Помоги проекту - поделись книгой:
Вардан Багдасарян
Украинский нацизм Исторические истоки
Введение
«Над миром нависла угроза коричневой чумы…» — так говорили в 1930-е годы в преддверии начала Второй мировой войны. Потребовались гекатомбы жертв и консолидация усилий человечества, чтобы нацистский зверь был повержен. И ключевую роль в победе над ним сыграл Советский Союз. Великая Победа была оплачена миллионами жизней советских граждан.
Нацистский зверь не являлся самородком. У него были создатели. Были те, кто создавал силу, направляемую идеологически и геополитически на восток. Будущий конфликт мыслился как прокси-война, то есть война чужими руками — тоїда руками немцев. И в значительной степени мировым проектировщикам это удалось.
После всех перенесенных потрясений Второй мировой войны, геноцида и расизма большая часть человечества пребывала в иллюзии, что ничего подобного более никогда не повторится. Это была вера: такого не должно повториться. Но нацистский зверь, подобно зверю Апокалипсиса, не был убит, а только ранен. Раны между тем заживали… И вот он вновь вышел из своего логова. На этот раз его вотчиной стала Украина.
Как и в случае с германским нацизмом, украинский нацизм создавался десятилетиями. Его истоки уходят в исторические глубины. Выявление истоков украинского нацизма и составляет целевой ориентир представляемой книги. Начнем этот экскурс с XVII столетия…
Нельзя сказать, что изучения этих истоков не проводилось в прошлом. Наиболее системную попытку такого изучения предпринял историк Николай Иванович Ульянов.
Еще в 1966 году увидела свет книга представителя второй волны эмиграции Николая Ивановича Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма»[1]. В 1950-е годы Ульянов некоторое время работал профессором в Монреальском университете и сталкивался воочию с обосновавшимися преимущественно в Канаде украинскими националистами. Именно тогда страна «кленовых листьев» превращалась в главный мировой центр украинской пропаганды. Ульянов вступает в полемику с сепаратистами, пишет научные статьи. И вот в 1966 году на основании изучения широкого круга сепаратистских источников выходит фундаментальная книга. Прошли годы, украинский вопрос стал едва ли не главным в мировой повестке, но до настоящего времени ничего лучшего и более детально проработанного по теме украинского сепаратизма написано, вероятно, не было.
Творческое наследие Ульянова создает огромное подспорье в систематизации взглядов на природу идеологии украинства. Но исследование Ульянова должно быть, очевидно, продолжено.
Во-первых, потому что после выхода монографии Ульянова прошло уже более полстолетия. Эти полстолетия привнесли много нового. Да и сам Николай Иванович, проживавший в США, далеко не обо всем мог писать в проекции недавнего прошлого и настоящего.
Во-вторых, ввиду того что Украина с момента выхода книги Ульянова стала отдельным государством, необходимо перемещение акцентов с украинского сепаратизма (уже реализовавшегося) на украинский нацизм (реализуемый сегодня). Сам автор «Происхождения украинского сепаратизма» полагал, что для темы украинского национализма нет оснований, так как нет главного — украинской нации. Но украинская нация была за эти годы сконструирована. Она не являлась по своим истокам отдельной от остального русского мира цивилизационной общностью.
Правильнее говорить о ней, используя терминологию Бенедикта Андерсона, как о воображаемом сообществе[2]. Но воображаемое сообщество может быть не менее реальным, если воображение выводит закрепление соответствующих стереотипов в массовом сознании.
Украинский национализм сегодня трансформируется в украинский нацизм. Такого рода его переходы имели место и в прошлом, например в период Второй мировой войны. Различия между ними необходимо обозначить. Национализм исходит из идеи приоритета интересов своей нации, нацизм — ее превосходства над другими и ненависти к другим. В формате политической гражданской нации украинский национализм был невозможен, не мог объективно существовать. Для него был жизненно необходим образ врага, что при соответствующей экстремизации приводило к нацизму.
Геополитическая значимость Украины для России бесспорна даже для тех, кто сомневается в ее цивилизационной значимости (как, например, сомневался Александр Пыжиков)[3]. Обратимся к некоторым высказываниям западных политологов. Ален Безансон: «От их (украинцев) выбора в большой мере будет зависеть судьба Западной Европы. Если Украина действительно вступит в союз с Россией, то эта последняя сохранит статус крупномасштабной силы или же его добьется. Она (Россия) вступила бы в сообщество европейских народов господствующей силой. Однако если Украина вступит в той или иной форме в союз со своими западными соседями — поляками, литовцами, румынами, белорусами, — то в Восточной Европе создастся мощное объединение, действительный противовес России, которая превратится в среднего масштаба силу, освобожденную от имперских забот и способную до конца провести процесс демократизации и очищенную от коммунизма»[4]. Збигнев Бжезинский: «Без Украины Россия перестает быть империей, а с Украиной же подкупленной, а затем и подчиненной Россия автоматически превращается в империю»[5]. И все это было сказано еще в 1990-е годы.
Таким образом, политологически признанной является позиция, что Россия в альянсе с Украиной становится принципиально иной по своей геополитической мощи силой. И понятно, как рецептура для Запада — российско-украинский альянс должен был быть расстроен. Как это можно сделать? Только через политические реконфигурации и деформацию сознания. Для подтверждения еще несколько цитат. Мемуары германского генерала Макса Гофмана от 1925 года: «Создание Украины не есть результат самодеятельности русского народа, а есть результат деятельности моей разведки»[6]. Такую же оценку давал еще в 1918 году французский консул в Киеве Эмиль Эно: «Украина не имела никакой своей истории и национальной отличительности — она создана немцами»[7]. Примерно в том же духе высказывался В. Шульгин: «Вот краткая история украинствования: оно было изобретено поляками (граф Ян Потоцкий), поставлено на ноги австро-немцами («Украину сделал я!» — заявление генерала Гофмана), но консолидировано оно большевиками, которые без просыпа украинствуют»[8]. Если мы обратимся к работам небезызвестного Альфреда Розенберга, то обнаружим, что историческая версия современного украинского национализма и нацистский исторический миф совпадают. «Киев, — пишет идеолог нацизма, — был главным центром варяжского государства с нордическим господствующим слоем. Даже после татарского господства Киев на протяжении долгого времени играл роль полюса, противостоявшего Москве. Его внутренняя национальная жизнь основана на почти независимой традиции, возникшей на собственной почве, вопреки утверждениям московитской историографии, овладевшей всей европейской наукой. Нашей политической задачей для этой области должно быть поощрение стремления к национальной независимости вплоть до создания самостоятельной государственности, которой надлежало бы одной или вместе с Донской областью и Кавказом в виде Черноморского союза постоянно сдерживать Москву и обезопасить великогерманское жизненное пространство с востока»[9].
Сначала украинцев стали рассматривать как отдельную народность, потом — отдельный народ, затем — нацию. Дальше дошли до того, что это отдельная раса в том смысле, что русские — иной расовый тип. И эта концепция возникла не сегодня, а сложилась в целостном виде еще в XIX столетии (причем на польской почве).
Ульяновым был выявлен ряд источников происхождения украинского сепаратизма. Опираясь на него и развивая его положения с учетом фактов более позднего времени, не вошедших в «Происхождение украинского сепаратизма», можно выделить семь таких факторных оснований (рис 1).
Первый источник — позиция казацкой верхушки. Казацкая верхушка с определенного момента вначале в Речи Посполитой, потом в России начинает претендовать на шляхетские привилегии. Возник миф о казачестве как наделенной особыми родовыми правами общности — запорожском рыцарстве. Мифом о казаках по сей день пользуются все украинские сепаратисты. Сочинение конца XVIII — начала XX века «История Русов или Малой России» было показано Ульяновым как первооснова этой мифологии. На основе этой мифологии заявлялось об особом этническом происхождении украинской нации, особой героике казачества. Цель же была предельно банальной — получение полагающихся шляхетству привилегий. Что же до малоросского народа, то он стал жертвой узурпации власти над ним казацкой старшины. Народ Малороссии, потом Украины и был главной жертвой украинского национализма.
Рис. 1. Источники происхождения украинского нацизм
Источник второй — Польша. Польская пропаганда, представленная, например, Институтом национальной памяти Польши, возникла не сегодня. Школа антирусской пропаганды в Польше сложилась еще в XVI веке. Уже тогда начали активно создаваться памфлеты, изобличающие московскую тиранию. Польша вела борьбу с Россией за Малороссию, памятуя, что когда-то обладала этим краем. В рамках этой борьбы и принимается стратагема украинизации. Ставилась задача декларации существования отдельной нации — украинцев, чтобы тем самым отделить часть русского народа от других его частей. Именно исходя из этих соображений, там поляк Фаддей Феликсович Чацкий выдвинул мифологему о древних украх. Сначала возникает идея о том, что Украина есть польская окраина, потом о том, что укры есть некий древний мифический народ, от которого пошли украинцы.
Источник третий — панславизм. Часто утверждается, будто бы Россия реализовывала свой политический курс на основании идеологии панславизма. В действительности панславизм являлся для России стратегической ловушкой. Исходно он как течение общественной мысли возник первоначально среди чехов, а потом и среди поляков. Идея заключалась в создании славянской федерации. Но для создания такой федерации надо было разрушить как минимум три империи, включая Российскую. При переходе к федеративному устроению малороссы отделялись от России, становясь одной из компонент федерации. И эта чешско-польская идея будет подхвачена в России «Кирилло-мефодиевским обществом». Поборником такой демократизации выступал Н.М. Костомаров[10]. Разделение империи на части представители этого круга считали возможным и допустимым.
Четвертый источник — Австро-Венгрия. После раздела Польши часть земель, которые сегодня входят в состав Украины, находилась в составе Австрийского, потом Австро-Венгерского государства. Центром украинства в рамках австро-венгерской геополитической игры становится Галиция. Малороссия, соединяясь с Галицией, под маркером «украинцы» отторгалась бы от России. Объединить малороссов и галицийцев в единую нацию, естественно, предполагалось под управлением Вены. И в Первую мировую войну пропаганда украинства при поддержке из Вены развернулась по полной программе[11].
Пятый источник — Германия. Германия включается в украинский спор во время Первой мировой войны, а после нее превращает в важный элемент своей политики на востоке. Украинство предполагалось использовать как в борьбе против Польши (первый этап), так и в борьбе против Советского Союза (этап второй). Именно на германские средства и была создана Организация украинских националистов. И действительно, украинский национализм был применен вначале против Польши, а затем против Советского Союза. Результатом этого применения стали гекатомбы жертв — русских, поляков, евреев, да и не принявших национализм украинцев.
Шестой источник — США — Канада. Выбирая, какие из сил поддержать в холодной войне против СССР, а среди них были и власовцы, и другие националисты, американские спецслужбы сделали выбор все-таки в пользу националистов украинских. Главными в раскладе антисоветских сил оказывались бандеровцы. Показательно, что «Антибольшевистский блок народов» возглавил Ярослав Стецько — оуновец, антисемит, русофоб, расист. В США и Канаде выходила украинская сепаратистская и националистическая литература, учебники истории, переправляемые затем в Украинскую ССР.
И седьмой источник — российское оппозиционное движение. Кондратий Рылеев, Михаил Бакунин, Александр Герцен — все они были украинофилы. В раскладе полити-ческих сил внутри России не было массовой силы, которая могла бы стать тараном в борьбе против самодержавной власти. Народ был предан царю. Пролетариат как класс, если опираться на марксистскую методологию, не был сформирован. И если такой силы не было, ее требовалось сочинить. И вот посредством литературы создается образ казака-бунтаря. Романтизируется казачья вольница. Утверждается, что украинцы есть особый вольнолюбивый народ, который, страдая от угнетения, ведет борьбу за свободу. Украинофильство как сочиненный литературный миф в значительной степени развивался в русской литературе, будучи транслируем в политическую сферу[12].
За долгие годы была выстроена целостная система идеологического воспроизводства украинского национализма с его проекцией на нацизм и войну. Создана феноменальная пропагандистская империя. Попытаемся проследить, как она формировалась исторически.
ГЛАВА 1
ГЕНЕЗИС ПРОЕКТА «УКРАИНА» В ИСТОРИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ НИКОЛАЯ УЛЬЯНОВА
Вероятно, более острой проблемы в современном российском обществоведческом дискурсе, чем проблема соотнесения украинской и русской идентичности, не существует. Эта проблема обернулась распадным процессом и гражданской войной на Украине. Для России, помимо обострения отношений с официальными украинскими властями, она привела в результате международной эскалации к российско-западной конфронтации.
Властный дискурс на Украине направлен на переформатирование украинской идентичности, переориентацию ее на разрыв с прежней общероссийской цивилизационной идентификацией и включение в европейскую, шире — западную цивилизационную идентичность. В цивилизационном и геополитическом отношении такая переориентация означает существенное ослабление евразийской геополитической и восточно-православной цивилизационной субъектности. Возникает предположение о проектном характере формирования украинской идентичности, о наличии политического проекта украинской нации. Такая постановка вопроса получила достаточно широкое распространение в публичных обсуждениях. Целесообразно было бы в этой связи верифицировать это положение с позиций исторической науки. Следует первоначально провести историографическую ревизию по выявлению соответствующего направления трактовки украинского вопроса в профессиональной когорте историков.
Среди профессиональных историков выделяется в этом отношении фигура Николая Ивановича Ульянова (1904–1985 гг.)[13]. Авторитет Ульянова как историка, преподававшего в ЛГУ, Монреальском и Йельском университетах, достаточно высок, а, соответственно, его позиция по украинскому вопросу, ставшему одним из главных направлений его исследований, заслуживает особого внимания.
С украинским национализмом он столкнулся впервые, по-видимому, в лагерях для перемещенных лиц — «ди-пи». Об этом свидетельствует факт публикаций Ульяновым работ по истории украинского вопроса сразу после войны, в марокканский период его эмигрантской жизни. Переехав за океан, он оказался первоначально в Канаде — стране традиционно высокой сосредоточенности сторонников украинского национализма. Это в еще большей степени подтолкнуло его к участию в полемике об украинской нации. Однако пребывание во враждебно настроенной среде заставило Ульянова в очередной раз сменить страну пребывания. На этот раз он переехал в США, іде в Йельском университете заменил в качестве основного лектора по русской истории Г. В. Вернадского.
Рис. 2. Историк Николай Ульянов о генезисе украинского сепаратизма
В 1966 году вышла специальным изданием (а с 1965 года печаталась периодически в журнале «Возрождение») монография Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма» (рис. 2). Автор подчеркивал, что речь идет именно о сепаратизме, а не о национализме по той причине, что как раз национальной-то базы украинскому самостийническому движению и не хватало и главной его заботой являлось доказательство отличия украинца от русского. Рецензент книги прозаик и поэт Н.В. Станюкович указывал на своевременность работы в связи с предсказываемым им демонтажем социализма в СССР, когда центробежные силы получат облачение, как в случае с украинством, в псевдонациональные одежды[14]. Но, к сожалению, на монографию Ульянова, которая не утратила актуальности и сегодня, не обратили вовремя должного внимания. Эмигрантская наука, кроме отзывов Н.В. Станюковича и С.А. Зеньковского (причем последний, несмотря на свой большой авторитет историка, демонстрировал крайне поверхностное ознакомление с ним), ответила на публикацию монографии молчанием[15]. Правда, есть указания на ознакомление с «Происхождением украинского сепаратизма» ведущих представителей американской советологии, в частности Р. Пайпса и 3. Бжезинского[16]. Но на Западе по понятным причинам монография Ульянова не могла получить широкую рекламу. Не могла она получить поддержки и в СССР как ввиду биографии Ульянова, так и из-за торпедирования проекта Украинской ССР.
Но прежде чем говорить об украинской идентичности, надо несколько слов сказать об идентичности русской. Под русскими Ульянов понимал не какую-то этническую общность, а российский культурно-просвещенный слой, обеспечивающий функционирование государственной системы. Только уже впоследствии, когда интеллигенция пошла на поклонение к народному, русские перестали определяться в качестве такого культурного слоя, а истинно русскими были объявлены такие, которые в прежние века как раз таковыми и не являлись и именовались кривичами, радимичами, вятичами и т. д. — произошла крупнейшая подмена. Это имело и политическое значение, т. к. приводило к местному сепаратизму: под русскими стал пониматься некий симбиоз, состоящий из украинцев, белорусов и великороссов. Последних стали отождествлять с русскими вообще. «То были потомки древних вятичей, радимичей, полян, древлян, северян и прочих племен, составлявших население киевского государства и не слишком далеко ушедших от своих предков по пути цивилизации», — все это косвенно вело, с одной стороны, к расправе с культурой, с другой — и к развалу российской государственности. Искусственное создание литературой всех этих вышеуказанных национальностей явилось следствием превознесения быта против аристократичности, устранением столичного и заменой его периферийным. Типовая разница между «русским» и «великорусским» очевидна: сам термин «Великая Русь», появившийся в XIV веке (и то в кругах константинопольской монархии), не имел другого значения, как территория противоположной Малой Руси, отставшей вследствие литовского завоевания: «За обоими этими терминами явственно видны два разных понятия и явления. В самом деле, почему хороводные пляски «Трепак», «Барыня», «Камаринская» суть великорусские танцы, а балет «Лебединое озеро» — образец русского искусства? Великорусскими называются крестьянские песни, тогда как оперы Даргомыжского, Глинки, Мусоргского, Римского-Корсакова, даже при наличии в них народных мотивов — «русскими». Да и всей русской музыке, ставшей мировым явлением, никто не пытался дать великорусское имя. Тоже с литературой… Русскую литературу знает весь мир, но никто не знает литературы великорусской. Есть крестьянские песни, сказки, былины, пословицы, поговорки на различных великорусских диалектах, но литературы нет. Не слышно было, чтобы «Евгения Онегина» или «Мертвые души» называли произведениями «великорусской» литературы… Ни Тургенев, ни Чайковский, ни один из деятелей русской культуры или государственности не подводились под рубрику «великорусе». Даже олонецкий мужик Клюев и рязанский мужик Есенин, в отличие от прочих рязанских и олонецких великоруссов, значились русскими».
Само по себе распространение термина «Украина» на известную ныне территорию украинского государства, согласно выводу Ульянова, являлось польским изобретением. Оно преследовало цель вытравить из сознания населения его общерусскую принадлежность посредством подмены прежнего обозначения «Малороссия» на новое — «Украина». Самостийный украинский литературный язык (в ульяновской оценке) — это также пропагандистская мифологема. Исходно это был такой же местный, территориальный диалект, как вологодский или орловский. И даже в отдельных районах малоросские крестьяне, владея каждый своим говором, с трудом могли понимать собеседника. Собственно же литературный язык был для них всех общий — русский. И кто внес больший вклад в его формирование — северяне или южане, — еще неизвестно: великоросс Ломоносов, малоросс Григорий Сковорода (вообще реформы XVII века, связанные в том числе с патриархом Никоном, были ориентированы на южные литературные образцы) или белорус Симеон Полоцкий[17]. В противном случае дело доходило до скандала вроде украинского перевода Библии, предпринятого Пантелеймоном Кулишом: «Хай дуфае Срулъ на Пана» (Да уповает Израиль на Господа)[18].
Местные говоры были лишены лексем государственного уровня, так как не относились к решению соответствующих задач. Политическая и научная терминология в них отсутствовала, и ее введение в украинский язык осуществлялось посредством искажения известных русских или изобретением новых слов. Большинство малоросской интеллигенции к попытке внедрения украинского языка в качестве литературного еще в XIX веке оставалось равнодушным. Предпринятое во главе с М.С. Грушевским и декларированное на весь мир создание украинской науки и культуры было сделано посредством зачисления в украинцы всех имеющих малоросские генетические корни ученых и культурных деятелей, хотя бы и всю жизнь проживавших в Петербурге, Берлине, Вене, Париже.
Примерно таким же образом создавалась, согласно ульяновской реконструкции проекта Украины, и история «Украинской государственности». М. П. Погодин, как известно, связывал генезис Киевской державы только с великоросским населением, впоследствии мигрировавшим на северо-восток. В противоположность ему М.С. Грушевский считал Киевскую Русь чисто Украинским государством, а самих украинцев обнаруживал еще в VI веке до н. э. Между тем общность, именующая себя русскими, московиты (мосхи) представляли собой, сообразно со взглядами самостийников, монголо-финский симбиоз, узурпировавший это имя, чтобы скрыть свое варварское азиатское происхождение[19]. К примеру, когда паломнику к святым местам игумену Даниилу король Иерусалимский разрешал поставить лампаду «за всю землю русскую», в откорректированной сепаратистской редакции это заменялось на землю «украинскую». «Что бы сказали французы, — вопрошал Ульянов по поводу этой подмены, — если бы в «Песне о Роланде» все слова «Франция» были заменены на Гасконь?»[20].
Впрочем, как полагал Ульянов, авторство украинской историографической схемы не следует относить к М.С. Грушевскому. И он, и все прочие сторонники сепаратистского движения использовали как своеобразное «евангелие украинского сепаратизма» летописное произведение «История Руссов». Все факты и их интерпретация брались по преимуществу именно оттуда. Специальный анализ «Истории Руссов» привел Ульянова к заключению, что это не просто сборник легенд, что признавали многие, включая Н.И. Костомарова, активно использовавшего его и лишь в конце жизни пришедшего к выводу о его недостоверности, а умышленная фальсификация исторического материала[21].
По сути, история Украины в самостийной редакции — это прежде всего апологетика казачества. Однако во взгляде на природу казачества единого мнения не существует. Большой популярностью среди сторонников украинского сепаратизма пользовалась так называемая «рыцарская» теория. Ее иллюстрацию представляли труды известного сторонника незалежности Д.И. Дорошенко. Согласно концепции Дорошенко, казачество — это воинское сословие, нечто подобное рыцарским орденам, распространенным в Европе, ставившее целью вооруженную защиту православного мира от посягательства иноверцев. В ответ на эту интерпретацию Ульянов указывал, что реально, помимо православных, среди казаков находилась огромная армия поляков, татар, турок, армян, черкесов, мадьяр. Все они с равным успехом совершали набеги и на иноверцев, и против православного христианского населения. Они даже в большей степени сотрудничали с татарами, чем с московским царем, а в конце концов и при обоих Хмельницких, и при Петре Дорошенко признавали себя подданными турецкого султана — врага христианского мира[22].
Другое объяснение природы казачества предлагала «демократическая» версия, приобретшая особую популярность благодаря усилиям Н.И. Костомарова. Согласно ей, казаки — это бывшие крестьяне, бежавшие от панской неволи, а потому выражавшие чаяния плебейских масс. Они перенесли в Сечь истинно демократические порядки, способные послужить примером и соседним государствам, в частности Московии, где в противоположность тому извечно преобладало деспотическое, самодержавное начало. Ульянов относился скептически и к этой версии, полагая, что демократическим устройство Сечи можно считать лишь в той мере, в какой являются демократией разбойничьи шайки[23].
Сам же он предлагал решение проблемы генезиса казачества через призму этнического фактора. Печенеги, половцы, татары, черные клобуки и др. — все они, сообразно с ней, никуда не исчезли исторически. Казачество, дополненное отчасти и славянским элементом, генетически восходило, по оценке Ульянова, к ним. И внешняя атрибутика, и используемая терминология, татарская по своим истокам («казак», «чабан», «атаман», «кошевой», «куренной» и т. п.), говорят о том же. Объединенные под маркером «украинцы» в действительности эти «дикой степи» не имели, по мнению Ульянова, ничего общего с малоросским населением. Более того, они представляли две чуждые друг другу общности. «Фигура запорожца, — писал Ульянов, — не тождественна с типом коренного малороссиянина, они представляют два разных мира. Один — оседлый, земледельческий, с культурой, бытом, навыками и традициями, унаследованными от киевских времен. Другой — гулящий, нетрудовой, ведущий разбойную жизнь, выработавший совершенно иной темперамент и характер под влиянием образа жизни и смешения со степными выходцами. Казачество порождено не южно-русской культурой, а стихией враждебной, пребывающей столетиями в состоянии войны с нею»[24].
Вытесненное за пределы европейских средневековых культур казачество имело давнишнюю мечту, предопределившую всю его последующую деятельность: приобрести все права европейского благородного сословия и получить, подобно тому, в кормление, помещичье обладание землю. Попытка осуществления этого в Молдавии в XVI веке под руководством Ивана Выговского окончилась безрезультатно. Но волею исторических судеб им удалось приобрести гораздо более обширную Малороссию, по отношению к которой, в понимании Ульянова, они выступали не как защитники, а как раз как поработители. Все предприятие, затеянное Богданом Хмельницким, а прежде иными казацкими предводителями, не содержало в себе, как это традиционно представлялось, ни национально-освободительной, ни антифеодальной направленности. Вопрос об упразднении крепостного права в выступлениях казаков ни разу не поднимался. Наоборот, выдвигались требования расширения казацких привилегий.
Эти требования были мотивированы появлением категории «реестровых казаков». Ульянов так реконструировал суть казацких претензий: если польский шляхтич владеет землями за воинскую службу, почему тогда и казаку — такому же воину — тоже не быть помещиком? Однако кастовая сословная гордость шляхетства Речи Посполитой не допускала мысли о возможности включения в свой узкий круг «бывшего печенега». Для снятия этого противоречия рождается теория «сарматизма».
В то же время крестьянство, оказавшееся в союзе с казаками, стихийно тяготело к Москве. Гетманство, включая самого Богдана Хмельницкого, было против (там преобладали по преимуществу полонофильские и даже проту-рецкие умонастроения), но, чтобы не лишиться приобретенной власти над малоросским народом, все-таки пошло вслед за ним в московское подданство. Богдана Хмельницкого, полагал Ульянов, отечественная российская наука приняла не совсем за того, кем он являлся в действительности, усматривая в нем принципиального поборника воссоединения с Россией. Он ссылался на авторитет В. О. Ключевского, указывавшего на ошибочность такого взгляда, и полагал, что фигура Богдана Хмельницкого находится в общей линии украинского сепаратистского генезиса[25].
Что касается Переяславских событий 1654 года, традиционно именуемых Переяславским договором, то здесь вариации трактовок, предлагаемых историографией, существенно различались: «персональная уния» у В.И. Сергеевича, «реальная уния» у Н. Дьяконова, «вассалитет» у М.С. Грушевского, а также у В. А. Мякотина или вообще только «военный союз» у В. К. Липинского и Р.М. Лащенко. Но на основании исследования сохранившихся материалов Ульянов саму постановку вопроса о «договоре» или «унии» категорически отвергал. Это, по его мнению, было не заключение трактата между двумя сторонами, а безоговорочная присяга малоросского народа и казачества московскому царю[26].
Другое дело, что, вопреки сепаратистским легендам о злоупотреблениях на малоросском крае российских властей, чиновничество России вплоть до создания Малоросской коллегии в 1722 году фактически самоустранилось от управления Малороссией, предоставив ее в ведение местной администрации. Легенды же о московских злоупотреблениях, не имеющие ни одного документального подтверждения, были сочинены в гетманских кругах для оправдания многочисленных измен последних.
В результате казацкой узурпации власти гетманские полномочия, субординация были перенесены из Запорожья в Малороссию. Казачья старшина, по сути, заменила собой польских панов, а сам гетман обладал властью большей, чем было прежде у польского короля. Традиционно приписываемое Екатерине II введение крепостного права на Украине и ликвидация местной свободы были, по оценке Ульянова, из серии тех же казачьих легенд. В действительности крепостное право вводилось явочным порядком задолго до екатерининского вступления на престол и реально существовало не одно десятилетие[27].
Старая казацкая мечта оказалась реализованной. Если к моменту присяги московскому царю на всей Украине фактически не было дворянства, то к XVIII веку оно уже представляло собой значимый социальный институт и сливалось с российским благородным сословием. Причем окончательно такое слияние произошло только после указов Петра III и Екатерины II. С освобождением от несения обязательной военной службы основания для обособления у новоиспеченной малоросской шляхты исчезли. «Оказалось, что Скоропадские, например, происходят от некоего «референдария над тогобочной Украиной», Раславцы — от польских магнатов Ходкевичей, Карно-вичи — от венгерских дворян, Кочубеи — от татарского мурзы, Афендики — от молдавского бурколаба, Капнисты — от мифического венецианского графа Капниссы, жившего на острове Занте. Появились самые фантастические гербы. Весь Бердичев трудился над изготовлением бумаг и грамот для потомков сечевых молодцов»[28].
После этого большинство прекратило всякую фронду с самодержавием. Однако удовлетворенными оказались не все. Для некоторых возникли геральдические затруднения. Не все многочисленные казацкие звания, главным образом низшей военной иерархии, легко переводились на соответствующую российскую шкалу Табели о рангах. Именно с этой средой Ульянов связывал возрождение казацкой идеологии в XIX веке. Из этой среды вышла и «История Руссов», приписывавшая казацкому участию [27] [28] многие великие свершения мировой и российской истории. Идея проста: казачеству вовсе не нужно доказывать свою шляхетскую принадлежность, потому что оно само по тебе уже есть шляхетское сословие[29].
Успех этого нового этапа сепаратистского движения, оставлявшего абсолютно равнодушным основную массу малоросского населения, был, по мнению Ульянова, обусловлен иностранной, в первую очередь польской, поддержкой. Польша, утратившая в результате ее разделов государственную самостоятельность, перенесла стратегию борьбы (а отсюда и надежды на возрождение великой Речи Посполитой) во внутренний стан своих противников. Истинным центром украинского сепаратистского движения стала со временем Галиция, входившая тоща в состав Австро-Венгерской империи. Если в Малороссии термин «Украина» выглядел чуждо, то в Галиции о нем не слышали вплоть до конца XIX века, и только в 1939 году его официально закрепили за ней в качестве так называемой Западной Украины. Галиция и Малороссия были менее близки между собой, по оценке Ульянова, чем даже Малороссия и Белоруссия, Малороссия и Россия. Они отличались этнически, культурно, в том числе в плане литературного языка, и религиозно. И лозунг воссоединения украинского народа, вернее присоединения его восточной части к западным своим братьям, для чего галицийское население и было превращено в украинцев, в политическом отношении означал изъятие огромного малороссийского пространства из российского ведомства[30].
Спецификой галицийского края, несмотря на то, что входил он в Австро-Венгерское государство, было господство в нем именно поляков, которые и стали претворять в жизнь украинский проект при содействии австрийской власти, рассчитывающей получить в этом политические и территориальные дивиденды. Непосредственная полонизация не сулила успеха, зато украинизация означала, что, сделавшись украинским, край уже не будет русским, а значит, в перспективе, возможно, окажется польским. Ульянов указывал на Франциска Духинского, непосредственно сформулировавшего эту идеологию. Украинские сепаратисты получили ее от поляков уже в готовом виде. Согласно теории Духинского, поляки и украинцы — наиболее родственные и похожие народы; арийская Польша и Русь (Украина) всегда отличались духом свободы и индивидуальности, в то время как «туранская Московщина», пытавшаяся укрыть от цивилизованного мира свое хамское происхождение и принявшая имя «русские», отмечена знаком неволи. Представители этого племени, в русофобской польско-украинской версии, природные рабы, они являют собой самую отсталую, звероподобную группу, их люди ленивы, трусливы, грязны — в силу уже своих расовых особенностей. Ульянов обращал внимание на довольно странную картину, наблюдавшуюся в Галиции: люди боролись за свое национальное освобождение, но отнюдь не с государством, их непосредственно угнетавшим (вначале с Австро-Венгрией, а затем, после мировой войны, и с Польшей), а с чужой страной — Россией, каким-то образом будто бы лишившей их былой свободы[31].
Но внутри Российской империи это движение, согласно оценке Ульянова, будучи чуждо народным массам, никогда бы не имело шансов на успех, если бы не оказалось связано с русской революцией. Поляки, с одной стороны, а русские революционеры — с другой, и выпестовали движение украинского сепаратизма. Революционерам оно представлялось крайне полезным в борьбе с государственной властью: фактически первым придал ему романтический вид, облачая казацкую анархию в тогу римского республиканства, К.Ф. Рылеев. Т.Г. Шевченко, указывал Ульянов, шел по стопам Рылеева. Декабристы особо много сделали для формирования украинского сепаратизма в России, хотя эта составляющая их деятельности крайне слабо проработана в истории декабризма. Далее петрашевцы А. И. Герцен, Н.И. Огарев, М.А. Бакунин также проявляли «украинофильские» симпатии, разумея под которыми любовь отнюдь не к малороссийскому народу, а именно к казацкой вольнице и фронде, сделавшейся неотъемлемым атрибутом русского освободительного движения[32].
Наконец, победившая революция реализовала все казавшиеся несбыточными мечты украинского самостийниче-ства. Объяснение этому Ульянов находил в едином внешнем источнике поддержки революции и сепаратного движения в Малороссии. Как большевики, так и самостийники, полагал он, поддерживались из Берлина, выступали как бы в единой упряжке[33]. «Можно ли было с приходом к власти забыть таких союзников? — задавался риторическим вопросом Ульянов. — Все самые смелые желания сбылись, как в сказке: национально-государственная территория, национальное правительство, национальные школы, университеты, академии, своя печать, а тот литературный язык, против которого было столько возражений на Украине, сделан не только книжным и школьным, но государственным. Вторая мировая война завершила здание соборной Украины. Галиция, Буковина, Карпатская Русь, неприсоединенные дотоле, оказались включенными в ее состав. При Хрущеве ей отдан Крым… все сделано путем сплошного насилия и интриг. Жителей огромных территорий даже не спрашивали об их желании или нежелании пребывать в соборной Украине… Русская и мировая демократия, поднимающая шум в случае малейшего ущемления какого-нибудь людоедского племени в Африке, обошла полным молчанием факт насильственной украинизации…»[34]
Сам Ульянов не застал того времени, когда «незалежное» украинское государство стало реально существовать, вошло в конфликт с Россией и приступило к подавлению русской идентичности. Но такая логика событий им была предсказана задолго прежде. Амбиции украинского сепаратизма между тем не исчерпаны созданием незалежного государства. Нет ни одной соседней страны, к которой украинскими националистами не предъявлялось бы территориальных притязаний: в Словакии — это Прешовский район, в Польше — принадлежащая той часть польской Галиции и Холмщина, в Белоруссии — Брестщина, а часто и все белорусское Полесье. Но понятно, что наибольшие претензии обращены к России. «Своими», то есть подлежащими изъятию, наиболее радикальные националисты рассматривают Курскую, Белгородскую, Воронежскую, Ростовскую области, Кубань, Ставрополье и даже каким-то образом Восточную Сибирь, для связи с которой, по логике вещей, должен понадобиться коридор и через неукраинские территории[35].
Однако в качестве резюме исследования Ульяновым приводилась мысль как раз об искусственном, надуманном характере всего украинского сепаратистского движения: «В противоположность европейским и американским сепаратизмам, развивавшимся, чаще всего, под знаком религиозных и расовых отличий либо социально-экономических противоречий, украинский не может оставаться ни на одном из этих принципов. Казачество подсказало ему аргумент от истории, сочинив самостийническую схему украинского прошлого, построенного сплошь на лжи, подделках, на противоречиях с фактами и документами»[36]. Соответственно, помимо сомнительных пропагандистских мифологем, объективных причин современного обособления различных составных частей русского народа не существует. Популяризация творчества Ульянова, посвященного этой проблеме, могла бы стать важным фактором демифологизации исторического сознания и профилактики националистических мифов[37].
ГЛАВА 2
ГЕТМАНЩИНА: ЗАРОЖДЕНИЕ НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОГО МИФА (XVII–XVIII ВЕКА)
Феномен наций в его модернистском понимании возник в Европе в XVII–XVIII столетиях. Ранее идентичности преимущественно выстраивались на религиозной основе. Параллельно процессы, напоминающие европейское нациостроительство, происходят и в Малороссии. Однако обнаруживались существенные отличия. Специфика развития Малороссии в этот период определялась транзитным состоянием нахождения в системах Речи Посполитой и Московского царства. В Речи Посполитой предлагалось положение идентичности второго сорта, в Московском царстве — слияние с державной идентичностью. Казацкую старшину не удовлетворяли обе перспективы.
Переход от идентичности религиозной к идентичности национальной представлял второе измерение малоросского транзита XVII–XVIII веков. Это не был переход одномоментный. И в этой связи особо важно было бы проследить роль конфессионального фактора Украины в выработке повестки национализма и сепаратизма.
Национализм чаще всего имеет в своей генезисной основе комплексы национальной неполноценности. Происхождение же комплексов, как правило, сопряжено с некой родовой травмой. Родовая травма народа — это нравственно предосудительное деяние, сопряженное со становлением его коллективной идентичности. Таким нравственно предосудительным деянием может, в частности, оказаться предательство. В истории народов периода преобладания религиозных идентификаций это было отступлением от веры, принятием веры противников.
Совершенное отступничество развивается в комплекс.
И способом подавления собственного комплекса оказывается ненависть к тем, кто этого предательства не совершил. В случае с религиозным отступничеством это ненависть к тем, кто остался стойким в вере. И вот уже предавшая веру часть общности совершает второе преступление: обрушивается на тех, кто не предал, физически истребляет бывших единоверцев.
Такое предательство, а соответственно и такой комплекс, существует и в истории украинского национализма. Речь идет о принятии в 1596 году Киевской митрополией, находившейся в подчинении у Константинопольскому патриарха, Брестской унии с переходом в подчинение римскому папе. Униатский проект был сопряжен с процессом Контрреформации, попыткой папства взять реванш за отступление времен Реформации. Идеологом объединения католиков и православных под властью римского папы выступал иезуит, первый ректор Виленского университета Петр Скарга[38]. Другой идеолог объединения — папский легат в Восточной Европе, секретарь генерала ордена Общества Иисуса Антонио Поссевино — даже побывал в 1582 году с соответствующей миссией в Москве, где имел диспут о вере с Иваном Грозным[39]. Одномоментный переход в католицизм православных представлялся в Риме нереалистичным (хотя многие из представителей западнорусской знати сравнительно легко перешли в латинский обряд), и униатство рассматривалось первоначально как переходная фаза в процессе восстановления церковного единства.
С Брестской унии, вероятно, было бы правильно рассматривать историю Смутного времени в России. Без польского фактора Смута была бы невозможна. Идеологическим же проектом Польши и стоящего за ней папства было стремление насаждения унии.
Тезис о «дряхлости» греческого Востока составил идеологическую основу иезуитской пропаганды перехода в униатство. Москва в противовес этому доказывала жизнеспособность православия и наличие в нем, благодаря крещению Руси, большей молодости, чем на католическом Западе. В соответствии с данной полемикой актуализировался вопрос об автокефалии Русской церкви, что связывалось с учреждением патриархата. Греческая церковь и на Руси признавалась одряхлевшей. Но утверждение Московской патриархии подразумевало переход права духовного лидерства в православном мире от «одряхлевших греков» к «молодой Руси». Таким образом, подразумевалось, что «Восток, — пояснял эту логику А. В. Карташев, — не умирает, а возрождается и зовет к тому же возрождению своих братьев в Литве и Польше». Актуально в контексте современных политических вызовов резонирует карташевская интерпретация событий «Смуты»: «Рим в 1596 г. одержал, бесспорно, крупную победу и над православием и над русским народом. Последствия ее дожили и до нашего времени. Победу латинской стороны создали соединенные силы: власти польского короля, систематических усилий иезуитского ордена и силы аристократического шляхетского давления в старой сословной Польше.
На фронте самозащиты выявилась глубокая инерция привязанности восточноевропейских народов к греческому православному культу и быту. И, может быть, самым глубоким подпочвенным фактором, сохранившим и даже возродившим русское православие в Польском королевстве, было неустранимое соседство географически неотделимой, имперски сильной Московской России. Не раз увлеченные польские патриоты в течение трехсотлетнего периода полонизации и униатизации подчиненных Польше русских областей и русского населения восклицали с историческим самовнушением: «Нема Руси!» (Niema Rusi!). Но реальность победила. Социально, культурно, экономически обессиленный и приниженный русский народ не поддался уничтожению. Благодаря историческим условиям, в большинстве своем он влился в общерусское имперское тело, а в своей отдаленной юго-западной части (Галичине) скристаллизовался в особый национальный тип, упорно отстаивавший себя от полонизации»[40].
Как свидетельствуют исследователи, принятие Брестской унии осуществлялось с многочисленными нарушениями, путем подлога и при игнорировании мнения большинства. Не было, как указывает историк церкви А. В. Карташев, никакого реального, легитимного собора, от которого будто бы и исходила инициатива перехода в унию[41]. Фактически вся операция была осуществлена группой представителей высшего клира Киевской митрополии: Михаилом Рогозой, Кириллом Терлецким, Ипатием Потеем — при опоре на польскую королевскую власть (рис. 3). Большинство священнослужителей и паствы осталось в православии, вступив в борьбу за сохранение веры. Брестская уния и стала катализатором русского национально-освободительного движения в Речи Посполитой.
Рис. 3. Униатский фактор в генезисе украинского национализма
Между тем православие королевскими властями было поставлено вне закона. Предписывалась передача храмов и монастырей униатам. Православные не подчинялись, и храмы занимались силой, а на протестующих обрушивались репрессии. Занят униатами был Софийский собор, но Киево-Печерская лавра оставалась за православными. Процесс захвата храмов и монастырей в западно-русских землях очень напоминал аналогичные процессы на современной Украине, свидетельствуя, что история повторяется. Находившиеся под запретом и лишенные храмов, приверженцы православия организовали святилища в лесах. Там их находили и уничтожали[42].
Лидером антиуниатского движения стал западнорусский магнат, киевский воевода Константин Острожский, известный, помимо прочего, созданием Острожской типографии, в которой работали Иван Федоров и Петр Мстиславец. После его смерти в 1608 году эстафету лидерства в борьбе за православие принимает часть запорожских гетманов. Из священнослужителей видную роль в борьбе против унии сыграл духовный писатель Меле-тий Смотрицкий, вынужденный, спасаясь от преследований, бежать за рубеж, а под конец жизни принужденный к униатству. Распространился жанр «плачей», описывающих попрание православной веры в Речи Посполитой. Королевская власть подвергала такую литературу запретам. Помимо официальных изъятий церквей у православных, имели место самочинные нападения на них католиков и униатов, расправы над православными активистами.
Важной вехой в этой борьбе стало восстановление Киевской православной митрополии приехавшим в Киев в 1620 году патриархом Александрийским Феофаном III. Годом ранее, находясь в Москве, Феофан интронизировал в патриаршем чине Филарета Романова. Посещение Александрийским патриархом Москвы и Киева составляло единую миссию и, очевидно, требовало соответствующей скоординированности действий. Польский король Сигизмунд III восстановленную Киевскую православную митрополию не признал, а Феофана III объявил турецким и русским шпионом. Борьба еще более обострилась. В этих условиях в 1625 году состоялось первое обращение к московскому государю о переходе Малороссии в состав России. С соответствующей миссией к царскому двору выезжал киевский митрополит Иов. Было это более чем за четверть века до Переяславской рады и свидетельствовало о том, что соответствующий запрос вызревал долго и не носил конъюнктурный характер. Однако тогда московское правительство включиться в борьбу за Малороссию отказалось.
Фиксация этого отказа важна также как свидетельство того, что воссоединение малоросских земель с Россией не было, как утверждают сегодня на Украине, проявлением русской империалистичности, а инициировалось самими малороссами ввиду национальных и религиозных притеснений в Речи Посполитой.
Только после вступления на королевский престол в Польше Владислава IV существование Киевской православной митрополии было легализовано. Униатско-православный конфликт это, естественно, не исчерпало. Возвращать православные храмы униаты не собирались. Активизирует свою деятельность созданный для продвижения идеи унии Орден василиан, устав которого в 1631 году был утвержден папой Урбаном VIII. Западнорусские земли погружались в бездну гражданской войны, предопределяя неизбежность будущей хмельнитчины. В этом раскладе сил униаты, если называть вещи своими именами, оказывались в положении национал-предателей.
Особо показательна в раскрытии генезиса истории украинского национализма деятельность униатского архиепископа Иосафата Кунцевича. Радикализм Полоцкого архиепископа пугал даже сторонников унии. Касавшиеся его деятельности видные российские исследователи-историки, среди которых С.М. Соловьев, М.В. Толстой, А. В. Карташев, дают ему такую общую оценку: фанатик, отличавшийся бесчеловечной жестокостью, организатор насилия и погромов. По наущению Иосафата, к примеру, королем была казнена группа могилевцев, выступавших против перехода в унию. Дело доходило до того, что по указанию Кунцевича погребенных православных вырывали из земли. В итоге ненавистный архиепископ был убит во время стихийного народного восстания 1623 года в Витебске, что, учитывая его репрессивную деятельность, неудивительно. Удивительно другое: для католической церкви и униатов он стал героем. В 1867 году при папе Пие IX он был причислен клику святых. Папа охарактеризовал кровавого архиепископа как «апостола единения» и провозгласил в качестве патрона для Руси и Польши. Иосафат Кунцевич, чьи останки с 1946 года находятся в базилике Святого Петра в Риме, и по сей день высоко почитается в католической традиции и среди грекокатоликов[43].
После отпадения от Польши Левобережной части Украины обращение в унию православного населения на оставшихся в составе Речи Посполитой землях усилилось. После разделов Польши при Екатерине II обнаружилось, что вся церковная структура на воссоединенных с Россией землях находится в подчинении униатов. Своими униатов католики все равно не считали, использовали в отношении них уничижительные характеристики. Екатерина II заняла позицию обратного перехода униатов в православие, полагая, что обращение в унию было насильственным. Большинство священников и паствы так и поступило, но оставались и сторонники унии. При Павле I и Александре I грекокато-ликам (униатам) были даны послабления и насильственный перевод в православие воспрещался. Участь греко-униатской церкви в Российской империи решила активная поддержка униатами Польского восстания 1830–1831 годов. Для Николая I стала очевидной враждебность ее России, и император поддержал инициативу части униатского духовенства во главе с епископом Иосифом Семашко по переходу униатов в православие[44]. Решение о восстановлении единства с Русской православной церковью было принято на Полоцком соборе 1839 года. Но на уровне сознания жителей региона смены религиозных идентичностей не могли пройти психологически безболезненно. Даже в той части западнорусского населения, которая вернулась в православие, не все принимали свое единство с теми, кто стойко держался православия на востоке.
История гетманщины представляла череду измен, смены покровителей. Религиозная принадлежность не являлась в данном случае принципиальным препятствием. Враждебные действия против русских совершались частью казаков как до, так и после Переяславской рады. Фактически сепаратизм был уже кристаллизован в Запорожской Сечи[45]. Ниже его проявления даются в хронологическом порядке гетманских правлений.
Поделиться книгой: