Помоги проекту - поделись книгой:
«Уходим?» – немой вопрос в глазах второго пилота.
– Уходим! – принял решение Огарев.
Володя нажал кнопку выхода в эфир и сказал:
– Уходим на запасной: Уфа. Прошу обеспечить заход с прямой.
Получив «добро» от диспетчера, Дмитрий вывел томящийся в зоне ожидания самолет и начал разворачивать его на восток, в сторону запасного.
Внизу ночь и бескрайние просторы родины. Если бы они летели над Западной Европой, с ее частоколом стран, запасной оказался бы где-нибудь за пределами государства аэропорта назначения.
Снижение, заход, посадка. Следом прибыли еще два борта с назначением в Казань. Уставшие пассажиры возмущались и нервничали: кто требовал питания, кто предоставить гостиницу, но большинство – немедленно везти их согласно купленным билетам в столицу Татарстана. Весь негатив обрушился на проводников, будто бы те могли управлять погодой или из вредности не раздавали дополнительное питание. Бортпроводники устали не меньше своих неудачливых пассажиров, в отличие от которых после Казани им предстоит лететь назад, в Пулково.
С ворчаниями и жалобами пассажиры отправились в накопитель, Володя убежал контролировать заправку, Дмитрий – за метеосводкой.
В течение часа гроза над Казанью стихла. Заправились, получили новую «лошадь» – сводную загрузочную ведомость. Пассажиров – быстро на борт, пока снова не случилась погодная неприятность.
Флай-пилотом опять был Огарев. Он уверенно вел свой аэробус в неприступную Казань. Вышли на триста пятидесятый эшелон. Самолет летел на северо-запад, а позади, в черноте ночи, показалась предвосхищающая появление солнца алая полоска зари. Дима прикинул, проходит ли у экипажа рабочее время по санитарным нормам и смогут ли они вернуться в Пулково, или же придется задержаться в Казани. Получалось, что да. Впритык. Если наземные службы не будут тормозить.
Гроза ушла куда-то в сторону. Заход, посадка. Автобус увез пассажиров.
«Ну, татарчики, ну, родимые! Пошустрее! Чтобы мы сегодня попали домой», – мысленно просил Огарев сотрудников казанского аэропорта.
Сентябрьский парк, на улице сумрак. Инна под зонтом шагала в спортивный клуб. В Петербурге дождь не прекращался уже вторые сутки. Он то усиливался, то становился моросящим. Такую погоду многие называют унылой, но Инне она была по душе.
Бормоча новое стихотворение, Ясновская шла по пустынному парку, прикрывшись зонтом. Вокруг никого, никто ее не сможет услышать, говори она хоть во весь голос. От быстрой ходьбы стало жарко, приятно освежал влажный воздух. Инна любила запах осеннего дождя, его звук и даже вкус. На щеки и губы попадали капли, пробравшиеся под купол зонта. Можно было доехать на автобусе, но ей нравилось идти пешком. Свой путь почти в два километра девушка воспринимала как часть тренировки.
Размявшись на свежем воздухе, минуя лифт, Инна энергично взлетела на четвертый этаж спортивного клуба. В зал к тренажерам, затем в бассейн. Инна не стремилась вылепить модную фигуру, занималась для удовольствия и без какой-либо программы. Выбирала тренажеры под настроение, что явно не одобряли дежурные тренеры. Поначалу они пытались предлагать ей свои услуги, но, не встретив энтузиазма, отстали; позже тренеры иногда лишь бросали на нее скептические взгляды, вероятно, сожалея об ускользающей прибыли. В бассейне было то же самое: неторопливое, бессистемное плавание и отвергнутые предложения индивидуальных занятий. Впрочем, в фитнесс-центре было полно «спорт-сменов», подобных ей.
Инне не терпелось закончить стихотворение. Поиграть словами и так и этак, прочувствовать их, примерить на себя, как новое платье. В бассейне и в зале сочинительство шло с трудом, а потому без удовольствия. Поэзия, пусть хоть и незамысловатая, требовала атмосферы. Инна стремилась в пустой, весь в мороси парк, чтобы уединиться под зонтом и, энергично шагая, сочинять.
– Ингрида! – окликнул ее знакомый голос, едва она вышла на улицу. Очень мало людей, которые называли ее полным именем в неофициальной обстановке. Мало людей, кому она сама представлялась своим полным именем? – обычно при знакомстве сообщала сокращенный вариант. А Олегу почему-то представилась Ингридой. И ему понравилось ее редкое, созвучное венским балам имя. Олег так и сказал: «Ингрида – звучит как музыка на балу в Австрии». Хотел произвести впечатление? Скорее всего. Все равно приятно.
Инна сделала вид, что не услышала. Не оборачиваясь, она ускорила шаг.
– Ингрида! – повторили совсем близко. Бегство не удалось.
Девушка обернулась. Он стоял в одном джемпере, вероятнее всего, выскочил из машины, чтобы догнать ее.
Олег ходил в этот спортивный клуб на борьбу и иногда в бассейн. Он наматывал круги на скоростной дорожке и, казалось, ничего вокруг не замечал. Накупавшись с пенопластовой доской, Инна поднялась из воды, влезла в резиновые тапки, взяла свое полотенце и направилась в раздевалку.
– Девушка! – окликнул ее мужской голос.
Инна тогда не поняла, что обращаются к ней, и шагала дальше. Ее настигли уже у входа в раздевалку.
– Девушка! Возьмите сланцы!
Мокрый, босой, с очками на лбу, со смешной каплей на кончике по-девичьи тонкого носа, он протянул ей резиновые тапки.
– Мне не надо! – недоуменно смерив мужчину взглядом, Инна скрылась за дверью.
«Уже и в бассейне торгуют! Скоро в душевой будут донимать», – негодовала она, намываясь гелем с ароматом малины.
И только одеваясь, Инна заметила, что тапки у нее слишком большие.
Свои темно-синие сланцы Инна купила в спортивном магазине на прилавке с товаром «унисекс». Она задумалась: может ли мужчина носить обувь тридцать девятого размера? Тот тип был высокого роста, и по логике стопа у него должна быть под стать. Хотя необязательно. И потом, она же купила тапки на размер больше, когда не нашла своего тридцать седьмого. Может, и он поступил аналогичным образом – взял, что было. Или вообще – это предмет гардероба его подруги. Попытался за нее разрешить недоразумение. Тогда его дама, должно быть, где-то здесь и ищет ее, чтобы вернуть свое имущество. Инна огляделась: никто на ее обувь не претендовал. Однако это не столь важно. Она умыкнула чужую вещь и не захотела возвращать. Неудобно-то как! Надо будет в следующий раз его найти и все исправить.
Следующего раза ждать не пришлось: парень покорно сидел около гардероба.
– Я вас, должно быть, напугал, – как бы извиняясь, произнес он. При этом на его лице играла улыбка.
– Нет, что вы! – смутилась Инна. Она ожидала от хозяина тапок скорее гнева, чем любезностей.
– Меня Олегом зовут. Может быть, по чашечке кофе?
После спорта Инна собиралась зайти в магазин, потом еще перед сном почитать книгу. Но надо было сгладить неловкость, и парень вроде симпатичный.
Они ходили на фитнес в разнобой. Три раза вместе выбирались в кафе. В остальное время Олег был плотно занят. Постепенно Инна потеряла к нему едва зародившийся интерес и уже выбросила нового знакомого из головы, как вдруг он появился снова.
– Ты домой? Может, посидим в кафе?
– Ммм… Не сегодня.
– Тогда давай подвезу.
Что было на это ответить? Сказать как есть: хочу пройтись под дождем, через темный, весь в лужах и свежей грязи парк? Не поверит. Или решит, что от него пытаются отвязаться.
– Спасибо. Я пешком.
– Понятно, – скупо произнес Олег.
Ну вот, ему понятно. Ничего ему не понятно! Разве же вот так, малознакомому человеку расскажешь, что вертится в голове четверостишие и его непременно нужно закончить? Несмотря на погоду, поздний вечер, несмотря на их встречу. Последнее как раз звучало бы для Олега обиднее всего – ему предпочли какое-то рифмоплетство.
– Пока! – обрадовалась Инна, что так быстро отделалась.
Она поспешила к перекрестку, где уже загорелся зеленый сигнал светофора, чтобы, миновав проезжую часть, нырнуть в объятия любимого парка.
Темнота, сырость и одиночество. В столь поздний час в округе не было даже собачников. Дождь перестал моросить, и девушка шла без зонта, с наслаждением вдыхая запах ветра и мокрых листьев.
Она повторила строчки, как бы пробуя их на вкус.
Выросшая в тесноте и не имевшая никакого личного пространства, Ингрида Ясновская любила бывать одна. Свое жилье у Инны появилось лишь полгода назад и стало для нее бесконечной радостью и великой ценностью. Маленькая квартирка была поистине ее крепостью, «башней из слоновой кости», в которой она отнюдь не томилась в одиночестве, а наслаждалась уединением. Когда Инну иногда спрашивали, а не скучно ли ей жить одной, она недоумевала: при чем здесь скука? Никто не мешает, не создает лишних звуков и неудобств, не надо ни под кого подстраиваться и считаться с чужими желаниями. Можно хоть на весь день занимать ванную комнату и спать по диагонали. Никто не нарушит сон – ни дневной, ни ночной, и не придется снова и снова просить не шуметь. Можно под настроение включать музыку. Любую: шансон, рок или пропахшее наф-талином ретро, не оправдываясь и не объясняя: «Вообще-то я люблю другое, а сейчас так захотелось». Можно танцевать, можно погрузиться в свои мысли, от которых никто не отвлечет, заниматься чем угодно и когда угодно, не рискуя при этом нарваться на ненужные вопросы, комментарии и выразительные взгляды, а то и обиды. Живи она не одна, наверняка ходить через парк такими прекрасными поздними вечерами ей возбранялось бы, дома непременно бы выговаривали, как это опасно. Или встречали бы с молчаливым укором. Или, чего доброго, вызвались бы ее сопровождать. Только этого не хватало! Инна скрепя сердце еще смогла бы разделить свое спальное место, но дождливый парк – ни за что! Разве только если случится чудо и она встретит родственную душу. Настолько родственную, что можно будет вместе сочинять стихи. Или вместе молчать. Быть на одной волне без слов.
Под ногами зачавкало. Инна остановилась, приглядываясь: в бледном пятне фонаря глянцем блестела грязь. Чтобы ее обойти, девушка свернула с тропинки на газон и почувствовала, как намокают ноги, – под травой притаилась глубокая лужа. Фонарь, словно смеясь, зловеще скрипнул на ветру.
– Полетишь? – спросил Дмитрий второго пилота, втайне надеясь, что тот откажется. Огарев был жаден до полетов. Будь его воля, всегда бы управлял самолетом сам, оно и надежнее, а то кто его знает, где накосячит напарник. Но вторым учиться летать тоже надо.
– Ага, – кивнул пышной шевелюрой Никита.
«Придется бдеть», – подумал Дима, нехотя отдавая управление. С Никитой он еще не летал и не знал, на что тот способен. Бывает, парень только после училища и все действия выполняет верно. Во всяком случае, старается. А бывает, второй с большим налетом и по возрасту намного старше командира, да летать так и не научился.
Завели данные в бортовой компьютер. Посадка завершена, двери закрыты, двигатели запущены.
– Добрый день, дамы и господа! Говорит командир, – объявил Дмитрий в салон. Он предпочитал называть себя командиром, а не капитаном – все-таки, они не на воде. – Я приветствую вас на борту самолета аэробус триста двадцать авиакомпании «Ангара». Мы выполняем рейс номер шестьсот девяносто пять Санкт-Петербург – Новосибирск. Расчетное время полета четыре часа тридцать минут. Располагайтесь удобнее на своих местах, пристегивайте привязные ремни. Я желаю вам приятного полета. Благодарю за внимание!
Наконец, подошла их очередь на руление. Вырулили на полосу, заняли исполнительный старт, получили разрешение на взлет.
Разбег, несущийся навстречу пунктир осевой, удерживаемый движениями огромных ног Никиты, – шасси отрываются от земли. Самолет почти пустой, поэтому очень быстро набирает скорость.
На скорости отрыва плавным движением сайдстика[6] на себя второй пилот поднял нос самолета. Дмитрий, переведя взгляд с приборов, бросил оценивающий взгляд на Никиту. Пока тот все делал правильно. Дальше follow flight director[7] и следить за скоростью. Набрали эшелон, можно расслабиться: чай, кофе, оформление бумаг. Сверху, мелькая синей ливреей, их лихо обогнали белорусские коллеги, и Дима ревниво подумал, что их самолет еле тащится.
Огарев закрыл глаза, накопилась усталость. «Пора в отпуск, – подумал он. – Даже любимая работа со временем надоедает. Надо отдыхать, иначе наступит безразличие и его спутница халатность, которая в авиации недопустима. До отпуска еще месяц. Дожить бы».
На этот отпуск он строил особые планы. Они были связаны с ней. С Агатой.
Думая о своей невесте – как еще непривычно и странно звучало для него это слово, – Дима мечтательно улыбался.
Она любит густое, приторно-сладкое какао. Пьет его, сидя на подоконнике в кухне и глядя на перекресток со своего четвертого этажа. Агата наблюдает за прохожими и придумывает им альтернативные судьбы. С одержимостью маньяка скупает красивые канцелярские принадлежности. У нее их горы: яркие стикеры, стопки блокнотов, скрепки, ластики; все ее карандаши обязательно в узорах из цветочков, снежинок, сердечек, котиков, сов и, конечно, лисичек. У нее наборы всевозможных авторучек: от строгих деловых до фривольных цветных с блестками и отдушкой. Но когда бывает нужно что-нибудь записать, пишет чем попало на салфетках и подвернувшихся под руку клочках бумаги.
Она обожает улицы Амстердама и пляжи Коста-Брава, мечтает поселиться где-нибудь на юге Франции, чтобы, предаваясь гедонизму, завтракать на террасе маленького уютного кафе и наслаждаться эстетикой чистых улиц; неторопливо идти по берегу моря, вдыхая прозрачную свежесть утра.
Агата считает лису своим зверем и коллекционирует игрушечных лис. С ореховыми, пахнущими осенним лесом волосами, прядь которых выкрашена в оранжевый цвет, подвижным, волнительным телом, таинственной улыбкой, она напоминает сказочную лисичку.
У Агаты длинный список контактов, у нее много друзей и знакомых, она постоянно всем нужна. Милая кокетка, любит флиртовать и слушать комплименты. У нее завораживающий низкий с хрипотцой голос, от которого замирает сердце, игривый взгляд каре-зеленых широко расставленных глаз. На свидания с ним Агата всегда опаздывает. Сидит до последнего, потом торопливо собирается на ходу, красит губы в лифте и сушит волосы по дороге. На нее невозможно сердиться. Когда Агата смеется, она очаровательно морщит носик. За этот прелестный сморщенный носик Дмитрий готов отдать все.
– Вау, Инка! Какие цветы, – завопила Вика из ванной комнаты.
– Всего пять тухлых розочек, – хмыкнула Светка. Она прибежала на возглас подруги и опытным взглядом оценила качество цветов.
– А тебе и таких не дарят, – урезонила ее Виктория.
Вика Мохова и Света Васильева ввалились в кухню и с любопытством уставились на Инну. Та невозмутимо заваривала чай.
– Признавайся, Инка, откуда цветы! – набросилась Вика.
– Мужчина подарил, – ответила за нее Света.
– Ну, подарил. Всем чай или кому-то кофе? – спросила Инна.
– Всем, всем! Ты нам зубы не заговаривай. Колись, кто тебе цветы дарит! – допытывалась Вика.
– Тебе же сказали: мужчина!
– Опять темнишь! Всегда ты так. Подруга называется. Мы хотим знать подробности.
– Нет пока никаких подробностей, – вздохнула Инна и, понимая, что девчонки не отстанут, добавила: – Максим с работы.
– Что за Максим? Давно это у вас? – последовали вопросы.
– Мы просто сходили в театр.
– И все?
– Все.
– Там одним театром не ограничилось, – со знанием дела поведала Светлана.
– Давайте пить чай. А то я голодная и замерзла! – пригласила к столу хозяйка.
– Инка поест, отогреется и подобреет, может, тогда еще что-нибудь расскажет, – согласилась Света. Ей и самой хотелось уже что-нибудь съесть.
На столе компанию дожидался горячий чай с ванильными слоеными булочками, которые они купили в пекарне по дороге после прогулки под ледяным ветром. Прогулка была запланирована в Летнем саду, но после сада Мохова всех потащила на выставку в Петропавловскую крепость, и подруги шли пешком через почти шестисотметровый Троицкий мост. Они нагулялись и намерзлись, потом все вместе поехали к Инне.
Ясновская жила одна в своей маленькой квартирке с минимумом вещей. Света и Вика еще не покинули родительские дома. У Светы была своя комната, которую она отвоевала у матери и старшей сестры, а в Викином расположении в ее большой семье находился лишь диван, и тот вечно занятый кем-то из домочадцев. Света и Вика не успели обзавестись собственными семьями, отчего с ними было легко и весело.
– Ну, – напомнила Мохова. – Ты нам еще что-нибудь расскажешь?
– Я вот тут стих сочинила. Про осень.
– Опять стих! – прыснула Света. Судя по гримасе Вики, она была солидарна с Васильевой.
Подруги не понимали ее увлечения стихоплетством. Вика называла ее стихи «хи-хи», а Света говорила: «стишки-грешки».
– Про осень потом. Ты лучше про Максима расскажи, – потребовала Виктория.
– Он симпатичный? – поинтересовалась Света.
– Тебе не понравится, – отрезала Инна.
Васильева выбирала исключительно иностранцев южных кровей. То у нее был роман с греком, то с итальянцем, а то в одно время она чуть не вышла замуж за турка, но в последний момент свадьба расстроилась, и Светке пришлось вернуться на родину. По словам Светланы, ее отвергли родители жениха – они видели в качестве снохи исключительно турчанку.
– Максим светлоглазый и белобрысый. А еще он худощавый, – Инна попыталась погасить интерес подруг.
Если не врать самой себе, Максим Комаров имел приятную внешность: стройный, подтянутый, с по-юношески открытым лицом. Его серые глаза имели такой необычный оттенок, что казались серебристыми, как перелив волны. Или это только Инна их такими видела? Она даже сочинила о нем стихи:
Поделиться книгой: