Помоги проекту - поделись книгой:
Валерий Николаевич Ковалев
Агент Абвера
Глава 1. Лубянка
«В течение 24-го июня противник продолжал развивать наступление на Шауляйском, Каунасском Гродненско-Волковысском, Кобринском, Владимир-Волынском и Бродском направлениях, встречая упорное сопротивление войск Красной Армии.
Все атаки противника на Шауляйском направлении были отбиты с большими для него потерями. Контрударами наших механизированных соединений на этом направлении разгромлены танковые части противника и полностью уничтожен мотополк.
На Гродненско-Волковысском и Брестско-Пинском направлениях идут ожесточённые бои за Гродно, Кобрин, Вильно, Каунас.
На Бродском направлении продолжаются упорные бои крупных танковых соединений, в ходе которых противнику нанесено тяжёлое поражение.
Наша авиация, успешно содействуя наземным войскам на поле боя, нанесла ряд сокрушительных ударов по аэродромам и важным военным объектам противника. В боях в воздухе нашей авиацией сбито 34 самолёта.
В Финском заливе кораблями Военно-Морского Флота потоплена одна подводная лодка противника.
В ответ на двукратный налёт на Севастополь немецких бомбардировщиков с территории Румынии советские бомбардировщики трижды бомбардировали Констанцу и Сулин.
В ответ на двукратный налёт немецких бомбардировщиков на Киев, Минск, Либаву и Ригу советские бомбардировщики трижды бомбардировали Данциг, Кенигсберг, Люблин, Варшаву и произвели большие разрушения военных объектов. Нефтебазы в Варшаве горят.
За 22-е, 23-е и 24-е июня советская авиация потеряла 374 самолёта, подбитых, главным образом, на аэродромах. За тот же период советская авиация в боях в воздухе сбила 161 немецкий самолёт. Кроме того, по приблизительным данным, на аэродромах противника уничтожено не менее 220 самолётов».
В ночном небе над Москвой висели аэростаты, шел четвертый месяц войны.
На Лубянке, в одном из кабинетов с затененными светомаскировкой окнами, за столом, в желтом пятне света сидел лет тридцати пяти, крепкого сложения человек. С петлицами старшего майора госбезопасности[1], тремя орденами и знаком «Заслуженный работник НКВД» на коверкотовой гимнастерке. Фамилия его была Судоплатов, должность — начальник 2-го отдела НКВД СССР.
Это был опытный сотрудник контрразведки, начавший свой боевой путь мальчишкой еще в Гражданскую войну. Сначала рядовым бойцом, потом сотрудником Особого отдела[2] и оперативником губернской ЧК. Далее началась служба в центральном аппарате и выполнение спецзаданий в европейских странах — ликвидация основателя ОУН[3] Коновальца и предавшего идеи большевизма Троцкого[4].
В настоящее время он возглавлял отдел, занимавшийся разведкой, контрразведкой и организацией диверсионной деятельности в тылу противника.
Перед чекистом лежало дело оперативной разработки в глянцевой обложке, которое он внимательно изучал, делая временами карандашом пометки в блокноте.
Разработка именовалась «Монастырь» и имела далеко идущие цели.
Месяц назад нарком НКВД Берия, желая скрасить мрачное настроение Сталина от чудовищных поражений Красной Армии на фронтах, докладывал вождю об успехах наркомата в борьбе с немецкой агентурой, забрасываемой в наши тылы, о выявленных и уничтоженных резидентурах, диверсантах и вредителях.
Вождь молча слушал, расхаживая по кабинету, а потом, подойдя вплотную к наркому, сказал:
— Плохо, Лаврентий, очень плохо.
— Не понял, товарищ Сталин? — побледнел тот лицом.
— Ты работаешь по хвостам, как в игре «казаки-разбойники». Одни бегут, вторые догоняют. А нужно совсем другое.
— Что именно? — вытянулся нарком.
— Упреждать. Для чего иметь своих людей там, где готовятся эти планы, и своевременно получать от них сведения. А при необходимости дезинформировать противника и срывать его планы. Ты меня понял? — вождь недобро блеснул глазами.
Что означает этот блеск, Берия хорошо знал и внутренне похолодел.
— Так точно, товарищ Сталин!
— В таком случае иди, я жду результатов.
Шагая к двери на деревянных ногах, нарком спиной чувствовал взгляд Хозяина[5]. Во взгляде том таилась угроза.
Вернувшись из Кремля на Лубянку, Берия тут же вызвал своего заместителя Абакумова, руководившего Особыми отделами, и Судоплатова. И учинил обоим начальственный разнос.
— Заберите свою филькину грамоту! — швырнул на стол подготовленную для доклада вождю справку. — Это не работа, детский лепет! Мне нужно упреждение! А именно агентурные позиции в Абвере[6], который ведет к нам заброску агентуры и устраивает диверсии!
— Лаврентий Павлович… — открыл было Абакумов рот.
— Молчать! — грохнул кулаком по столу нарком. — Немедленно продумать и дать конкретные предложения! Срок неделя! Пока свободны!
— Есть! — вздернули оба подбородки, повернулись через левое плечо и заскрипели сапогами к двери. Миновав приемную со скучающим у телефонов адъютантом, вышли в овальный с ковровой дорожкой коридор и молча разошлись в разные стороны.
Оба недолюбливали друг друга. Судоплатов считал Абакумова выскочкой и костоломом. В органы тот пришел с комсомольской работы в 1932-м и несколько лет служил оперуполномоченным в ГУЛАГе[7]. Потом занимался контрразведывательным обеспечением штабов и был начальником Ростовского управления НКВД, где проявил себя спецом по выбиванию из подследственных признательных показаний. Нарком это качество ценил и забрал умельца к себе заместителем.
Абакумов в свою очередь завидовал Судоплатову как опытному разведчику-нелегалу, не один год проработавшему за границей и осуществившему там ряд блестящих операций.
И не безосновательно завидовал. Дело в том, что у Судоплатова уже имелось то, что требовал с подачи вождя нарком. А именно — оперативная разработка с кодовым названием «Монастырь». Заведена она была в июле и ставила своей целью внедрение чекистской агентуры в немецкую военную разведку.
Для этого создали фиктивную антисоветскую организацию, дав ей название «Престол», якобы искавшую контакты с германским верховным командованием. Несмотря на основательные чистки, многие представители русской аристократии остались в живых, но все были под оперативным наблюдением.
Выбор пал на князя Глебова, некого Садовского и его жену. Все трое нашли пристанище в Новодевичьем монастыре, где общались с кругом своих знакомых. Никакой антисоветской деятельности не вели, контакты сводились к ностальгическим воспоминаниям и ожиданию прихода немцев.
Князь был в преклонном возрасте, но ясен умом, деятелен и пользовался авторитетом в кругах остатков былой аристократии. Ему не надо было доказывать преданность монархии. В подшивке журнала «Нива» за 1913 год имелся номер, посвященный приезду Николая II в Кострому по случаю 300-летия дома Романовых. На большой фотографии князь приветствовал царя от имени русского дворянства.
Второй человек в организации, Борис Александрович Садовской, принадлежал к поэтам «серебряного века»[8], в тридцатые годы ОГПУ[9] ликвидировало три монархические ячейки молодежи, группировавшиеся вокруг него и имевшие прогерманские настроения. От всего этого литератора хватил удар, и он передвигался в инвалидной коляске.
Под стать Садовскому была и его жена — Надежда Ивановна Воскобойникова, в прошлом близкая фрейлина императрицы. После ареста Романовых она вошла в тайное общество по спасению царской семьи, получив для этого восемь миллионов долларов от американцев. Однако попытка не удалась, а вскоре всех Романовых расстреляли.
Как и Глебов, Садовские состояли под негласным надзором в целях их возможного оперативного использования. Теперь такой момент настал, требовался катализатор…
Когда напольные часы в простенке гулко пробили десять вечера, Судоплатов перевернул очередную страницу, заложил ее карандашом и открыл лежавшую рядом коробку «Казбека». Достал оттуда папиросу, став разминать пальцами.
В обитую дерматином дверь постучали.
— Да! — Судоплатов, прикусив мундштук, чиркнул спичкой.
— Разрешите, товарищ старший майор? — шагнул из тамбура цыганистого вида старший лейтенант госбезопасности с картонной папкой в руке.
— Входи, Михаил, присаживайся, — выпустил ноздрями дым.
Старший лейтенант (фамилия его была Маклярский) прошел вперед, уселся за приставной стол и положил папку перед начальником.
— Вот, Павел Анатольевич, подобрал из своих агентов кандидата для введения в разработку.
Маклярский являлся достаточно молодым, но умным и хватким оперативником. В органы пришел в конце двадцатых, хорошо себя зарекомендовал себя на «земле»[10], за что был переведен в центральный аппарат, где служил под началом Судоплатова начальником 1-го отделения.
