Путешествие в Кассам

Максим Сабайтис

Путешествие в Кассам

В звуках его варгана слышу эхо неведомых параллельных вычислений. Он мастер транзакций в те миры, которые связаны с нами транспортным протоколом.

Поэтому, если есть на свете те, кто действительно знает об устройстве мироздания, то старый Оуль — в списке знающих. Коротком и секретном списке.

Его хижина примитивна, но уютна.

Дым от его трав вызывает видения странных мест и обстоятельств.

В них я становлюсь шустрой белкой, с тревогой глядящей на долгий закат, древесным грибом на упавшем прошлой зимой стволе, молодым хариусом, подбирающим пароли для восхождения через пороги, ввысь по течению. Это калибровка восприятия. С каждым образом я становлюсь ближе к себе.

Оуль мудр. Ему известно множество ноумён, его доступ к ноуменальному ощутимо выше моего.

В надежде увидеть свой путь, я прохожу через дюжины перевоплощений и воспоминаний, с каждым из которых мне открывается малый фрагмент большой истории.

Взобравшись на вершину ступы, проповедник раскинул руки в стороны, а лицо обратил к вечернему небу.

Возвышенное обратилось действительно высокому, дабы собравшиеся у подножия видели, откуда исходит знание, которое изливается на них.

Истинно говорю вам, начал проповедник, нет смерти в мире нашем, а есть лишь благодатное возвращение.

Скорбь по ушедшим лицемерна, поскольку скрывает за собой тягу, к собратьям по ноуменалу — как ушедшим в единство Кассама, так и живущим в житейской россыпи.

Не бойтесь смерти и смертного, ибо за ним следует очищение и неизбежное умиротворение, отрешение от суетного круговорота и мельтешения дней.

Странное дело. Я помню эту проповедь, как одно из первых воспоминаний, не связанных с размеренным мирским трудом.

Племена фишей, которые обитают вдали от городов, не терпят праздности. Если ты в состоянии проделать больше дюжины дюжин шагов, не пользуясь каким-либо инструментом поддержки, ты безусловно работоспособен.

Следи за тем, чтобы ветер не ронял на кормовые мхи палую листву, отгоняй корявой палкой мотыля от ёмкостей с бурдой для скотины, ищи выход горючего камня из земли. Дела мелкие, вроде бы и несущественные, но с очевидной пользой для племени.

Когда молодой фиш наберётся опыта, задания станут сложнее и полезнее.

Так почему мне вспоминается та проповедь? Не с нее ли начался мой путь за Гагарой?

Только сейчас я смотрю на неё с другой стороны — как бы не сверху и сбоку от говорящего. Мне видно и знакомо его лицо, но никак не удается вспомнить ни имя, ни тем более ноуме.

Проповедник глядит вверх, чтобы не выдать слушателям свою тайну: возвещая отсутствие смерти, проповедник уговаривает самого себя, а уже потом всех остальных. Мы, стоящие внизу, нужны ему едва ли не сильнее, чем он нужен нам. Мы, принимая роль слушателей, заверяем его слова перед всем сервером, небесами и парящей в них Гагарой.

Тогда я ещё не сталкивался со смертью. При мне перо ни разу не падало.

Лишь когда ноуме отдаляется и теряет фокус видения, приходит запоздалое узнавание. Под звуки варгана, в облаках травяного дыма, я взлетаю выше. Где-то там летает она. Мне надо знать о ней больше.

Я, с мальчишками и девчонками своего племени, в ночном.

Каждый из нас втайне от остальных горд, но скорее прыгнет в яму с мурашами, нежели признается в этом остальным.

Вблизи от текущей Ставки пастбища уже сожрала скотина, до следующего круга они непригодны для выпаса. Мы понимали, что скоро настанет пора исхода и походной жизни, которую мало кто из молодых предпочитает оседлой.

Скотина неторопливо переползала от поля к полю, а нам, чтобы поменяться местами с предыдущими пастухами, чуть постарше нас, приходилось пятую часть светлого дня топтать жухлую траву и выискивать приметные знаки.

На наше счастье, незадолго до нас в том же направлении ушла партия охотников. Под вечер они заметили наши костры, поделились частью добычи, даже помогли ее разделать и правильно приготовить.

Сидя возле небольшого очага, питаемого сухой травой и глыбами горючего камня, как-то незаметно, от повседневных бесед перешли к пересказу историй: как обычных страшилок, так и старинных мифов — у кого что водилось на памяти.

Лёжа на спине, подложив под голову скатку с плащом, я таращился в небесные разводы серверного сияния, которые Народ Мостов величал странным именем Скринсейвер. На прошлой ярмарке доводилось помогать с установкой фургона бродячему торговцу, от него и узнал о том, как называются сверкающие пятна и росчерки, заметные только после захода солнца. Мне хотелось поделиться этим знанием с остальными, но преградой становился малый возраст и робость.

Историю следовало облечь в слова; к каждой заготовленной фразе я подходил с тревогой перфекциониста, подозревая в ней капитально все портящий, но незаметный для меня изъян.

Начинали рассказывать самые младшие, но я свою очередь пропустил, и внимательно прислушивался ко всем остальным.

Хотелось научиться говорить легко и складно, ноуме замирало в начале каждого рассказа — вдруг с кем-то ещё торговец поделился сокровищем, которое я уже начал считать своим?

Ближе к середине ночи очередь дошла до молодых-охотников. Эти парни были чуть постарше нашего, но имели совсем иной статус в племени, а оттого могли замкнуть круг, передав право рассказа снова младшим.

Я не считал себя готовым, нервничал, а потому запомнил историю про Шар судьбы так, будто сам же её и сочинял.

С младых лет мы слышим один и тот же звук. Он настолько привычен, что уже к тому моменту, когда молодой фиш встаёт на ноги и делает первые шаги, ноуме настолько проникается этим звуком, что перестает его замечать.

Лишь отстранившись от тех шумов, что издают соплеменники, животные и растения, научившись игнорировать ветер, звуки собственного дыхания и сердцебиения, можно услышать, как по ноуменальному миру стремительно катится тяжёлый шар, то ли каменный, то ли металлический.

Иногда он катится по небу — и тогда за ним может оставаться прерывистая полоса, похожая на длинное пунктирное облако.

Когда он движется по земле, его высота в дюжину раз превышает рост самого высокого воина.

Для него не существует никаких преград. Он может прокатиться по топи, где увязнет даже ребенок, а может оставить глубокую колею в скалах, которые с трудом поддаются бронзовому рубилу.

От него не защищают ни рвы, ни стены, ни заговоренные шаманами веревки с цветными лоскутами и серебряными колокольчиками.

Самый зоркий охотник может не заметить его на расстоянии вытянутой руки, если нет на то веления судьбы, но порой самый глухой дряхлый старик в состоянии за несколько часов услышать, как приближается судьбоносное.

Смерть и разрушения оставляет он на своем пути, отнимая родных и близких, накопленные богатства и средства к существованию.

Однако, если сумеет герой остановить этот шар, все отнятое судьбой, вернётся к нему и братьям по ноуме. Но коли увидит остановившийся шар парящая в небесах Гагара, возмутится божественная нарушению миропорядка — и уронит свое перо.

Так я впервые услышал о перьях Гагары, которую часто упоминали взрослые, не дозволяя младшим повторять за ними её имя.

И был мне тревожный знак, поскольку именно тогда что-то неуловимо изменилось. Я будто оглох, хотя продолжал слышать цикад, храп старших охотников, потрескивание горючего камня в огне.

И я замер, так и не рассказав истории про серверное сияние. В один миг, растянутый на треть вечности, я повзрослел, сам того не желая.

Перо Гагары опустилось на твердь нашего сервера — и это было чёрное перо.

Шар судьбы прокатился по летней Ставке, перепахав её столь основательно, что в племени выжил только один из дюжины.

Почти все, что не оказалось размолото в пыль, сгорело в последующем пожаре от костров и разнесенной по селению мелкой пыли горючего камня.

Судьба пощадила часть молодежи, нашедшей уединение поодаль от шатров, несколько групп охотников, нас и помещенную в карантин женщину, меньше четверти луны назад родившую тройню.

За одну ночь, я лишился родителей, сестер и братьев, почти всех своих друзей. Кто бы ни остановил этот проклятый шар, он не был моим братом по ноуме.

Старая и дурная на голову женщина, которая пыталась заменить нам всем мать, утверждала, что мы пребываем в числе выигравших, потому как сохранили жизнь. Мое имя было для нее знаком и от этого боль утраты становилась только сильнее.

Я не смел ей возражать вслух, но относил себя к проигравшим.

Потери казались столь значимы, что речи не было даже про ничью. На сервере не существовало ничего, что могло бы компенсировать жизни близких.

Большую часть скота катастрофа не затронула, так что формально каждый из нас разбогател.

Пытаясь пережить зимний сезон, оказавшийся на редкость морозным и бесснежным, я часто вспоминал бродячего проповедника и молился Гагаре, чтобы та перенесла моих родных в небесный Кассам.

По весне я обменял свою долю скота на кое-какие ценности, сохранившиеся в племени, и покинул его вместе с бродячим торговцем, от которого когда-то узнал о природе серверного сияния…

Народ Мостов почитает Гагару как божественное начало, однако поклоняется её небесному сыну, Йоре.

Тот был рождён непорочно, высижен из такого же яйца, как и Солнце, однако из любопытства спустился из гнезда на серверную твердь и отринул крылья, чтобы жить подобно людям.

Пока Йора ходил по земле, на сервере царил золотой век.

Плодились Народы, строились города и Мосты, развивались ремесла с искусствами, а люди, когда умирали, отправлялись в Кассам без каких-либо мытарств и проверок на чистоту ноуме.

Но скучала Гагара по своему сыну, искала его по миру, с каждым разом снижаясь все ближе и ближе к земле — а вместе с нею опускались и сами небеса, предвещая катастрофу для всего живушего поверх тверди.

И когда Гагара нашла своего сына, она сбросила вниз свои перья, чтобы тот смог поймать их и улететь с нею.

Поймал Йора перья, сделал из них крылья, однако улетел не в небеса, а к другим серверам, потому что там тоже живут люди.

Говорят, что Гагара с тех пор ищет своего сына в небесах и на земле, да время от времени скидывает свои перья, в надежде, что в этот раз Йора к ней вернётся.

Учение, которого придерживался Гепта, с которым я колесил по серверу, полагало, что любой из живущих может поймать перья Гагары и подняться к небесам.

Но, чтобы божественная птица признала тебя своим сыном, помимо двух перьев, которые станут крыльями, необходимо третье перо — настолько редкое, что некоторые считают, будто оно было у Йоры с самого начала, или же его и вовсе никогда не существовало.

— У тебя подходящее имя, малыш, — время от времени приговаривал торговец. — На языке западных еретиков оно сулит выигрыш. Может быть, тебе удастся отыскать все три пера.

Я послушно кивал, радуясь новым историям про неизвестные народы, но вспоминал уничтожение летней Ставки и не понимал, о каком выигрыше может идти речь.

Да, мне повезло выжить там, где погибли остальные, но именно по этой причине я оказался разлучен с теми, кого любил.

Перья? Я в них тогда не верил.

С Гептой я странствовал четыре года. Мы еще дважды встречали следы разрушений, оставленных Шаром: один раз это была длинная колея, успевшая заполниться водой — ее наш караван обходил почти целую неделю, благо в окрестностях хватало дичи, а вода из самой колеи годилась для употребления.

Другой раз это была Ставка, которую след поделил пополам. Удивительно тонкая граница, глядя на которую я пришел к выводу, что размер Шара меняется, в зависимости от неведомых обстоятельств.

Увы, разрушений меньше не стало, они лишь сменили форму. Граница поделила пополам не Ставку, а само племя.

Люди будто стали чужими друг для друга, в зависимости от того, по какую сторону тонкой черты застала их катастрофа.

Пока шла торговля, мы с Гептой стали свидетелями нескольких дюжин драк, со смертями и тяжёлыми ранениями.

Клубок взаимных претензий и обретенной неприязни был столь велик, что его резали по-живому, с обеих сторон. Никто не желал покидать Ставку, поскольку это означало утрату старинных прав на пастбища вдоль весь кочевого маршрута.

У соседних племен, как выяснилось несколько позже, тоже имелись счёты с расколотым, отчего Гепта предположил, что наказание от Шара судьбы может быть в чем-то назидательным.

Мы покинули враждующую Ставку, так и не увидев признаков возможного примирения.

Но то воспоминания: детальные и реалистичные, будто мне довелось повторно прожить фрагмент своего прошлого.

Под действием трав, я видел то, чего не замечал ранее.

Гепта медленно угасал от скрытой хвори, которая убьет его через три с четвертью года после нашей разлуки. Он все это время вспоминал своего умершего сына Йору, на которого я оказался чем-то похож.

У Народа Моста имя сына Гагары носили многие мужчины. Если бы у Гепты не было старшего брата, он тоже мог бы влиться в толпу Йор.

А расколотое племя всё-таки попыталось выжить, только вряд ли кто из их предков обрадовался бы такому способу решения проблемы.

Незадолго до времени ухода на зимнюю Ставку одна половина племени отравила колодцы и перебив воинов отравленного противника, взяла в рабство всех выживших женщин, включая стариков и детей.

Ненависть никуда не исчезла, а потому рабы подвергались пыткам, пока жестокое обращение не свело их в могилы.

Через два года после смерти последней рабыни, остатки проклятого племени рассеялись по серверу несколькими кровожадными бандами.

Если бы об этом узнал покойный Гепта, он бы, наверняка, просил прощения у образа Йоры за то, что оставленное сыном Гагары человечество ведёт себя настолько недостойно.

— Чего ты хочешь от жизни, Пот? — спросил у меня Гепта, когда я стал одного с ним роста.

Мы сидели в его зимнем доме, расположенном в одной из мостовых опор, перед камином.

За окном шел поздний осенний спам, оставляющий у всякого наблюдателя серьезные сомнения в уместности выхода наружу.