Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ)

Михаил Шелест

Джони, о-е! Или назад в СССР-2

Глава 1

Как не странно, песню «Джони» первый секретарь нам петь разрешил. Я предоставил перевод, они подумали-подумали, и он написал на нотах: «К исполнению разрешить!». Всего «прошло» райком партии двадцать шесть новых песен, причём все песни Юрия Шатунова были восприняты «на ура», двадцать восемь переделанных современных популярных и детских песен, шесть «народных». Из них мы кое-как отрепетировали и исполнили только двадцать две песни. Причём половину из них играл я и записанная мной фонограмма. Наши музыканты только исполняли телодвижения.

Лера поначалу даже обиделась, когда поняла, что играет что-то не то, что она нажимает. А ребятам понравилось. Потом и Леру мы убедили, что хуже не будет. Просто на записи добавиться «мяса». Так и получилось.

Когда мы прослушали то, что записали, даже у меня дрогнуло сердце. Шестнадцатиканальный пульт свёл всё наше и моё творчество во вполне себе приемлемый трек. Естественно они «лажали», но я не позволил музыкантам «лажать» на конечной записи, так как писал их на четыре канала одновременно одного из «Акаи». То есть четыре «их» инструмента записывались на один магнитофон, а моя гитара, писалась, на всякий случай, на мою «Ноту». Во время концертов, когда находишься в «изменённом состоянии», иногда получается интересная импровизация.

Я ночевал не дома, а в спортзале на своей раскладушке. Вместе со мной остался сторожить имущество Семёныч. Трудовик принёс нам электрическую самодельную грелку «козёл», выполненную в виде асбестовой трубы и накрученной на неё спираль из никель-хромовой проволоки. Мама, предупреждённая заранее, что я не брошу свою и магазинную аппаратуру на «съедение волкам», а останусь ночевать в школе, принесла одеяла и матрасик для меня. Когда она узнала, что ночью меня будет охранять Семёныч, то пообещала матрас и ему, если тот придёт и возьмёт его сам. Семёныч сходил, взял и принёс ещё один односпальный матрас, на котором спал раньше Сашка.

В общем, мы устроились хорошо.

Танцы закончились в десять часов, а в половине одиннадцатого опустела и школа. Нас побеспокоила только сторож, бабулька из Мишкиного подъезда, которой мы пожелали спокойной ночи и завалились спать. Спать в таком большом помещении, когда за окнами задувает штормовой ветер, свистящий через щели в окнах, было непривычно. Мы с Семёнычем сделали на сцене в углу выгородку из стойки, с которой убрали аппаратуру, и одеял, поставили в неё «козла» и вполне комфортно себя чувствовали.

Но до того момента, пока уличную дверь не вскрыли и в спортзал не проникли «жулики», если мерить этих людей категориями «Карлсона, который живёт на крыше». Что-то подобное я предполагал, потому, что историй, когда воровали школьную аппаратуру после танцев и дискотек, я знал достаточно много. А поэтому предостерёгся.

Глава 2

Звук вскрываемого ключом простейшего внутреннего замка я не услышал, а вот грохот трёх ведер, упавших вслед за потянувшей их верёвкой со стоящей в двух метрах парты, разбудил не только меня, спящего, как убитый, но не очень, но и Семёныча, изображавшего собой абсолютно мёртвое, но сильно храпевшее тело. Просто в вёдра я сложил ещё и пустые бутылки от лимонада, которым поили детей. Вёдра упали, бутылки, звеня и разбиваясь, попадали на пол. Эхо в пустом спортзале усилило и продлило грохот и перезвон, и мы вскочили с лежанок. Спали мы с Семёнычем, по причине прохладного состояния воздуха, одетыми, но без ботинок. Однако у меня рядом с раскладушкой стояли мои «кирзачи», накрытые портянками.

Сунув ступни ног в сапоги и низко склонившись над полом сцены, я прошмыгнул к другому углу стены и скатился с подиума по правой лестнице. Там у меня возле стенки сцены лежал фонарь и два толстых черенка для лопат, взятые у трудовика. Черенки были обработаны шкуркой до состояния шероховатости поверхности «ноль» и приятно ласкали руку, но я взял одну палку в правую руку, а фонарь в левую.

Прокравшись вдоль сцены, я приблизился к двери, где, тихо матерясь, на фоне дверного проёма нарисовались тени, зазвеневшие, попавшими под ноги бутылками. Дверь закрылась.

— Вот я вас! — рявкнул я охрипшим от пения голосом и скользнул назад. Прокрался по-над противоположной стеной вокруг зала, стараясь, как можно сильнее топотать сапогами. В погоню за мной метнулся луч фонаря, но я уже открыл дверь и крикнул:

— Вот, сейчас я милицию вызову!

Я выскочил из спортзала, с силой хлопнув дверью. Дверь от удара приотворилась, и было видно, что «жулики» перевели луч на сцену, где должна была стоять вожделенная аппаратура. Но её там «жулики» не увидели, а увидели «нечто» лохматое в пятнистом балахоне «цифра», в который Семёныч завернулся перед сном.

Семёныч, как оказалось, служил на флоте радистом сверхсрочную и его направили на «Русский остров» инструктором в школу радистов. А потом, когда создавали морской спецназ, прозванный народом «Халулай», его, вследствие хорошей спортивной подготовки, направили туда. Там, кстати, он и познакомился с Мишкиным отцом.

Когда на него направили луч света, Семёныч зарычал, словно поднятый из берлоги медведь и кинулся навстречу врагу, к сожалению забыв, что находится на некотором — около метра — возвышении. Сцена была абсолютно чистая, те есть, всю аппаратуру и шнуры мы убрали под неё, и поэтому бывший спецназовец успел сделать несколько быстрых шагов, прежде чем рухнул вниз.

Раздался такой грохот и звон, что, наверное, проснулась и сторожиха, выбравшая своей «норой» кабинет директора школы.

— Твою мать! — единым рыком разнеслось по залу, и дверь спортзала, ведущая на улицу, быстро открылась, выпустив незадачливых похитителей чужого имущества и осталась распахнутой, то и дело стукаясь от порывов ветра о стену здания.

Включив фонарик и подбежав к Семёнычу, я увидел его лежащим в луже крови. Мои бутылки при падении разбились и Семёныч лежал во всём «этом» изобилии сверкающих в свете фонаря, словно бриллианты, осколков. Моё сердце обмерло. Семёныч лежал на боку и было видно, что один из осколков донышка вонзился ему в плечо.

— Лежи не шевелись, — крикнул я, подходя ближе, стараясь не давить стекло и этим не портить пол спортзала.

— Лежу не шевелюсь. Я руку сломал.

Он поднял правую руку, с кисти и пальцев которой стекала кровь.

У меня пробежал «мороз» по коже.

— Сейчас перевяжу. Надо только стекло убрать, чтобы тебя перевернуть и вытащить.

Я метнулся к противоположной стене, где стояла подборная фанерная лопата, совки и веники, которыми убирали зал. Взяв лопату и веник, поспешил к «заминированному» Семёнычу. Собрав стекло со стороны его спины и распинав сапогами не разбившиеся бутылки, подобрался к телу и освободил его от впившихся в него осколков. Хорошо, что под «балахоном» у Семёныча была куртка, а потому, кроме распоротого донышком плеча, на теле раны имелись, но, вероятно, не глубокие.

Удалив торчащие из тела осколки, я перевернул старика на спину и осмотрел его руки. К тому времени свет в зале уже горел. Сбегав за аптечкой, припасённой мной заранее, я повыковыривал ножом из ладони «спецназовца» крупные и мелкие осколки, залил йодом, наложил и забинтовал. Как не странно, левая рука порезана не была. Вот, что значит, — специальная подготовка! Ушёл в перекат, мать его!

Правая рука, действительно имела перелом предплечья, ибо вспухла.

Раздев старика и убедившись, что предположения о спине совпали с её фактическим состоянием, обработал раны йодом, большую засыпал стрептомицином и наложив тампон, заклеил лейкопластырем. Уточнил на счёт сотрясения мозга.

— Н-е-е… Голову не ушиб, — проговорил Семёныч, одеваясь.

— Ну, и что мне теперь с тобой делать, парашютист ты этакий? — спросил я. — Высота ниже минимальной, а ты прыгаешь, руки ломаешь!

— Нормально, Женёк. Сухожилия, вроде, целы. А это — главное. Чуйка работает. По касательной прошло. Пальцы ещё держат, бля. Иначе бы пи*дец рукам. Ой! Извини, Женёк! Что-то я с тобой по-взрослому заговорил. Ловко ты меня обработал и забинтовал. А делать ничего не надо. Завтра в травмпункт пойду. Скажу, поскользнулся, упал, закрытый перелом.

— Кстати о гипсе… Сейчас я тебе что-нибудь типа шины организую.

Открыв «кладовку» под сценой, я нашёл там картонную коробку в которой лежала ионика и отрезал ножом кусок. Согнув гофрированный картон в виде трубки, наложил его Семёнычу на руку и забинтовал.

— Ловко! Я бы и не допетрил! Молодец! Эх… Болит, зараза! Жаль мы всю водку с Петровичем выпили, — вздохнул парашютист-неудачник.

Я хмыкнул.

Водка, допустим, у меня есть, но ты уверен, что завтра в травмпункте тебя нормально примут с таким свежим выхлопом.

— Херня! — махнул Семёныч рукой, скажу, не стал тревожить ночью и дома боль снимал. Рука сломана — факт. Куда им деваться? Доставай заначку, Женёк! Болит всё, терпежу нет!

Поднявшись на сцену и нырнув в «закрома», достал поллитровку и отдал её, поднявшемуся на подиум Семёнычу.

— Закуски нет, — огорчился я.

— Ничего, мы водичкой запьём. Сгоняй⁈

Я сгонял к умывальникам и набрал в опустевший электрический чайник воды из под крана. Принёс Семёнычу, тот дёрнул пробку за козырёк, вскрыл бутылку и прямо из горла её ополовинил.

— Ты тоже ловкач! — покрутил я головой. — Я бы так не смог…

Семёныч закашлялся от смеха.

— Ну, ты, бл, Женёк! Смерти моей хочешь? Не смог бы он! Кхэ-кхэ-кхэ! Какие твои годы? Подрастёшь — научу, дай Бог мне дожить! Хороший ты пацан, Женёк! Жаль мне старуха детишек не дала и сама, зараза, рано ушла. А мне тяжко одному, Женька! Ох, как тяжко! Особенно теперь! Ложишься спать и не знаешь… Кхэ-кхэ-кхэ!

— Не дрейфь, Семёныч. К нам приходи! Мамка хорошо о тебе отзывается. Не нарадуется на лоджию, что вы с Петровичем соорудили. Приходи! Можешь и у меня ночевать! Мамка не против! Я спрашивал, чесслово!

— Иди ты! Правда, что ли⁈

— Не вру, Семёныч. Мне кажется даже, что ты ей нравишься.

— Тьфу на тебя, Женька! Охренел, что ли! Женить меня хочешь⁈ Кхе-кхе-кхе!

Я подошёл и стукнул его в спину.

— У, бля! Ты что⁈ Больно. Чуть душу не выбил! Ни чего себе ударчик у тебя!

— Не будешь плеваться на меня!

— Да, когда, же я в тебя плюнул? — удивился старик.

— «Тьфу на тебя» ты сказал?

— А-а-а… Ты это? Кхе-кхе-кхе… На базаре поймал?

— А то? Спать будем? Ложись на раскладушку!

— Зачем? С неё вставать легче.

— С раскладушки? Шутишь? Не-е-е… Какой мне сейчас сон лёжа? Сяду у стеночки… Подремлю… Только свет погаси…

Я погасил свет, и мы продолжили коротать ночь.

Утром Семёныч уехал на «Буханке», увезшей не только его, но и костюмы зверей и «Акаи»: пару дек и пару усилителей. А я, сидя дома, задумался о том, что надо на квартиру ставить сигнализацию прямо уже сейчас. Телефон обещали подключить пятого января, на пятое мы вызвали и техников вневедомственной охраны. Но до пятого нашу квартиру могли «выставить» в любой момент. Придётся дома сидеть. ТО никто на районе не знал, что у меня полная квартира японской аппаратуры, теперь знают все, и не только в нашем районе, но, наверное, и «высоко в горах».

— Надо мастерскую делать где-то поближе к центру, — подумал я и крикнул. — Мам!

Мать появилась, как Сивка Бурка Вещья Каурка. Мне даже стало стыдно. Но я устал за эту ночь и, честно говоря, сидел и не мог подняться с дивана. Мать знала о наших с Семёнычем ночных приключениях и только-только успокоилась, а то всё порывалась бежать звонить в милицию. Знала, что я уставший, потому и откликнулась.

— Что, сынок?

— Слыш, мам, а что ты думаешь, если я на время каникул перееду к Семёнычу. Ты видишь, у него правая рука совсем никудышная, а левая вверх не поднимается. Как он сам управится?

Мать посмотрела на меня очень внимательно и как-то напряжённо.

— Хотела поговорить с тобой позже, но как видно, придётся сейчас. Ты как к Евгению Семёнычу относишься?

У меня ёкнуло сердце.

— Нормально отношусь. А что?

— Ну, как?

— Да, ты что, мам⁈ Нормально, говорю. Друг он мне настоящий…

Мать странно улыбнулась.

— Это хорошо… Мы, понимаешь, с Евгением Семёнычем тоже, э-э-э, подружились. Поэтому пусть он кнам приезжает и живёт в твоей комнате. Всё равно… Э-э-э… Вы… Э-э-э…

Мать покраснела.

— Понимаешь, мам, — я поморщился, не зная, как ей сказать, то, что хотел, а она вдруг замахала на мня руками и чуть не заплакала.

— Ты, что? Успокойся! Я хотел сказать, что тогда будет лучше, если Семёныч тут поживёт в моей комнате, а я у него. Не хочу я, чтобы сюда музыку возили. Не квартира, а магазин какой-то…

А ты поухаживаешь за ним. Он хороший. А я и сам справлюсь. Ты же знаешь. Я себе и борщ сварю, и кашу, и картошку пожарю. Тебе за одним мужиком легче будет ухаживать. А ему помочь надо. Он же меня защищать бросился. Думал, что меня там убивают.

Семёныч, действительно, когда очнулся и нащупал пустую раскладушку, подумал, что меня украли или ещё чего хуже. Вот и кинулся спасать. Я Мишку кинулся спасать и чуть не утонул, он меня и чуть не убился… Тенденция, однако… Да-а-а…

— Но как же? Что соседи подумают? — растерялась мать. — Чужой мужик в доме?

Я устало вздохнул.

— Пусть завидуют молча. И… Ты же сама предложила…

— То с тобой, а то без тебя… Скажи — родственник он.

Мать налилась пунцовой краской.

— Не-е-е… Так нельзя…

— Ты, главное, не оправдывайся. Спросят, улыбайся. Говори, что мой знакомый.

— Да, не-е-е… Так тоже нельзя!

— Что ж такое⁈ Ты, мам, определись тогда сама! Я, короче, сегодня вечером переезжаю. Передам твоё предложение Евгению Семёнычу. Сами решайте, как жить будете. Врозь или вместе.

Мать посмотрела на меня непонимающим взглядом.

— Я не понимаю тебя.

— Мамулечка, давай я посплю?

— Спи, мой хороший, — сказала мама ласково.

Я завалился на подушку, и тут же уснул. Вечером я переехал к Семёнычу, который, откровенно говоря, меня не ждал и находился в слегка «изменённом состоянии».

— О, Женёк! В гости зашёл. А у меня и пожрать нечего. Не держат, бля, руки. Колбаски, хлебушка и маслица взял и всё. А с правой рукой хотели в больничку положить, да я отказался. Вон… Гипс наложили. И это… Тебя похвалили. И кто это вам, говорят, такую шину замечательную наложил. Даже гипс накладывать не надо. Женёк, говорю, мой. Дружок закадычный. А он, — хорошие у вас друзья, говорит. С такими и в разведку не страшно пойти. Представляешь, Женёк⁈ Это он про тебя!

— Нормально, Семёныч. Я тебе продуктов принёс.

— Продукты, это хорошо, Женька. А ты вот скажи… Ты со мной в разведку бы пошёл?

Взгляд старика стал цепкий и пристальный, пьяная муть вдруг рассеялась и глаза прояснились.

— Ты, Семёныч, для меня друг, товарищ и командир. И с тобой я бы в разведку пошел, если бы ты меня позвал.

Семёныч улыбнулся.

— Правильно сказал, Женёк. Ты продукты, какие принёс? Я, бля, не в кондиции.

— Отдыхай-отдыхай… Сам справлюсь.