Помоги проекту - поделись книгой:
— Нарисуй, интересно. — передо мной оказалась ручка-самописка и несколько листов бумаги. Я быстро изобразил один зуб дракона и схему трех линий таких укреплений.Потом нарисовал куб с прорезью.
— А вот это — универсальная огневая точка, в которую можно ставить пулемет, как станковый, так и крупнокалиберный. Этот бетонный куб становится основой такой точки, перевозится на нужное место, его врывают в землю и укрывают землей, если есть возможность, то и бревнами. Предусмотрены бронезаслонки. Таким образом, не надо строить массивные стационарные оборонительные линии. Такие точки быстро устанавливаются в стратегически важных местах и будут серьезно осложнять жизнь наступающему противнику. Они хороши не только для обороны, но и при прорыве вражеских позиций: они быстро устанавливаются на флангах и становятся основой устойчивости прорыва мобильных соединений.
— Вот как… а это интересно. Значит, говоришь, «зубы дракона». А в этот вот куб пушку засунуть можно? У нас есть амбразурная артиллерия, что скажешь?
— На мой взгляд, установить пушку, можно предусмотреть пушечный модуль. Вот только он станет крупнее и тяжелее, следовательно, будет больше проблем с его переброской. Кстати, если установить тут крупнокалиберный пулемёт, то такая огневая точка может нанести врагу намного больше вреда, чем артиллерийская.
— И что, никак это укрепление нельзя будет раздолбать?
— Это будет зависеть от его обваловки, наличия перекрытий из брёвен, например. Тут или точно бомбу из самолета положить, причём немаленькую, или прямой наводкой из пушки садить по амбразуре. Подтянуть огнеметы, но их еще надо до такой амбразуры дотянуть, тут уже всё зависит от того, как держать оборону пехотой. Это их забота не подпускать огнеметчиков на ближнюю дистанцию. И если правильно такие точки расположить, то они станут основой оборонительной линии, и разбить их будет делом непростым. Во всяком случае, опытным путем можно будет установить лучшие схемы применения.
— И ты, Кольцов, не боишься, что я предложу это опробовать военным. А меня обвинят в том, что я не верю в Красную армию, ее силу, что уделяю слишком много внимания обороне? А наша армия самая наступающая армия в мире! Что скажешь, Кольцов?
Сталин называет меня Кольцовым, хотя бы потому, что рядом Артузов, который в моё иновременное происхождение не посвящён. А ладно, рискну…
— Концепция Фрунзе — Тухачевского о превалировании наступления над обороной не правильная и вредная, товарищ Сталин. Пока существует туман войны, всегда будут возникать моменты, в которых враг на каком-то участке будет сильнее, а нам надо будет обороняться. Да и вы сами руководили обороной Царицына и понимаете, насколько обороняться сложнее, чем наступать. Так что надо быть лучшими и в обороне, и в наступлении. Это моё мнение.
— И что хорошо в тебе, товарищ Кольцов, так это умеренная наглость. Вроде бы нахамил, а вроде бы и по делу. Ладно, будем думать. Тебе сообщат наше решение.
[1] Вообще-то мемориальный центр Горки Ленинские организовали в 1949 году, но Пятницын называет так, как ему привычнее.
[2] Специалист по обрезанию у евреев.
Глава четвертая
Забота наша такая
Глава четвёртая
Забота наша такая
Москва. Кремль. Кабинет Сталина.
