От города ГУЛАГа к моногороду. Принудительный труд и его наследие в Воркуте

Что делало Воркуту советским моногородом? Как и ее аналоги в других частях Советского Союза и даже в США, она представляла собой утопический проект создания рационально спланированной среды, которая должна была исцелить недуги городской жизни и сделать горожан счастливыми и продуктивными27. Поэтому в пятидесятых годах много внимания уделяли перестройке города по рациональному плану, с широкими бульварами, уютными парками и функциональными современными зданиями. Но, как и с другими советскими моногородами, реализация этого амбициозного плана осложнялась хаосом, дефицитом и традиционной неэффективностью советской командной экономики28. Кроме того, новый город был построен рядом с остатками лагерей – колючей проволокой, сторожевыми вышками и вездесущими бараками, ветхими и приземистыми. Хотя планировалось заменить лагерные постройки новыми зданиями, построенными по самым современным методам и технологиям, в реальности лагерные бараки сороковых годов продолжали использовать до девяностых. Трудно было уйти от физического наследия лагерей.

То же можно сказать об институциональной структуре гулаговского города. Лагерные начальники и хозяйственники всех уровней политической иерархии Воркутлага десятилетиями пользовались почти неограниченной властью над заключенными и ссыльными. Повседневная жизнь в городе полнилась произволом, жестокостью и насилием. Сотрудники и их привычки не поменялись за один день, и многое в практике управления моногородом и обращения с горожанами испытало сильное влияние прецедентов, заложенных в тридцатых и сороковых годах. Еще в шестидесятых годах во всех главных городских учреждениях было много бывших сотрудников лагерей. Эта преемственность кадров укрепляла и усиливала многие тенденции типичного советского моногорода, отмеченные Уильямом Таубманом29. В городах, где преобладала мощная промышленность, заводские управленцы играли гипертрофированную роль в местной политике и зачастую стояли выше городского партийного комитета (горкома), который обычно руководил местными делами. То же было и в Воркуте, где угледобывающий комбинат «Воркутауголь» (КВУ), созданный в сороковых годах как подразделение лагерного комплекса, доминировал в местной политике еще в девяностых годах. Как показал Павел Гребенюк на примере Магадана, столицы Колымского региона в Северо-Восточной Сибири, наследие принудительного труда еще долго после смерти Сталина влияло на эволюцию городов и регионов, где ранее доминировал ГУЛАГ30.

Тот факт, что Воркута осталась моногородом, сыграл решающую роль и в судьбах большого количества бывших заключенных, оставшихся жить в городе. Поскольку производственные нужды по-прежнему считались главным приоритетом, этот нюанс сильно влиял на перспективы реинтеграции бывших заключенных в советское общество после освобождения. Бывшие заключенные в Воркуте, как и во всем Советском Союзе, сталкивались с юридическими проволочками, дискриминацией и предвзятостью31. Некоторые приобрели оппозиционное мировоззрение, которое значительно ухудшало их шансы на реинтеграцию. Конечно, трудно спорить с выводом Мириам Добсон: «Предполагалось, что бывшие заключенные станут законопослушными трудолюбивыми гражданами, но многие из них испытывали такие стеснения, что это было почти невозможно»32. Все же бывшие заключенные, начиная новую жизнь в Воркуте пятидесятых годов, пользовались преимуществами, которые позволяли лавировать между официальной дискриминацией и противоречивыми требованиями. После освобождения они могли по-прежнему пользоваться социальными связями, налаженными во время заключения, и с их помощью обеспечивать себе доступ к скудным ресурсам, таким как хорошая работа и жилье. На практике благодаря переменам в пенитенциарной политике после смерти Сталина тысячи заключенных действительно получили работу и жилье еще до освобождения. Кроме того, дефицит квалифицированной рабочей силы, создавшийся из‑за освобождения десятков тысяч заключенных, когда на шахтах и предприятиях Воркуты их надо было заменять незаключенными, фактически породил высокий спрос на бывших узников. Поэтому производственники стремились обойти официальную политику дискриминации, чтобы сохранить свои рабочие кадры. В этой книге показано, что моногорода типа Воркуты по сути были местами, где многие бывшие заключенные успешно реинтегрировались в советское общество. Таким образом, она корректирует историографию реинтеграции бывших заключенных, где в подавляющем большинстве работ утверждается, будто после Сталина бывшие заключенные оставались маргиналами советского общества.

ИСТОЧНИКИ И РЕЗЮМЕ

Реконструируя в этой книге историю Воркуты как гулаговского города и моногорода, я опираюсь на многообразные опубликованные и неопубликованные источники. В первую очередь это материалы из бывших партийных и государственных архивов городского, республиканского и союзного уровня. Используя материалы, произведенные разнообразными лицами и учреждениями, я пытаюсь реконструировать сложные взаимоотношения между разными акторами, игравшими свои роли в воркутинской истории. Краеведческий музей Воркуты оказался ценным источником уникальных артефактов, фотографий и рукописей, которые помогли пролить свет на ряд проблем. Местные газеты, особенно «Заполярье» – городская газета, основанная в 1952 году, – позволяют проследить за строительством города и повседневными заботами граждан. По мере возможности я использовал личные нарративы, чтобы заполнить пробелы в архивных записях и сбалансировать государствоцентричную точку зрения, типичную для архивов. Таким образом, в этой книге широко используются опубликованные и неопубликованные мемуары заключенных и незаключенных, написанные на разных этапах советской и постсоветской истории. Наконец, мне посчастливилось собрать устные истории бывших заключенных, членов их семей и других воркутинцев. Этот материал особенно помог привнести человеческое измерение в историю, рассказанную в этой книге.

В первых трех главах излагается история развития Воркуты как города ГУЛАГа. В главе 1 исследуется рост воркутинского лагерного комплекса от первого открытия угля летом 1930 года до 1942 года, когда была номинально достроена железная дорога, соединившая Воркуту с Москвой, и Воркута стала важной частью советского тыла Второй мировой войны. Я изучаю, как Воркута в течение тридцатых годов превратилась из проекта внутренней колонизации в лагерь для самых опасных заключенных Советского Союза. К началу войны Воркута являлась одним из крупнейших лагерных комплексов Советского Союза, при этом ей угрожал массовый голод. В главе 2 я изучаю развитие гулаговского города в период его самого быстрого роста, с 1943 по 1947 год. В это время в лагере массово умирали люди, показатели смертности достигали самых высоких величин в его истории, но в то же время он скрывал в себе привилегии для малой части лагерного социума, поскольку начальник лагеря оказывал покровительство заключенным, обладавшим особо ценными специальностями. В разгар отчаянных военных усилий был основан город Воркута, заложены его первые общественные места и построены показательные архитектурные памятники. Таким образом, по мере расширения гулаговского комплекса закладывался фундамент будущего моногорода. В главе 3 я прослеживаю трансформацию Воркуты в эпоху позднего сталинизма, с 1947 по 1953 год. Этот период являлся самым напряженным хронологическим отрезком расширения лагеря, и местные власти пытались до некоторой степени «нормализовать» положение заключенных и незаключенных. Эта «нормализация» означала не только увеличение числа незаключенных, но и изоляцию самых опасных узников лагерного комплекса. Но рост конфликтов между лагерным и городским населением свидетельствовал о том, что ситуация все еще нестабильна, и положение в лагере только ухудшалось накануне смерти Сталина.

Главы 4–6 посвящены стремительному превращению Воркуты из гулаговского города в моногород. В главе 4 исследуется кризис, вызванный смертью Сталина, и последующие реформы в 1953–1955 годах. Особое внимание уделяется двум проявлениям кризиса: крупной забастовке заключенных, произошедшей летом 1953 года, и административной борьбе за контроль над Воркутой и ее угольными шахтами, порожденной попытками реформировать ГУЛАГ. Пока местные власти ждали решения судьбы ГУЛАГа в Москве, они пользовались новыми возможностями, позволив десяткам тысяч заключенных начать жить за пределами лагерной зоны. Тем самым они облегчили административный зажим и создали условия для найма заключенных после их освобождения из лагерей. В августе 1955 года власти решили, что на шахтах Воркуты будет использоваться в первую очередь труд незаключенных, и с этого момента всерьез началась трансформация Воркуты в моногород, исследуемая в главе 5. Эта трансформация включала наем тысяч новых рабочих на смену уехавшим заключенным, строительство городской инфраструктуры и жилых домов и перестройку множества местных шахт. Хотя это «второе рождение» города затянулось на гораздо более долгий срок, чем планировали, все-таки к середине шестидесятых годов установилось новое социальное и экономическое равновесие. Но горожанами стали не только новые наемные работники: в городе остались после освобождения десятки тысяч заключенных. В главе 6 я исследую судьбы этих бывших заключенных в Воркуте. На основе личных историй и данных кадрового учета я доказываю, что многие бывшие заключенные успешно реинтегрировались в городе. Вопреки многим трудностям, местные условия позволяли бывшим заключенным строить свою новую жизнь.

В эпилоге я пишу о том, как новое равновесие, установившееся при позднем социализме, было жестоко разрушено перестройкой и распадом СССР, когда Воркута стала одним из центров забастовочного движения за экономические и политические реформы. Реформы и разруха девяностых годов быстро превратили Воркуту из витрины советского успеха в дурной пример советского провала. Публичная мемориализация ГУЛАГа, ставшая наконец возможной во время перестройки, тоже переплелась с советским распадом и постсоветским кризисом. В эпилоге я показываю, что Воркута в постсоветскую эру находится на грани выживания и наследие ГУЛАГа по-прежнему влияет на город в XXI веке.

В целом цель этой работы – переосмыслить солженицынскую метафору «архипелага». Изучение советской системы принудительного труда важно само по себе, помимо того, что оно помогает почтить память пострадавших и погибших. Важно также понять, что ГУЛАГ существовал не в изоляции от остального советского общества. Как показали многие работы последнего времени, он представлял собой фундаментальную часть советской системы, связанную с ней политически, социально, экономически и идеологически. Изучение Воркуты как гулаговского города и моногорода помогает исследовать эти связи. Тем самым я выдвигаю в этой книге новые идеи о роли принудительного труда в советской системе при Сталине и о его наследии в послесталинскую и постсоветскую эпохи.

Глава 1

ОТ ОКРАИНЫ К ТЫЛУ. ВОРКУТА КАК ФОРПОСТ

В августе 1930 года геолог Георгий Александрович Чернов, недавний выпускник Московского университета, совершил замечательное открытие. С небольшой партией геологов, направленных в летнюю экспедицию на поиски угля на крайнем севере России, он пробирался вверх по реке Воркуте. В конце долгого дня Чернов взобрался на берег реки. Там буквально у себя под ногами он нашел большой угольный пласт. До конца сезона он обнаружил в общей сложности пять мощных, легкодоступных пластов угля исключительно высокого качества33. Развивая это открытие, следующим летом Чернов вернулся с группой из тридцати девяти «горных инженеров из Ухты». В 1931 году эти люди начали строить первое постоянное поселение и первую угольную шахту на месте будущего города Воркуты, за Полярным кругом, в одном из самых отдаленных регионов Европейской России34.

Этот нарратив об открытии, изложенный в серии публикаций в начале тридцатых годов и затем развитый самим Черновым в мемуарах 1968 года, замалчивает самую важную деталь открытия угля на Воркуте: начиная с лета 1931 года развитие угледобычи и строительство поселений происходили в рамках процесса роста системы тюрем, лагерей, колоний и поселений, известной как ГУЛАГ. Тридцать девять «горных инженеров из Ухты», прибывших на Воркуту, в действительности были заключенными, присланными из Ухтинской экспедиции – лагеря, основанного в 1929 году для колонизации и эксплуатации ресурсов близ поселка Чибью (позже переименованного в Ухту). Это место заключения, которое впоследствии переименовали в Ухтинско-Печорский лагерь (Ухтпечлаг), вскоре превратилось в крупный лагерный комплекс, занимавший громадную территорию в северо-восточном углу Европейской России35. Так область вокруг новооткрытого угольного месторождения на берегах Воркуты стала местом тяжелого труда, страданий и смертей тысяч заключенных и ссыльных.

В этой главе я исследую Воркуту в первые десять лет после открытия угля и первой попытки организовать лагерный комплекс. Это история аванпоста, отдаленного поселения, находящегося в сотнях километров от городов и транспортных сетей. В течение тридцатых годов развитие этого региона и его угольных шахт происходило неравномерными рывками, а внимание и контроль со стороны Москвы то слабели, то усиливались. Воркута, подобно другим малонаселенным регионам Советского Союза, воспринималась Советским государством как территория потенциальной колонизации, особенно в начале тридцатых. Колонистами должны были стать по большей части заключенные с юга и запада. Под руководством Генриха Ягоды, который возглавлял органы госбезопасности в первой половине этого десятилетия, строились планы оставить колонистов на месте после окончания их сроков перевоспитанными и «перекованными» – новыми постоянными обитателями советских окраин.

Но после первоначального всплеска деятельности и капиталовложений в начале тридцатых годов лагерь почти не расширялся до осени 1936 года, когда прибыла большая волна заключенных. После убийства Сергея Кирова в 1934 году арестам подвергались все новые и новые бывшие оппозиционеры внутри Коммунистической партии, и Воркута наводнялась заключенными, осужденными за «контрреволюционные» преступления. Численность заключенных продолжала стремительно расти в 1937 и 1938 годах, когда лагеря по всему Советскому Союзу переполнялись жертвами «массовых операций» Большого террора. Маленький, но растущий лагерный комплекс в Воркуте испытал все прочие важные последствия этого террора: переполнение, ухудшение условий жизни, массовые казни с целью окончательного уничтожения предполагаемых врагов Советского государства и административную реорганизацию как результат кровавой чистки аппаратов ГУЛАГа и НКВД. К 1940 году Воркутлаг был не только отдельным лагерным комплексом, где содержались почти 30 тысяч заключенных. Он считался стратегически важным, поскольку Сталин и глава НКВД Лаврентий Берия предполагали, что этот лагерь скоро станет почти единственным источником угля для севера Европейской России. Когда в июне 1941 года началась война с Германией, лагерь стал опорой для страны в отчаянной тотальной войне, что имело страшные последствия для его заключенных.

КОЛОНИЗАЦИЯ УСИНСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ: ВОРКУТА В НАЧАЛЕ ТРИДЦАТЫХ

Судьбоносная экспедиция Георгия Чернова, открывшего уголь на берегах реки Воркуты в августе 1930 года, не была счастливой случайностью. На самом деле она была лишь эпизодом многолетних поисков ценных природных ресурсов в регионе под названием Печорский край. После 1936 года эта область принадлежала по большей части Коми АССР (ныне Республика Коми), но прежде входила в обширную административную единицу под названием Северный край. Печорский край получил название благодаря реке Печоре, главной реке этой территории, покрытой тайгой и тундрой. До сороковых годов это была одна из самых малонаселенных областей Европейской России. Местные коренные народы – коми-ижемцы и ненцы – занимались охотой, земледелием и оленеводством. Русские экспедиции, нацеленные на изучение географии и геологии этого региона, а также на описание и классификацию коренных народов, начались в XIX веке; первая известная карта была опубликована в 1846 году36. Заинтересованность России в изучении и заселении этого региона несколько усилилась после открытия угольных месторождений в XIX веке, но регулярные экспедиции всерьез начались только в последнее десятилетие перед революцией. Первая группа русских появилась на собственно реке Воркуте еще до революции – это была экспедиция Московского университета, прошедшая летом 1913 года около 90 километров вверх по Воркуте для картографирования ее верховьев. Но эта экспедиция не сообщила ни о каких интересных открытиях37.

Систематическое исследование Печорского края началось только в двадцатых годах. Оно тесно связано с именем одного геолога, учившегося в Московском университете, – Александра Александровича Чернова, отца Георгия. Александр Чернов посещал этот край в 1902, 1904 и 1917–1918 годах и на основе своих и чужих открытий убедился, что в бассейне реки Печоры есть богатые залежи угля38. Начиная с 1921 года и в течение двадцатых и начала тридцатых годов Александр Чернов возглавлял ежегодные экспедиции в этот регион. На первых порах они были скромными: в них участвовали лишь несколько геологов и местные проводники39. Но в 1924 году их масштаб значительно увеличился благодаря финансированию от Геологического комитета – главного государственного агентства, занимавшегося геологическими исследованиями под руководством Высшего совета народного хозяйства, – и областного Исполнительного комитета. Во второй половине двадцатых годов небольшие разведывательные партии каждое лето прочесывали притоки реки Печоры в поисках угля. С каждым годом экспедиции заходили все дальше, во все более отдаленные и труднодоступные области. В нескольких местах они обнаружили богатые залежи угля, но не такого качества и объема, чтобы окупить масштабное освоение. Так было до лета 1930 года, когда сын Александра Чернова Георгий, участвовавший в экспедициях своего отца с 1923 года, обнаружил многообещающее месторождение угля на берегах реки Воркуты. Эта река, которая текла на запад и юг и впадала в реку Усу, была на всем протяжении почти непроходима для весельных лодок даже во время короткого летнего половодья. Но именно на ее берегах после почти ста лет теоретических спекуляций и десяти лет систематического изучения наконец открыли богатое месторождение высококачественного угля в Печорском крае40.

Перспективное месторождение угля на Воркуте открыли в разгар первой пятилетки, в атмосфере необычайно интенсивного развития промышленности и жестокой войны против деревни. Как отмечали другие историки, создание и стремительная экспансия системы ГУЛАГа были тесно связаны с индустриализацией и коллективизацией – парными процессами, которые создали и ненасытный спрос на рабочую силу, и в то же время источник потенциальных подневольных работников41. Именно в этом контексте высокопоставленные государственные и партийные чиновники начали обсуждать возможность эксплуатации принудительного труда для колонизации отдаленных регионов Советского Союза, таких как Печорский край. В июле 1929 года Совнарком принял резолюцию о создании исправительно-трудовых лагерей для содержания заключенных со сроками больше трех лет под руководством ОГПУ. Эта резолюция примечательна как минимум по трем причинам. Во-первых, в ней особо упоминается Ухта недалеко от Воркуты как место для нового «исправительно-трудового» лагеря. Это привело к учреждению так называемой Ухтинской экспедиции, вскоре переименованной в Ухтпечлаг. На протяжении большей части тридцатых годов Воркута была частью этого лагеря. Во-вторых, в резолюции прямо заявлялось, что новые лагеря будут создаваться «с целью колонизации» отдаленных регионов. В-третьих, цель колонизации связывалась с эксплуатацией природных ресурсов42. Идея использования подневольных работников-колонистов для эксплуатации природных ресурсов получила новое развитие в апреле 1930 года, когда Генрих Ягода, в то время глава ОГПУ (а впоследствии также НКВД), написал записку, доказывая, что заключенных и «кулаков» следует использовать для колонизации Севера43. Таким образом, Чернов открыл уголь на Воркуте в самый подходящий момент, когда идея колонизации с целью эксплуатации природных ресурсов была на уме у высших советских руководителей.

К весне 1931 года идея использования заключенных для колонизации Печорского края вошла в повестку Политбюро. 20 марта 1931 года Сталин приказал Высшему совету народного хозяйства изучить идею добычи угля в Печорском бассейне44. Вслед за тем 15 апреля Политбюро приняло резолюцию: начать в этом году систематическую добычу угля под руководством Северного краевого комитета ВПК(б) и ОГПУ45. Эта резолюция Политбюро представляет собой главный водораздел в истории Воркуты. Теперь государство должно было выделить значительные ресурсы для основания постоянного поселения на берегах реки Воркуты, чтобы добывать тамошний уголь. Тот факт, что руководство этим колонизационным проектом и ответственность за него были возложены на ОГПУ, оказал решающее влияние на будущее этого нового аванпоста. Он означал, что большинство «колонистов», которым предстояло заселить этот регион, будут заключенными и ссыльными. Таким образом, эта резолюция не только послужила катализатором основания будущего моногорода Воркуты, но и привела к созданию одного из самых печально известных лагерей советского ГУЛАГа.

Тем летом из Чибью (Ухты) прибыли первые 39 заключенных из Ухтинской экспедиции. Тяжелейший путь по реке и суше занял несколько недель46. Заключенные и материальные ресурсы шли постоянным потоком в течение всего короткого лета, так что к ноябрю прибыло уже 2009 заключенных47. Геологическая разведка, научное изучение и закладка шахты интенсивно велись в течение всего короткого арктического лета48. Продолжалось строительство постоянного поселения на берегах реки Воркуты, хотя его сильно тормозила нехватка строительных материалов, которые приходилось везти издалека. К сентябрю, когда закончился первый летний сезон, заключенные построили хлебопекарню, баню-прачечную и склад49. Они также начали строить кирпичную фабрику. На бумаге новая колония на берегах Воркуты теперь имела значительное количество заключенных, официальное географическое обозначение «Усинское отделение Ухтинской экспедиции» и административный центр под названием Рýдник. Но на практике колонисты были теперь полностью отрезаны от советского «материка» и боролись за выживание, и этой борьбе было суждено унести тысячи жизней

В свою первую зиму Воркута погрузилась в кризис, который так и продолжался почти до конца десятилетия. Материалов для строительства бараков или любых других постоянных убежищ не было, поэтому заключенные зимовали в землянках, которые отрыли в крутых речных берегах и покрыли дерном. Эта зима была особенно холодной: температура регулярно опускалась ниже −50° C. Продуктов хватило только до апреля50. В советских архивах, кажется, не сохранилось никаких официальных данных о смертности, но, без сомнения, сотни заключенных умерли в ту первую зиму от болезней, холода и голода. Здесь, на географической окраине обширной территории Советского Союза, зияющая пропасть между утопическими планами советских руководителей и реальными возможностями государства по исполнению этих планов стала очевидной и повлекла трагические последствия51.

Сталин и Политбюро, не зная о трагедии, разыгравшейся на берегах Воркуты, или относясь к ней безразлично, сохраняли энтузиазм в отношении перспектив угледобычи в этом регионе. В марте 1932 года Политбюро снова рассмотрело вопрос о добыче угля в Печорском бассейне «ввиду необходимости создания своей собственной угольной базы на Советском Севере»52. Заслушав отчет комиссии, которой было поручено изучить перспективы развития, Политбюро приняло другую резолюцию, где потребовало выделить ресурсы и задало плановые показатели по добыче угля. В этой резолюции отмечалась важность открытия угольных месторождений и требовалось вести добычу угля «в комплексе с развитием производительных сил Печорского района». К 1 октября 1932 года нужно было завершить геологическую разведку и заложить три шахты. Предполагалось, что к 1933 году Печорский край в целом (включая две другие шахты) произведет 300 тысяч тонн угля. Резолюция также требовала построить железную дорогу между реками Воркута и Уса, что позволило бы сплавлять уголь вниз по Печорской речной системе и доставлять в Архангельск53. Работа на Воркуте должна была идти теми же темпами, несмотря на тяжелейшее положение, в котором оказались колонисты.

К лету 1933 года местным и краевым властям было совершенно ясно, что исключительно тяжелые условия, сложившиеся зимой 1931/32 года, не улучшились. Безжалостная природная среда, хронический дефицит продуктов и строительных материалов и бездарное планирование ставили заключенных на грань выживания. Особенно резкий анализ ситуации сделал начальник Усинского отделения Даниловский в рапорте Якову Морозу, начальнику Ухтпечлага54. Из 2852 заключенных, «колонистов», незаключенных и ссыльных в Усинском отделении не менее двух третей, по оценке Даниловского, были непригодны к труду по состоянию здоровья. Официально лежали в больницах лишь треть заключенных, но только потому, что для них не хватало мест. Условия в больничных бараках были так плохи, что сотни заключенных предпочитали продолжать работу, лишь бы там не «лечиться». Цинга, которую Даниловский называл «бичом Усинского отделения», сеяла смерть среди людей, практически брошенных на произвол судьбы. Трудно было ждать, чтобы какой-либо заключенный долго выдержал в условиях Арктики, живя в палатке или землянке и не получая достаточного питания. В одном только 1933 году умерли 686 заключенных – почти каждый пятый в отделении55. Эта цифра, несомненно, не охватывает всех смертей, потому что в нее не входят ни заключенные, умершие во время перевозки в лагерь или из лагеря, ни освобожденные, умершие вскоре после выхода на свободу.

Из того же рапорта явствует, что даже выжившие заключенные проходили через следующий цикл: недолго работали, заболевали и отсылались куда-нибудь для «восстановления сил». Заключенные, которых объявляли достаточно здоровыми для работы в шахте, приезжали на Воркуту, две-три недели работали на износ под землей, а затем эвакуировались на юг. Учитывая, что путь в один конец от ближайшего поселения до Воркуты занимал 12–16 дней, заключенные обычно отсутствовали 3–5 месяцев, а затем возвращались на Воркуту, чтобы поработать еще несколько недель. Для восстановления сил заключенных посылали в два разных пункта: Адьзву (в 400 км) и Воркуту-Вом (в 200 км), и само по себе путешествие на лодке или пешком стоило огромных жертв. Заключенные часто прибывали на Воркуту уже ослабленными, без одежды и обуви, пригодной для выживания в экстремальных условиях Арктики. Примером служит одна группа, отправленная из Чибью (Ухты) в мае 1933 года. Из 141 заключенного в этапе пятеро замерзли насмерть в начале пути, а 26 человек оставили в другом отделении лагеря из‑за их ослабленного состояния. Из 105 заключенных, прибывших на место, лишь 20 были пригодны к физической работе56. Как правило, в течение двух месяцев контингент заключенных Воркуты полностью обновлялся из‑за смертей и переводов. Такая высокая текучесть кадров губительно сказывалась на производительности труда. В течение 1933 года шахты Воркуты выдали всего 6 тысяч тонн угля, лишь 2% от плана в 300 тысяч тонн, установленного Политбюро в прошлом году. На каждого погибшего в том году заключенного приходилось меньше 10 тонн угля. Контраст между мизерным объемом добытого угля и количеством людей, погибших ради его добычи, позволяет трезво взглянуть на результат.

Ужасные условия на Воркуте в начале тридцатых годов позволили начальнику Усинской секции Даниловскому сделать вывод, что с большинством заключенных обращаются как с расходными человеческими «отбросами»57. Это наблюдение прямо противоречило официальной советской пенитенциарной политике начала тридцатых, которая требовала «перековывать» заключенных при помощи исправительного труда. Советский публичный дискурс в начале тридцатых часто превозносил не только успехи, достигнутые трудом заключенных, – например, постройку новых заводов или инфраструктуры, – но и потенциал таких проектов для перевоспитания преступников и трансформации их в «новых советских людей». Квинтэссенцией такого подхода являлся проект Беломорканала, прославленного командой писателей в роскошно изданном томе под редакцией, помимо прочих, писателя Максима Горького58. Как показал Стивен Барнс, представление о ГУЛАГе как о месте «исправления маргиналов» советского общества важно для понимания как теории, так и практики лагерей59. Но, как видно по условиям на Воркуте в начале тридцатых годов, дефицит продуктов и других необходимых ресурсов, невыносимые условия труда и экстремальная природная среда зачастую лишали всякого смысла рассуждения об исправлении заключенных.

Параллельно с высокой смертностью у большинства заключенных, внутри лагеря образовалась иерархия привилегированных. В соответствии с политикой «колонизации» специалисты, чьи способности были особенно ценны для эксплуатации природных ресурсов, образовывали ядро группы колонистов. По статусу эта группа напоминала административно-ссыльных в том смысле, что их не охраняли, как обычных заключенных, хотя и не позволяли уезжать. Колонистам позволяли строить собственные дома отдельно от заключенных. Их настойчиво побуждали выписывать к себе семьи, и лагерь оплачивал этим семьям переезд, стоимость которого затем постепенно вычиталась из зарплат колонистов60. Колонисты составляли лишь небольшую долю в населении Усинского отделения, обычно меньше 5%. На 1 января 1933 года к этой категории принадлежали 79 человек; годом позже – 201; на 1 января 1935 года – 12261. К этой статусной группе принадлежало большинство элиты Усинского отделения, в том числе его начальник инженер А. Е. Некрасов62. Таким образом, колонисты представляли собой обособленную, элитную статусную группу среди контингента заключенных.

Помимо колонистов, в Усинском отделении были и другие категории относительно привилегированных людей. К лагерю было приписано небольшое количество «спецпоселенцев», вероятно «раскулаченных» крестьян, ставших жертвами репрессивного аппарата во время коллективизации. В начале 1934 года их было 72 человека, а в начале следующего года – 119. Незаключенных служащих лагеря, занимавших высшую ступень местной иерархии, в 1934 году было всего 76 человек. Повседневная жизнь этих служащих была, несомненно, комфортнее, чем у большинства заключенных, поскольку они получали пищу в первую очередь и не занимались тяжким и опасным физическим трудом в шахтах. Но все же границы между статусными категориями обитателей Воркуты в середине тридцатых годов были зыбкими и неопределенными. Хотя заключенные жили отдельно от других категорий жителей, между территориями заключенных и незаключенных не было границ и барьеров. В лагере было мало охранников для контроля над передвижениями заключенных, а тем более для предотвращения побегов. В течение 1934 года 472 узника попытались бежать из лагеря – больше 10% контингента заключенных. Хотя большинство беглецов позже вернули (419 человек), ясно, что администрация отделения не слишком заботилась об охране63. Рудник был настолько удален и изолирован, что не имело смысла тратить драгоценные ресурсы и людей на охрану заключенных, которым некуда было бежать.

Голод, болезни, непосильный труд, отсутствие нормального жилья, побеги и постоянные переводы людей в отделение и обратно приводили к тому, что количество заключенных на этом форпосте слабо выросло в середине тридцатых годов. По официальным документам лагеря, на 1 ноября 1931 года в Усинском отделении было 2009 заключенных64. Спустя четырнадцать месяцев, на 1 января 1933 года, в нем было 2936 заключенных. Годом позже, на 1 января 1934 года, это число выросло до 4408. Но в следующем году население снова сократилось – до 3309 на 1 января 1935 года, немногим больше, чем сразу после прибытия первой большой волны заключенных в ноябре 1931 года65. Очевидно, в этом отделении лагеря пытались поддерживать постоянную численность заключенных, и существенного их притока до 1936 года не было.

Крайняя отдаленность Усинского отделения создавала большие трудности для чиновников, ответственных за его снабжение продовольствием, стройматериалами, оборудованием и здоровыми заключенными. В лагерь вели только два пути, и оба были проезжими на всем протяжении только летом, когда реки наполнялись и вода стояла достаточно высоко. Существовал речной путь из Чибью (Ухты), редко используемый, поскольку поездка была особенно трудной и затратной по времени66. Предпочитали ездить морем из Архангельска, крупного города, хорошо интегрированного во всесоюзную транспортную сеть. Сначала товары (и людей) отправляли из Архангельска в Нарьян-Мар по Белому и Баренцеву морям. В Нарьян-Маре их перегружали на баржи, которые поднимались по реке Печоре до устья реки Усы. Поскольку Уса была мельче, товары снова перегружали на баржи меньшего размера. Последние 65 километров от устья реки Воркуты (Воркута-Вом) до штаба Усинского отделения в Руднике преодолевали по суше, поскольку по мелководной Воркуте можно было плыть только в весельных лодках. С июля 1933 по август 1934 года заключенные строили узкоколейную железную дорогу между Воркута-Вомом и Рудником, которая позволила значительно сократить время в пути. Но даже после завершения железной дороги поездка оставалась долгой и ненадежной, поскольку требовала, чтобы реки были полноводные и незамерзшие, а железная дорога очищена от снега и льда67. Федор Мочульский, незаключенный служащий, который в 1940 году совершил поездку из Москвы в Абезь, административный центр соседнего Севпечлага (Северо-Печорского лагеря), писал в мемуарах, что поездка заняла у него сорок пять дней – и сюда не входит последний отрезок от Усы до Воркуты68. Транспорт оставался самым узким местом в программе «колонизации» Воркуты еще в сороковых годах.

Несмотря на все внимание Политбюро к колонизации района вокруг Рудника и строительству там производительных угольных шахт, к 1935 году успели сделать немного. Усинское отделение оставалось самым удаленным и труднодоступным аванпостом на периферии разраставшейся системы Ухтпечлага. Шахты строились с черепашьей скоростью, и на юг отправляли совсем немного драгоценного угля. Население лагеря колебалось около отметки в 3 тысячи заключенных, примерно как в первую зиму 1931/32 года. Хотя каждое лето в лагерь присылали новых заключенных, их не хватало для замещения сотен узников, которые каждую зиму тяжело заболевали или умирали. Словом, Усинское отделение со всех сторон выглядело как очередной гулаговский проект тридцатых–сороковых годов, обреченный на закрытие и забвение69.

«ПОЛИТИЗАЦИЯ», ТЕРРОР И РЕОРГАНИЗАЦИЯ, 1936–1940

Когда началась русская революция, Михаилу Давидовичу Байтальскому исполнилось только четырнадцать лет. Это не помешало ему во время Гражданской войны сражаться под Одессой добровольцем Красной армии. Убежденный большевик, в 1920 году он вступил в комсомол, а в 1923‑м – в партию70. Работая журналистом в маленьком украинском городе Артемовске, он постепенно разочаровался в набиравшем силу Сталине и вступил в антисталинскую внутрипартийную оппозицию. В первый раз его арестовали за оппозиционную деятельность в 1929 году. Он отбыл короткий срок в харьковской тюрьме и был выпущен на свободу после того, как дал подписку о прекращении поддержки оппозиции71. Затем Байтальский вернулся к журналистской работе, сначала в Астрахани, потом в Москве. Но в 1936 году его снова арестовали и поместили в московскую Бутырскую тюрьму72. По окончании следствия его приговорили к пяти годам заключения в трудовом лагере за «контрреволюционную троцкистскую деятельность». Тем летом его перевели на Воркуту отбывать первый из двух долгих сроков лишения свободы73.

Михаил Байтальский был одним из тысяч заключенных, отправленных в Ухтпечлаг летом и осенью 1936 года. На 1 января 1936 года Ухтпечлаг насчитывал 21 750 заключенных, а к 1 января 1937 года эта цифра уже выросла до 31 035; к следующему году она снова выросла – до 54 792 заключенных74. Показательные процессы 1936 года в Москве повлекли за собой новую волну репрессий против подозрительных участников бывшей оппозиции75. Арестовали десятки тысяч человек, и многих из них, как Байтальского, приговорили к пяти годам за «контрреволюционную троцкистскую деятельность». Большинство их отправились в два лагеря – Ухтпечлаг в Коми АССР и Севвостлаг (Северо-Восточный лагерь) на Колыме76. Результатом стала растущая «политизация» Ухтпечлага – иными словами, возросла доля заключенных, получивших свой срок за «контрреволюцию», а не за обычные преступления. В первой половине тридцатых в этом лагере содержали сравнительно немного «контрреволюционеров», но к концу 1937 года они составляли почти половину (48,2%) контингента заключенных. Это было почти в три раза больше, чем в среднем по ГУЛАГу77. В Усинском отделении доля таких заключенных была особенно велика, поскольку географическая изоляция превращала его в самое подходящее место для тех, кого считали самыми опасными преступниками в Советском Союзе. Эта перемена в составе заключенных на Воркуте оказалась долгосрочной: в следующие двадцать лет состав заключенных во многом менялся, но присутствие значительной доли (если не большинства) заключенных-«контрреволюционеров» оставалось постоянным. Этим Усинское отделение отличалось от большинства лагерей, кроме немногих, специально предназначенных для самых опасных «контрреволюционеров».

Среди тысяч новых заключенных, отправленных на Воркуту начиная с 1936 года, были сотни открытых троцкистов вроде Байтальского, имевших сходную идеологическую ориентацию и настроенных против сталинского порядка. Многие считали себя «политическими» заключенными: эта категория признавалась в царских и ранних советских тюрьмах, но была отменена с принятием нового Уголовного кодекса в 1926 году78. Эти заключенные обычно концентрировались только в трех лагерных пунктах (включая Рудник), и они немедленно начали организованно выступать против условий их содержания. В начале октября 1936 года группа заключенных подала администрации официальное заявление с протестом. Его подписали семьдесят три узника. В заявлении подробно описывались условия жизни людей, назвавших себя «политзаключенными»: им выдавали голодные пайки, держали в переполненных грязных помещениях и требовали, чтобы все они исполняли тяжелую физическую работу, а не трудились по специальности. В сочетании с фактом их ссылки на Воркуту, «гиблое место даже для действительно здоровых людей», политзаключенные приходили к очевидному выводу что их шансы на выживание практически нулевые79. Заявление завершалось набором требований: нормальные пайки, разрешение работать каждому по специальности, восьмичасовой рабочий день, регулярные выходные, нормализация бытовых условий, включая изоляцию «политзаключенных» от остальных, сносная медицинская помощь и разрешение подписки на центральные издания. Если эти условия не будут созданы, заключенные угрожали начать голодовку в 10 утра 18 октября80. По сути, узники требовали, чтобы лагерная администрация признала за ними статус «политических» заключенных и создала для них особый режим, которым политзаключенные нередко пользовались в царских и ранних советских тюрьмах81.

Но воркутинская администрация категорически отказалась признать особый статус троцкистов. Заключенные решили не отступать и 18 октября начали голодовку, которая продлилась почти четыре месяца. Неизвестно, сколько заключенных участвовали в голодовке, но это была скоординированная акция с участием узников из как минимум трех разных пунктов Усинского отделения Ухтпечлага82. Вначале участников было 128, но к 28 октября их число выросло до 231 человека. Через три месяца, 1 февраля 1937 года, 148 заключенных все еще отказывались от пищи. Затем в первые две недели февраля количество голодающих быстро упало – с 95 человек на 6 февраля до 19 на 9 февраля. К 13 февраля 1937 года администрация уже считала, что голодовка закончилась83. Как можно заключить из продолжительности голодовки, никто из заключенных не отказывался от пищи на всем ее протяжении. Скорее они голодали по две-три недели за раз, очевидно следуя согласованному расписанию84. Лагерная администрация периодически переводила заключенных на лечение в лагерные больницы, при необходимости подвергая принудительному питанию через трубки. С учетом продолжительности голодовки, слабого здоровья многих участников и крайне тяжелых бытовых условий, в которых она проходила, для некоторых участников она должна была окончиться смертельным исходом, хотя точное число жертв неизвестно. На основе архивных документов и мемуаров можно подтвердить как минимум три смерти, но, вероятно, действительное число умерших было гораздо больше85.

Несмотря на героизм участников, такая голодовка имела мало шансов достигнуть целей, перечисленных в заявлении троцкистов на имя лагерной администрации в октябре 1936 года. Контингент Усинского отделения рос так быстро, что отказ от работы двух-трех сотен узников почти не влиял на его общие экономические планы. Кроме того, с 1926 года тюремные и политические власти последовательно отказывались признавать, что категория «политзаключенных» реально существует, и больше не наделяли их особыми привилегиями перед другими заключенными86. Таким образом, голодовка, очевидно, закончилась в феврале не потому, что администрация приняла требования узников, а потому, что «боевой дух» протестующих начал падать после такого долгого и мучительного испытания87. Может быть, им сделали какие-нибудь мелкие временные уступки88. В конечном счете голодовка не внесла серьезных помех в работу лагеря, и после ее окончания лагерное начальство отмечало лишь мелкие нарушения лагерного режима со стороны троцкистов89.

Крупные перемены в жизни заключенных произошли в 1937 году, но отнюдь не в результате той голодовки. Они стали следствием одной из крупнейших в истории Советского Союза операций госбезопасности. Так называемые массовые операции 1937–1938 годов начались с рассылки приказа № 00447 от 30 июля 1937 года. Приказ, санкционированный лично Сталиным и подписанный наркомом внутренних дел Николаем Ежовым, предписывал масштабные аресты различных «антисоветских элементов» внутри советского общества, включая бывших кулаков, бывших заключенных и ссыльных, членов оппозиционных политических партий и обычных преступников. Приказ устанавливал квоты на количество арестов для каждого региона Советского Союза, в том числе указывал, сколько людей следует приговорить к длительным срокам заключения и сколько расстрелять. Как указали историки, изучавшие «массовые операции», отличительной чертой этой операции была значительная автономия региональных и местных властей в части следствия, осуждения и наказания охваченных ею лиц. До и после Большого террора такой автономии у них обычно бывало меньше90. Хотя в приказе оговаривалось, что операцию следует завершить в течение четырех месяцев, она продолжалась больше года и окончилась только в ноябре 1938 года. Поскольку области и города с благословения и одобрения центра «перевыполнили» квоты, заданные в приказе № 00447, число жертв намного превысило оговоренные в приказе цифры. Эта «кулацкая операция» вкупе с «национальными операциями» против поляков, корейцев, этнических немцев и других национальных меньшинств позже стала называться Большим террором91.

«Массовые операции», инициированные приказом № 00447, привели к гигантскому росту населения лагерей и колоний. Из примерно 1,6 миллиона человек, арестованных в 1937–1938 годах, около половины казнили, а половину осудили на долгие сроки в лагерях92. По официальным данным, население всех лагерей ГУЛАГа выросло с 832 881 человека в начале 1937 года до 1 317 195 в начале 1939 года, то есть примерно на 40% за два года93. Усинское отделение Ухтпечлага не было исключением, и стремительный рост его контингента, начавшийся в 1936 году, продолжался. В среднем на протяжении первого квартала 1937 года в нем содержалось только 3866 заключенных, а к 1 октября 1937 года их было в отделении уже 654994. К началу апреля 1939 года, через шесть месяцев после завершения «массовых операций», во всем Воркутинском лагерном комплексе насчитывалось 16 096 заключенных95. Часть этого роста, несомненно, обусловлена реорганизацией Ухтпечлага, разделенного на несколько меньших единиц (см. ниже). Но все же ясно, что из‑за Большого террора контингент заключенных на Воркуте и в ее окрестностях увеличился в три-четыре раза.

Стремительный рост контингента заключенных вызвал соответствующее ухудшение бытовых условий в лагерях. Инфраструктура лагерей с трудом выдерживала стремительный наплыв новых узников, и высокий уровень болезней и смертности стал обыденностью96. Ухтпечлаг был одним из наихудших по материальному положению. Строительство бараков не поспевало за притоком новых осужденных, поэтому 40% контингента заключенных жили в палатках. Не хватало обуви и теплой одежды: в лагере имелась лишь половина от потребного количества того и другого. Инспекторы, посланные в лагерь зимой 1937/38 года, описали тамошние условия как «исключительно скверные». Согласно их рапорту, санитарные условия настолько ухудшились, что некоторые лаготделения стали «рассадниками инфекционных болезней и массовой смертности»97. Уже в 1936 году население лагеря значительно выросло, а сразу вслед за тем «массовые операции» 1937–1938 годов дали такой приток заключенных, что условия содержания по всему Ухтпечлагу упали до худшего уровня с начала тридцатых годов.

Большой террор также вызвал аресты и казни внутри Ухтпечлага, поскольку сами заключенные тоже были одной из целей «массовых операций». ГУЛАГ получил свою собственную квоту на аресты и казни в 10 тысяч человек, разверстанную по отдельным лагерям98. В Ухтпечлаге «массовые операции» начались после шифрованной телеграммы от 8 августа 1937 года, указывавшей, сколько людей нужно арестовать и допросить, и описывавшей порядок этого дела99. Первоначальная квота для Воркуты и Ухтпечлага неизвестна, но, по разумным оценкам, могла доходить до 2 тысяч человек100. Как бы то ни было, эта квота была многократно превышена в операциях, проводившихся до конца 1938 года. Всего «тройками» в Архангельске, назначенными решать судьбу подозреваемых заключенных, были осуждены (заочно) 2614 человек101. Операции в Ухтпечлаге не были нацелены только на «контрреволюционеров», поскольку они составляли лишь половину из осужденных согласно приказу № 00447102. Из первой группы в 597 узников, чьи дела были переданы в «тройку» 4 ноября 1937 года, только 105 обвинялись в «контрреволюционных» преступлениях103. Но по мере продолжения операции все больше обвинений выдвигалось именно против «контрреволюционеров». Похоже, местные власти использовали «массовые операции» как возможность разделаться с теми, кого подозревали в организации голодовки, закончившейся ранее в том году104.

После приговора «тройки» заключенных переводили в специальное штрафное отделение на лагерном пункте кирпичного завода, расположенном на берегах реки Юнь-Яга примерно в 30 километрах от Рудника. Из-за внезапного притока заключенных их приходилось держать в палатках105. Большинство казней были совершены в два дня, 1 и 30 марта 1938 года, когда расстреляли 524 заключенных106. Этими конкретными расправами руководил Е. И. Кашкетин, сотрудник НКВД, посланный на Воркуту в январе 1938 года с явным заданием разоблачить и уничтожить троцкистов среди воркутинского контингента заключенных107. Несомненно, многие (хотя не все) жертвы тогдашних казней были связаны с троцкистской оппозицией, в том числе бывший личный секретарь Троцкого И. Познанский108. Как позже рапортовал Кашкетин, заключенных отводили группами числом до 60 человек в назначенное место казни, где их расстреливали лагерные охранники. Затем «все ценное лагерное имущество», снятое с жертв, описывали, паковали и относили в лагерный пункт кирпичного завода для дальнейшего использования109. Непонятно, что делали с телами жертв. Их так и не нашли110. В целом по всему Ухтпечлагу в порядке «массовых операций» казнили около 2500 заключенных, из них 604 на Воркуте111. Хотя почти все арестованные по приказу № 00447 были расстреляны в отдаленных местах, слухи о происходившем на кирпичном заводе и в других местах казней разошлись среди заключенных, и в начале сороковых годов эти слухи повлекли за собой значительные последствия.

На фоне «массовых операций» Ухтпечлаг подвергся реорганизации, и это оказало серьезное долгосрочное влияние на развитие Воркуты и Коми АССР в целом. В 1937–1938 годах одновременно с расширением Ухтпечлага его разделили на географически обособленные фрагменты. По-видимому, это было сделано по предложению давнего начальника Ухтпечлага Якова Мороза. В рапорте своему начальству по ГУЛАГу от 2 ноября 1937 года Мороз заявил, что лагерь необходимо разделить на меньшие независимые единицы. На тот момент в нем было почти 60 тысяч заключенных, он занимал больше 700 тысяч квадратных километров, и было слишком сложно управлять им единой администрацией. Кроме того, лагерь участвовал в разных видах экономической деятельности, включая добычу угля, нефти, радия, асфальта, природного газа, а также строительство железных дорог и сельское хозяйство на вспомогательных фермах. Для Мороза, которого уже несколько месяцев подвергали критике, это, видимо, была последняя попытка спасти свою должность, пусть это и означало стать начальником меньшего по размеру лагеря112.

В разгар заметного роста контингента заключенных и когда еще шли «массовые операции», НКВД стал изучать предложение Мороза. 10 декабря 1937 года НКВД приказал начать процесс разделения лагерей на меньшие единицы и послал инспекторов в Ухтпечлаг113. Через шесть месяцев работы, 10 мая 1938 года, Ухтпечлаг разделили на четыре независимых лагеря. Одним из них стал Воркутинско-Печорский лагерь (Воркутпечлаг, позже Воркутлаг), организованный вокруг бывшего Усинского отделения. Этот новый лагерь должен был заниматься работами «по шахтному строительству, добыче угля и баржестроению на р. Печоре»114. Рудник, поселение на берегах Воркуты, стал теперь административным центром крупного лагерного комплекса, занимавшего северо-восточную часть Коми АССР. Как и тысячи заключенных, погибших в Ухтпечлаге во время Большого террора, Яков Мороз не дожил до конца реорганизации. Инспекторы, посланные в лагерь в январе 1938 года в связи с реорганизацией, «разоблачили» незаконную деятельность и ошибки в работе лагеря и использовали их как повод снять Мороза с должности115. 4 сентября 1938 года Мороза арестовали, а 20 или 21 января 1940 года расстреляли116. Он был одним из множества начальников лагерей, павших жертвами Большого террора117.

Несмотря на значительные перемены в 1936–1938 годах, многое в Воркутлаге оставалось таким же, как в первой половине тридцатых. Когда осенью 1938 года прибыли первый начальник Воркутлага Леонид Александрович Тарханов и его заместитель Василий Петрович Соколов, они были поражены тем, насколько мало там фактически было построено. Соколов сразу после приезда в октябре 1938 года описал лагерь так:

Жили в палатках полулетнего типа. Управление помещалось в одноэтажном ветхом здании. Вторую половину дома занимали баня и прачечная, поэтому в помещении было сыро, холодно, работали в пальто не раздеваясь. В 200‑х метрах находился вход в шахту № 1-2 (ныне шахта № 8) и электростанция, небольшое здание ремонтных мастерских, еще одно здание, занимаемое геологами, насосная станция – вот и все, чем располагало строительство на левом берегу реки [ошибка, на самом деле на правом]. На правом [левом] стоял один двухэтажный дом, барак деревянный, две палатки, и над шахтой «Капитальная» высился временный примитивный копер118.

Эти несколько зданий вскоре стали центром одного из самых крупных и печально известных лагерных комплексов в Советском Союзе (см. ил. 2 и 3). К моменту приезда Соколова в Воркутпечлаге содержались около 16 тысяч заключенных, но они были рассеяны по большому географическому пространству и занимались самыми разными видами хозяйственной деятельности. Лишь несколько тысяч узников добывали уголь.

Новый Воркутлаг больше не являлся частью лагерного комплекса, занимавшего около 700 тысяч квадратных километров, но был по-прежнему обширен и хаотично разбросан. Большинство лагерных отделений располагалось на реках Усе (на протяжении более 500 км от ее впадения в Печору до впадения в нее Воркуты) и частично Печоре. Громадная территория простиралась на сотни километров. Зависимость от речных перевозок сохранялась, а потому юрисдикция Воркутлага был вытянута с запада на восток: Архангельск служил «материковым» городом, откуда в лагерь доставлялись товары и люди и куда они вывозились119. Все постоянные отделения строились вдоль этого маршрута, и на протяжении всего судоходного периода тысячи заключенных переводились с других работ (в том числе с добычи угля) для транспортировки грузов. Связь между отделениями осуществлялась по радио или через курьеров, но оба способы были ненадежны из‑за частой непогоды120. Воркутлаг был настолько разбросан географически, а связь между отделениями настолько медленная и ненадежная, что в течение этого периода его разделили на региональные единицы (райлаги)121. В итоге Воркутлаг к концу тридцатых годов оставался обширным, редко населенным лагерем, не игравшим заметной роли в экономике республики и страны.

Ил. 2. Улица в Руднике, около 1936 года. Публикуется с разрешения Воркутинского музейно-выставочного центра

Ил. 3. Вид на Рудник с другого берега реки Воркуты, около 1936–1937 годов. Публикуется с разрешения Воркутинского музейно-выставочного центра

Воркутлаг оставался географически разбросанным, и при этом мало что делалось для изоляции лаготделений от соседних поселений вольнонаемных. Многие части лагеря не были обнесены оградами для предотвращения побегов и для ограничения связей между заключенными и незаключенными. Говоря на официальном языке того времени, многие территории Воркутлага не были «зонированы», то есть внутренняя часть лагеря – «зона» – не отделялась от внешнего мира. По правилам ГУЛАГа, отделения должны были иметь прямоугольную форму и каким-нибудь забором отделяться от окружающей территории122. Но это конкретное правило не особенно соблюдалось в Воркутлаге. Летом 1939 года даже лагерь на Руднике, в административном центре Воркутлага, все еще не был огражден колючей проволокой, хотя зону окружали сторожевые вышки123. В 1940 году только двадцать из сорока лаготделений, составлявших разбросанную систему Воркутлага, были ограждены и «зонированы»124. Хотя медленный темп «зонирования» был обусловлен отчасти жестоким дефицитом колючей проволоки и других материалов, ясно, что лагерная администрация не придавала первостепенной важности отделению заключенных от незаключенных125. Кроме того, лагерь был слишком удален от жилых мест, и это делало успешный побег маловероятным.

Отсутствие барьеров между лаготделениями и поселениями незаключенных подтверждалось и тем, что по-прежнему не существовало отдельной «гражданской» администрации для управления незаключенными. В отличие от обычной советской практики управления через партийные и государственные учреждения, на Воркуте лагерное начальство имело власть над всем местным населением – заключенными и незаключенными, коммунистами и беспартийными. Членами партии руководил и управлял лагерный политотдел, а не городской или районный партийный комитет. Городские и районные власти, даже такие слабые, как в других отдаленных частях сталинского Советского Союза, на Воркуте совершенно отсутствовали. Хотя в мае 1938 года, когда воркутинские лагеря преобразовали в Воркутлаг, был организован гражданский строительный трест «Воркутстрой». Эта организация являлась не более чем эвфемизмом для собственно лагерной администрации126. В последующие годы отношения между лагерными и гражданскими учреждениями усложнились, но в конце тридцатых годов местная власть концентрировалась в руках администрации нового Воркутлага, которая подчинялась непосредственно Москве, а не Ухте, бывшему центру Ухтпечлага.

ПОДГОТОВКА К ВОЙНЕ

Весной 1940 года Леонид Тарханов, начальник Воркутлага, был вызван в Москву. Там он встретился лично со Сталиным, Берией и Вячеславом Молотовым, чтобы обсудить будущее Воркуты. По возвращении он объявил подчиненным: «Воркута теперь будет такой же стройкой, как Беломорканал, Норильск и другие. Прозябанье кончилось. Задачу дал сам товарищ Сталин»127. Сталин и Берия довели до сведения Тарханова, что Воркута скоро станет крупным угледобывающим центром, снабжающим весь северо-запад России, в том числе Ленинград и Северный флот. Два совместных указа Политбюро и Совнаркома, майский и июльский, требовали значительно увеличить капиталовложения в Воркутлаг и задавали соответствующие фантастические целевые показатели производства. К 1948 году Воркута должна была выдавать 25 миллионов тонн каменного угля128. Это было в сто раз больше, чем Воркута добыла в 1940 году, и составляло более 5% всей добычи каменного угля в Советском Союзе в 1940 году. Воркута и близко не подошла к этой фантастической цифре ни в сороковых, ни даже в восьмидесятых годах, когда добыча угля достигла пика129. Но все же из этих целевых показателей видно, что Сталин и его ближнее окружение хотели сделать Воркуту крупнейшим угледобывающим центром Европейской России. Такое внимание со стороны Москвы означало возрождение интереса к максимизации промышленного производства ГУЛАГа. Эта тенденция усилилась в феврале 1941 года, когда ответственность за хозяйственное управление многими лагерями передали от центральной администрации ГУЛАГа в его специализированные подразделения130. Воркутлаг как угледобывающий лагерь был подчинен Отделу топливной промышленности – подразделению, которое вскоре само включили в Главное управление лагерей железнодорожного строительства (ГУЛЖДС)131.

Специализация на добыче угля для обеспечения северо-запада России привела к усиленной географической концентрации комплекса и к дальнейшей реорганизации его региональных связей. В мае 1940 года верфь по строительству барж на реке Печоре, расположенная в нескольких сотнях километров от Рудника, была передана в Севпечлаг, новый лагерь, предназначенный в первую очередь для строительства железных дорог132. 17 ноября 1941 года строительство и добычу угля в Инте, небольшом угледобывающем районе к югу от Воркуты, выделили в очередной независимый лагерь (Интлаг). Тем самым угледобывающий район на Воркуте еще больше сузился к окрестностям Рудника133. Для упрощения структуры Воркутлага были также ликвидированы некоторые его региональные подразделения134. Комплекс Воркутлага все еще простирался на сотни километров, но его экономические и географические границы стали отчетливее. Кроме того, в октябре воркутинский «рабочий поселок», как официально назывались поселения незаключенных на Руднике и вокруг него, был передан в Коми АССР из Архангельской области135. Это решение было важным шагом на пути переориентации Воркуты в юго-западном направлении на Москву вместо западного направления на Архангельск и, вероятно, было связано с планированием будущих транспортных путей. Эта перемена также создала первые административные связи между Воркутой и столицей Коми Сыктывкаром, хотя на протяжении сороковых годов они оставались слабыми.

Неразвитость транспортных маршрутов между Воркутлагом и Архангельском оставалась узким местом, не позволявшим увеличить добычу угля. Морской, речной и узкоколейный железнодорожный путь из Архангельска по-прежнему был крайне ненадежным для доставки заключенных и припасов в лагерь и для вывоза угля из лагеря. В 1938 году началось строительство Северо-Печорской магистрали, которая должна была соединить Воркуту с общесоюзной железнодорожной сетью через Котлас136. Лагеря, основанные для строительства 1560-километровой линии, почти ничего не сделали к 1940 году. Но в мае 1940 года в связи с планируемым расширением Воркуты руководить ускоренной программой строительства был назначен Н. А. Френкель. Один из самых опытных (и печально известных) руководителей ГУЛАГа, Френкель играл важную роль в управлении несколькими лагерями и проектами, в том числе в строительстве Беломорканала и Байкало-Амурской магистрали137. НКВД приказал доставить 135 тысяч физически крепких заключенных в два лагеря, строивших Котласско-Воркутинский участок железной дороги, – Севпечлаг и Севжелдорлаг. Законченную магистраль планировали официально открыть в июле 1944 года, но ближайшая цель была «открыть временное движение поездов на всем протяжении магистрали в декабре 1941 года с тем, чтобы в 1942 году по железнодорожной магистрали вывезти не менее 2,0 млн тонн Воркутинского каменного угля в северо-западные и центральные районы Союза ССР»138. Северо-Печорская магистраль действительно открылась для временного движения в назначенное время, но крупномасштабные перевозки угля стали возможны только в 1943 году139.

Для исполнения нереалистичных требований Сталина и Берии Воркутлаг нуждался в большом количестве новых узников. Лагерный контингент значительно вырос в 1936–1939 годах, но в 1939–1940 годах его численность несколько снизилась – до 16 509 заключенных в начале 1940 года. Затем контингент начал довольно быстро расти: в начале 1941 года заключенных было 19 080 человек; на 1 июля – 27 393 человека; на 1 января 1942 года – 28 588 человек140. Таким образом, контингент заключенных почти удвоился за два года. Наибольший рост пришелся на первые шесть месяцев 1941 года, и большинство новых узников были польскими гражданами, арестованными после оккупации советскими войсками Восточной Польши в 1939 году141. Хотя 12 августа 1941 года, вскоре после нападения Германии на СССР, 7805 польских граждан были амнистированы, общая численность населения Воркутлага не снижалась из года в год, откуда следует, что амнистированных заключенных быстро заменяли другими142.

Срез лагерного контингента на 1 января 1942 года демонстрирует, что Воркутлаг несколько отличался от других лагерей и колоний. Тенденция, начавшаяся в 1936 году, продолжалась: среди узников Воркутлага было гораздо больше «контрреволюционеров», чем в среднем по ГУЛАГу, – 50,3% против 29,6%143. Начиная с 1936 года Воркутлаг был одним из тех лагерей, куда отправляли самых опасных преступников в стране. Лишь горстка заключенных отбывала срок меньше трех лет, несколько человек – больше десяти лет, а остальные делились поровну между приговоренными к 3–5 годам и приговоренными к 5–10 годам заключения144. Доля этнических русских в контингенте Воркутлага была близка к 60%, что почти совпадает со средней по ГУЛАГу, но доли некоторых национальных групп, в частности евреев и поляков, были выше среднего145. Скорее всего, так получилось вследствие присылки тысяч заключенных, депортированных из Восточной Польши в 1940 году. Многих в 1941 году амнистировали, чтобы включить в новую польскую национальную армию, формировавшуюся для войны с немцами (так называемую армию Андерса), но все же многие остались в лагере.

Количество незаключенных на Воркуте тоже быстро росло начиная с 1940 года. На 1 января численность незаключенных на Воркуте составляла около 2 тысяч, а к 1 января 1943 года возросла до 6500 человек146. Поскольку в этом регионе практически не было оседлого коренного населения, все эти незаключенные были так или иначе связаны с лагерным комплексом. Некоторые были служащими лагеря, откомандированными НКВД СССР из других регионов страны или прибывшими из других частей Коми АССР. Военизированная охрана лагеря насчитывала теперь несколько сот человек, которых часто переводили из других лагерей или вербовали в городах Центральной России147. Но, как и в тридцатых годах, большинство незаключенных в начале сороковых годов вышли из бывших заключенных.

Больше половины жителей Воркуты в начале сороковых годов ранее были узниками Воркутлага или одного из соседних лагерей148. Одним из таких бывших заключенных, поселившихся на Воркуте после освобождения, был Василий Васильевич Зубчанинов. Он был арестован в марте 1936 года и после в том же году отправлен на три года на Воркуту за «контрреволюционную деятельность»149. Во время заключения он работал в плановом отделе Воркутлага, в то время расположенном в урочище Воркута-Воме. В марте 1939 года его срок закончился, но он остался на Воркуте как «вольнонаемный» работник. Объясняя свое решение остаться на Воркуте, он писал: «В марте 1939 года я должен был освободиться. В этом не было большой радости. Домой [в Москву] ехать я не мог [из‑за паспортных ограничений]. К тому же в течение двух лет я не знал, что там делается, есть ли вообще этот „дом“. Рассчитывать на работу в других местах было трудно. Было очевидно, что еще по крайней мере на год надо будет остаться на Воркуте. Так я и сделал». Зубчанинов продолжал работать на той же должности, что и во время заключения, но перебрался в барак для незаключенных и стал питаться в отдельной столовой150. Следующие шесть лет он работал заместителем начальника планового отдела Воркутлага в Воркута-Воме, экономистом в Усть-Усинском районном подразделении Воркутлага и экономистом в главной лагерной администрации на Руднике. В 1945 году его снова арестовали и осудили на десять лет, обвинив в подготовке восстания против советской власти151.

Еще одним бывшим узником, оставшимся на Воркуте, был И. А. Дурицкий. Он прибыл на Воркуту с этапом заключенных 13 августа 1938 года152. Отработав два с половиной года на шахте № 1 («Капитальная»), в основном подрывником, он был освобожден 13 мая 1941 года153. После освобождения он продолжал работать на той же шахте в бригаде проходчиков. Дурицкий не только остался на Воркуте до выхода на пенсию в шестидесятых годах, но и вступил в Коммунистическую партию в 1942 году. В письме от 1968 года, адресованном Воркутинскому районному музею, он вспоминал, что в декабре 1942 года член партийного бюро шахты № 1 попросил его и двух других бывших заключенных вступить в партию. В ответ Дурицкий напомнил, что они бывшие заключенные, и был уверен, что на этом разговор окончится. Но ему сказали, что они все равно заслужили честь быть принятыми в партию благодаря тяжелому труду и самодисциплине. Дурицкий оставался членом партии еще долго после того, как вышел на пенсию и уехал из Воркуты154.

Некоторые заключенные, несомненно, могли после освобождения уехать и поселиться где угодно, но случаи Дурицкого и Зубчанинова являлись вполне обыкновенными155. В конце тридцатых и начале сороковых годов Воркутлаг активно нанимал бывших узников, чтобы они продолжали работать в нем после освобождения, особенно обладателей ценных специальностей. Например, 25 марта 1942 года начальник лагеря Тарханов подписал приказ об освобождении семнадцати заключенных из числа «лучших производственников и инженерно-технического персонала», показавших себя «инициативными работниками». В том же приказе говорилось, что все эти бывшие заключенные решили остаться «по вольному найму»156. Это была обычная для ГУЛАГа стратегия, и преемники Тарханова продолжали в том же духе. Лагерям вроде Воркутлага вечно не хватало квалифицированных специалистов, и они хватались за каждую возможность удержать ценных специалистов после освобождения.

Воркутлаг все больше концентрировался территориально, все больше колючей проволоки ограждало лаготделения, контингент незаключенных рос, и в начале сороковых годов Воркутлаг уже был четче отделен от соседних поселков, чем в тридцатых. Но хотя «зонирование» с конца тридцатых достигло некоторых успехов, к началу 1942 года этот процесс все еще не охватывал всех отделений лагеря. Заместитель главы НКВД Коми АССР в рапорте от февраля 1942 года писал: «Целый ряд лагерных подразделений совершенно не имеют зон. Сельхозы Медвежка, Харьяга с подкомандировками, Сивая Маска, подкомандировки сельхоза Новый Бор и другие, где заключенные вообще никогда не законвоировались»157. Поэтому значительная доля заключенных – 2743 человека, что составляло почти 10% от всего контингента Воркутлага в 28 588 человек, – жили вне лагерной зоны158. Большинство этих заключенных содержались в сельскохозяйственных отделениях в сотнях километров к югу от Рудника, и столь большое число узников за пределами колючей проволоки явно беспокоило чиновников в Сыктывкаре и Москве.

Инструкции ГУЛАГа в то время допускали некоторые исключения из общей политики строгой изоляции заключенных от незаключенных. Заключенным могли разрешать выход из лагерной зоны без вооруженного конвоя. Эту категорию узников часто называли на лагерном жаргоне «бесконвойными»159. Некоторым другим заключенным разрешали не только выходить из зоны без конвоя, но и жить за ее пределами. Таких заключенных в последующие десятилетия называли «зазонниками»160. С августа 1939 года действовали строгие правила, лимитирующие количество той и другой категории. Их разрешалось назначать только по производственной необходимости и только при надлежащем соблюдении охранных мер. Например, бесконвойным заключенным разрешалось передвигаться только по конкретным маршрутам на работу и с нее, а зазонникам запрещалось жить вблизи населенных пунктов. Заключенные, осужденные за «контрреволюционные» преступления, не могли быть зазонниками, и лишь немногие специфические категории имели право быть бесконвойными161. Из этих правил понятно, что исключения делались лишь в самых крайних случаях.

Реальная ситуация в Воркутлаге в начале сороковых годов показывает совсем другую картину. К началу 1942 года около 10 тысяч заключенных – примерно треть контингента – были бесконвойными или зазонниками, зачастую в прямом противоречии с правилами. Очевидно, такими привилегиями наделяли гораздо чаще, чем разрешали правила. Более того, многие из этих заключенных принадлежали к группам, которым категорически запрещалось выходить без конвоя или жить вне зоны. Больше 4500 бесконвойных – почти половина этой группы в Воркутлаге – были осуждены за «контрреволюционные» преступления162. Откровенно пренебрегали правилами даже на Руднике, в административном центре лагерного комплекса, где граница между заключенными и незаключенными должна была быть особенно строгой и непроницаемой. Там вне зоны жили 116 заключенных, что составляло менее 3% контингента этого лагерного отделения (4286 человек). Из этих зазонников почти половина (57) были осуждены за «контрреволюционные» преступления, в том числе шпионаж и терроризм. Подавляющее большинство из них получили этот статус не из «производственной необходимости», а как привилегию, сопутствующую службе в лагерной администрации. Из числа зазонников на Руднике были «только 3–4 человека производственника, 2 работника ЦЭС [центральной электростанции], живущие в зоне ЦЭС, и 1 работник шахты»163. Таким образом, в Воркутлаге при Тарханове не только нарушали правила ГУЛАГа об ограждении лагерных отделений, но и пренебрегали строгими ограничениями на численность бесконвойных и зазонников.

Из-за такого небрежения к безопасности и невнимания к изоляции заключенных общение между заключенными и незаключенными в начале сороковых годов все еще было обычным делом. Как пример близких отношений между лагерными служащими и узниками часто приводят феномен прислуги из заключенных. Практика использования заключенных как слуг была официально запрещена центральной администрацией ГУЛАГа самое позднее в июле 1939 года164. Лагерная администрация Воркуты пресекла несколько случаев особенно тесных отношений между незаключенными и их слугами, но эта практика оставалась широко распространенной165. В действительности она была столь обычной, что начальник лагеря Тарханов в феврале 1942 года выпустил правила касательно того, какие заключенные могут работать прислугой и какая оплата им полагается166. Большинство высших руководителей лагерной администрации не только держали у себя дома женскую прислугу, но и часто брали на эту роль узниц, крайне подозрительных с точки зрения советского режима. Например, один начальник лагпункта нанял заключенную, которая обвинялась в шпионаже в пользу Германии и была приговорена к восьми годам заключения. Служащий, ответственный за продовольственное обеспечение лагеря, нанял венгерскую беженку, осужденную за незаконный переход государственной границы. Заместитель начальника партийной организации лагеря (политотдела) нанял заключенного немца, осужденного за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Все они следовали примеру начальника лагеря Тарханова, который сам нанял заключенную, осужденную на восемь лет как «член семьи изменника родины». В целом из 139 заключенных, работавших в феврале 1942 года домашней прислугой, 88 были осуждены за «контрреволюционные» преступления167. Таким образом, в одних и тех же домах на Руднике жили элита лагерной администрации и узники, считавшиеся самыми опасными преступниками в государстве.

Широкое использование заключенных-контрреволюционеров в роли прислуги у элиты воркутлаговской администрации – лишь самый яркий пример тесного общения между заключенными и незаключенными. В письме исполняющего обязанности начальника Воркутлага всем начальникам лаготделений от 9 мая 1940 года говорится: «Нет достаточной революционной бдительности. Зафиксированы факты сожительства вольнонаемного состава с заключенными, бытовой связи, совместные пьянки и другие нарушения»168. Незаконные отношения между заключенными и незаключенными часто отмечались и критиковались и в крайних случаях могли привести к увольнению или уголовному преследованию лагерных служащих. Но они оставались обыденностью в лагерном комплексе и его окрестностях. Из-за сурового климата, отдаленности Воркуты от жилых мест и отсутствия надежных транспортных связей с «материком» побег был маловероятен, и постоянной слежке за узниками уделялось сравнительно мало внимания. Кроме того, неторопливый ход «зонирования», вызванный, видимо, в равной степени нерасторопностью лагерной администрации и дефицитом колючей проволоки, древесины и других материалов, говорит о небрежном отношении лагерной администрации к правилам изоляции заключенных – особенно к тем правилам, которые требовали держать «контрреволюционеров» подальше от гражданского населения и служащих лагеря. Хотя администрация регулярно критиковала небрежную охрану лагеря, практически ничего не делалось для ее улучшения.

Из-за принятого в 1940 году решения существенно увеличить добычу угля на Воркуте и ускорить строительство железной дороги до лагеря давление на заключенных и незаключенных Воркутлага возросло непомерно. Для исполнения нереалистично высоких показателей, заданных Сталиным и Берией, в лагерь прислали тысячи новых узников. Те «счастливчики», чьи сроки заканчивались в начале сороковых, скорее всего, остались на Воркуте как незаключенные работники. Воркутлаг стал географически компактнее, изоляции заключенных от незаключенных стали уделять больше внимания, и вокруг многих лагерных отделений воздвиглись проволочные ограды. Но ничто из этого не остановило выдачу разрешений тысячам узников жить более-менее свободно за пределами зоны. Заключенные и незаключенные продолжали повседневно общаться, в том числе с нарушением официальных правил, и это вызывало некоторую тревогу как у местных властей, так и у служащих центральной администрации ГУЛАГа, ответственных за соблюдение всех правил в лагерях. Культура и практики лагеря менялись, но многое в повседневной жизни заключенных и незаключенных оставалось таким же, как во второй половине тридцатых годов.

ВОЙНА И ВОССТАНИЕ

Война Германии с СССР, начавшаяся 22 июня 1941 года, продолжала трансформировать Воркутлаг. Давление, принуждавшее лагерную администрацию и заключенных радикально наращивать производство, стало еще отчаяннее почти сразу после того, как лагеря достигло известие о нападении немцев. По словам Николая Петровича Волкова – заключенного, прибывшего с волной так называемых «троцкистов» в 1936 году, – жизнь узников сразу же стала гораздо тяжелее. Он писал:

С началом войны резко ужесточился лагерный режим. Если раньше бригады ходили на шахту без конвоя, то с началом войны вели с конвоем. Среди вольно-наемного состава была проведена соответствующая, крайне грубая работа об усилении бдительности, где лагерный состав, исключая бытовиков, изображался как «потенциальный» резерв врага169.

Хотя в первые шесть месяцев войны охрана оставалась на удивление небрежной, к началу 1942 года вооруженное восстание в одном отдаленном лагпункте Воркутлага заставило администрацию строже охранять заключенных и усилить их изоляцию от незаключенных.

Разработка Печорского угольного бассейна стала оборонным приоритетом после встречи Тарханова со Сталиным и Берией весной 1940 года, но только после начала реальной войны нужда в воркутинском угле стала острой. За первые месяцы войны Советский Союз в короткий срок потерял свои западные территории, захваченные немецкой армией, и из‑за этого воркутинский уголь приобрел критическое значение. К концу 1941 года немецкая армия оккупировала почти всю Украину, тем самым лишив СССР примерно половины угледобывающей промышленности170. Добыча угля в первые шесть месяцев 1942 года составила лишь треть от добычи за тот же период 1941 года. Дефицит угля обострялся еще и тем, что количество грузовых вагонов тоже сократилось до трети от довоенной цифры171. После потери Донбасса на Украине и Московского угольного бассейна Воркута стала ближайшим источником угля для Ленинграда, который был почти полностью блокирован с сентября 1941 до января 1944 года. Кроме того, воркутинский уголь был необходим для снабжения союзных кораблей, прибывавших в Мурманск для доставки помощи по программе ленд-лиза172. Общий дефицит угля в Советском Союзе, особенно экстремальный в Ленинграде, заставлял в авральном режиме выполнять планы по расширению воркутинского угледобывающего комплекса.

Одновременно с внезапным увеличением спроса на уголь начали резко падать поставки продуктов и других необходимых ресурсов. В первый год войны продовольствие поставлялось вполне стабильно, вероятно, потому, что лагерь имел оборонное значение. В 1942 году умерли сорок семь заключенных на тысячу, что примерно вдвое превышало общую смертность советского населения в тыловых областях, но было в пять раз меньше общей смертности по ГУЛАГу173. Однако уже зимой 1942/43 года в Воркутлаге возник критический дефицит продовольствия. С октября по декабрь 1942 года Воркутлаг получил лишь четверть от объема провизии, выделенного ему по центральному плану. Это создало ситуацию, которую начальник лагеря Тарханов описал как «почти катастрофическое состояние с питанием з/к». В ежегодном отчете начальству он писал:

Уже к ноябрю месяцу 1942 года <…> полностью отсутствовали такие необходимые продукты как рыба, сахар, к концу года не было никаких круп, в связи с тем увеличился расход муки взамен круп, при ограниченных запасах мука и зерна. Уже в январе 1943 года были исчерпаны все запасы муки и зерна, лагерь находился под угрозой полного срыва выдачи хлеба всему населению. Только благодаря подошедшему фуражу и использованию ячменя на перемол муки <…> получили возможность выпекать хлеб174.

Этот дефицит почти сразу же сказался на здоровье заключенных: за последние три месяца 1942 года умерло почти столько же узников, сколько за первые девять175. Но худшие последствия наступили в следующем году. В течение 1943 года умерло втрое больше узников, чем в 1942 году, – почти 15% от всего контингента заключенных.

В лагере нарастало отчаяние, вызванное трудностями военного времени, растущими требованиями по добыче угля и уменьшением снабжения, и оно еще усилилось из‑за приказов прекратить освобождение некоторых категорий заключенных. Несколько тысяч польских солдат и офицеров освободили из Воркутлага в 1941 году, чтобы призвать их в армию Андерса, но для остальных заключенных, большинство которых составляли «контрреволюционеры», перспективы выйти на свободу сильно ухудшились. В день нападения немцев, 22 июня 1941 года, по всем лагерям телеграфом разослали циркуляр НКВД с приказом «прекратить освобождение из лагерей, тюрем и колоний контрреволюционеров, бандитов, рецидивистов и других опасных преступников»176. 29 апреля 1942 года к заключенным, не подлежащим освобождению, были причислены граждане и жители государств – противников СССР (независимо от статьи), «члены антисоветских политпартий и участники буржуазно-националистических контрреволюционных организаций», граждане СССР, принадлежащие к национальностям государств – противников СССР (включая Литву, Латвию и Эстонию), и иммигранты из Бессарабии, осужденные за контрреволюционные преступления177. Самые «опасные» из заключенных, чьи сроки заканчивались во время войны, оставались в местах лишения свободы178. Таким образом, в течение войны около тысячи узников Воркутлага оставались в лагере после окончания сроков их заключения179. Менее «опасные» заключенные после окончания сроков могли покинуть зону, но должны были оставаться в ее окрестностях на положении ссыльных, чего раньше не было180. К концу войны в Воркуте было около 3 тысяч таких ссыльных181. Эта политика предотвращала не только возвращение подозрительных элементов на советский «материк», но и отъезд значительной доли воркутинской рабочей силы в то время, когда в ней остро нуждались для выполнения непосильных задач, поставленных правительством.

Растущее напряжение между заключенными и незаключенными достигло пика 24 января 1942 года, когда произошло нечто беспрецедентное и неожиданное: в одной из отдаленных частей лагеря вспыхнуло вооруженное восстание. В 4 часа дня Марк Андреевич Ретюнин, начальник Лесорейда, маленького лесозаготовительного аванпоста в сотнях километров от центра Воркутлага близ впадения Усы в Печору, приказал охранникам вымыться в местной бане. Воспользовавшись их отсутствием, Ретюнин и небольшая группа заключенных напали на оставшихся в карауле четырех охранников и разоружили их, причем одного убили, а другого ранили. Завладев оружием из небольшого арсенала охраны, повстанцы вывели остальных охранников из бани и заперли в овощехранилище182. Затем Ретюнин и его сообщники открыли ворота в лагерную зону и призвали остальных заключенных присоединиться к ним. Около половины из примерно двухсот узников этого лагпункта согласились. Тогда повстанцы вскрыли лагерные склады и забрали хранившиеся там продукты, инструменты и теплую одежду183. Так началась одна из самых известных акций сопротивления в истории ГУЛАГа – хорошо спланированное вооруженное восстание184.

Повстанцы немедленно направились в соседний городок Усть-Усу – районный центр и важную станцию на речном транспортном пути в Воркутлаг и Севпечлаг. Теперь их было около восьмидесяти человек, и они попытались захватить город185. Перерезав ведущие в город телефонные линии, они разделились на меньшие группы, чтобы атаковать несколько городских районов. Повстанцам удалось захватить тюрьму, порт и отделение связи, но вскоре они завязли в перестрелках с местными жителями. Удача в бою явно отвернулась от повстанцев, когда из соседнего Поля-Курьинского лагпункта Севпечлага прибыли пятнадцать бойцов вооруженной охраны с ручными пулеметами и выдавили мятежников из Усть-Усы186. В первом крупном столкновении с правительственными войсками повстанцы понесли серьезные потери: девять человек были убиты, один ранен, сорок взяты в плен и еще двадцать один сдался. Из жителей Усть-Усы и охранников, вступивших в бой с повстанцами, четырнадцать человек были убиты и одиннадцать ранены, в том числе один пятилетний ребенок шальной пулей187. Количество повстанцев существенно уменьшилось. Оставшиеся в числе сорока одного человека скрылись из Усть-Усы на санях.

Повстанцы направились на юг, вверх по реке Печоре, явно стремясь добраться до Кожвы, ближайшей станции на Северо-Печорской магистрали. Они остановились по дороге набрать припасов на вспомогательном воркутлаговском лагпункте (подкомандировке) Кызразди. Тамошний начальник Мурмилло, тоже бывший заключенный, как и Ретюнин, согласился помочь повстанцам, но сам отказался присоединиться к ним188. Затем они остановились в деревне Акись и там напали на конвой, перевозивший оружие в Воркутлаг. Так они добыли немало огнестрельного оружия и боеприпасов189. Затем повстанцы направились в деревню Усть-Лыжу примерно в 40 километрах от Усть-Усы. Там они разоружили местного милиционера, добыли себе еще припасов и оставили расписку за все продукты и товары, взятые на местном складе190. Подслушав телефонный разговор в местном почтовом отделении, повстанцы узнали, что их преследуют правительственные войска, поэтому попытка добраться до железной дороги в Кожве не приведет к успеху191. Тогда повстанцы направились на запад по оленьим тропам вблизи реки Лыжи, надеясь избежать пленения192.

К тому времени мятежников преследовали крупные отряды, мобилизованные в соседних лагпунктах. Во время нападения на Усть-Усу 24 января портовая радиостанция успела сообщить о мятеже в управление НКВД Коми АССР в Сыктывкаре. Республиканские власти предупредили о восстании все лаготделения и оленеводческие совхозы и приказали им оказывать содействие в его подавлении. Контроль над операцией был поручен офицерам высокого ранга. К 27 января Берия разослал всем начальникам лагерей Советского Союза телеграмму с предупреждением о восстании и послал в Сыктывкар приказ немедленно его подавить193. На перехват повстанцев выдвинулось сто двадцать пять охранников, мобилизованных в ближайших лагпунктах, и 28 января стороны вступили в неравный бой на реке Лыже примерно в 70 километрах западнее Усть-Лыжи. Повстанцы победили в этом бою. Хотя потери были примерно равны с обеих сторон, охранникам пришлось отступить, потому что почти половина их начала страдать от обморожений194. Затем повстанцы разделились на несколько меньших групп и рассеялись в разных направлениях.

28 января прибыло начальство из Сыктывкара, чтобы возглавить операцию против восставших, и с этого момента удача сопутствовала правительственным силам, хотя пришлось еще некоторое время вылавливать рассеянные группы повстанцев195. Главную группу из одиннадцати мятежников во главе с Ретюниным правительственные войска атаковали вечером 1 февраля в 175 километрах от Усть-Лыжи на реке Малый Тереховей, притоке Лыжи. Бой между повстанцами и правительственными войсками длился почти двадцать четыре часа, и только днем 2 февраля правительственные войска объявили о победе. Убили трех повстанцев и захватили двух. Оставшиеся шесть, включая Ретюнина, покончили с собой, чтобы не попасть в плен196. После гибели и пленения большинства повстанцев, включая их лидеров, восстание сочли «ликвидированным». 12 февраля заместитель наркома внутренних дел Коми АССР В. А. Симаков отрапортовал Берии, что вооруженный мятеж подавлен и все мятежники пойманы197. Но 3–4 марта 1942 года НКВД узнал о существовании еще двух банд вооруженных повстанцев. Вскоре обе группы были нейтрализованы. После захвата этих последних групп объявили, что лесорейдовскому восстанию положен конец. В течение прошедших шести недель были убиты почти пятьдесят заключенных и более тридцати бойцов вооруженной охраны, встретившихся им на пути198.

В этом восстании примечательно не только то, что оно было вооруженным, но и то, что это было восстание лагеря, а не в лагере. Фактически его возглавляла административная элита Лесорейда. Явным лидером был начальник подразделения Марк Андреевич Ретюнин, сам бывший заключенный. В 1929 году он был осужден за бандитизм и приговорен к десяти годам лишения свободы за участие в ограблении банка. После окончания срока его наняли на должность начальника лагпункта199. Нередко важные должности в администрации Воркутлага занимали бывшие заключенные, потому что квалифицированных кадров не хватало, и на тот момент Ретюнин был одним из четырех бывших узников, руководивших лагпунктами200. Он имел отличную репутацию как способный и лояльный служащий, отработавший свой срок в воркутинских шахтах201. Даже во время восстания начальник Воркутлага Тарханов не верил, что такой человек мог возглавить его, и по-прежнему характеризовал Ретюнина с положительной стороны202. Ретюнин был не единственным участником восстания из бывших заключенных: его заместитель Афанасий Иванович Яшкин тоже был недавно освобожден после отбытия срока за бандитизм.

Другие предводители восстания были заключенными, служившими в администрации Лесорейда. Один из них, Алексей Трофимович Макеев, бывший директор крупного деревообрабатывающего комбината в Коми, был арестован в 1938 году по делу, жертвами которого стала почти вся политическая элита Коми АССР203. Два других, Иван Матвеевич Зверев и Михаил Васильевич Дунаев, ранее служили кадровыми военными204. И. С. Рыков, видимо ответственный у повстанцев за снабжение, был в 1938 году осужден за «контрреволюционную деятельность» и приговорен к восьми годам заключения205. Все руководители, кроме Ретюнина и Яшкина, были осуждены за «контрреволюционные» преступления; им было от тридцати до сорока лет. По меньшей мере половина были членами Коммунистической партии, и все занимали относительно высокие посты в сталинском обществе. Нескольким еще оставалось отбывать долгий срок, но большинству предстояло освобождение в ближайший год, либо их срок уже истек, но их оставили в лагере из‑за отмеченных выше ограничений военного времени206. Как показало расследование НКВД, восстание планировали и возглавляли руководители лагпункта, и между ними не было разногласий.

Заговорщики соблюдали секретность при планировании восстания, поэтому маловероятно, чтобы многие из остальных двухсот заключенных лагпункта знали о намечавшихся действиях. Но после того как 24 января руководители восстания разоружили охранников и открыли ворота лагеря, к ним присоединилось не меньше половины рядовых узников. Как показало расследование НКВД, около половины этих участников были «бытовиками» (осужденными за «бытовые» преступления), а остальные – «контрреволюционерами». Но размах восстания быстро уменьшился после того, как многие рядовые заключенные покинули его вслед за неудачей с захватом Усть-Усы. К тому времени, как повстанцы отступили из Усть-Усы в сторону Кожвы, у них оставался только сорок один человек, и тридцать пять из них – «контрреволюционеры». Вдобавок к раненым, убитым и взятым в плен в ходе провалившегося нападения многие покинули восстание, особенно бытовики. Сроки у таких заключенных обычно были короче, а потому, продолжая участие в восстании, они рисковали гораздо большим.

О лидерах и участниках восстания известно немало, но очень трудно выяснить, какой мотив подтолкнул их взяться за оружие. Уголовное дело против повстанцев основано главным образом на признаниях их единственного лидера, взятого живым, – Афанасия Ивановича Яшкина. Согласно материалам дела, мятежники стремились поднять восстание заключенных по всему Крайнему Северу, чтобы помочь Германии в войне207. Этим показаниям вряд ли можно верить, учитывая как условия их получения (скорее всего, они были сфабрикованы или выбиты), так и фантастическое содержание яшкинских «признаний». Например, он показал, что одной из главных целей повстанцев было «немедленное развитие частной собственности во всех отраслях экономики, как в промышленности, так и в сельском хозяйстве» и присоединение захваченных территорий к Германии или Финляндии208. Немцы действительно высаживали десантников на северо-востоке Коми АССР в 1943 году в попытке поднять восстание заключенных для срыва транспортировки угля по Северо-Печорской магистрали. Но представляется совершенно невероятным, чтобы кто-нибудь внедрился в руководство отдаленного лагпункта для разжигания беспорядков в первую зиму войны209. Описанный план помощи Германии в войне типичен для «заговоров», «раскрытых» НКВД в военное время210.

С другой стороны, трудно поверить и тем объяснениям, которые дают бывшие узники в своих мемуарах. Никто из заключенных-свидетелей не выжил, поэтому рассказы о мятеже в мемуарных источниках основаны по большой части на слухах, ходивших по лагерям того региона. Л. Городин, заключенный, переведенный с Лесорейда на Кожву перед самым восстанием, утверждал, будто повстанцы хотели захватить поезд и поехать на фронт воевать против Германии211. Нужно заметить, что эта версия зеркально отражает ту, что изложена в уголовном деле. Зубчанинов, бывший заключенный, служивший в плановом отделе Воркутлага на Руднике и хорошо знакомый с некоторыми лидерами мятежа, писал, будто повстанцы хотели набрать армию из заключенных и «спецпоселенцев», чтобы освободить всех из заключения и ссылки212. Из обеих этих версий видно, что действия Ретюнина и других повстанцев стали романтизировать сразу же, как только слухи о восстании распространились по Воркутлагу и окрестностям. Неудивительно, что история этого восстания распространилась между узниками в форме легенды о трагическом героизме. Пока подавляющее большинство заключенных и незаключенных могли только с безмолвным отчаянием терпеть ухудшение условий жизни в лагерях, горстка людей отважилась на поступок, пусть и безнадежный213.

Вероятнее всего, восставшими двигало нарастающее отчаяние. Было очевидно, что во время войны условия жизни будут быстро ухудшаться для всех заключенных, но руководители Лесорейда имели особую причину для беспокойства. Ретюнин и его сообщники, несомненно, знали о планах ликвидировать лагпункт на Лесорейде и перевести заключенных и служащих на Кожву и в другие части Воркутлага. После окончания строительства железной дороги те лагпункты, что располагались вдоль рек, должны были ликвидировать в пользу тех, что располагались вдоль нового железнодорожного пути. Заключенные и незаключенные, возглавлявшие восстание, занимали привилегированное положение по меркам Воркутлага военного времени: у них были отдельные бараки, усиленные пайки, а по данным расследования НКВД по итогам восстания, они часто выпивали и играли в карты214. Если бы этот лагпункт ликвидировали, то вряд ли у кого-либо из административной группы, включая Ретюнина, сохранились бы на том же уровне привилегии, власть и независимость. Вероятно, предводители восстания полагали также, что в лагере готовятся провести новую серию массовых расстрелов, таких же, как в 1937–1938 годах, о которых они знали по лагерным слухам215. В страхе перед общим ухудшением условий в Воркутлаге, утратой своих привилегий на Лесорейде и, возможно, массовыми расстрелами Ретюнин и его сообщники решили, что лучше сразятся за свою свободу и, может быть, погибнут, чем будут ждать голодной смерти, расстрела или работы до смерти. Во многом повстанцы действовали как типичные бандиты, сопротивляясь расширению центральной власти, а в их случае – установлению более тесного контроля со стороны центральной лагерной администрации на Руднике216.

Вооруженное восстание на Лесорейде отозвалось по всему ГУЛАГу военного времени. Узнав о восстании 27 января 1942 года, Берия разослал телеграммы всем начальникам лагерей и главам республиканских, областных и городских управлений НКВД. Он кратко рассказал о восстании и приказал значительно усилить охрану217. Немедленно было начато расследование заговора, стоявшего за восстанием. Следствие завершили к 16 сентября 1942 года. В различных преступлениях обвинили восемьдесят шесть заключенных, и пятидесяти из них вынесли смертный приговор218. Помимо этого следствия по уголовному делу, НКВД Коми АССР поручили выяснить обстоятельства, приведшие к восстанию. Расследование выявило систематические нарушения целого ряда правил ГУЛАГа, особенно тех, что требовали строго отделять заключенных от незаключенных, и были немедленно приняты меры для исправления ситуации. Лагерную охрану перевели в состояние «полной боевой готовности», и оружие стали усиленно охранять. Начальников лагпунктов и командировок из числа бывших заключенных, осужденных за контрреволюционные преступления и бандитизм, уволили с их постов. По всем лагпунктам, которые еще не были зонированы, разослали приказ установить ограждения к февралю 1942 года. В апреле нескольких служащих Воркутлага и окрестных лагерей уволили за халатность и некомпетентность, в том числе такую крупную фигуру, как А. И. Захламин, начальник политотдела Воркутлага. Кажется, только одного служащего Воркутлага осудили в связи с восстанием – оперативника НКВД, который служил на Лесорейде всего за несколько месяцев до восстания. Он обвинялся в том, что игнорировал информацию от осведомителей о готовящемся мятеже219.

Начальник Воркутлага Тарханов был наказан на удивление легко – «постановкой на вид», что было лишь немногим хуже выговора220. Но все же было понятно, что его дни во главе Воркутлага сочтены. Тот факт, что восстание началось у Тарханова под носом и возглавлялось начальником лагпункта, которого он лично назначил, служил очередной черной меткой для человека, чей кредит доверия стремительно сокращался. Хотя производство угля более чем удвоилось между 1941 и 1942 годами, Воркутлаг не выполнил своего плана на 1942 год221. Воркута считалась слишком важной для ведения войны, чтобы и дальше терпеть эту неспособность выполнять плановые задания. В начале 1943 года Тарханова сняли с должности начальника лагерного комплекса.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ОТ КОЛОНИИ К ТЫЛУ

Примерно тогда же, когда восстание на Лесорейде подавили грубой силой, шло сочинение другой версии истории основания Воркуты. Этот альтернативный нарратив был таким: воркутинский уголь открыл не Георгий Чернов в 1930 году, а местный охотник, коми по национальности, Виктор Яковлевич Попов десятью годами раньше. Как писал сам Попов в письме члену Политбюро Лазарю Кагановичу в августе 1940 года, он обнаружил черные камни на берегах реки Воркуты в 1921 году, задолго до приезда Чернова или еще кого-нибудь из Москвы. Заметив, что камни хорошо горят в костре, он послал целый мешок в Москву, в Кремль. Хотя письмо Кагановичу, кажется, не достигло адресата, история Попова привлекла внимание гулаговских властей. Они выяснили, что утверждения Попова имеют под собой почву (неизвестно, на каком основании), и передали письмо в Совнарком Коми АССР, который наградил охотника 1000 рублями222. Кроме того, версия Попова стала официальной историей основания Воркуты. В 1946 году на первой странице «Правды» появилась статья «Сияние севера» об истории Воркуты, согласно которой открытие Печорского угольного бассейна началось с мешка угля от Попова, полученного Сталиным в Кремле в 1919 году (а не в 1921‑м, как писал сам Попов)223.

У нас нет документов с ясным объяснением, почему поповскую историю внезапно сочли более убедительной, чем черновскую, но нетрудно догадаться, почему она понравилась властям. Если уголь открыли в 1921 или 1919, а не в 1930 году, этот факт добавлял дополнительное десятилетие и новый мифологический пласт о периоде между открытием угля и строительством трудового лагеря на берегах Воркуты. Давно прошли времена начала тридцатых, когда советская печать открыто писала о трудовых лагерях и даже хвасталась ими как образцами для всего мира, как в случае Беломорканала, увековеченного в посвященной ему книге224. Лагеря теперь окружала секретность, особенно после начала войны с Германией225. История Попова подкупала еще и тем, что описывала открытие угля как местное, национальное открытие народа коми. В этом отношении она хорошо вписывалась в антиимпериалистическую риторику советской империи и сочеталась с идеей, будто большевики не подавляют нерусские народы, а позволяют им достичь истинной национальной самореализации внутри советской системы226. Черновская версия событий, возможно, просто казалась слишком колониальной, особенно с учетом того, что экспедиция Чернова была частью программы исследования региона, начатой до 1917 года, в скверные стародавние времена Российской империи.

Во многих важных аспектах подмена одного мифа об открытии другим символизирует трансформацию, пережитую Воркутой с 1930 по 1942 год. Решение послать туда заключенных для строительства угледобывающего поселения в 1931 году воспринималось как откровенно колониальный проект многими высшими руководителями советского партийного государства, особенно Генрихом Ягодой. В начале тридцатых Воркуту публично и приватно называли колонией, а некоторые ее заключенные официально относились к категории «колонистов»227. Но в 1936 году все это полностью изменилось. Не только перестали на какое-то время публично обсуждать Воркуту, но и сама идея использовать ГУЛАГ как прямой, откровенный инструмент колонизации была забыта. Воркута стала теперь важным фронтом в войне режима против тех, кого он считал своими политическими врагами, – местом заключения тысяч «контрреволюционеров», переполнивших систему ГУЛАГа в середине десятилетия. После кровавой вакханалии Большого террора, когда сотни заключенных на Воркуте были расстреляны в массовых казнях, Воркутлаг выделили в отдельную административную единицу. В 1940 году Сталин и Берия решили, что уголь в этом регионе имеет большое стратегическое значение, и началась новая волна экспансии, связанная с ростом добычи угля. После начала войны с Германией в июне 1941 года добыча угля на Воркуте стала неотъемлемой частью политики военного времени. Воркута считалась уже не колонией, а важным элементом советского тыла, которому вскоре предстояло ценой тысяч жизней соединиться с общесоюзной железнодорожной сетью через Северо-Печорскую магистраль.

В ходе этих событий Воркутлаг пережил грандиозную трансформацию. Первую маленькую группу заключенных привезли летом 1931 года, но в течение десяти лет из нее вырос обширный лагерный комплекс, вмещавший около 30 тысяч узников. На протяжении большей части тридцатых он был частью огромного комплекса Ухтпечлага, но теперь стал отдельным лагерем со своей собственной администрацией. Воркутинский лагерный комплекс постепенно концентрировался территориально в окрестностях угольных шахт на Руднике. К началу сороковых годов многие вспомогательные предприятия, например фермы и транспортные стоянки, были переданы другим лагерям. Возможно, важнее всего было то, что граница между лагерным комплексом и окрестными поселениями со временем становилась все четче. В первой половине тридцатых практически не было четких границ между территорией лагеря и местами жительства незаключенных, но к началу сороковых годов почти все отделения Воркутлага были ограждены колючей проволокой, создававшей зримую пространственную границу между мирами «внутри» и «вне». Как мы увидим в следующих главах, подобные границы ни в коей мере не являлись непроницаемыми, но сам факт их существования означал серьезные перемены в сравнении с началом тридцатых годов.

Вооруженное восстание на лагпункте Лесорейд в начале 1942 года было во многих аспектах последним феноменом существования Воркуты как аванпоста. Какие бы цели ни приписывали повстанцам следователи, мемуаристы и историки, ясно, что те сопротивлялись переменам, которые трансформировали лагерь и в результате – их повседневную жизнь. Тот факт, что восстание началось на удаленном вспомогательном лагпункте и возглавлялось его элитой, включая и заключенных, и незаключенных, означает, что оно было реакцией на возросшие тяготы военного времени и на грядущие перемены, которые многим внушали страх. Усиленная охрана, усилившаяся территориальная концентрация и четче определенные границы – все это полагало конец многим аспектам сравнительно привилегированной жизни некоторых заключенных и незаключенных, которую они вели в тридцатых и начале сороковых годов. В этом плане восстание было попыткой людей с периферии лагеря воспротивиться усилению контроля со стороны административного центра. Но война с Германией не затухала, условия в Воркутлаге продолжали ухудшаться, численность заключенных росла, а их страдания усугублялись.