— Поглядим, — старший майор открыл папку и стал внимательно читать лежавшую внутри отпечатанную на машинке справку с грифом «совершенно секретно».
Там значилось: «Демьянов Александр Петрович, псевдоним ”Гейне”. Родился 19 октября 1910 года в Санкт-Петербурге. Русский, из дворян, потомок казачьего атамана Головатого. Отец — есаул царской армии, умер от ран в Первую мировую, мать Мария Николаевна, урожденная Кульнева — дворянка, выпускница Бестужевских курсов.
Полтора года обучался за границей, а потом в Ленинградском политехническом институте, откуда был отчислен как «социально чуждый элемент» и в 1929 году завербован ОГПУ. Жена — Татьяна и тесть, профессор Березанцев, также являются секретными сотрудниками.
В 1930-м Демьянов переведен на работу в Москву, работает инженером-электриком на «Мосфильме». Вхож в артистические круги, по заданию разведки устанавливает контакты с иностранными журналистами, дипломатами и театрально- художественной богемой, активно участвуя в их разработках. Свободно владеет немецким и французским языками. Обучен формам и методам агентурно-оперативной деятельности, в том числе с иностранцами. Смел, инициативен, хладнокровен».
Ниже: «начальник 1-го отделения 2 отдела НКВД СССР, старший лейтенант государственной безопасности Маклярский М. Б.» и размашистая подпись.
— Интересная кандидатура, — Судоплатов положил бумагу в папку, вернул ее отделенному начальнику. — Организуй мне завтра с этим Гейне контрольную встречу[11].
— На какое время?
— В девять утра.
— Есть, — тот встал со стула и, забрав документы, покинул кабинет.
Лампа на столе горела, пока за шторами не засерел рассвет, а потом погасла…
Следующим утром, прохладным и туманным, по Садовому кольцу неслась защитного цвета «эмка»[12]. Кольцо было пустынным, изредка встречались автомобили, в основном военные, на площади Маяковского с оборудованных огневых позиций в небо уставились длинными стволами две зенитки и бинокль наблюдателя.
Миновав площадь, машина сбавила скорость, свернула в узкий неприметный переулок и, скрипнув тормозами, остановилась. Хлопнули дверцы, из автомобиля вышли Судоплатов с Маклярским.
Чуть позже оба поднимались по ступеням лестничного марша одного из жилых домов за углом. На площадке третьего этажа остановились, старший лейтенант вынул из кармана ключи и отпер одну из четырех, выходящих туда дверей.
В прихожей оба сняли черные кожаные плащи с фуражками, повесили их на крючки, прошли в одну из комнат, где начальник отделения щелкнул выключателем. Двухрожковая люстра осветила неярким светом матово блестевшую там старинную мебель, вытертый ковер на полу и несколько копий картин Айвазовского на стенах.
Судоплатов уселся на один из венских стульев у стола и принялся листать лежавший там свежий номер «Огонька», Маклярский ушел на кухню, откуда вскоре тонко засвистел чайник.
Ровно в назначенное время в квартире раздались три коротких звонка. Старший лейтенант, сняв цепочку и отперев дверь, впустил посетителя. Они молча кивнули друг другу, вошедший расстегнул осеннее пальто и вместе со шляпой поместил на вешалку, вслед за чем был препровожден в комнату, где находился начальник.
— Будем знакомы, я — Павел Анатольевич, — отложив в сторону журнал, Судоплатов встал и протянул руку.
— Александр Петрович, — с достоинством пожал ее агент.
На вид ему было лет тридцать, тонкие черты лица выдавали аристократа, фигура подтянутая и спортивная. Одет был в темный элегантный костюм в елочку, светлую с полосками сорочку и при галстуке. Расселись за столом, завязалась непринужденная беседа. В ее ходе Судоплатов выяснил еще целый ряд фактов биографии Гейне, помимо указанных в справке.
Как оказалось, языкам Александра обучили мать и гувернантка, остзейская[13] немка, а первым наставником и учителем в разведке был Рудольф Абель[14], которого Судоплатов знал лично и глубоко уважал. Помимо прочего агент увлекался конным спортом и имел на Московском ипподроме скаковую лошадь, что использовал для установления связей с работниками зарубежных дипломатических ведомств и торговых представительств. Псевдоним «Гейне» при вербовке избрал сам, поскольку увлекался его поэзией и знал наизусть многие произведения.
— Ну что же, для первого знакомства вполне достаточно, Александр Петрович, — констатировал начальник, — а теперь перейдем к вашему очередному заданию. Предупреждаю, оно весьма опасное, поскольку предполагает работу во вражеском тылу и в случае провала — вас ожидают пытки и смерть, фашисты в таких случаях не церемонятся.
— Я готов, — бесстрастно ответил собеседник.
— Позволю заметить, Павел Анатольевич, — вступил в разговор Маклярский, — с товарищем Демьяновым я работаю второй год, и в первые дни войны он потребовал отправки на фронт, что было обещано, но по линии разведки.
— В таком случае наши желания совпадают, — чуть улыбнулся начальник. — А теперь, Александр, слушайте и вникайте.
Спустя час, подробно изложив план операции, Судоплатов поинтересовался, есть ли вопросы?
— Имею два, — взглянул Демьянов на Судоплатова, — что будет с фиктивной группировкой стариков?
— Она под нашим наблюдением и безвредная. Так что пусть предаются ностальгии и мечтают, это не возбраняется. Слушаю второй?
— Хотелось бы побольше узнать про обстановку за линией фронта, она мне известна только в общих чертах.
— За это можете не беспокоиться, вся необходимая информация будет предоставлена.
Встреча с перерывом на чай с сушками продолжалась до полудня, а когда все детали обсудили, стороны распрощались, и Маклярский конспиративно выпустил агента из квартиры.
— Ну, как вам Гейне? — вернувшись из прихожей, вновь присел за стол.
— Поживем-увидим, — ответил старший майор. Начальник не любил давать поспешных оценок.
По прошествии недели они вместе с Абакумовым сидели в приемной Берии.
Три года назад Лаврентий Павлович сменил на этом посту Ежова[15], а до этого возглавлял соответствующие наркоматы в Закавказье, где проявил себя и был замечен Сталиным, и тот сделал его главой Лубянки. Новый нарком тут же отменил политику «Большого террора»[16], проводимую прежним наркомом, назначил на руководящие посты своих людей и создал мощную агентурную сеть советской внешней разведки в Европе, Японии и США. По натуре был жестоким, отличался высокой работоспособностью, с подчиненными был груб, но справедлив.
Его адъютант, полковник Саркисов, что-то записывал в журнале, время от времени отвечая на звонки: «Нарком занят». Последний уже час допрашивал у себя бывшего командующего 34-й армией генерал-майора Качанова. В результате ударов превосходящих сил вермахта под Старой Руссой его армия отошла на реку Ловать, а затем в район Демянска.
Для расследования обстоятельств поражения на Северо-Западный фронт выехала комиссия уполномоченных Ставки Верховного Главнокомандования во главе с армейским комиссаром 1 ранга Мехлисом[17]. Комиссия обвинила Качанова в самовольном отводе войск и пораженческих настроениях. Генерала арестовали, доставили в Москву, и теперь в отношении него велось следствие.
Председатель комиссии Мехлис, он же заместитель народного комиссара обороны и начальник Главного политуправления РККА, до революции являлся членом рабочей сионистской партии «Поалей Цион». С началом Гражданской войны стал большевиком и обретался в Гражданскую войну политработникам в штабах. Затем несколько лет был личным секретарем Сталина, утвердившим его на эту должность. Высшим руководством Красной Армии Лев Захарович по праву считался цербером[18]. Являясь болезненно подозрительным, мстительным и жестоким, он видел вокруг только врагов и вредителей, требуя в лучшем случае снятия таких с должностей, а в худшем расстрела.
Наконец в высокой двери тамбура послышались шаги, она отворилась. Сначала появился конвойный сержант с тяжелой кобурой на ремне, за ним подследственный в синих галифе, распоясанной гимнастерке со следами крови и споротыми петлицами, замыкал процессию второй конвойный. Когда процессия вышла из приемной, на столе адъютанта тренькнул телефон.
— Слушаю, Лаврентий Павлович, — приложил к уху трубку. — Есть, — опустил трубку на рычаг и взглянул на ожидавших: — Проходите.
Те встали, одернули мундиры и скрылись за начальственной дверью.
— Каков подлец! — встретил их Берия, нервно расхаживая по кабинету. — Бежал с армией с поля боя, как заяц, и не признает вины. Явный враг народа!
Остановился у резной тумбы в углу, налил из бутылки в стакан боржома, жадно выхлебал:
— Садитесь.
Когда, отодвинув стулья, оба присели за приставной стол, грузно опустился в кресло своего и Берия:
— Докладывай, Абакумов, ты первый.
Поделиться книгой: