Помоги проекту - поделись книгой:
— Кто убийца?
— Некий Фицрой Симпсон. Но Шерлоку взбрело в голову, что убийца лошади — тренер. Он же мертв!
— Делайте что хотите, но подтвердите версию Шерлока. А что, он ездил в Дартмур?
— Я не смог помешать поездке. Разумеется, я был с ним. Он там сильно напугал людей. Копался в грязи, вообще вел себя странно.
— Ничего страшного. Скажем, что он собирал улики. Когда Холмс делает что-то такое, всегда объясняйте, что он собирает улики. Улики, кстати, тоже изготовьте. Есть еще что-нибудь?
— Совсем свежее. Дело Джозии Эмберли. Пропажа жены. Предположительно, убежала с любовником. Утверждает, что направлен к Холмсу из Скотланд-Ярда.
— Какой негодяй! Никто его не направлял. Стоит обвинить мошенника в убийстве жены. Кстати, проверьте эту версию — она вполне вероятна… Все?
— Сэр, — набрался смелости Ватсон. — Вы держите меня на этом задании много лет. И все эти годы я не могу получить ответы на три вопроса. Почему? Как? И зачем?
Великий Майкрофт Холмс посмотрел на подчиненного искоса. Помолчал, собираясь с мыслями.
— Что ж, Ватсон, вы имеете право знать хотя бы часть истины. Вы хотите знать, как я додумался до того, чтобы выдавать своего несчастного брата за гениального сыщика? Как известно, лист следует прятать среди листьев, книгу среди книг, а преступника, пусть невольного — среди других преступников. Однако не в качестве преступника, потому что в таком случае ему грозит то же, что и им. Но кто ближе всего к преступному миру? Сыщик! Скажу больше: у сыщика — в глазах общества — есть некие исключительные права. Он может появляться в компании самых подозрительных типов, он может совершать странные поступки и даже мелкие преступления, если только он сможет оправдать их интересами закона и справедливости. Сыщик может прилюдно возиться в грязи — ведь он ищет улики. Он может переодеваться в женское платье — ведь он следит за опасным преступником. Он может безнаказанно истязать животных — ведь он ставит опыты, имеющие большое значение для судебной медицины. При некоторых условиях он может даже нарушать неприкосновенность чужого жилища: вдруг ему показалось, что в запертой комнате томится невинная жертва? Помимо всего прочего, сыщик может быть мизантропом, наркоманом, кем угодно еще. И чем более знаменит сыщик, тем большие экстравагантности ему прощаются, ибо раскрытие преступлений — слишком важное дело для общества, чтобы проявлять излишнюю щепетильность. Разумеется, для этого преступления нужно все-таки раскрывать. Но я, как глава самой могущественной секретной службы Империи, могу бросить все ее силы и ресурсы на поддержание репутации Шерлока Холмса. Я ответил на ваш вопрос?
— Благодарю, сэр. Но как вам пришла в голову сама идея?
— Элементарно, Ватсон. От отчаяния. Впервые это случилось, — Майкрофт чуть прикрыл глаза, вспоминая, — почти сразу после той катастрофы, которая навеки сломила разум несчастного Шерлока. — Тогда мне казалось, что он поправляется… Мы строили планы его возвращения к театральной жизни, к свету рампы, к славе… А потом была зарезанная белошвейка и мой брат, ползающий в грязи с окровавленным ланцетом в руке. Полиция должна была прибыть с минуты на минуту. Мы не могли его увезти, не могли спрятать. Я был в отчаянии, но оно же придало моему уму небывалую остроту. Когда прибыли полицейские, я объяснил им, кто я такой, а Шерлока представил сотрудником нашего секретного отдела, изучающим улики. Бобби приняли все за чистую монету… Как принимают и теперь.
— У меня последний вопрос, сэр. Мы оба знаем, что Шерлок — душевнобольной, к тому же он опасен для общества. Джеком Потрошителем до сих пор пугают детей, а сколько жертв было до и после этого? Почему бы, наконец, не запереть его в Бедламе? Или хотя бы в небольшой частной клинике, с вежливым обхождением, где ему будет покойно…
— Мы уже пробовали, Ватсон. Помните ту маленькую швейцарскую клинику? Сколько он продержался? Год?
— Да, мы тогда дали маху, — вздохнул майор. — Несчастный профессор Мориарти… Такая нелепая смерть!
— Если бы не его уверенность, что он вернет разум моему брату, я никогда не согласился бы на это, да мне и не было бы это позволено, — сурово сказал Майкрофт Холмс. — А другого такого специалиста по душевным болезням больше нет.
— Но почему? — взмолился Ватсон. — Ведь вы не просто покрываете безумца и убийцу, вы сделали из него кумира публики. Почему это?
— Вы правы. Мой несчастный брат — ненормальный, более того, он преступник, — тихо проговорил великий человек. — Когда-то я его любил всем сердцем, потом столь же сильно ненавидел, теперь же я несу крест вины и преступления, смирившись с волей непостижимого Промысла. Я вынужден продолжать этот гнусный спектакль, потому что на карту поставлено нечто большее, чем мое положение, моя жизнь и даже моя честь. Больше я вам ничего не скажу, Ватсон.
— Интересное дельце, — оживленно рассуждал Шерлок Холмс, поглощая йоркширский пудинг. — Казалось бы, все очевидно, а на самом деле — двойное дно. Кто бы мог подумать, что этот мерзавец…
— Струццо? — Ватсон отвлекся от берикса с анчоусами, чтобы взять еще вина.
— При чем тут Струццо? Доктор Струццо — честнейший человек. Я имею в виду так называемого отца несчастной девушки. Разумеется, он никакой ей не отец. Я навел справки. От своих верных агентов в самой пучине лондонского дна я узнал, что человек, чрезвычайно похожий на Эммануила Кросса, был известен в Ливерпуле в качестве посредственного живописца. По тем же сведениям, он не имел систематического художественного образования. Он освоил ремесло, работая рисовальщиком на судебных процессах и набив руку на несчастных преступниках…
— И что дальше? — устало спросил Ватсон.
— Сам по себе он был бездарен, — продолжал Холмс, блестя глазами, — но однажды в грязном притоне, который Кросс регулярно посещал — о, разумеется, он был распутником, грязным распутником! — он заметил девочку, в которой почуял искру гения. Она была гениальна… гениальна… Ватсон, я сбиваюсь с мысли. Она рисовала картины, которые этот мерзавец выдавал за свои. Так он стал великим… и знаменитым… и убил ее, не в силах выдержать чувства ее растущей гениальности… гениальности… он убил ее. За что? Он стал великим… она сделала его великим… кровь, ужас, искра гения в порочном сосуде… Дело можно считать раскрытым. Но есть несколько мелочей, которые не дают покоя. Ватсон, мне нужна скрипка. Немедленно. Она помогает мне думать.
Доктор Ватсон встал и подал Холмсу футляр.
— Как вы отлично знаете, Ватсон, звуки музыки настраивают мой мозг, подобно камертону. Сейчас я сыграю… сыграю… сыграю тарантеллу. Итальянский средневековый танец, размер три восьмых, чаще шесть восьмых. Вы видите связь? Итальянская тема, Струццо. Для человека с рационально устроенным умом должно быть ясно как день, что итальянец в Лондоне может совершить такое же преступление, которое может совершиться в любом другом месте: в Вестминстерском дворце, в трущобах или у нас под окнами. Тарантелла — стремительный танец, исполняется парами. Парами, понимаете? По легенде, танец изображает судороги человека, ужаленного скорпионом. Понимаете, Ватсон, что это означает? Судороги — символ нравственного падения: прыг-скок, прыг-скок! Скорпион — символ похоти и блуда, в астрологии этот знак отвечает за темную страсть к плоти, к уязвлению ее жалом срамного уда. Это блудные извивания, Ватсон, вы совершенно правы, вы превзошли самого себя! Скрипку, Ватсон, немедленно скрипку, или я сойду с ума!
— Она у вас в руках, — напомнил доктор.
— Итак! — Холмс извлек из футляра инструмент, прижал его подбородком и взмахнул смычком. — Тарантелла собственного сочинения. Не жду от вас похвал, Ватсон, я знаю, вы не любите моего музицирования… но, может быть, на этот раз…
Воздух комнаты разрезал жуткий щемящий звук. Холмс терзал несчастную скрипку, буквально пиля ее смычком и извлекая из струн страшные, потусторонние звуки, исполненные боли и ужаса.
— Вот так, вот так… — шептал он, блаженно улыбаясь, — прыг-скок, прыг-скок…
Скрипка выла.
— Сейчас… сейчас… — бормотал Ватсон, наполняя заранее простерилизованный шприц лекарством.
Одна струна со звоном лопнула.
— А-а-а-а! — закричал Холмс. — Этот мерзавец Струццо подпилил струны! О, как я был слеп! Ватсон, нельзя терять ни минуты. Мы должны найти девочку. Анна жива, в этом нет ни малейшего сомнения. Они прячут ее в номерах, а на ее место положили труп из анатомического театра. Это же ясно как день!
— Лекарство, — сказал Ватсон, приближаясь к Холмсу со шприцем. — Вам нужно лекарство.
— Что? — Холмс недоуменно посмотрел на шприц. — Сейчас, когда мы должны спешить… спешить… мы куда-то едем, Ватсон, я отдал все необходимые распоряжения… Мои верные агенты ждут на своих местах. Мы захватим преступников врасплох. Мне уже донесли, что негодяи скрываются в Рио-де-Жанейро. Рио — главный город Бразилии, укреплен, около шестисот или семисот тысяч жителей, они намерены укрыться за его стенами, которые считают неприступными, и без помех развращать невинных девушек в предместьях. Какое коварство!
— Лекарство, — напомнил доктор.
— Нет, Ватсон, и не уговаривайте меня! Сначала мы помчимся на скоростном поезде до Ливерпуля, а потом возьмем билеты на «Магдалину» и спрячемся в угольном трюме. Это будет погоня, Ватсон! Не забудьте свой револьвер и известите Лейстреда. Немедленно!
Ватсон достал из-под стола «Обсервер» и накрыл им остатки пудинга.
— Вы ничего не ели, — сказал Ватсон, глядя в глаза больного, — и нуждаетесь в энергии, иначе упадете без сил.
Взгляд Холмса метнулся в одну сторону, в другую, пытаясь укрыться от глаз доктора.
— Вы ни-че-го не е-ли, — медленно проговаривая каждое слово, повторил Ватсон.
— В самом деле, — Холмс втянул голову в плечи. — Я запамятовал. Это все музыка. Когда я играю…
— У нас нет времени, — напомнил Ватсон.
— Да, да, — бормотал Холмс, закатывая рукав. — Давайте свое зелье. У меня исколоты все вены… Ватсон, почему?..
Игла вошла в руку.
Через пару минут Холмс спал, откинувшись в кресле, его острый кадык подрагивал при каждом вдохе.
Ватсон посмотрел на безумца с привычным, притупившимся за долгие годы состраданием, смешанным с таким же усталым отвращением. Тяжело вздохнул и вернулся к недоеденному бериксу.
На сей раз покои госпожи Майкрофт Холмс были обставлены в китайском стиле: бумажные ширмы, фонарики, пузатые бронзовые божки. На видном месте стояла трехлапая нефритовая жаба, держащая во рту большую золотую монету.
В полузакрытом окне можно было увидеть небольшую тихую лондонскую улицу. Дом супругов Холмс располагался почти в центре города, но в нелюдном месте. Супруги не любили шума — но, в отличие он подавляющего большинства жителей столицы Империи, могли себе позволить подобную фобию.
— Дорогая, — недовольно сказал Майкрофт, осторожно пристраиваясь на крохотном лакированном стульчике, — ты могла бы меня предупредить, что сменила обстановку.
— Я хотела сделать тебе сюрприз, дорогой, — нежно прощебетала Ирен Холмс, целуя мужа.
— Ты же понимаешь, что я не помещаюсь на этой штуке, — недовольно сказал Майкрофт.
— Так и было задумано, — ответила его супруга, — я заметила, что ты слишком много времени проводишь в креслах… а не в моей постели, — добавила она с той прямотой, которая бывает уместна только между любящими супругами, чьи чувства выдержали проверку временем, не потеряв ни глубины, ни пылкости.
Майкрофт улыбнулся. Его тяжелое лицо, на котором годы и заботы оставили неизгладимые следы, на миг словно помолодело.
— Все-таки ты остаешься сумасбродной американкой, — проворчал он, напуская на себя важный вид. — Настоящие английские леди никогда не говорят о некоторых вещах.
— И, разумеется, никогда не думают об этих «некоторых вещах», — подхватила Ирэн, — но все-таки они их делают, хотя бы иногда, иначе непонятно, откуда берутся настоящие английские леди…
— Их рожают американки, — заключил Майкрофт. — Как там наша Дороти?
— Я справлялась в пансионате. Мне сказали, что наша дочь — живой и бойкий ребенок, но излишне развита для своих лет! Как будто развитие бывает излишним… Но ты меня не слушаешь! — она внимательно вгляделась в лицо супруга. — Что там у тебя? Твоей обожаемой Империи грозит очередная опасность? Да стоит ли поддерживать жизнь столь хрупкого организма?
— Нет. Я не хотел тебе говорить…
— О господи, — прошептала Ирэн. Радость в ее глазах погасла, как пламя свечи от внезапного порыва холодного ветра. — Как это было?
— Как обычно.
— Сколько жертв? — Ирэн взяла себя в руки.
— Всего одна. Проститутка в гостиничном номере.
— Ты принял меры?
— Да.
— Хорошо.
— Ирэн, — Майкрофт сделал паузу, решаясь, — я давно хотел поговорить с тобой…
— Нет. Все останется по-прежнему, — женщина каким-то образом сумела вложить в эти слова и горячую любовь, и непреклонную волю.
— Дорогая, — великий человек тяжко вздохнул, — ты не понимаешь всей сложности ситуации. Он опасен. Он погубил множество невинных душ, включая свою и наши. Ибо Провидение, от которого не сокроется ни единый помысел, осудит за его преступления нас. Ему будет лучше, если мы, так сказать, несколько ограничим его свободу…
— Позволь, любимый, — кротко сказала Ирэн, — я кое-что тебе напомню. Когда я была помолвлена с Шерлоком…
— Помолвлена! — подчеркнул Майкрофт. — Всего лишь помолвлена! Ты была Ирэн Адлер, а не миссис Холмс! Я не отнимал жену у брата, — сказал он без всякой уверенности в голосе.
— Конечно, не отнимал. Я ушла к тебе сама, — гордо вскинула голову Ирэн.
— До сих пор не могу в это поверить, — искренне сказал Майкрофт. — Я же был всего лишь бледной тенью блистательного Шерлока. Он уже был великолепным актером, а стал бы величайшим. Все верили в него… и никто не замечал меня.
— И я тоже верила в него, — сказала женщина, смахивая слезу, — но Шерлоком я только восхищалась, а тебя полюбила, полюбила сразу и навеки. Ты стал моей жизнью, Майкрофт. Ты как кровь и дыхание: я не могу жить без них, и без тебя я не могу жить ни минуты… Молчи же, мой повелитель. Я тоже знаю, что ты меня любишь.
— Я тебя люблю, Ирэн, я люблю тебя больше жизни и даже чести, — сказал Майкрофт, неуклюже опускаясь на колени и ловя губами тонкое запястье супруги.
— Подожди, Майкрофт, — страсть в голосе Ирэн непостижимым образом переплеталась с холодным металлом, — я должна напомнить еще кое-что. Я никогда не стала бы твоей, если бы не твое обещание. Ты помнишь его? Когда мы решились… Когда мы признались друг другу…
— Я помню каждую секунду, каждый миг, — Майкрофт поднялся с колен и сел на шаткое сиденье.
— Тогда ты помнишь, что я ответила тебе, когда ты предложил мне свою руку и сердце.
— Ты сказала — «я люблю тебя, но наш союз убьет Шерлока», — тихо сказал Майкрофт.
— Я сказала больше. «Шерлок любит меня до безумия. Если я уйду от него и стану твоей, это убьет Шерлока или надломит его душу так, что он никогда не станет тем, чем он должен стать. Мы отнимем у мира великого артиста — ради того, чтобы быть счастливыми самим. Не слишком ли ничтожна наша любовь по сравнению с его гением?» И ты мне на это ответил…
— Да, я ответил. Я поклялся сделать возможное и невозможное, чтобы Шерлок стал не просто знаменит, но и любим. Отняв у него любовь одной женщины, я воздам ему любовью миллионов мужчин и женщин. Тогда я еще не знал, как я этого добьюсь, но чувствовал в себе силу титана. Поэтому я дал клятву без колебаний — зная, что я смогу ее исполнить.
— И ты добавил: «Я буду верен своему слову, что бы ни сделал мой брат».
— Я имел в виду — против меня! — вскричал Майкрофт. — Кто же знал, что он бросится под твою карету?! Что лучшие врачи столицы будут выхаживать его несколько месяцев?
Ирэн промолчала.
— Но я все-таки выполнил свое обещание, хотя и ужасной ценой, — с горячностью продолжал великий человек. — Мой брат обрел ту славу, которую заслуживали его дарования — во всяком случае, внешне. Он требует огромных гонораров, но от клиентов нет отбоя. Истории о великом сыщике публикуются гигантскими тиражами, и уже появилось множество подражателей. Шерлок Холмс — признанный король частного сыска, защита слабых, надежда оскорбленных, кумир бессмысленной толпы… Не слишком ли много для Потрошителя?
— Не мучай себя. — Прохладная ладонь любящей жены опустилась на разгоряченный лоб супруга. — Ты делал все правильно… а сейчас заставил меня задуматься. Даже великие актеры уходят на покой… Но я не позволю запереть его в сумасшедшем доме. Найди другой способ.
— Я присмотрел на такой случай небольшую ферму в Сас-сексе, — признался Майкрофт, целуя руку. — Чистый воздух, единение с Природой. Там ему будет хорошо и покойно.
— Ферма? — миссис Холмс наморщила лоб. — Поселить его рядом с животными — не очень хорошая мысль. Помнишь ту собаку, над которой он «ставил опыты»? Он может не удержаться, и кому-нибудь это станет известно. Животные, которых режут заживо, очень громко кричат. По округе пойдут разговоры.
— Нет, нет. Ни коров, ни овец. Это пасека. Там только пчелы.
— Пчелы? Может быть, это выход… — задумчиво сказала миссис Холмс. — Но хватит об этом. Ты же не хочешь, чтобы у меня сегодня разболелась голова? Как раз когда у тебя выдался свободный вечер? Я не шутила насчет постели.
— О, Ирэн, — выдохнул Майкрофт Холмс. Деловитое бесстрастие окончательно покинуло его лицо, уступив место совсем иным чувствам. — Ирэн, моя жизнь, моя душа, мое наслаждение…
Женщина застонала и бросилась в объятия любимого.
Эммануил Кросс последний раз оглядел просохший холст, нанес острым концом кисточки два или три булавочных мазка, после чего удовлетворенно приложился к стакану с джином.
— Это мы еще могем, — похвалил он сам себя, поскольку посторонних в мастерской не было.
Мастерская располагалась на чердаке дома на Бедфорд-Роу. Просторное, но неуютное помещение, пропахшее дешевыми красками — старик Кросс не любил лишних расходов, — освещалось единственной керосиновой лампой, стоящей на колченогой табуретке. Там же стояла початая бутылка дешевого пойла.
Старик привычным жестом отодвинул глухую штору. Грязные пальцы мазнули по стеклу, теплому и скользкому, как обсосанный леденец. На улице как раз доживал последнюю минутку поздний вечер.
Откуда-то снизу, из жилой части дома, донесся тяжелый звон часовой пружины, готовящейся к бою. Потом раздались мерные удары — полночь пошла по Лондону медными шагами вдоль многотысячного строя салютующих маятников.
Поделиться книгой: