Последний Персидский поход

- Шурави, шурави! Люзум нист! (титры: Советские, советские! Не надо!)

Взвод подбежал к «Симургу».

Духов в машине было трое. Водила был убит сразу, и лежал головой на баранке.

Еще один дух, что стрелял из ДШК, тоже получил свое - пуля из КПВТ снесла ему череп подчистую.

Третий, вооруженный китайским АК-47, затаился, а когда наши подошли вплотную, ударил очередью в упор, убив двоих: белоруса Ярошевича и казаха Зулкарнаева.

Спецназ открыл огонь из всех стволов.

Дух прикрывался женщиной, потому что «Симург» был под завязку набит женщинами и детьми. Наша помощь почти никому уже не требовалась – огонь на уничтожение сделал свое дело. Те, кто остались живы, умирали, истекая кровью, матери в агонии царапали грязный железный кузов, а рядом умирали их дети.

Безо всякой команды наши бойцы рвали зубами индивидуальные пакеты, пытаясь перевязать умирающих, лихорадочно искали ампулы с промедолом.

Тот дух, что завалил двоих наших, прикрывшись женщиной, был тяжело ранен. У него кончились патроны в магазине, а сменить рожок он не успел. Китайский автомат имеет под стволом трехгранный откидывающийся штык, и он попытался ударить этим штыком нашего бойца. Не на того напал!

Отбив удар, боец перехватил автомат за цевье, быстро развернул его, и коротким движением воткнул трехгранник духу в горло. Как учили. Мы же не пехота, а СПЕЦНАЗ!

Все искали живых среди трупов.

Шура попытался сделать перевязку десятилетней с виду девчонке, раненой в живот. Для этого нужно было задрать ей платье.

Она умирала, но нашла в себе силы стиснуть подол и сказать:

- Мен ханум. Люзум нист – (титры: Я женщина. Нельзя.)

«Виктория» была полной. Шура, бледно-зеленый, руководил под светом двух «Лун» выгрузкой из-под трупов десятка реактивных снарядов, пары ящиков с патронами и, напоследок - двадцати ребристых, цвета слоновой кости, «итальянок», мин в пластиковом корпусе, которых миноискатель не чует.

Шура присвистнул:

- Твою мать… - и заорал как бешеный, - Будьте вы там все прокляты! Ужритесь своим спагетти! Упейтесь кьянти! Подавитесь насмерть пиццей!

Никитин тронул его за погон:

- Шура, ты чего?

Глаза Балаганова были страшного белели в ночи.

Он резко сунул Никитину в руку «итальянку».

- Ну, мина итальянская… - не понял Никитин командира, повертев в руках белый пластиковый корпус, - пластиковая.

- На точно такой же позавчера Олег Бойко погиб с ребятами на водовозке.

***

Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.

2 июня 1988 года

В аэропорту, шугая рассветное марево, шел мелкий дождь, и мокрая взлетно-посадочная полоса жирно поблескивала, как шкура морского животного. По ней, гудя пропеллерами и мигая разноцветными огнями, рулил Ан-26, выкатывая на стоянку.

Винты в остатний раз взвыли на высоких оборотах и остановились.

Открылась аппарель. И с нее, не дождавшись соприкосновения аппарели с аэродромной бетонкой, спрыгнул капитан Кирпичников. Он был одет в повседневную форму и оттого чувствовал себя неудобно, особенно от фуражного околыша. Привык уже к «песочке». Первое, что он ощутил, спустившись на землю – это то, что воздух здесь был совсем иным, и пах по-другому, совсем не так, как ТАМ. Здесь пахло морским прибоем, вечерним бульваром после дождя, влажным девичьим платьем, дымом кишиневского «Мальборо» и цветочным рядом на рынке. И этот аромат не могли перебить даже привычные самолетные запахи. Ноздри у капитала раздулись, слегка трепеща.

Их борт встречал майор из военкомата, назначенный в похоронные распорядители. Холеная морда в генеральской рубашке, с вышитыми золотом звездочками на погонах и шитой на заказ фуражке. Небрежно козырнув, он представился:

- Майор Горбатко, местный военкомат. «Цинк» с вами?

- Капитан Кирпичников. Сопровождающий останки лейтенанта Бойко. Они в самолете, - откозырял в ответ Кирпич.

Они пожали друг другу руки.

Затем майор замахал вкруговую рукой.

И к аппарели задом подкатил зеленый армейский ГАЗ-66 с брезентовым верхом.

Кирпич с бортмехаником и водителем «газона» - солдатом-срочником в Хэ-Бэ с красными погонами - стали перетаскивать из самолета в грузовик тяжелый цинковый гроб, заколоченный в деревянный ящик, сработанный из сырых досок, стараясь не кантовать бренные останки боевого товарища, хотя это не всегда получалось. Троих для такого дела было маловато.

Майор все это время стоял, покуривая «Мальборо», в сторонке и даже не делал попыток помочь.

Когда с гробом управились, и водила закрыл борт, майор махнул рукой в сторону кузова:

- Залезай.

Кирпичников уже забросил ногу через борт…

…когда майор, бросив чинарик, недовольно так сказал, прямо пожаловался:

- И чего их сюда возят? Хоронили бы уж на месте. И никаких тебе хлопот!

- Что? - переспросил Кирпич, свесившись с борта, не веря своим ушам.

Майор огрызнулся прибавил голос на два тона выше:

- А что слышал! Вон, в ту войну закапывали всех на месте, и ничего! А здесь таскают за тыщи верст. Деньги тратят. На фиг вы здесь нужны, герои! Без вас хлопот невпроворот! И вообще, товарищ капитан… – понизил было голос майор, вспомнив о субординации, но закончить тираду не успел:

Кирпич спрыгнул на бетонку.

Раздался звук смачной оплеухи и великолепная, пошитая на заказ фуражечка, с лаковым кожаным козырьком «от уха до уха», подскакивая на мокром бетоне, покатилась далеко-далеко.

Борттехник, в грязном комбезе, поднимавшийся по аппарели в самолет и слышавший разговор, одобрительно хмыкнув, сплюнул.

- Неплохо! – оценил он, глядя, как…

…военкоматский майор, пригнувшись, бежит за своей «фурой»,

- Я бы добавил!

- В другой раз, – ответил Кирпич, брезгливо вытирая ладонь о мокрый брезент ГАЗ-66.

Майор, тяжело дыша, вернулся, держа в руках мокрую фуражку. Побывав в луже, она утратила свое великолепие и напоминала коровий блин.

- Вы…Ты… Я…, - владелец обгаженной фуражки никак не мог прийти в себя.

Кирпичников спокойно наблюдал за тщетными потугами майора «сохранить свое лицо», как говорят китайцы.

- Ну что, поехали? – самым невинным тоном спросил он, залезая в кузов.

Майор, сделал два шага кабине, залез в неё

- Я этого так не оставлю! – «родил» он, наконец, в пустоту и, сильно хлопнув дверцей «шестьдесят шестого», скрылся в кабине.

***

Титры: Пустыня. Провинция Фарах. Афганистан.

2 июня 1988 года.

Светало.

Двое убитых солдат были завернуты в плащ-накидки и лежали рядом с БТР. Бойцы боялись смотреть в их сторону. Почему-то в присутствии покойников все начинают разговаривать тихо, чуть ли не шепотом. Хотя их больше нет, и они не услышат.

Земляк Ярошевича, - боевой сержант - вместе с ним призывавшийся и вместе с ним прошедший «учебку», сидит у колеса БТР, и обалдело смотрит на то, как из-за горной гряды выползает солнечный диск. Кажется, они были с ним из одной деревни…

Никитину с Шурой не до сантиментов, хотя на душе, конечно, гадко. Шура смолит «бычок», держа его, словно урка, большим и указательным пальцами левой руки, грязными и потрескавшимися.

Кроме своего «холодного груза», у нас есть еще есть «мясо» - трое забитых духов, плюс четыре женщины и двое детей, тоже, увы, «холодные». Лежат рядком около «Симурга», накрытые одеялами.

Их братская могила будет здесь же, неподалеку, в камнях. Четверо бойцов – татары и башкир - большими лопатами с БТРов и киркой роют могилу. Оставлять свои художества на виду недостойно людей, читавших в школе «Евгения Онегина».

Пятый, сержант-казах, стоит рядом с убитыми духами и их пассажирами, и читает молитву на арабском, закинув автомат на спину, и выставив ладони к небу на уровне лица, поминутно проводя ладонями по трехдневной щетине, но на слух чувствуется, что молитвы он знает плохо, оттого часто запинается.

- В конечном счете, мы почти не нарушаем законы их веры. Мусульманин, умерший в пути, должен быть похоронен у дороги, возле того места, где оборвалась его жизнь, – говорит Шура Никитину.

- Аллах Акбар, – мрачно поддакивает Никитин с некоторой иронией.

- Не ерничай, - почти ласково, но наставительно, как отец сыну, говорит Шура, - это фраза означает всего-навсего: «Бог велик». Ты будешь спорить?

Солдаты уложили «холодных духов» под камушки и укладывали последние камни на их могилу.

Сложнее с двумя женщинами и трехлетним ребенком, которые все ещё живы, несмотря ни на что. Одна из «ханум» ранена в живот и смотрится очень плохо. Она не дает себя перевязать, чего-то мыча и отталкивая руки нашего санинструктора. Пришлось ограничиться уколом промедола через ее бесформенный балахон и ватным тампоном, примотав его тоже сверху.