Солнце в руке

— Вас мне послало Провидение, дорогой друг! — восклицает голландец уже чуть более фамильярным тоном. — Вы предлагаете мне сразу и озеро, и декорации, и жилье! Это слишком!

— Пойдемте! — обрывает его Жан-Мари. — Я замерз…

— О! Извините! Я тут болтаю…

Он шагает первым и через плечо продолжает безостановочно говорить:

— По правде говоря, я здесь уже бывал, но очень давно, задолго до войны. Вот почему я ничего не узнаю. Я был совсем мальчишкой. Помню только озеро… да еще очень смутно лес… Мне кажется, тогда он был гуще… А вот замок Кильмер — нет, мне это абсолютно ничего не говорит. Если и напоминает что-то, то какую-то древнюю легенду… Понимаете?

— Прекрасно понимаю.

— У моего отца в Лориане жил друг. Мы ездили на экскурсии, когда бывали в гостях. А когда я задумал снимать этот фильм, то сразу вспомнил про Герледан. И если вы и в самом деле сможете меня здесь поселить…

— Это проще простого, — говорит Жан-Мари. — Особенно в это время года! Места у нас хватает!

— У вас много обслуживающего персонала?

Жан-Мари не может сдержаться и начинает смеяться.

— У нас можно расселить целый гарнизон! Во время войны в замке располагались вспомогательные службы какой-то дивизии вермахта. А сейчас мы живем впятером. Старая маркиза — ей девяносто три года. Моя крестная. Две служанки и я. Потому мы и сдаем комнаты.

— А кто готовит еду?

— Ну, летом мы, конечно, приглашаем людей со стороны, а в остальное время двух служанок вполне хватает. У нас чаще всего останавливаются пенсионеры, иногда еще те, кто только что перенес какую-нибудь долгую болезнь, для поправки здоровья… В общем, люди, которым нужны покой и тишина. Сейчас у нас никого нет.

— А гараж есть? — уточняет Ван Лоо.

— О! Конечно! В бывших конюшнях. Там можно поставить не меньше дюжины машин.

— Отлично! А вот и мой «фольксваген».

И он останавливается возле спрятанного под деревьями микроавтобуса.

— А вот и моя карета! — смеясь, говорит Жан-Мари.

И показывает на старенький «пежо», слегка привалившийся набок на расхлябанных рессорах.

Голландец поворачивается к нему:

— Я еду за вами, мсье. Но я забыл представиться: Жорис Ван Лоо.

— Жан-Мари Ле Юеде!

Они жмут друг другу руки.

— Хорошо бы вы остались здесь, — говорит Жан-Мари. — Народу здесь мало, поговорить и то не с кем. Ну, в путь! Я еду первым.

Маленький кортеж разворачивается на узкой дороге и вскоре уже мчится вдоль стены-ограды. Бутылочные осколки, когда-то укрепленные наверху для защиты от непрошеных гостей, теперь напоминают обломанные зубы. Жан-Мари мог бы вернуться другой дорогой, мимо служб, но ему нравится вот так объезжать поместье. У него своя гордость, и ему хочется показать иностранцу, что Кильмер — не просто какой-нибудь замок средней руки. И это правда. Несмотря на почтенный возраст и перенесенные невзгоды, замок все еще выглядит внушительно. Обе машины тормозят возле каменной лестницы, ведущей ко входу, что тянется вдоль бывшего водяного рва, теперь переделанного в симпатичный садик. Ван Лоо замирает на месте, прильнув к глазку видеокамеры, и без устали повторяет: «Изумительно! Потрясающе! Какое величие!..»

— Тринадцатый век! — говорит Жан-Мари. — Левое крыло — это Ренессанс. Здесь бывали многие великие люди.

Он так часто слышал, как это произносил дед, что теперь без труда находит нужный тон и повадку, превращаясь в настоящего гида.

— Сейчас я покажу вам комнаты, — сообщает он. — А потом посмотрим гараж.

— Охотно! — отзывается Ван Лоо. Затем на минуту замолкает, словно ему не дает покоя какая-то подспудная мысль, и наконец говорит: — Вы мне рассказывали про своих постояльцев. А вам никогда не приходило в голову…

Жан-Мари прерывает его не дослушав:

— Понимаю, что вас беспокоит. Да, вы правы, замок дважды в неделю открыт для посещений, по средам и субботам, с четырнадцати до семнадцати часов.

— А это не мешает вашим гостям?

— Нет, потому что та часть, куда водят посетителей, довольно далеко от того, что мой дед называл «гостиницей». Да к тому же посетителей совсем мало! Конечно, если бы мы могли устраивать здесь представления типа «звук и свет»[2], было бы совсем другое дело! Только это невозможно!

— Почему же?

— Деньги! Для таких зрелищ нужен немалый капитал!

— Да-да, понимаю. А вы могли бы показать мне залы, открытые для публики?

— Нет ничего легче! Сейчас переоденусь и пойдем!

Жан-Мари быстро стаскивает с себя комбинезон и надевает выходной костюм. Машинально ощупывает карман. Да, монета на месте. Когда будет время, надо будет подвесить ее на цепочку, чтобы носить на груди. Да ведь она уже начала приносить удачу! Ведь из-за нее он пошел на озеро и встретил там богатого клиента. Теперь наверняка будет выгодный заказ, ведь киношники — это куча народу: секретари, артисты, и у всех — кредит, а потом, они часто приглашают для участия в съемках местных жителей…

— Сюда, пожалуйста.

Они входят в первый зал — просторный, звонкий и очень скудно обставленный.

— Нам еще не удалось до конца стереть все следы войны, — тихим голосом начинает Жан-Мари. — Извините за мой шепот. Маркиза де Кильмер не любит, когда ее беспокоят, а поскольку еще нет восьми часов, она пока спит.

— Но как же в таком случае, — замечает Ван Лоо, — она мирится с вашими постояльцами? Полагаю, они не на цыпочках здесь ходят?

— О, каждый из нас старается все уладить, и никогда у нас не было недоразумений. Вы поймете, когда познакомитесь с ней. Она вам понравится. Сейчас мы идем той самой дорогой, какой прошел Бертран Дю Гесклен, когда штурмом взял замок. Это было в 1354 году. Замок был занят англичанами. Дю Гесклен возглавил небольшой отряд бретонцев. Они вышибли двери и на месте уничтожили большую часть защитников замка… — Они подходят к следующему залу, называемому залом Коннетабля[3]. — Следуйте за мной. Да, сюда… Здесь он начал преследовать последних оставшихся в живых англичан. И здесь же маркиз разместил свою коллекцию медалей, украденную в 1940 году… Да! Этот замок не похож на те, что вы видели в долине Лауры — там все пропитано любовными интригами. А этот замок — крепость, через которую не раз прокатилась война…

— Потрясающе! — шепчет голландец, медленным шагом обходя комнату и с почтительным вниманием озирая окружающие его стены.

— Теперь мы входим в зал Оливье де Клиссона — соратника Дю Гесклена. Он отбил замок у Ланкастера в 1373 году.

— А что это такое, возле стены? — спрашивает Ван Лоо.

— Это просто доски. Я собираюсь смастерить витрины, в которых мы выставим рисунки мадемуазель Армели. Подойдите сюда! До войны здесь была знаменитая коллекция старинных настенных и напольных часов. Разумеется, она исчезла. Но мадемуазель Армель — она была хранительницей музея — задумала воссоздать коллекцию хотя бы в виде рисунков и картин.

— Неслыханно!

Ван Лоо останавливается возле серии гравюр. Наклонившись, он долго и восхищенно рассматривает круглые часы, корпус которых выполнен в форме цветов пастельных тонов. На карточке надпись: «Корпус: золото, живопись по эмали. Ла Шо-де-Фон. Середина XVII века». Рядом еще один рисунок часов, на этот раз с корпусом, покрытом эмалью, с изображением пейзажных сценок, напоминающих крохотные картины Ватто.

— Ах, какая прелесть! — восторженно восклицает он. — Часы с двумя крышками! — Он читает: — «Портреты Филиппа IV Испанского и Марии-Анны Австрийской, выполненные с оригиналов Веласкеса. Середина XVII века». Какой талант!

И доверительно сообщает Жану-Мари:

— Это настоящая живопись! Невероятно! И все эти сокровища раньше были выставлены здесь?

— Ну конечно!

— А теперь эта дама воспроизводит их по памяти?

— Ну да… Конечно, она пользуется книгами, альбомами, в которых есть хорошие репродукции.

— Но это же адский труд!

— Она работает уже много лет, — говорит Жан-Мари. — Это ее единственное развлечение.

— И она еще не все нарисовала?

— Ну что вы! Конечно, не все! Судите сами, над одними часами она работает по нескольку месяцев. Вот, посмотрите, например, на эту работу.

— О! Восхитительно! — ахает Ван Лоо и читает надпись: — «Святое Семейство со Святой Анной и Святым Иоанном-Крестителем. С оригинала Рубенса. 1620 года».

Он делает шаг назад, наставляет камеру, но затем опускает ее.

— Корпус круглый, и картинка получится деформированной, — объясняет он. — Жаль. И сколько же будет здесь часов, когда работа закончится?

Жан-Мари задумчиво молчит, а потом заявляет:

— Мне кажется, крестная совсем не хочет, чтобы ее работа закончилась.

— Да она просто Пенелопа! — смеясь, говорит Ван Лоо. — Кого же она ждет — мужа, любовника? О, извините! Кажется, я сказал пошлость…

— В ее жизни никогда не было ни одного мужчины, — холодно отвечает Жан-Мари.

— Сколько же ей лет?

— Она немного старше меня.

Ван Лоо не настаивает. Он готов продолжать осмотр, но в этот момент замечает на паркете какие-то меловые отметки.

— Не наступайте на них, — предупреждает Жан-Мари. — Мой дед на вас за это очень бы рассердился.

— Но почему?

— Эти линии — видите, они идут по всей комнате — отмечают те места, где стояла разграбленная мебель. Когда посетителей водил мой дед, он перед каждым пустым пространством пояснял: «Секретер Людовика XV», или «Часы генерал-интенданта Почтовой службы. 1670 год», или «Английское кресло барона Роберта Ноллза» и так далее, по всей комнате…

— В целом он мог бы своими познаниями потягаться с вашей мадемуазель Армелью?

— Совершенно верно! Но самое интересное — вы не поверите! — было то, что туристы проявляли гораздо больше внимания к этой призрачной мебели, чем к настоящей.

— Удивительно! — соглашается Ван Лоо.

— Если бы мы были богаты, — продолжает Жан-Мари, — мы постарались бы восстановить музей и даже расширить его, потому что дед мечтал открыть здесь зал, посвященный Сопротивлению. Идемте! Мы как раз будем через него проходить. Ему хотелось, чтобы зал открывала большая двустворчатая дверь, огромная, как ворота, а сверху над ней золотыми буквами было бы выложено «Зал Дю Гесклена. Не отступать ни перёд кем!» Это девиз Кильмеров.

— Отличная идея! — одобрительно роняет Ван Лоо.

— У него был готов план, — продолжает Жан-Мари. — Здесь, на стене, должны были висеть карты с отметками об операциях, проведенных группой имени Оливье де Клиссона на западе и партизанским отрядом Леваля и Реана на востоке; крестиками были бы обозначены все диверсии, которые удалось осуществить на вражеских линиях коммуникаций. Между окнами он повесил бы доску с именами добровольцев и партизан, погибших в боях. На дальней стене, в глубине зала, были бы выставлены экспонаты: радиопередатчики, парашюты, военная форма, но особенно — оружие: пулеметы, бомбы — имитация, разумеется, — взрыватели, револьверы, кинжалы и т. д. Дед начал даже их собирать по окрестным фермам, по подвалам и чердакам. Особенно много осталось оружия, брошенного немцами во время бегства. У нас его накопилось четыре ящика, в основном револьверы и парабеллумы. Остается еще третья стена, на которой должно было разместиться все, что имеет отношение к разведке: радиопередатчики и тексты шифровок. Знаете, что-нибудь вроде «Красная Шапочка не боится волка», или «После дождика — солнышко», или «Гусиный жир помогает при ожогах»… Такими надписями можно было исписать целое панно… Мадемуазель Армели даже пришла в голову одна замечательная идея. Можно было бы собрать все эти фразы и издать отдельной книжечкой наподобие поэмы Превера[4]. Она ведь очень образованная, я вам еще не говорил?

— Какая оригинальная идея! — воодушевился Ван Лоо. — Я уже как будто слышу, как в этих стенах звучит: «Горбун разбил свою копилку», «Не стреляйте в пианиста», «Бабушка продала свой зубной протез…»

Он смеется и добавляет:

— Превосходно. Позвольте, я запишу. Идея может пригодиться.

Он делает еще несколько шагов, но Жан-Мари удерживает его за локоть.

— Не туда, пожалуйста. Этот коридор ведет в комнаты старой дамы. Когда Дю Гесклен брал штурмом замок, здесь была страшная битва. В ход шли топоры, молотки, ножи… Дрались и врукопашную, дрались не на жизнь, а на смерть! Кабинет рядом.

Он открывает низенькую дверь.

— Пригните голову. Этот коридор раньше упирался в зал, где стояла охрана. На посетителей он всегда производит большое впечатление.

— Вот где надо снимать фильм! — говорит Ван Лоо. — Замок, озеро, Ле Эль… Ле Оль…

— Ле Юэльгоа, — поправляет Жан-Мари.

— Спасибо. Я плохо запоминаю имена, зато сцены вижу хорошо. Такие потрясающие декорации! Это превосходит самые Смелые мои надежды! А в кабинете можно будет разместить дирекцию. — Повернувшись на каблуках, он, сдвинув брови, рассматривает комнату. — Так, телефон есть, очень хорошо! Кресла есть, прекрасно! Карта района есть, пишущая машинка есть! Вполне подходяще. Надо будет постелить ковер на пол.

Жан-Мари пораженно смотрит на него. Откуда вдруг взялся этот приказной тон, эта хозяйская манера? Честное слово, он уже чувствует себя здесь как дома! Ван Лоо удовлетворенно улыбается.

— Приготовьте мне вашу лучшую комнату! — командует он. — Все, что я увидел, мне страшно понравилось. Только прошу вас, никому об этом не рассказывайте. А куда ведет эта лестница?

— На этаж, где расположены комнаты.

На каменных ступенях лестницы вдруг раздается шлепанье домашних тапок.

— Это мадемуазель де Кермарек, — предупреждает Жан-Мари. — Жильцами занимается она.

Глава 4

В халате и бигуди! Она неподвижно замирает на последней ступеньке, и только рука ее почему-то непроизвольно тянется к горлу. Надо было ее предупредить, думает Жан-Мари. Молчание длится, и даже Ван Лоо кажется смущенным. Только что он был так весел и возбужден, а сейчас напрасно силится отыскать если и неподходящие слова, то хотя бы нужный тон. Он бормочет нечто несвязное… Первой берет себя в руки Армель. Она заходит в комнату и опускает на стол тяжелую связку ключей.

— Посещения начинаются во второй половине дня, — сухо сообщает она.

Тут вступает Жан-Мари.

— Это не посетитель, — говорит он. — Это жилец.

Ван Лоо делает шаг вперед, легко пристукивает каблуками, склоняет в приветствии голову и представляется:

— Жорис Ван Лоо, коммерсант и президент компании «Нова».