ДЖО ХОЛДЕМАН
Посвящается Белой Горе
Свои воспоминания я пишу на языке Англии - древней страны на Земле, песни и сказки которой любила Белая Гора. Ее завораживала человеческая культура тех времен, когда не было машин - не только думающих, но и работающих, так что все делалось напряжением мышц людей и животных.
Родились мы с ней не на Земле. Там в нашу пору мало кто рождался. На двенадцатом году войны, которую называли Последней, Земля превратилась в бесплодную пустыню. Когда Мы встретились, война длилась уже больше четырех веков и вышла за пределы Сол-Пространства. Так мы считали.
В некоторых культурах этот конфликт именовался по-другому. Мой родитель, сражавшийся за сто лет до меня, всегда звал его Искоренением, а противника - «тараканами» (более близкого слова я по-английски не подберу). Мы же пользовались словом, которое полагали самоназванием врага, - «фундири». Звучало оно отвратительно. Я до сих пор их недолюбливаю, мне и незачем. Проще в самом деле полюбить таракана. У нас с ним хотя бы есть общие предки, и мы вместе вышли в космос.
Одним из полезных - хотя бы отчасти - явлений, появившихся благодаря войне, был Совет Миров, что-то вроде межзвездного правительства. Прежде существовали отдельные договоры, но никто не считал вероятным создание единой организации, поскольку минимальное расстояние между любыми двумя обитаемыми системами - три световых года, а есть и те, до которых все пятьдесят. Ответ на вопрос приходит спустя столетие, с Эйнштейном не поспоришь.
Штаб Совета Миров, если у него был штаб, располагался на Земле. Жить там было плохо. На больной планете обитало меньше десяти тысяч человек - странный коктейль, состоявший в основном из политиков, религиозных экстремистов и ученых. Почти все скрывались под стеклом. Туристы заглядывали в купола, смотрели на руины, но надолго задерживались немногие.
Вся поверхность Земли была по-прежнему опасна, так как фундири наводнили ее нанофагами - микроскопическими аппаратами, настроенными на поиск концентраций человеческих ДНК. Проникнув под кожу, они размножались в геометрической прогрессии, разрушая тело - клетку за клеткой. Больной мог жаловаться на головную боль, лечь поспать, а через несколько часов от него оставался лишь сухой скелет на куче пыли. Когда люди кончились, нанофаги мутировали, стали охотиться за ДНК вообще и стерилизовали весь мир.
Нас с Белой Горой «вырастили» невосприимчивыми к нанофагам. ДНК у нас закручены в обратную сторону, как у многих людей, родившихся или созданных на том этапе войны. Поэтому мы могли без защиты пройти через сложные шлюзы и ступить на выжженную почву.
Сначала она мне не понравилась. Мы были друг другу чужаками и конкурентами.
Завершив последний шлюзовой цикл, я шагнул наружу. Она сидела у выхода из купола «Амазония» на раскаленном камне и о чем-то размышляла. Нельзя было не признать, что она удивительно красива. Вместо одежды - лишь блестящий узор, нанесенный голубой и зеленой красками прямо на кожу. Кругом все серело и чернело, особенно спекшийся стеатит, в который превратились некогда могучие джунгли Бразилии. Небо как кобальт, купол - черно-серое зеркало.
- Добро пожаловать на родину, - сказала она. - Ты - Человек Воды.
Она не ошиблась в склонении, что меня удивило.
- Ты ведь не с Петроса?
- Нет, конечно. - Она развела руками и окинула взглядом свое тело. Наши женщины всегда закрывают хотя бы одну грудь, не говоря уже о детородных органах. - Я с Галана, острова на Селедении. Изучала ваши культуры и немного язык.
- На Селедении тоже так не одеваются. Хотя я там, конечно, не был.
- Только на пляже. Тут очень тепло.
Пришлось согласиться. Еще до выхода мне говорили, что никто не помнит такой жаркой осени. Я снял рубашку, свернул и оставил у двери вместе с герметичной коробкой с продуктами, а потом тоже влез на камень, только на другую сторону - теневую, попрохладнее.
От нее чуть пахло лавандой, возможно из-за краски на коже. Мы соприкоснулись ладонями.
- Меня зовут Белая Гора. Ветерок-Луг-Ручей.
- А где остальные? - спросил я.
На Землю пригласили двадцать девять художников - по одному с каждого обитаемого мира. Люди, встречавшие меня в куполе, сказали, что я прибыл девятнадцатым по счету.
- В основном путешествуют. Переезжают из купола в купол в поисках вдохновения.
- Ты давно тут?
- Нет. - Она потянулась босой ногой и прочертила большим пальцем извилистую линию в пыли. - Вот это - самое главное. Не история, не культура-Дома ее поза могла бы показаться жутко сексуальной.
Но тут я был не дома.
- Ты, когда изучала мой мир, побывала на нем?
- Не-а. Денег не было. А несколько лет назад добралась. - Она улыбнулась мне. - Там красиво почти так же, как я себе представляла.
Потом она произнесла три слова по-петросиански. Их трудно перевести на английский - в нем ведь нет палин-дромического наклонения1: «Мечты питают искусство, искусство питает мечты».
- А когда ты посещал Селедению, я была еще слишком маленькой, чтобы учиться у тебя. Правда, я многое взяла из твоей скульптуры.
- Сколько же тебе лет?
- По земному счету, около семидесяти осознанных. В сжатом времени - чуть больше ста сорока пяти.
Арифметика никогда мне не давалась. Значит, так: от Петроса до Селедении двадцать два световых года, что дает нам около сорока пяти сжатых. Расстояние между Землей и ее планетой чуть меньше сорока световых лет. Получается запас на полет в двадцать пять световых лет от Петроса и обратно.
Она коснулась моего колена; я вздрогнул.
- Не перегревай мозги. Я сделала крюк - после твоего мира отправилась на Тега-Цент.
- Правда? Как раз когда я там был?
- Нет, мы разминулись меньше чем на год. Жалко было: я ведь именно из-за тебя туда полетела. - Она опять составила палиндром на моем языке: «Охотник становится дичью, дичь становится охотником». - Так вот и мы. Может, ты меня еще чему-нибудь научишь.
Ее тон меня не слишком волновал, но я ответил очевидной фразой:
- Скорее наоборот.
- Ой, вряд ли. - Она сдержанно улыбнулась. - Тебе нечему учиться.
Наверное, я просто не могу учиться. Или не хочу.
- Ты к воде спускалась?
- Один раз. - Она соскользнула с камня и принялась отряхиваться, хлопая ладонями по телу. - Там интересно. Все как будто ненастоящее.
Я взял коробку с едой и пошел следом за нею вниз по тропинке, которая вела к развалинам. Она попросила у меня немного попить - ее фляга так нагрелась, что можно было чай заваривать.
- У тебя первое тело? - спросил я.
- Да, мне пока еще не наскучило. - Я поймал ее восхищенный взгляд. - А у тебя, наверное, четвертое или пятое?
- Я их по дюжине в год меняю. - Она рассмеялась. - На самом деле - второе. Я слишком надолго задержался в первом.
- Ага, я читала про тот случай. Должно быть, кошмарно…
- Да ничего.
Я тогда делал «контролируемую» трещину в большом валуне, и заряды взорвались раньше времени - уронил детонатор. Ноги мне перетерло камнями. Там рядом никто не жил, и когда пришла помощь, я был уже семь минут как мертв, в первую очередь из-за боли.
- Конечно, на мою работу это сильно повлияло. Даже смотреть не могу на многие вещи, созданные в первые годы после того, как получил новое тело.
- Да, на них тяжело смотреть, - сказала она. - Но они хороши и по-своему красивы.
- Все на свете красиво. По-своему. - Мы остановились у руин первого дома. - А ведь тут не только следы времени, хоть и четыреста лет прошло. - Внимательно рассмотрев то, что осталось, я смог отчасти восстановить архитектуру строения - примитивного, зато, что называется, «на века», из укрепленного композитными штырями бетона. - Кто-то тут побывал со взрывчаткой. А я думал, на самой Земле боевых действий не велось.
- Говорят, что так. - Она подобрала небольшой обломок. - Наверное, кто-то взбесился, узнав, что все погибнут.
- Трудно себе представить.
В записях царил хаос. Очевидно, первые люди умерли через два-три дня после появления нанофагов, а спустя неделю на Земле не осталось ни одного живого человека.
- Хотя понять легко. Бывает, что хочется что-нибудь разрушить.
Я помню, как беспомощно корчился под валунами, как умирал из-за своей
- Об этом есть стихотворение, - сказала она. - «Ярость, ярость - умирает свет».
- Неужели во время наночумы писали стихи?
- О нет. Это за тысячу лет до нее. Даже за тысячу двести. - Она вдруг опустилась на корточки и смахнула пыль с куска, на котором обнаружились две буквы. - Интересно, может, это было какое-то муниципальное здание. Или церковь. - Показала на обломки, рассыпанные по улице: - Похоже на украшение, что-то вроде фронтона над входом.
На цыпочках стала пробираться к арке, читая надписи. Так ее тело казалось еще привлекательнее (наверное, она об этом догадывалась), а мое откликнулось совершенно непозволительным для человека втрое старше ее образом. Глупо, хотя, конечно, этот самый орган не так уж и стар. Усилием воли я подавил реакцию прежде, чем она успела что-либо заметить.
- Язык незнакомый, - сказала она. - Не португальский; похоже на латынь. Христианская церковь, вероятно - католическая.
- У них в культовой практике использовалась вода, - припомнил я. - Может, поэтому церковь возвели рядом с морем?
- Нет, их повсюду строили. У моря, в горах, на орбите… До Петроса католики не добрались?
- Добрались, даже до сих пор живут. Я, правда, ни одного не встречал. У них собор в Новой Гавани.
- А у кого нет? - Она махнула рукой в сторону тропинки. - Пойдем. Пляж сразу за этим холмом.
Запах я почувствовал прежде, чем увидел воду. Пахло не морем, а чем-то сухим, даже удушливым. Наверху я застыл.
- Дальше от берега вода синяя-синяя, - сказала она, - и такая прозрачная, что видно на сотни метров в глубину.
Может, и так, но здесь, на поверхности, лежала густая бурая пена, как на гигантском шоколадном коктейле. Обгоревшие стволы деревьев влипли в грязь.
- Это что, земля? Она кивнула:
- Континент перерезает пополам огромная река, называется Амазонка. Когда погибли растения, почву стало нечему держать, и она стала размываться. - Она потащила меня вперед. - Ты плавать умеешь? Пойдем!
- Плавать в
- Нет, все совершенно стерильно. К тому же мне надо пописать.
Тут уж не поспоришь. Я оставил коробку на высоком обломке стены и двинулся за ней следом. Выйдя на пляж, она бросилась бежать. Я шел медленно и смотрел, как тонкое тело ныряет в густую волну. Потом зашел достаточно глубоко и поплыл туда, где она плескалась. Вода была слишком теплой, дышать оказалось трудно. Диоксид углерода, предположил я, с оттенком галогена.
Мы поплавали вместе, сравнивая этот суп с водоемами на наших родных планетах и на Тета- Центе, но вскоре устали от горячей воды и плохого воздуха и вышли на берег.
Несколько минут мы обсыхали на жгучем солнце, а потом взяли коробку и перешли в тень. Там две стены привалились друг к другу, и получилось что-то вроде бетонного тента.
Наверное, мы напоминали парочку дикарей-аборигенов, раскрашенных грязью, со спутанными космами. Она выглядела странно, но все же сохранила правильную красоту: засохшая глина превратила ее в подобие примитивной скульптуры, только невероятно точной и подвижной. Темные потеки пота образовали на лице и теле живописные акцентные линии. Будь она не художником, а натурщицей! Не двигайся, я схожу за кистями.
Мы распили по бутылочке холодного вина и воды, поели бутербродов с сыром и фруктов. Я положил немного на землю - для нанофагов. За несколько минут ничего не случилось.
- Наверное, на это уходит несколько часов или даже дней, - сказала она.
- Пожалуй, надо надеяться, что да, - ответил я. - Давай переварим, что съели, пока эти твари до него не добрались.
- А, не беспокойся. Они разрывают связи между аминокислотами, формирующими протеины. Для нас с тобой не страшно, наоборот, способствует пищеварению.
Вот уж спасибо.
- Мне говорили, когда вернемся, придется… пережить некоторый дискомфорт.
Она скорчила рожу:
- Нам устроят чистку. Мне один раз ее делали, после чего я решила, что следующий мой выход будет долгим. Процедуры-то одни и те же, что после суток снаружи, что после года.
- И давно ты вне купола?
- Всего полтора дня. Вышла, чтобы тебя встретить.
- Польщен. Она прыснула:
- Вообще-то это они придумали. Хотели, чтобы кто-нибудь помог тебе акклиматизироваться, потому что не знали, насколько сильно на тебя повлияет здешнее… своеобразие. - Она передернула плечами. - Земляне. Я им сказала, что ты побывал по меньшей мере на четырех планетах.
- Их впечатлило?
- Ну, говорят, он человек богатый, известный, должно быть, путешествовал со всеми удобствами. - Мы оба расхохотались. - Сообщила я им, что за удобства на Тета-Центе.
- Там хоть нанофагов нет.
- И вообще ничего. Долгий был год. А ты ведь там и года не пробыл?
- Ага. Наверное, если бы я задержался, мы бы встретились.
- По словам твоего агента, ты собирался там остаться на два года.
Я налил ей и себе вина.
- Знал бы, что ты прилетишь, - может, потерпел бы до следующего корабля.
- Было бы очень любезно с твоей стороны. - Она смотрела в стакан, но не пила. - Вам, богачам да знаменитостям, не приходится терпеть Тета-Цент. А мне, чтобы оплатить билет, пришлось подписать годовой договор.
- То есть ты была, по сути дела, рабыней?