13 марта 1937 года
Кадры решают всё. Оказывается, эту здравую мысль, высказанную в Кремлёвском дворце на выпуске Красной Армии 4 мая 1935 года, приходится повторять всё чаще и чаще. Кадровый подход самого Иосифа Виссарионовича был предельно утилитарный: новому человеку он давал задания, при удачном исполнении которых давал новые, повышая их сложность и смотрел, когда человек упрется в свой потолок. При этом он очень не любил, когда кадр брался за дело, которое точно потянуть не мог, из страха ли, или переоценив свои возможности. Если человек сам чувствовал свой потолок и от более сложного задания отказывался, он оставался на своем уровне, и мог не опасаться негативных последствий. Если же брался — и не делал, то следовало наказание. Иногда даже слишком суровое. Но именно так ковались кадры. Потому что, если сотруднику удавалось перепрыгнуть себя и выполнить почти невыполнимое задание, то и награда была соответствующей. В общем, главным принципом было: за свои слова надо отвечать! Интересная ситуация сложилась с Кольцовым, точнее, Пятницыным, попаданцем из далекого будущего. Он сам вызвался работать в весьма интересном направлении. И первое задание сразу подняло планку до серьезной высоты: взялся убрать Троцкого, взялся. Сам продумал операцию и сам ее исполнил! Справился! Следующее задание было намного сложнее: не допустить победы Гитлера в Германии. Сделал! Удивительно! Я считал это задание невыполнимым — только путем физического устранения Адольфа, который к своей безопасности относился с параноидальным вниманием. Тем не менее, чужими руками, но сделал! Раздобыл компромат, который похоронил будущего фюрера, сами партайгеноссе его и грохнули, чтобы сохранить движение. А вот во время задания — выиграть гражданскую войну в Германии, которая стала неотвратимой, Кольцов уже перестраховался. Сразу же сказал, что есть три варианта положительного, по его мнению, развития событий. По самому благоприятному для нас варианту не удалось события повернуть, но уложился в третий вариант. Чувствовалось, что он подошёл к своему пределу, находится на грани своих возможностей. Удивительно, но от задания, которое погубило Кольцова в ДРУГОЙ реальности не отказался. И перепрыгнул себя! Сумел сделать так, что в Испании победили республиканцы! Молодец! И наградть за это не жалко.
Единственно, работа не то что на пределе, а за пределом собственных сил, на Пятницыне отразилась тяжело. Помогли в этой ситуации разобраться товарищи майоры госбезопасности Орнальдо и Куни. Они провели двойной сеанс гипноза, который слился в один. Потрясла попаданца смерть его жены, той, которой не было в его реальности, но к которой именно он, Пятницын, прикипел всей душой. К сожалению, Лина Оденсе погибла в ЭТОЙ реальности почти так же, как и в ТОЙ, другой реальности Пятницына. И этот кризис сильно ударил по сознанию попаданца, которое готово было покинуть матрицу сознания его реципиента. Да! Выучил я тут термины этой проклятой темпористики. Размышляешь о таких делах, приходится соответствовать, тем более, если оперируешь терминами, то надо понимать, что под ними понимают профессионалы.
И вот во время второго сеанса Куни сумел чуток переложить матрицу, избавив ее от явных суицидальных наклонностей поврежденного самосознания Кольцова-Пятницына. Рисковал ли он? Это я рисковал! Потому что отдал приказ это сделать. И могло не получиться. Куни честно не гарантировал результата. Но я принял решение, то есть, взял ответственность на себя. Настоящий руководитель должен советоваться, принимать решение сам, но с учетом коллективного мнения. Но очень часто возникают ситуации, когда решение надо принимать самостоятельно, без консультаций, и тогда вся ответственность ложится только на тебя одного. Почему он принял такое решение? Потому что Пятницын доказал, что может прыгнуть выше своей головы, а терять такого человека — слишком большое расточительство. Да, интересно, что такую способность пришелец из будущего демонстрирует тогда, когда чувствует, что над ним нависла смертельная опасность. Как-то ему удается не впадать в истерику, а сосредоточиться и найти неожиданное решение. А сколько врагов, настоящих, а не созданных злым гением Ягоды, благодаря попаданцу удалось обнаружить? Самым сложным было найти якорь, который заставит Пятницына задержаться в ЭТОЙ реальности, не уходить в небытие. Тут мы с Куни и Орландо ткнули, что называется, пальцем в небо… и попали. Ему нужно какое-то живое дело! Значит, мы дадим ему такое дело!
А пока что подписал представление Артузова на Героя… только передумал, чтобы просто героем СССР, вот героя соцтруда ему как раз впору будет! Им эту награду и откроем. С вручением ордена «серп и молот» на звезде героя. И еще! Сталинская премия в литературе. За статьи и книги последних лет, так сказать, оптом за всё. И личную, не государственную, а именно личную дачу с автомобилем в придачу. Тоже заработал. Да, жену ему это не вернёт, душевного равновесия тоже. Но, как говориться, чем могу. Тем и награждаю. Я не Господь Бог, чтобы ему еще и супругу вручить — живую и здоровую. Но присмотреть за его личной жизнью всё-таки надо будет.
Надо сказать, что не всё так получилось, как хотел Иосиф Виссарионович. Когда вопрос награждения обсуждался на Политбюро, практически все поддержали решение введения звания «Героя социалистического труда». Как поддержали и представление на награждение товарища Кольцова этим званием. Вот только так же практически единогласно проголосовали за то, чтобы первым в списке удостоенных этой награды значился товарищ Сталин. Единственным воздержавшимся при последнем голосовании оказался сам товарищ Сталин. Можно сказать, что именно так и создавался культ личности, но ведь строился этот культ именно вокруг Личности, а не так, как происходило потом — вокруг политических пигмеев, вроде того же Хрущёва. Впрочем, эти славословия вождя не расслабляли. Были у него данные, что именно в тридцать седьмом произошёл заговор молодой партийной бюрократии, направленный на некоторое ограничение планов генсека партии. В ТОЙ ветке истории Конституция была принята в декабре тридцать шестого, но, по мнению Иосифа Виссарионовича, она не смогла сделать главное — отделить партийные органы от управления государством, он же хотел, чтобы партия занималась исключительно вопросами идеологии, ограничив ее контрольные и управленческие полномочия. Ибо партийная бюрократия становилась силой, претендующей на звание нового класса, элитой элит, фактически, сермяжной аристократией. И никакие классовые подходы не спасали от перерождения рабочих и крестьян в управленцев — хозяев жизни. И это при том, что реально управленцев, которых попаданец называл «менеджерами» — англицизм, который вождю не понравился, реально толковых управленцев катастрофически не хватало!
Обстановку в стране мониторили не только по линии НКВД, но этим весьма плотно занималась служба аналитического отдела под началом Меркулова. И да, новые бюрократы были недовольны даже планами того, что Сталин хотел провозгласить окончание Гражданской войны и начало гражданского мира с массовой амнистией участников белого движения (правда, далеко не всех, только тех, кто не был замечен в репрессиях мирного населения и зверствах по отношению к военнопленным). Правда, мысль о том, что надо перейти от курса на мировую революцию к защите завоеваний социализма в отдельно взятой стране — СССР, воспринималось этими товарищами более чем адекватно: у них не было больших заслуг в революции и гражданской войне, а именно при мирном строительстве их способности и дали им возможность выдвинуться на руководящие посты. Но вот потеря власти через контроль производства: промышленного и сельского для них было что серпом по яйцам. Вот и возникали периодически разговоры о том, что Сталин уклоняется куда-то не туда, что надо помочь товарищу Сталину избавиться от помощников, которые советуют ему идти куда-то не туда. Более того, некоторые товарищи даже стали выдвигать тезис об обострении классовой борьбы даже в условиях победившего социализма. И они были правы. Только классом, который эту борьбу разжигал — был класс молодых партийных бюрократов. Благодаря широкому внедрению звукозаписывающей разведывательной аппаратуры, Меркулов давал вождю прослушать самые показательные беседы его будущих оппонентов. Было только два отличия: за спинами будущих заговорщиков не стояли органы — НКВД плотно контролировалось Кировым, который провел еще одну чистку, почти полностью избавив наркомат от выдвиженцев Ягоды. И Ежов был низведен до третьесортного партийца. Правда, он и оказался одним из вдохновителей бюрократической оппозиции. Плюс аналитический отдел, который имел свою группу исполнителей, заточенных на «тихое» устранение слишком зарвавшихся противников режима.
Вот, совсем недавно, видный партийный деятель, соратник товарища Ленина, бывший руководитель Коминтерна, товарища Зиновьев, перенес обширный инфаркт миокарда. Почти десять дней врачи боролись за его жизнь, приезжали профессора из Германии, когда же медики стали говорить, что товарищ Зиновьев пошёл на поправку, какое горе! Повторный инфаркт, и тут уже медицина оказалась бессильна. Какое горе! Какая трагедия! Какой светоч мысли нас покинул! Какой великий человек лежал в гробу! Я лично стоял в почетном карауле и даже нес гроб… немного.
А еще я предполагаю, что возникнет возмущение национальных партийных организаций, потому что в Конституции будет закреплен принцип окончательного отказа от права этих образований на самоопределение и отделение от общего государства. СССР — останется. А вот выход из него, как говаривал Пятницын устами Кольцова «фигвам — народная индейская изба». И к этому тоже надо быть готовым. Потому что окраинные нацики обязательно голову поднимут. И тут их, эти буйные головы, надо будет срубить. Жёстко и даже жестоко. Как-то интересно, что словечки попаданца попали в его речь. Вождь это опять отметил и удивленно хмыкнул.
Впрочем, сегодня ему предстояло решить еще один кадровый вопрос. Человек. которого он вызвал, уже почти двадцать минут мариновался в приемной. Прежде, чем его пригласить на беседу, Иосиф Виссарионович открыл папку с материалами, предоставленную Кировым. Он даже планировал на эту беседу пригласить Сергея Мироновича, но потом передумал. Решил освежить память. Так, сомнение в курсе товарища Сталина. Нет, не в отказе от мировой революции, а о роли партии. И еще… надо понимать национальные окраины, больше полномочий органам власти на местах. Ограничение власти центра, только стратегические позиции. Больше свободы — экономической! Ага! Хорошо, что не свободы как свободы! Вообще и в общем. только экономической. Мол, планирование центра наносит хозяйствам республик вред, поскольку только они, на местах знают, как и что развивать. Ладно. Пусть Поскрёбышев его приглашает. Закрыл папку. Дверь открывается.
— Здравствуйте, товарищ Сталин!
— Здравствуйте, товарищ Берия! Присаживайся.
Было заметно, что Берия нервничает. Он не знал, по какому вопросу его вызывают, поэтому прихватил с собой довольно толстую кожаную папку с самыми разными бумагами, только зря. Во время этого разговора бумажки не понадобятся. Не о них будет разговор. И даже не о том проекте, который Берия сейчас курирует.
— Скажи, геноцвале, с каких пор ты стал сомневаться в гениальности товарища Сталина?
А геноцвале сразу побледнел, да. такой вопрос — он ведь под расстрельную статью тянет. И не только себе такой приговор подписывает.
— Товарищ Сталин, в вашей гэниальности я нэ сомневался, вот о том, что ви можете ошибаться — думал. Но у вас и ошибки гэниальные!
Тут вождь не выдержал и рассмеялся. Вот уж хитрый жук, даже тут вывернуться пытается! Отсмеявшись, поинтересовался:
— И в чём ошибается товарищ Сталин?
— Товарищ Сталин, это мне так кажется, но я не гэний, я тоже имэю право ошибацца.
— Вах, давай без этого. По делу давай.
— Товарищ Сталин, с экономической точки зрэния дэятельность Госплана — это прэступление! Он совершенно нэ учитывает особенностей на мэстах! Так нэльзя. Каждая рэспублика, каждый объект тянет на сэбя одеяло, а Госплан их мнение игнорирует. Правильно игнорирует. Толко это ведет к тому, что на местах зреет нэдовольство Госпланом. Надо по-другому этого работу строить. Чотбы сначала учитывал, что хотят мэстные товарищи, а потом планы дэлал. Тогда развитие будэт быстрее. Лючше!
— И что еще?
— А еще, товарищ Сталин, ходят такие разговоры, что партия нэ будет руководить хозяйством. Но так нельзя! Зачем тогда рэволюцию делать било? А если нэ будет партийного руководства, то опять рабочими буржуи будут крутить. Нэправильно это! Тэ еще наруководят!
— Скажи, Лаврэнтий, ты вот — буржуй?
— Нэт, товарищ Сталин, моё происхождэние самое что ни на есть…
— А вот в душе ты буржуй, товарищ Берия! Потому что отрицаешь роль Госплана в руководстве экономикой. То, что ты мне твердишь, это основы рыночной экономики, когда «рынок всё порешает».
Вот, опять фразу попаданца ввернул. Ничего, он меня в плагиате обвинять не будет, надеюсь. А что ты, товарищ Берия, так побледнел? Почувствовал холод Сибири? Нет, дорогой мой, у тебя тут только два пути — или в когорту моих верных товарищей, или в могилу. Третьего не дано!
— Я так свои мысли не рассматривал.
— Тебе образования не хватает. Знаю, не успел. Ладно. Ты ведь руководишь важнейшим проектом. Я бы сказал, архиважнейшим. А образования не хватает. Нехорошо. Надо тебе подтягивать базу. Иначе плохо будет. Ты скажи, потянешь еще и учебу? Или тебе лучше на пару лет отправиться поучиться, а тогда снова на работу? Что скажешь?
— Товарищ Сталин! Спать не буду, всё, что надо выучу. Но для того, чтоби в дэле спэцкомитета не терять темп, считаю, что потяну — учебу и работу. Нэт другого вихода!
— Уверен, Лаврэнтий?
— Уверен!
— Ладно. Дам я тебе одного человека. Он с тебя часть нагрузки на пару месяцев снимет. Я его всё равно хотел к тебе прикомандировать. Это директор Тульского оружейного завода. Ванников. Я Борису Львовичу новое место подыскивал. Не сработаешься с ним, пеняй на себя. Мне нужен результат, Лаврэнтий. И тебе результат нужен, а чтобы ты мог работать с отдачей сил. Хочу тебя спросить, ты про обычай аманатов знаешь? Вижу, что знаешь, а что так побледнел? Не надо бояться человека с ружьем, не надо… А вот Нина Теймуразовна у нас побудет. И от того, как ты будешь работать, будет зависеть, что дальше последует: или в аманаты Серго пойдёт, или Нино выпустим.
— Так Нино ничего нэ знала? — Сделал несмелую попытку заступиться за жену Берия.
— Почему это не знала. Она что у тебя, глухая, или слепая? Она не донесла до партии и органов о сомнениях своего супруга, сомнениях, которые слишком рьяный следователь может оценить и как предательство. Тут всё зависит от того, как на это дело посмотреть. С одной стороны, товарищ Берия — просто дурак необразованный. С другой — гражданин Берия обычный предатель и контра недобитая. Или твои шашни с националистами забыты? У нас никто не забыт и ничто не забыто, пока еще товарищ Берия.
От автора: Я тут слышал, что лайки и добавление в библиотеки весьма способствуют производительности авторского труда. Предлагаю проверить это всем вместе! А вообще-то благодарен всем, кто интересуется моим творчеством и готов покупать книги. С уважением, Влад.
Глава пятая
Личная просьба
Глава пятая
Личная просьба
Москва, Лубянка 2, кабинет С. М. Кирова
16 марта 1937 года
Попасть на прием к Кирову для меня оказалось делом непростым. Наверное, чуть проще, чем многим другим обычным гражданам, но всё равно сложностей хватало. И главное — серьезная загруженность наркома внутренних дел, на которого, к тому же, в начале марта произошло очередное покушение. Подробностей я не знал, да и про сам факт покушения мне сквозь зубы по большому секрету сообщил мой непосредственный пока еще начальник, Артур Христианович Артузов. Решение покинуть ИНО не было спонтанным: хотя удалось как-то психику привести в порядок, но вот здоровье подправить не смогли — особенно мучился почками. Меня регулярно поили какими-то травами, водили на токи, или магниты, я не слишком-то разбираюсь в этих странных медицинских приборах. Но пластинки к пояснице прикладывали и что-то там к ним подключали — это точно помню. В апреле должны были направить на лечение в какой-то санаторий с лечебными водами. Куда — пока еще не говорили. Но именно поэтому хотелось до апреля оказаться в кабинете Кирова.
И вот — сбылась мечта идиота. Сижу в приемной лучшего друга вождя и жду своей очереди. Мне назначено на одиннадцать, но секретарь (или адъютант, я тут не разобрался, кто руководит приемной наркома) сообщил, что распорядок дня изменился, и в 10.45 начнется срочное совещание, придётся мне подождать. Ждать — не вагоны разгружать, тут большого ума не надо, да и физических усилий прикладывать тоже.
Но вот из кабинета Сергея Мироновича вышел смутно знакомый мне человек, а с ним еще и довольно молодая женщина. А через пять минут меня пригласили в святая святых наркомата — кабинет его руководителя. А там отчетливо пахло лекарствами. И я сразу же понял, что, скорее всего, это прямо в кабинете Кирову делали какие-то врачебные манипуляции. Мне как-то сразу стало неудобно, но отступать уже было некуда. Сергей Миронович сидел за столом и выглядел откровенно бледновато. Как я узнал позже, ему постарались организовать автомобильную аварию, нарком чудом отделался всего двумя сломанными ребрами. Хорошо, что не было пневмоторакса[1], в общем, случайно выжил, потому что ни водитель его авто, ни охранник, который размещался на переднем сидении рядом с водителем, погибли на месте. Так что выглядеть плохо товарищу Кирову сам Бог велел. Мы поздоровались, Сергей Миронович сидел, немного скособочившись, явно давал ушибленной части туловища возможность не соприкасаться со столом.
— Мне доложили по делу, о котором ты хлопочешь. Проверку я туда направил. Не переживай, там люди надежные. Разберутся.
— Спасибо, товарищ Киров.
— Скажи, Миша, ты ведь не за себя хлопочешь. Почему?
— Есть одна причина, товарищ Киров.
Нижний Тагил
18 марта 1937 года.
Почему-то он был уверен, что это его достал Берия. Вроде бы далеко от него забрался, очень далеко. Где Тифлис, а где Нижний Тагил. Ан нет, он был уверен, за арестом который произошёл две недели назад скрывается фигура его давнего недоброжелателя. У Лаврентия Павловича Берия была очень плохая репутация — человека злопамятного и мстительного. И переходить ему дорогу строго не рекомендовалось.
Шалва происходил из семьи хронических оппозиционеров. Все его братья, как и он, проявили себя активными борцами с царским режимом. А старший брат, Владимир, вступив в боевую организацию анархистов, отличился тем, что стрелял в кутаисского губернатора, его приговорили к смерти, но сумел бежать, скрывался в Швейцарии, где примкнул к большевикам. Вместе с Лениным возвращался в Россию в знаменитом опломбированном вагоне. Два брата Михаил и Николай состояли в левой оппозиции, числились пламенными революционерами, сторонниками Троцкого и идеи немедленного экспорта революции в мировом масштабе. Правда, оба раскаялись и сейчас находились на хозяйственной работе, правда не в Грузии, даже не на Кавказе, Михаил трудился в Белоруссии, а Николая занесло аж во Владивосток. При этом он сумел отличиться во время событий в Китае и был на хорошем счету у местных энкавэдэшников. Шалва еще в гимназии Кутаиса примкнул к большевикам, в восемнадцатом стал членом партии, фактически, организовывал в Грузии первые комсомольские организации, во главе которых его и поставили. В двадцать четвертом судьба привела его в Тифлис, он стал работником местного горкома ВКП (б). Дальше его судьба пошла по военно-партийной линии: он был назначен комиссаром Грузинской военно-командной школы, а потом комиссаром 1-й Грузинской горно-стрелковой дивизии. И вот именно в это время и произошел его конфликт с председателем ГПУ при СНК Грузинской ССР Лаврентием Павловичем Берия. Что делать? Тогда он вышел на партийное руководство и попросился на работу в РСФСР. И вот его определили в Нижний Тагил. Вроде бы дальше и некуда.
В это время в городе (тогда еще и городом его назвать можно было с большой натяжкой) проживало чуть более сорока тысяч жителей. Надо сказать, что развитие Нижнего Тагила как промышленного центра тесно связано было с именами Демидовых, заводы которых располагались поблизости от месторождений медной руды в этих местах. Статус города он поучил в девятнадцатом году. Когда Шалва приехал сюда работать в партийной организации, в городе уже появился свой радиоузел, построили пять клубов, восемь библиотек, наличествовало 19 начальных школ, рабфак, два техникума, два кинотеатра и две больницы. Но практически все дома были деревянными, водопровод и канализация отсутствовали,как исторический факт, да и о централизованном отоплении никто не думал. Обходились тем, что есть.
Тридцать первый год стал для Шалвы переломным. Дело в том, что группа А. В. Иванькова закончила проект вагоностроительного завода. При этом всю эту архи сложную работу выполнили советские инженеры от начала до конца. Чтобы его создать, Иваньков был отправлен в командировку в САСШ, где изучал опыт производства вагонов. В результате создан уникальный проект — в котором ряд цехов объединялся в единый производственный цикл. И вот в тридцать первом в Нижний Тагил приехали первые строители. И тут же Шалва Степанович оказался главой партийной организации этой крупной стройки коммунизма. Сказать, что было трудно? Неправильно это. Было чертовски трудно! Только настоящие коммунисты могли с энтузиазмом проклятых тянуть это строительство в столь отвратительных условиях. Всё ополчилось против строителей: тяжелые холода (а каково переносить их привычному к южному климату Шалве?), отвратительный быт. Строители ютились в наскоро сколоченных бараках, с низкими санитарными условиями, но ничего другого просто не имелось в распоряжении городских властей. А отсюда и болезни, которые подкашивали ряды тружеников всесоюзной стройки. Из-за этого текучка на строительстве была просто гигантской — отсюда люди бежали, уклонялись от работ, уезжали при первой же возможности. И даже хорошие (по сравнению с другими местами) зарплаты не исправляли ситуацию. За первый год состав работников обновился полностью дважды! Но стало как-то ситуация исправляться в следующем году. Появились два костяка начавшейся стройки: во-первых, по комсомольским и партийным путевкам на площадку направили порядка пяти тысяч работников, вот эти точно никуда бежать не собирались. Кроме них сюда отправили членов интернациональной коммуны «Цемент». В основном, это были финны, немцы, чехи, американцы и даже поляки, преданные коммунистической идее. Они стали руководить бригадами строителей и дело сдвинулось с мертвой точки!
А в конце тридцать второго, для ускорения строительства, удалось добиться перевода для использования на Уралвагонстрое исправительно-трудовой колонии. Эту организацию перебазировали из Чусового в поселок Красный Бор. И это оказало свое влияние на производимые работы — почти четыре тысячи подневольных работников оказались выходом из сложной ситуации. В начале тридцать шестого года в Нижнем Тагиле появился инженер-строитель из Австрии, который предложил выстроить быстро и дешево рабочий городок для будущих работников Уралвагонзавода, который к тому времени уже получил это название. И Шалва Степанович обоими руками ухватился за это предложение. В марте тридцать шестого его назначили первым секретарем Нижне-Тагильского горкома партии и Марк Вильнер начал возведение рабочего городка по блочному типу. Домики на четыре семьи строились из дерева, которое собиралось в местах вырубки, на лесопилках приводилось в единые блоки, которые там складывали в единую конструкцию, потом нумеровались и разбирались. По обратной схеме они собирались уже на месте, когда были готовы работы нулевого цикла. К началу тридцать седьмого года можно было сказать, что в бараках ютилось не более пятнадцати процентов рабочих завода, которые имели перспективу получения жилья в ближайшее время, ибо зима не была преградой для работ по возведению таких домов. В этом же, тридцать шестом, он выписал сюда семью, потому что и сам, как первый секретарь, получил служебную квартиру.
Жена его жилищем оказалась довольна и начала обустраивать быт, а сын пошел учиться в тридцать вторую школу. К этому времени количество школ в городе удвоилось! Как и число жителей. Город постепенно превращался в крупный промышленный центр Зауралья. И вот одиннадцатого февраля за ним пришли. Ночью. Перепугав родных. Произведя образцово-показательный обыск с изъятием писем и документов. Командовал процессом шустрый лейтенант госбезопасности, лет тридцати трех, с выпуклыми, красными глазами и щеточкой коротеньких усов под носом, что-то типа такого носил покойный Адольфик. Почему-то в этом времени такие усы были весьма популярны.
Уже в застенках Нижне-Тагильского НКВД гражданином Шалвой занялся совсем другой человек. У него и чин был внушительнее, всё-таки цельный капитан госбезопасности, да и перевалило ему за сороковник, не вьюноша со взором горящим, а опасный и матерый зверь, готовый растерзать очередную жертву, попавшую, на свою беду в его цепкие лапы.
Начал он издалека. Сообщил, что получил он сообщение (вот так — не донос, не пасквиль, а именно сообщение!) от неравнодушных граждан, которые утверждают, что гражданин Шалва Степанович приложил руку к нецелевому использованию народных средств, выделенных на строительство Уралвагонзавода. Как же вы так могли, ай-я-яй! Как вам не стыдно, вы же большевик с восемнадцатого года! Понимаем, бес попутал, так мы вам поможем! Я, конечно, понять могу — жену привез, сына привёз. Дом обустроить надо, обставить, учеба, то да се, жене пальтишко, сыну сабельку… так? Понимаю, я даже скажу, что не стоит это того, чтобы осуждали тебя. Ты только скажи, кто тебя на это надоумил, а мы их быстро прижмем к ногтю и твоё имя обелим! Обязательно обелим!
— Какие такие средства? — поинтересовался, скорее всего, уже бывший первый секретарь горкома.
— Как какие? А на какие шишы были выстроены дома для рабочих Уралвагонзавода? В смете эти расходы заложены не были?
— И рабочие, наши, советские рабочие, должны были ютиться в бараках? — вежливо поинтересовался подследственный.
— Ой, ой, ой! Вы должны были выйти на Госплан, на ваше партийное руководство и заложить эти деньги в смету. А не красть их! У кого украли деньги! Признавайся, белогвардейская сволочь!
— Ни у кого мы не крали. Заготовку пиломатериалов производили силами самих рабочих, которые собирались остаться на нашем заводе на работу. А всё остальное было выделено из фондов горкома, в качестве премий за ударный труд и за то, что завод был пущен раньше срока.
— Значит, признаваться не хочешь?
— Не знаю, в чём признаваться…
На этой фразе вежливые разговоры закончились. Его били. Долго и часто. Не каждый день, чтобы не забить до смерти, но с удовольствием. Только на седьмой допрос вылезли те вопросы, которые следователи хотели выяснить по-настоящему. А хотели они получить компромат на братьев, Михаила и Николая. Очень уж следак хотел вытащить на свет троцкистскую группировку с левым уклоном и террористической направленностью. И вот эти показания он просто выбивал, на этот раз, перестав стесняться. Однажды он перед подследственным разоткровенничался:
— Послушай, зачем ты такой упрямый? А? Братьев твоих уже взяли, их обоих расколют до донышка. Думаешь, они тебя не сдадут? Еще как сдадут! У вас в семье и анархисты значатся, и левые уклонисты, только ты один верный сталинец. Так мы это учтем! Пойми, у тебя с братьями сейчас социалистическое соревнование, кто кого раньше сдаст! Мне майор Жилин звонил, говорит, что Михаил уже готов подписать показания. Я его уговорил пару дней не спешить. Вот, ты первый подпишешь, тогда брат твой и пойдет организатором. С него будет спрос по полной. А ты получишь пару лет. Отсидишь, выйдешь. Мы присмотрим за тобой, чтобы тебя не обижали. Мы это можем. Я за тебя майора получу. И мне, как майору тебе помочь будет намного проще. Шесть месяцев отсидишь на государственных харчах, а потом я тебе условно-досрочное организую. Я уже майор буду, а не хрен собачий! Давай! Ручку в руки бери и вот тут и тут — подпишись!
Поделиться книгой: