Неудачная дочь (СИ)

Полина Белова

Неудачная дочь

Глава 1

Филиппа затравленно сжимала в руках свои отрезанные косы и горько рыдала над ними.

Волосы — это единственное, чем она искренне гордилась в своей внешности. Белокурые, блестящие, густые, когда были распущены, вились крупными шелковистыми локонами, укрывая её некрасивое полное тело белым золотом до самых пят.

Только, нет у неё больше этой красоты… Чувство необратимости того, что случилось, снова и снова пронзало насквозь, никак не давая возможности прекратить бесполезную, теперь, истерику.

Филиппе казалось, что у неё уже не осталось слёз, но один взгляд на косы или небольшой поворот головы, с ощущением непривычной лёгкости, и из глаз — опять потоп в три ручья.

Вдруг девушка резко замолчала, медленно обвела вопрошающим взглядом свою семью.

За столом, неподвижно закаменев и опустив глаза, сидели шестеро старших сестёр и брат, ровесник, двойняшка Филиппы.

Мама и тётка, родная старшая сестра матери, что с некоторых пор жила у них в доме в приживалках, уже отошли от неё ближе к камину, встали там рядом, плечом к плечу, готовые поддерживать друг друга. Сегодня, после завтрака они, вдвоём, каждая с ножницами в руках, незаметно подобрались к Филиппе, зажали её, как в тисках, и одновременно срезали обе косы.

«Отец по-прежнему здесь, в комнате, встал из-за стола, прошёл мимо и сейчас стоит у окна, сложив руки за спиной и уставившись в мутное стекло. Он всё видел и не защитил меня! Значит, остригли с его разрешения…» — тягуче, медленно, сквозь острое девичье горе из-за потери волос, приходило к девушке понимание.

Филиппа, во внезапной панике, взвилась на ноги от догадки о том, какое решение принял отец. Девушка мгновенно покрылась с ног до головы холодным потом, даже ладони стали мокрыми. Косы соскользнули с ослабевших пальцев и золотыми змеями скрутились на полу, у самых ног.

«Нет! Не может быть! Я же тоже родное дитя ему!» — вспыхнула огнём и растаяла дымкой болезненная мысль в её сознании, — «Может…».

Филиппа никогда не была любимицей, как, собственно, и ещё шестеро её сестёр. Старшие часто рассказывали, что их отец отчаянно бредил сыновьями. Но мама, одну за другой, в течение нескольких лет родила двенадцать девочек. Среди старших сестёр Филиппы было две пары близнецов, и она сама была из двойняшек.

Истощённая беспрерывными родами, мать едва не умерла, истекая кровью, рожая в очередной раз двойню: девочку и долгожданного мальчика. Их назвали Филипп и Филиппа. После тех родов женщина, к своему счастью, больше не беременела. Она постепенно восстановилась и окрепла. К тому же, её старшая сестра приехала и стала у них жить. Муж согласился на это по единственной причине — его драгоценному единственному сыну нужна была личная нянька.

Половина малышек умерли по разным причинам, не дожив и до семи лет. Отец никогда не проявлял особой любви и заботы о дочерях. Если девчонки болели, здоровье их было исключительно в руках богов, на лекарства и докторов мужчина не тратился, как и на нянек для присмотра.

Филиппа не помнила этого, но тётка рассказывала, что в первые годы брака её сестра, постоянно беременная, смертельно усталая от бесчисленных домашних хлопот, не успевала толком готовить, стирать, смотреть за домом и дюжиной юрких погодков и близнецов.

Вот так и получилось, что одна малышка свалилась в колодец во дворе и утонула. Другая крошка выбежала на дорогу, прямо под копыта лошадей, проезжающего мимо дома, экипажа. Тетка злословила, что тогда, муж её сестры был очень доволен: за погибшую дочь он получил солидную денежную компенсацию от владельца экипажа. Но Филиппа не верила этому. Папа был суров, но он всю жизнь днём и ночью трудился, обеспечивая свою большую семью всем необходимым.

Трое девочек умерли ещё во младенчестве, от болезней и плохого ухода. А одна девочка скончалась в старом погребе на заднем дворе, от холода, голода и жажды. Это тётка, будучи изрядно выпивши по случаю какого-то праздника, заперла её там в наказание за что-то и забыла об этом. Отец с матерью тогда долго искали девочку, но так и не нашли. Обнаружили её тельце только через месяц.

«На один рот меньше» — только и сказала тогда тётка в утешение родителям девочки.

Когда пытались разобраться, почему ребёнок оказался запертым в погребе, испуганная женщина вспомнила, что это она сделала. Но приживалка так никому и не призналась в своей вине, опасаясь наказания за убийство ребёнка.

Когда у Филиппы и шести её старших сестёр появился, наконец, братик, отец будто на крыльях летал от счастья. Мужчина неузнаваемо изменился в тот день, когда жена родила ему сына, стал намного добрее к жене, терпимее и ласковее к дочерям. Словно, теперь, когда у него есть сын, он мог, наконец, смириться с их существованием и даже любить их.

Мальчик сразу стал самым главным и лелеемым всеми членом семьи. В доме было два младенца, но, если к маленькому Филиппу подбегали при еле слышном кряхтении, то крошка Филиппа быстро привыкла спать в мокрых пелёнках.

Прошло восемнадцать лет. А в семье ничего не изменилось. По-прежнему драгоценный папочкин сыночек в центре внимания и забот всей семьи.

«Отец даже пальцем не пошевелил, чтобы остановить этих ненормальных с ножницами! Он не подошёл ко мне, когда я, схватив свои отрезанные волосы, прижимала их к груди, кричала и плакала…», — от вымораживающего душу страха Филиппа уже едва не теряла сознание, но её мозг всё продолжал перебирать сегодняшние события, анализировать поведение окружающих, он выискивал и находил новые и новые доводы для беспокойства.

Остриженная девушка стояла посреди общей комнаты растерянная и напуганная, всё ещё упрямо не верящая в то, что сейчас случиться. Её пухлые щёки дрожали. На них отчётливо виднелись дорожки слёз, которые терялись где-то на двойном подбородке. Заплывшие жиром, воспалённые красные глаза жалобно, с молчаливой просьбой о пощаде, ловили взгляды старших: отца, матери, тётки, сестёр, и даже брата. Но никто из них не отвечал на её отчаянную мольбу. Отец даже не повернулся к Филиппе, продолжая смотреть в окно. Мать с тёткой одинаково нервно поглядывали, то на дрожащую девушку, стоящую в центре комнаты, то на мужчину, явно опасаясь, что он передумает. Сестры смотрели на происходящее с любопытством, совершенно не собираясь заступаться за младшую перед отцом. Лишь брат иногда поднимал, в это утро низко опущенную, голову и поглядывал на свою двойняшку с искренней жалостью, но тоже молчал.

Накануне, в ворота их дома постучали суровые вестники из городской управы. Они принесли и вручили отцу круглую коричневую метку на поясной подвеске. Этот глиняный знак свидетельствовал о том, что в этом году именно их семье выпало отдать одного совершеннолетнего сына на пожизненную службу в императорское войско.

Мать и тётка тут же завыли, как за покойником, в два голоса. Отец окаменел, стоя у раскрытых ворот, с полученной меткой на ладони, и невидяще глядя прямо перед собой.

— Сыночек! Фи-и-и-ил- и-иипп-ы-ы-ы-у-у… — на два голоса выли женщины, собирая к воротам любопытную толпу и перепуганных домочадцев.

Их ужас был понятен. Когда назавтра за Филиппом приедут и заберут в, похожую на клетку на колёсах повозку, с такими же несчастными призванными, он навсегда лишится права на всякую связь с родными.

Походные шатры и грубо сколоченные бараки до конца жизни станут ему домом, а воины его отряда — единственной семьёй. От прежней жизни Филиппу оставят только имя.

Всё остальное выбросят за ненадобностью, поскольку целью существования Филиппа станет — отдать свою жизнь за империю и императора. Конечно, перед этим, будущего воина как следует натаскают и обучат в тренировочном лагере, чтобы жил подольше и побольше врагов императора отправил на тот свет прежде, чем сам погибнет.

Границы их обширной империи постоянно подвергались нападениям соседей. Да и сам великий император — ставленник богов, не гнушался время от времени проводить захваты чужих территорий. Случалось, войска отправляли усмирять бунты в городах империи, чаще, на недавно захваченных территориях.

Сам ставленник богов никогда не участвовал в изматывающих походах. Военными кампаниями императора руководил ашварси Хлодвиг, правая рука и доверенное лицо императора.

Хлодвиг, был невероятно молод для такой высокой должности, ему едва исполнилось тридцать. Но его гениальность, как воина и великолепного стратега, не проигравшего ни одной битвы, обеспечили ему заслуженную славу, высокий пост и уважение императора, который умел ценить достойных подданных и осыпал молодого ашварси милостями и дарами.

Однако, молва о геройских подвигах ашварси Хлодвига, его справедливости и уме, меркла перед пересказами многочисленных историй о его жестокости, безжалостности и, что особенно волновало женскую половину знатного общества столицы, да и всей империи — неизменной холодности к женскому полу. Последнее — поскольку молодой ашварси был не только молод, богат и влиятелен, но и безумно, пугающе красив.

— Своей хищной и гибкой красотой наш дорогой Хлодвиг напоминает мне снежного барса, — делилась с подругами принцесса Мишель, третья дочь императора.

И была в её словах некая правда. Тем более, что, как потомок древнего военного рода, он обладал особыми способностями: мог взлететь на дерево одним прыжком, легко перепрыгнуть пятиметровую расщелину в горах, молниеносно передвигаться по городским крышам, едва касаясь черепицы или соломы ногами. Друзья ашварси, правда, уверяли, что древний род здесь ни при чём, просто Хлодвиг много и упорно тренировался.

— Да уж! Барс! Милейший огромный котёнок, так и хочется погладить! Но лишь чуть протянешь руку к его прекрасной шёрстке и будешь оцарапана или съедена! — фыркнула в ответ дочь одного из аштугов Хлодвига, которая успела испытать его ужасное отношение к девушкам на себе.

В прямом подчинении ашварси находились аштуги. Они, в свою очередь, командовали отрядами, которые носили их родовые имена. В каждом отряде было по десять сотен.

В столице самые достойные и способные из сыновей знати учились и получали навыки стратегии и тактики ведения боя в высшей императорской военной академии для получения звания аштуга.

Однако успешное окончание академии не означало немедленное получение командования отрядом — этот пост нужно было заслужить умом, потом и кровью. Все аштуги, окончившие академию, по особому приказу ашварси, начинали службу простыми воинами и продвигались от звания к званию, только отслужив в войске, положенный на это срок, если, конечно, не показывали себя в битве. Ашварси назначал командовать отрядами только всесторонне проверенных людей.

В каждом мало-мальски приличном городе была своя военная школа, где получали знания дети местной элиты. Они выпускались в звании туга. Туги командовали сотнями, подчиняясь аштугам. И правила получения права на командование сотней им нужно было заслужить так же, как аштугам, начиная с простого воина.

Ашварси, аштуги, туги — все они, в отличие от простых воинов, получали приличное жалование из императорской казны. А после удачных походов многим, особо отличившимся, император с подачи ашварси Хлодвига жаловал всевозможные награды и, даже, земли и поместья.

Воинская знать могла иметь семьи, детей, обустраивала для себя личные владения, которые часто обслуживала целая армия постоянной прислуги и временно нанятых работников.

После каждого похода, сокровищницы действующих аштугов, которым ашварси доверил отряд, и тугов, которые командовали сотнями, кроме прочего, наполнялись ценными трофеями с захваченных земель.

Обычно аштуги и туги довольно долгое время отдыхали дома после каждого похода, наслаждаясь богатой и устроенной мирной жизнью. Никто в империи не жил лучше правящей воинской знати! Лучшие из лучших мужчин всей страны стремились занять какой-нибудь пост в войске и служить императору под командованием ашварси Хлодвига — это был самый верный путь к богатству и процветанию, хоть и с риском для жизни.

Для простых воинов всё было иначе. Призванные были в полной и абсолютной власти своих командиров. Те вольны были казнить их и миловать на своё усмотрение.

Конечно, простой воин мог броситься в поисках суда и справедливости к более старшему командиру, и даже к самому ашварси. Но ещё никогда такого не было, чтобы это закончилось чем-то хорошим.

После походов выжившие воины возвращались в бараки военного городка. Их наградой был лишь более спокойный образ жизни на некоторое время, регулярное горячее питание и возможность спать под крышей и на кровати. Некоторым требовалось залечить раны или справиться с другими болезнями.

В длительные походы обычно брали несколько, проверенных лекарем, женщин лёгкого поведения, для бытового обслуживания воинов и удовлетворения их мужских потребностей. На отдыхе к услугам мужчин был целый весёлый дом с готовыми услужить красотками.

Редкому воину, который был призван, то есть, не принадлежал к имперской знати, удавалось выслужиться до какого-нибудь поста. Таких счастливчиков можно было по пальцам пересчитать, о них слагали легенды, пели песни и плели небылицы.

Походы случались так часто, что отборное императорское войско постоянно нуждалось в пополнении живой силой.

Император специально ввёл закон, согласно которому, каждый округ империи был обязан ежегодно поставлять означенное количество молодых юношей на пожизненное служение в войске.

Поэтому городские управы, получив из окружного управления указания о необходимом числе призванных, проводили жребий среди семей, в которых сыновья в этот год достигли совершеннолетия.

Отцы, которым выпала «честь» отдать своего мальчика, накануне дня призыва получали глиняный знак из рук вестников городской управы.

Жители империи знали, что глиняную метку призванного в семью всегда приносят накануне, чтобы родные и юноша могли попрощается. И ничего не поделаешь… В случае побега или укрытия призванного вся его семья, включая самых дальних родственников, даже дети, подлежит немедленной казни.

Глава 2

Отец, сгорбившись, медленно пошаркал в дом. Мужчина шёл молча, он, словно, разом постарел на несколько лет. За ним, одна за другой, потянулись домашние. Воющие женщины по пути несколько раз останавливались, хватаясь, то за голову, то за сердце и поднимая плач до режущего небо крика, и снова следовали за ним. Любопытные зеваки у ворот медленно разбрелись по свои делам, разнося печальные вести об очередном призванном по знакомым.

Вскоре Филипп остался во дворе совсем один. О нём, главном виновнике событий, в своём горе, все странно забыли.

«Ушли… Горюют… а меня будто не видят! Все думают только о себе! А ведь это меня, меня, меня отдают в военное рабство и на убой!» — закричал он мысленно, а затем обречённо вздохнул, — «Это конец!».

Новость о призыве ядом отравляла Филиппу внутренности. В груди пекло так, что на глаза сами наворачивались слёзы. «Как же так? Почему именно я? За что? Мина беременна… Я только собирался отцу сказать, что хочу на ней жениться. Что теперь с ней будет?» — вопросы без ответов сверлили мозг.

Идти в дом, где его оплакивают, словно, он уже покойник, парню не хотелось. Оглянувшись вокруг и никого не заметив, он метнулся к забору и перемахнул через него. За старым сараем, на заднем дворе соседей, его уже ждала зарёванная любимая.

— Мина!

— Филипп! Что теперь с нами будет? Как же я, Филипп? Отец меня палками насмерть забьёт или живьём закопает, когда узнает, что я до свадьбы ребёнка нагуляла! Убьёт, я точно знаю, чтобы остальных дочерей от позора спасти, — в ужасе зажимая рот руками, девушка снова разрыдалась на груди любимого.

Филипп судорожно искал выход и не находил его… В душу холодной змеёй вползала безнадёжность. Призыв разрушал не только его жизнь. Погибнет Мина, их ребёнок… Перенесут ли горе родители и безумно любящая, вынянчившая его тётка?

В это время, в его родном доме тоже растекалась по комнатам, заползая в каждую щель, рвущая душу безысходность.

Тётка, тяжело осев на ближайшую к двери лавку, уронила голову на руки и качалась всем телом из стороны в сторону в молчаливом, и от того страшном, плаче. Лавка ритмично поскрипывала под ней, добавляя тоски.

Отец по-прежнему с силой мял в руке метку, иногда снова тупо рассматривая её. В сердце мужчины будто со спины кол вбили, который теперь мешал ему нормально дышать. «Сыночек мой, единственный!» — мужчине казалось, что он не вынесет боли расставания с единственным сыном, зная, что тот уходит навсегда.

Сёстры Филиппы тихо плакали, пристроившись кто-где.

Мать тяжело дышала, она никак не могла поверить и смириться с расставанием навсегда со своим дорогим мальчиком. Женщина наткнулась мечущимся взглядом, на вернувшуюся к столу, чтобы перебирать крупу, Филиппу. До прихода вестников из управы девушка, как обычно, занималась этой работой и сейчас бессознательно вернулась на то же место, и её руки сами занялись тем же делом.

— Крупу перебираешь, корова?! Жрать собираешься, свинья?! Всё никак не налопаешься, прорва?! — отчаяние бедной женщины непостижимым образом преобразовалось в гнев против своей самой младшей дочери.

Филиппа, словно обжегшись, отдёрнула руки от зёрен и спрятала их под старый заштопанный фартук. Девушка молчала. Она давно привыкла молчать на все придирки к ней и ругательства. Что ж, если так вышло, что она, Филиппа, самая младшая из детей, поскольку родилась через час после брата и после этого, их мать больше никогда не была в положении. На неё часто валились все шишки.

Когда второй ребёнок полузадохнулся в чреве, повитуха едва не признала его мёртвым и не бросила в корзину к последу, чтобы потом закопать в саду. Но девочка вдохнула и еле слышно коротко вскрикнула, этим, сама того не ведая, спасая себе жизнь.

С самого своего первого мгновения в этом мире Филиппа ходила по краю между жизнью и смертью, оказавшись очень слабой здоровьем. Без надлежащего ухода и из-за плохого питания она постоянно болела. Мать однажды сказала, что её самая младшая дочь выжила и выросла не иначе, как только по счастливой прихоти судьбы.

Испытывая постоянный голод в раннем детстве, став старше, и получив возможность самой брать еду, Филиппа старалась съесть всё, что могла, про запас. Это желание было сильнее её. Пока остальные дети носились на улице, забавляясь подвижными играми, Филиппа сиднем сидела дома, то по причине болезни, то из-за работы, которую ей поручали мать и тётка, а чаще, чтобы избежать издевательств старших детей, которые с детской жестокостью шутили над её полнотой. Сёстры и брат делали это совершенно безнаказанно, поскольку, как самая маленькая и слабая, Филиппа не могла постоять за себя, а взрослые никогда за неё не заступались.

Зато, она, единственная из девочек научилась читать и писать вместе с братом. Мальчика обучал отец. Он занимался с сыном за тем же столом, где они обедали, а Филиппа при этом, обычно, тихонько перебирала крупу, сидя с краю.

Однажды на заднем дворе, Филиппа, играя сама с собой, мочила палец в бочке с водой и выводила им разные слова на железной крыше погреба. Горячее летнее солнце, так нагрело железо, что мокрые следы букв быстро высыхали и написанное постепенно исчезало, что забавляло девочку. Филипп случайно подловил сестру за этим занятием и, заметив, что она научилась писать, быстро приладил её делать за него домашние задания.

Сперва навыки письма и грамотности у Филиппы были много хуже, чем у брата. Но, если она что-то выполняла плохо, за это мальчик получал розги от отца, а ей, бедной, потом доставалось от Филиппа вдвое. Позже, он ловил её и как следует навешивал болезненных тумаков за ошибки. Поэтому девочка очень старалась заниматься и быстро нагнала брата.

Поедая всё съедобное, что попадалось на глаза и можно было взять, и будучи очень малоподвижной, Филиппа, и так, была полной. Однако, с четырнадцати лет, когда стала оформляться её фигура, в складках жирка обозначились грудки, пришли первые крови, Филиппа стала просто пухнуть на глазах. Год за годом Филиппа становилась всё толще, так и не появилась талия, спрятались в жировых отложениях небольшие груди, появился второй подбородок, щёки так округлились, что казалось глаза заплыли жиром. Сёстры и брат неустанно дразнились, стесняясь такой сестры и не хотели брать её в свои компании. Филиппа, в основном, сидела дома одна, когда они гуляли или развлекались. Хотя, особенно, в последнее время ей так хотелось с ними…

Когда мать стала кричать на Филиппу, плач и вой в комнате стих. Внимание всех присутствующих обратилось на них. Только тётка продолжала раскачиваться на лавке, но и она тоже прислушивалась к происходящему.

— Тебя дешевле убить, чем прокормить! Ткани на платье уже целый тюк идёт! — продолжала шипеть мать.

Вдруг какая-то мысль пришла к женщине в голову, и она так пристально уставилась на дочь, что Филиппа поёжилась, предчувствуя неприятности.

— Поднимись! — приказала мать Филиппе. — Выйди на середину комнаты! Повернись вокруг!

Девушка с опаской, но послушно, выполнила все указания, больше всего в этот момент опасаясь, что её побьют ни за что, ни про что, просто потому, что попала под руку в неподходящий момент.

— Посмотри-ка сюда, отец! Она такая жирная, что выглядит, как не пойми кто. Всё тело, будто тесто — бесформенное. Если обрезать ей косы и надеть штаны… — говоря, женщина задумчиво осматривала дочь, обходя её по кругу, при этом, приближаясь к мужу.

Мужчина, поглощённый горем, особо не реагировал. Он даже покачнулся, едва не упав, когда жена с силой развернула его к Филиппе.

— Эта толстая корова всё равно висит у нас на шее мёртвым грузом. Кто её, такую жирную, замуж возьмёт? Парней в городе и так не хватает, приданного за нашими девками мало. На такую ораву разве напасёшься? Вон двум старшим еле-еле женихов нашли и те сговорились, да со свадьбой не торопятся. Отец, давай её вместо сыночка нашего на призыв отдадим!

В доме мгновенно стало необыкновенно тихо. Все уставились на мать: кто с искренним изумлением, кто с зарождающейся надеждой, а Филиппа — с настоящим ужасом.

Тем временем, женщина продолжала горячо убеждать мужа и доказывать возможность такой авантюры:

— Всем на улице известно, что они с Филиппом в один день родились. Соседи знают, что второй ребёнок из двойни с детства постоянно болеет, потому из дому почти не выходит. Да! Да! Может и видели, что одета, как девочка или слышали что. Это риск. Но я уверена, если будем так говорить, знакомые и соседи поверят, что у нас оба ребёнка из двойни — мальчики, как чаще всего и бывает. Только один больной, и на голову, в том числе, вот и рядился, иногда, в девчонку. Никто не удивится, что на верную кабалу и смерть второго, больного, сына отдаём!

Отец только отрицательно покачал головой, но посмотрел на Филиппу задумчиво. Женщина настойчиво продолжала:

— Филиппа всегда дома сидела, поэтому в такую квашню превратилась. Её только родня наша и видела. Когда мы её с глиняной меткой на поясе сдадим, никто не доложит, чтобы на плаху не угодить. А у призванных, по закону, о семьях не спрашивают! Как только Филиппа попадёт в клетку, она перестанет быть нашим ребёнком. Мы выполним призыв и перестанем нести ответственность за неё. Тело и душа призванных принадлежат императору, а их единственная семья — отряд, от прошлого им остаётся только имя. Если девчонка заговорит о своей семье, её просто убьют на месте и все дела. Сколько мальчиков не дожили даже до своего первого боя потому, что часто говорили о доме, и своих маме с папой и пытались связаться с ними. Хоть одна показательная казнь, да случается каждый год, чтобы помочь призванным навсегда отказаться от прошлой жизни.

— Ступай на двор, займись каким-нибудь делом! — рявкнул отец на остолбеневшую младшую дочь.

Он словно хотел убрать соблазн с глаз своих.

— Послушай! Даже, если ничего не получится, и наша попытка спасти сына провалится, мы должны попытаться! — услышала Филиппа умоляющий шёпот матери, покидая комнату.

Филиппа выбежала за дверь, закрыла её и прислонилась спиной в изнеможении.

Что это сейчас мать говорила? Отдать её на военную службу вместо Филиппа? Как такое возможно?! Она просто не могла такое принять!

Ночь прошла более-менее спокойно. Филиппа, обдумав всё, пришла к выводу, что у матери просто помутилось в голове от горя. Девушка до последнего мгновения надеялась и верила, что отец не согласится на преступную, гибельную для неё, подмену!

Глава 3

Они набросились на неё все вместе, как свора собак на загнанную дичь: обезумевшая мать, тётка и сёстры. Тянули за руки, сдирали одежду, безжалостно выворачивая руки. Филиппа безостановочно что-то кричала, жалобно умоляла их остановиться, преувеличенно ласково называя каждую сестру по имени. Никто не отвечал на её слезливые просьбы. Женщины тяжело сопели в молчаливой борьбе с отчаявшейся Филиппой, и угрюмо делали своё чёрное дело.