрошенных жертв, чьи сплетенные внутренности согревали ноги. Чуть поодаль спускалась лестница, на ступенях которой стояли клирики в капюшонах и серебряных демонских масках, украшенных декоративными узорами, а за ними — скопище приверженцев в балахонах, заполонивших Низший Дом Цепи. Их славословие нарастало, попадая в унисон с ее воем.

Церковники обвели ее вокруг пальца, заманив с помощью блеющих подношений. Не получалось сосредоточиться и опознать тела у ее босых ног: были то козлиные детеныши или же человеческие. Она повернулась к изваянию с намерением взобраться на него и вновь скрыться в Изначальной Тьме, но тут накинулись клирики и посредством вороненых оков и древних заклинаний сковали Джиреллу. И возглавлял их не кто иной, как сам Черный Папа, чью митру ни с чем не спутать… вот только приглядевшись, она поняла, что лицо под высокой шапкой принадлежало не дяде — оно принадлежало ей самой.

Его свистяще-шипящее песнопение укротило Джиреллу и клирики приковали ее к перевернутому кресту, но едва взялись выцарапывать сокровенные таинства Цепи на свежей плоти, она забрыкалась от боли. Их украшенные резьбой перья протыкали желудок, кололи Эбенового призрака и тем самым подпихивали существо все глубже, травя его, пока оно травило ее. Эти мучения заставляли Джиреллу рыдать. Под кожей проступали пульсирующие знаки и глифы, и твердые руки мучителей очерчивали их клинками. Тут кардинал, носивший застывшую гримасу одной из монастырских горгулий, которой она частенько попадала плевком на спину, склонился над ее чреслами и скрупулезно скальпелем выбрил в лобковых волосах крест.

Эбеновый призрак пролез в кишечник, прополз по нему и наконец прорвался в непорченую утробу, и невыносимые муки переросли во что-то совсем уж запредельное. Она знала, что вот-вот встретится лицом к лицу с Падшей Матерью. Песнопение вышло на крещендо, достигло кульминации и небеса вспыхнули очищающим пламенем, окутавшим Джиреллу.

Последнее, что она помнила, как человек в красном подобрал облаченной в перчатку рукой маленькое белое яичко и поместил его в реликварий.

* * *

Заключительный этап коронации обратится пыткой совершенно иного рода, причем куда как унизительнее всего того, что Джирелла перенесла в самый разгар Мытарства Эбенового призрака. Она — наиважнейшая смертная средь ныне живущих на Звезде — должна преклониться пред Багряной королевой в тронном зале, который впоследствии они станут делить, и молитвенно просить за себя. Конечно, это дело сугубо символичное: Шанату снимет свою митру и передаст Индсорит, которая, в свою очередь, водрузит ее на Джиреллино чело — но все равно это раздражало.

Ну хотя б все скоро кончится. Джирелла поднялась с колен пред висевшем в ее комнате гобеленом, и черное официальное облачение разбередило истерзанную плоть. Когда только появилась тут, своей выразительностью образ Падшей Матери поразил ее до глубины души, однако сейчас он казался заметно потрепанным, особенно по сравнению с написанной маслом картиной, коя висела в папских покоях. Совсем не верилось, что с момента приезда прошла всего лишь неделя. Чуялось, минули годы.

— Да не переживай ты так, сестра Вора, уже иду, — уверила она боевую монахиню, когда здоровячка вошла в комнату. — На это испытание я не опозда… ю…

Анафема закрыла за собой дверь и повернула ключ в замке. Сердце ушло в пятки, но от этого Джирелла только расправила плечи.

— Скажешь, кто ты? — спросила она, когда фиолетовоглазая великанша повернулась к ней лицом.

Анафема покачала мощной головой. По маске было видно, дышала она тяжело, тяжелее, чем ожидалось. Судя по всему, женщина не хотела этого делать… и все же отстегнула со спины свой огромный меч.

— Хоть ответь, почему? Кем бы ты ни была, сестра Вора, ты преданная цепистка, и мы обе знаем, что я истинный, законный понтифик.

— Ты — марионетка, — печально произнесла анафема, начав поднимать меч. — Не более чем заместитель Шанату, и продолжишь истязать и порабощать таких, как я, как это всю жизнь делал он.

— А тот кардинал, что тебя надоумил, думаешь, что-нибудь изменит? — Теперь, когда она поняла, какая же та наивная, Джирелла возненавидела это чудовище еще сильнее. — Чего бы там тебе ни наобещали — ложь. Мы обе умрем зазря.

— Я уже лишилась своей жизни, — изрекла женщина, подступая ближе. — Пощади я твою, мэм, поклянешься ли распустить Норы, остановить погромы, направленные против моего народа? Позволишь ли дикорожденным жить такими, какие они есть? Быть самими собой?

Последнее испытание. Прошло легко.

— Я не стану подрывать святость своего поста за-ради чьей-то жизни, даже своей собственной, — заявила Джирелла. — В отличии от тех ложных цепистов, с кем ты вступила в сговор, я не стану давать клятв, которые не намерена исполнить. Я ответственна только пред Падшей Матерью.