Милость крестной феи

– Любить весь мир – это все равно что никого не любить, – тоном, не терпящим возражений, ответила фея. – Особенно для девушки! Разве ты не знаешь, что главная мечта любой женщины – взаимная любовь к достойному мужчине? К лучшему из мужчин? Каждая сказка, каждая песня говорит об этом: без такой любви женская жизнь пуста и бессмысленна! Разве не затем приходила сюда твоя трусливая мать? Она не просила для тебя славы, почета, уважения – только желала выдать тебя замуж за принца! Потому что даже такая глупышка, как она, знает: высшая награда для девушки – влюбиться, ощутить взаимность, а затем – удачно выйти замуж. О каком мире ты говоришь? Он не нужен тебе! Твой мир – это твой принц, с него начинается смысл твоей жизни и на нем же заканчивается. Нет иного счастливого конца у женской судьбы, и чем бы прочим она ни пыталась наполниться – останется пустой! Только я могу помочь тебе получить любовь и дать смысл существованию.

– Принц? – повторила Эли еще более растерянно.

– Не так уж легко сплести судьбы в нужном порядке, когда речь идет о таком захолустье, – отмахнулась фея. – Пришлось немало постараться, чтобы исполнить свое обещание, – мы не бросаем слов на ветер! Немного хитрости, немного старых секретов… к тому же я чую королевскую кровь так же ясно, как люди отличают хорошее вино от плохого. Иногда приходится пользоваться подручными средствами, чтобы получить желаемое, – и я искала подходящего мальчишку долгие годы. Он принц, хоть сам того еще не знает. Что мне судьбы династий и королевств, если на кону нынче мое обещание? Я сказала, что ты влюбишься в принца, и привела бы его к тебе, пусть даже для этого мне бы пришлось перевернуть вверх ногами десяток королевств! Или ты сомневаешься в моем могуществе, девочка?

Любой бы сообразил, что сомневаться в могуществе феи – смертельное оскорбление, а Эли все-таки происходила из рода людей, умевших вести разговоры с подобными созданиями, то есть умевших вовремя смолчать. Она покачала головой, хотя чувствовала, что морок, окутавший ее разум, постепенно рассеивается: фея говорила правду, но у правды этой было второе дно.

– Он не женится на тебе, если я того не захочу, – сказала фея, и мелодичный голос ее на мгновение надломился. – А ты без него не сможешь жить. Будь я не так милосердна, то удовлетворилась бы этой местью. Но я… сжалюсь. Ведь ты не виновата в проступке своей глупой матери. Попроси у меня то, на что не решилась она, – и получишь своего принца!

Глава 8

Разве много нашлось бы юных девушек, способных отказаться от милости феи? Она обещала взаимную любовь, особенную судьбу, да еще к тому же говорила, что во всем виноваты родители, – куда уж лучше? Однако и высшим существам приходится время от времени ошибаться: предлагая Эли особую судьбу, фея ожидала предсказуемое согласие в то время, как получила совершенно неожиданный отказ. И от кого – от самой обыкновенной девчонки!

Впрочем, поначалу Эли держалась тихо и покорно, ничем не выдавая своих сомнений.

– Что вы потребуете взамен? – только и спросила она, склонив голову.

– Все будет честно! – воскликнула фея радостно, предвкушая скорое торжество. – Честнее не придумаешь! Мы просто-напросто исправим старую ошибку, равноценно возместив понесенный ущерб. Мой убыток невелик, что уж о нем говорить… А вот ты, бедная крошка, пострадала, как никто иной! Вместо блестящей судьбы – жалкое угасание. Вместо любви, о которой сложат легенды, – унизительное равнодушие и одиночество. Сделка с Маргаретой не состоялась, поскольку та поскупилась и не решилась оплатить твое невероятное и волшебное счастье своей жизнью – весьма посредственной и никчемной, как видишь…

– Вы хотите взамен забрать мою жизнь? – Эли говорила медленно и потерянно, все еще мало что понимая из певучих речей.

– Как тебе это в голову пришло? – вскричала фея, возмутившись лишь самую малость фальшиво. – С чего бы мне желать смерти той, кого я хочу сделать самой блестящей и прекрасной невестой всех королевств? Что за нелепость! Мы исправим все гораздо лучшим способом. Тот договор, что мы составили с Маргаретой, хоть и не был подписан, однако имеет кое-какую силу, ведь она обратилась ко мне с просьбой, а это само по себе налагает обязательства. Да и ты, Эли, теперь имеешь право ходатайствовать за саму себя перед высшими силами и просить о помощи, раз уж тебе не дали возможность получить причитающееся.

– Ходатайствовать? – переспросила Эли, про себя невольно удивившись тому, сколько крючкотворства содержится в волшебстве.

– Разумеется! – фея лукаво и ласково засмеялась, скользя вокруг Эли в танце. – Позволь мне не приглашать всех свидетелей и сопричастных, тебе не понравится их вид – они и сейчас здесь, прячутся в тенях и слышат каждое слово, как слушали когда-то речи глупой Маргареты. В тот миг, когда смертные призывают волшебство и просят о помощи, их имена – и имена их потомков! – записываются на веки вечные в долговые книги, которые не горят в огне, не тонут в воде и не превращаются в прах, сколько бы столетий ни минуло. Сейчас ты, бедняжка, выплачиваешь долг своей матери, но если тебе захочется оспорить это решение, то, скажу по секрету, все заинтересованные стороны поддержат твой голос.

– И что я должна сделать?

– О, ничего сложного! Просто скажи, что требуешь от своей матери выполнения ее обязательств и желаешь получить те блага, которые она просила для тебя, но… не оплатила.

Все это время Эли стояла, опустив взгляд, но теперь подняла голову и взглянула на фею исподлобья.

– Что произойдет после этого?

– Все станет на свои места, – усмехнулась та. – Ты получишь любовь своего принца, богатство и славу.

– А моя мать?

– Умрет, разумеется. Всего лишь небольшое опоздание… что нам, бессмертным существам, какие-то полтора десятка лет? Небольшое недоразумение, едва заметная проволочка! Мы сумеем закрыть на это глаза, ведь так? – и фея грациозно поклонилась кому-то, прячущемуся в ночной тьме.

– Отец?..

– Тоже умрет, – чуть раздраженно отмахнулась фея, словно дотошность Эли начала ее утомлять. – Он, кажется, любит твою мать? Обычной, разумеется, любовью, но даже этого должно хватить, чтобы она прихватила его с собой. Все сложится лучшим образом, как я и говорила Маргарете. Зря она меня тогда не послушала…

– Умрет. Они оба умрут… – повторяла Эли, потрясенная тем, как легко и беззаботно рассуждает фея о смерти.

– Ты пришла за любовью, не так ли? – резко и требовательно спросила фея, враз прекратив свое грациозное скольжение, как будто ее остановила невидимая стена. – Сейчас твои родители живы, но не слишком-то ты счастлива, как я погляжу. Еще раз говорю: если ты не заполучишь своего принца, то вскоре погибнешь, день за днем всё глубже погружаясь в отчаяние, которое отравит каждый миг твоего существования. Ты думаешь, что сейчас невыносимо больно? Забудь! С каждым новым рассветом будет становиться только хуже. Матушка и батюшка тебе не помогут. Так зачем же тебе беспокоиться о них? Спасай себя, глупышка!

Бедная Эли! Измученная болезнью, смущенная хитрыми речами феи, сгорающая от любви, она, казалось, с трудом могла понять, что именно от нее требуется. Погибающий от жажды человек, лицо которого покрыто ожогами от палящих лучей солнца, готов отдать все золото мира за глоток воды. Голод превращает людей в диких животных. Боль бывает столь невыносимой, что пациент просит лекаря отрезать ему руку или ногу, лишь бы только прекратить мучения. Голос феи нашептывал Эли: «Твоя мать обрекла тебя на безмерные страдания! Ты не просила ее об этом. Она не думала, чем это обернется для вас всех, так с чего бы тебе сейчас беспокоиться о ее судьбе? Быстрее, Эли, быстрее! Тени ждут, тени милостивы! Кто еще пожалеет тебя, кто простит долг? Они жестоки, но не мелочны, просто отдай им причитающееся и получи награду…»

– Благодарю вас, госпожа фея, – с усилием произнесла Эли. – Боюсь, что прогневаю вас, однако пусть все остается как есть. Милость ваша безгранична и вместе с тем – не всем по плечу. Матушка совершила ошибку, но затем рассудила верно: особенная судьба того не стоит, да и сами мы для нее не годимся. Если вы не желаете попросту снять с меня проклятие – так тому и быть. Лучше уж недолго и несчастливо жить с проклятием, чем долго и славно – с милостью тех господ, что прячутся в тенях!

Ох и нелюбезно прозвучал тот ответ! От злости фея, не верившая своим ушам, вспыхнула, как костер, в который подбросили смолистых щепок. Млечное мерцание на мгновение стало сплошным ослепительным белым светом, от которого Эли зажмурилась и отступила назад.

А фея, превратившись в раскаленный сгусток белизны, гневно закричала, да так пронзительно, что, казалось, от крика этого сама и лопнула – вспышки света разлетелись брызгами по всему старому саду. Но, конечно, не стоило и надеяться, что волшебное существо так легко уничтожить: то был всего лишь гнев, плещущий через край. Когда Эли открыла глаза, слезящиеся от яркого огня, фея стояла на прежнем месте – разве что в росте увеличилась.

– Ты отказываешь мне? – яростно закричала она, становясь все выше и выше, точно собираясь дотянуться до неба и обрушить его на голову той, что прогневала ее.

– Я смиренно сохраняю при себе вашу прежнюю милость и не прошу иной взамен, – отвечала Эли кротко, но в кротости этой звучала такая дерзость, которой фея еще не встречала у смертных.

– В своем ли ты уме, девчонка? – голос феи стал гулким и завывающим; все человеческое уходило из него, оставляя лишь тоскливые стоны холодного ветра и скрип сухих деревьев в лесу. – Ты пошла в породу своей матери – жадной и трусливой, не способной держать ответ за содеянное! Людишки ценят свою жизнь куда больше, чем она того заслуживает! Но если она испугалась, узнав цену, то чего боишься ты? Твоя жизнь будет долгой, богатой – богаче, чем ты можешь себе вообразить! И любовь станет взаимной!.. Как можно отказаться?! Разве это не главное?

– О главном мне сказала матушка, – произнесла Эли, непокорно и бесстрашно глядя на фею. – Она хорошо запомнила разговор с вами, сударыня фея. Вы говорили ей, что чудо истинной взаимной любви очень сложно наколдовать – и колдовство это должно быть очень сильным. А силу оно берет из человеческих страданий. Но о них сегодня вы не сказали ни слова – и, стало быть, страдать предназначено мне.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я опустилась до обмана? – вскричала фея, вконец обозлившись. – Да еще такого низкого?! Обмана смертной душонки, которая должна умолять, чтобы я снизошла до разговора с ней…

– Пожалуй, это не обман, – возразила Эли с внезапным хладнокровием, которого сложно было ожидать от существа столь юного и простодушного. – У нас, смертных, это называют умышленной недомолвкой. Вы обещали мне богатство, любовь принца, славу, но разве я смогу быть счастливой, зная, что ради этого погубила своих родителей? Вы, сударыня, смолчали об этом вовсе не потому, что думали, будто я из тех людей, которые не испытывают чувства вины и стыда за содеянное. Напротив, вы знали, что очень быстро пелена с моих глаз спадет, ум прояснится и я буду всю жизнь корить себя за чудовищное преступление. Моими руками вы принесете жертву своим покровителям – или кто там дает вам могущество? – а затем и я сама пойду им на корм, насытив их жадные до страданий утробы. Не такая уж и выгодная сделка!

Фея слушала ее молча, бесплотное ее свечение тускнело – не Млечный Путь приходил на ум теперь при ее виде, а зловещий свет болотных гнилушек, зазывающий путников в трясину.

– От моей милости не стоит отказываться, – наконец проскрипела она. – За это наказание должно быть примерным и долгим. Некоторым удается вымолить пощаду или откупиться. Но девчонка, в лицо назвавшая меня лгуньей, а мое благословение – обманом, да еще объявившая, что я желаю поживиться за ее счет, достойна исключительно злой смерти! Как смела ты рассуждать о моих поступках и моих мыслях, словно я одна из твоих жалких сородичей? Ты решила, будто можешь понять намерения и суждения высшего существа? Что за немыслимая дерзость! И не думай, будто обхитрила меня, сократив свои мучения. Я позабочусь о том, чтобы обмен получился равноценным…

Как только прозвучало последнее слово, все скрыла непроглядная чернота, отчего Эли показалось, будто она ослепла. Спустя мгновение она различила фею, принявшую свой темный облик и превратившуюся в островок мглы, усеянный мелкой звездной пылью. Как ни была черна ночь вокруг, фея была еще чернее, и казалось, что ее чернота – бездонная пропасть, способная поглотить весь мир.

– Я уничтожу тебя! Сотру в порошок! – прошелестел ее голос, тихий и оглушающий одновременно. – Готовься к смерти, ничтожная девчонка!

Глава 9

Гнев феи если и не мог считаться справедливым, то уж точно был естественен: чего еще ожидать от существа нечеловеческой природы, которому отказывает человек? Эли и сама знала, что такой ответ обрекает ее на верную гибель, однако на задачу, что предложила решить ей фея, на первый взгляд имелось не более двух вариантов ответов, а времени на поиск более хитрых разгадок ей и вовсе не предоставили. «Что ж, если мне надо умереть, то так тому и быть!» – повторяла она самой себе с безрассудством юности, которая еще не знает истинную цену жизни и не так уж крепко за нее держится. Конечно, ей было жаль родителей, но Эли знала из сказок и песен, что достойная смерть – славное дело, а в славе этой близкие и родные погибшего находят утешение, и все еще верила в то, что это правда.

Фея тем временем, упиваясь скорой местью, шептала себе под нос то одно заклинание, то другое, перебирая их точно так же, как палач присматривается к орудиям пытки, про себя решая, с какого именно стоит начать.

– Ох, ты заслужила их все сразу! – наконец вскричала она, хмурясь и усмехаясь попеременно. – Как жаль, что я могу убить тебя только один раз!..

– Уж придется вам обойтись этой малостью! – ответила ей Эли, невольно закрыв глаза от страха: ей не хотелось видеть торжествующее лицо феи.

Легкое касание крошечных коготков заставило ее покоситься на свои безвольно опущенные руки – несколько верных мышей незаметно взобрались по одежде так высоко, что сумели юркнуть в рукава.

– Вас еще только недоставало! – промолвила она тихо, стряхивая мышек. – Уходите! Что за смысл вам погибать вместе со мной?

– Что ты там бормочешь? – недовольно спросила фея, уязвленная тем, что Эли смела думать о чем-то еще, кроме своей скорой и мучительной смерти, но тут же сама отшатнулась – точь-в-точь, как это делают обычные смертные: стайка воробьев и синиц, небывалых птиц для ночного времени, пролетела у самого ее лица. Не успело смолкнуть их чириканье, как раздались карканье ворон и воронов, треск сорок, хриплые вскрики соек, уханье сов, а затем птичья разноголосица слилась в сплошной оглушающий гам, похожий на шум приближающейся бури. В темноте загорелись глаза – лисьи, волчьи; ревели и переступали с ноги на ногу олени; неразличимые в густой тени, рокотали хрипло старые кабаны.

И мирные домашние звери со всей округи были тут как тут, словно этой ночью невесть по чьему разрешению исчез их извечный страх перед лесными собратьями. Первыми пришли вольные коты и те псы, что не удостоились личной цепи. Их цепные собратья в это время рвались на свободу, завывая и лая на все голоса, так что даже в старом саду были слышно эхо их гневной тревожной песни, и многие из них уже мчались во всю прыть, гремя обрывками цепей. За ними следовали лошади и коровы, сломавшие двери своих сараев. Свиньи подрывали загоны и с визгом топтали огороды своих хозяев. Все они повиновались неслышимому призыву: встать на защиту Эли в старом саду.

– Что это? Почему они здесь? – фея в растерянности озиралась, закрывая свой темный лик звездными руками: видно, тяжкий звериный дух и запахи скотного двора были ей не по нраву.

А голоса зверей и птиц становились всё громче, всё неразделимее: уже не понять было, вой это или рев, карканье или писк. Монотонный, оглушающий, он заставлял гордую фею склониться, зажать уши, пасть на колени. А Эли, словно ничего не слыша и не замечая, стояла, закрыв глаза и опустив руки; могло показаться, будто она внезапно уснула и теперь едва заметно покачивается в такт своим мирным сновидениям. Но вот ее губы шевельнулись – и голос зверей и птиц чуть дрогнул, меняясь, приспосабливаясь к несвойственному для него звучанию.

– Уходи, создание туманов и луны, – говорила Эли, а вместе с ней – птицы и звери. – Ты не чужая нам. Леса, реки и поля давно живут в мире с твоим народом, нам нечего делить. И до людей нам дела нет. Но это человеческое дитя умеет говорить с водой и с деревом, с птицей и со зверем. Дитя стало частью наших владений, и мы знаем, что ты желаешь ему смерти несправедливо и беззаконно. Мы не люди. Нас нельзя обмануть или подкупить, и твои покровители не смеют спорить с нашей общей волей. Уходи из старого сада и не возвращайся.

– Вот, значит, как? – вскинулась фея, враз поумерившая и свой гнев, и рост. – Ну что же, признаю – убивать девчонку я права не имею, хотя в обычных случаях хватает одного только моего желания. Но раз уж за нее заступается лес…

Тут возмущенно заквакали жабы, да и птицы, считавшие своей вотчиной поля, возмущенно захлопали крыльями, так что фея поспешно прибавила:

– Ох, ладно: и болота, и поля, и все здешние помойки…

Тут дружно встопорщились коты, ощерили зубы крысы, многие из которых отличались воистину исполинскими размерами, и фее ничего не оставалось, как принести извинения и пообещать, что впредь она будет относиться с уважением к соседним владениям.

– Но как бы то ни было, – заметила она, с некоторым усилием вернув себе прежнюю высокомерную манеру говорить, – моя милость все еще в силе. Уж на нее-то я имею право! Не думайте, что спасли вашу драгоценную сопливую девчонку, – жить ей все равно недолго. Я уйду, так и быть, и она никогда больше меня не увидит. Но и счастья не обретет! Для вас она, возможно, и особенная, да только в человеческом мире ей этот дар ничего не даст. Слишком проста она для той любви, которую я ей ниспослала. Для нее был заготовлен лучший из моих подарков – ну что ж, она еще заплачет над его осколками!..

И с этими словами она бросила на землю что-то сверкающее, разбившееся с долгим тонким звоном – так звучит далекий перезвон колоколов туманного королевства, доносящийся иной раз до ушей смертных и оставляющий после себя долгую неясную печаль. А когда он затих и Эли открыла глаза, на истоптанной поляне не было ни единой живой души, да и сама фея – создание, безусловно, бездушное – растаяла без следа. Ночь, волшебным образом вместив в себя бесконечно много событий, разговоров и мыслей, отслужила свое и сменялась предрассветными сумерками.

Удивительное и страшное приключение могло показаться дурным сном, но на том самом месте, где стояла разгневанная фея, в грязи что-то ярко сверкало и переливалось всеми цветами радуги.

Эли, хорошо помнившая все, что здесь происходило и говорилось – хоть ей казалось, будто она была всего лишь безмолвным зрителем, окаменевшим от какого-то заклятия, – склонилась, чтобы посмотреть, чем же собиралась одарить ее фея.

Она долго вертела в руках странные острые осколки, прикладывая их друг к другу и так и этак, а затем с недоумением воскликнула:

– Да это же стеклянные туфли! И они должны были принести мне счастье? Несусветная чушь! Воистину, устройство ума фей непостижимо ровно настолько, насколько и вздорно!..

Однако будем честны: могущество самой слабой в мире феи несравнимо с возможностями простого смертного, даже пользующегося искренней благосклонностью лесных жителей. Оттого победа Эли не могла считаться таковой в полной мере, а дама туманов, хоть и была уязвлена сверх меры произошедшим, проиграла не так уж много: хитроумное проклятие ничуть не потеряло в своей силе. Иными словами, ночь эта ничего не изменила, не считая того, что Эли теперь знала куда больше о своей судьбе, а точнее говоря – о полной своей обреченности.

Некоторое время девушка стояла, глядя на пригоршню осколков, и на лице ее отражались попеременно то тоска, то страх, то глубокое сожаление – должно быть, за всю свою прежнюю веселую и мирную жизнь ей еще не приходилось раздумывать над столь тягостным решением. Получив ответы на свои вопросы, Эли не получила избавления, но сейчас более всего она волновалась не о себе, а о своих родителях.

– Что я им скажу? – шептала она едва слышно. – Если правду, то матушка будет винить себя сильнее прежнего, а когда я… когда проклятие сведет меня в могилу, то… Ох, нельзя ей знать, какую цену запросила фея! Сколько черной хитрости в ее советах – кто бы ни пожертвовал своей жизнью ради счастья другого, все равно последний обречен на несчастье. Как я горевала бы до последнего дня, зная, что погубила матушку, так и матушка будет мучиться, сознавая, что могла оплатить своей жизнью мое спасение. Придется мне солгать… Да что толку, если родителям все равно придется смотреть безо всякой надежды на то, как колдовство цедит из меня жизнь по капле? Лучше уж неизвестность, чем такое предопределение!

Возможно, в ясном состоянии ума Эли рассуждала бы по-иному, но теперь ею владел только страх: после всего пережитого ночью она боялась посмотреть в глаза своих безутешных родителей. Ее доброе сердце разрывалось от боли при мысли, что им придется страдать – и причиной этих страданий станет она сама. Вконец потеряв голову от этих горьких мыслей, она сделала шаг, затем другой – и побежала в лес, не обращая внимания на хлещущие ее по лицу ветки и колючие побеги ежевики, до крови царапавшие ее ноги. Осколки хрустальных туфелек выпали из ее рук, и только самый большой, с острой зазубриной, впился глубоко в ладонь. Эли не сразу заметила кровь, боли она и вовсе не чувствовала, но горячие темные капли забрызгали ее платье, и она замедлила бег, чтобы разглядеть рану, а затем и вовсе остановилась.

Осколок она отчего-то не выбросила, а положила в карман: смутное желание разгадать замысел феи все еще тревожило ее душу.

Лес, который она иной раз считала более своим домом, чем поместье, был тих и спокоен в лучах летнего рассвета. Казалось, ничего плохого не может случиться здесь, в тени старых деревьев. «Я поразмыслю как следует над всем, – сказала себе Эли, переводя дух, – а затем вернусь». Воспоминания о доме и ждущих ее там родителях ослабляли ее, мешали дышать, а мысли спрятаться за стеной деревьев от всего страшного и тягостного, напротив, успокаивали. В глубине души Эли понимала, что нельзя сбежать от проклятия, которое несешь в собственном сердце, но здесь и сейчас что-то властно приказывало ей уходить все глубже в лесную чащу, не оглядываясь и не сомневаясь.

Шаг за шагом она удалялась от своего дома, сама не зная, куда и зачем идет. Но напрасно она ожидала спасения от леса, привычно считая его убежищем: болезнь, на время отступившая, возвращалась, куда более грозная и безжалостная, чем раньше. Лицо Эли горело вовсе не от первых солнечных лучей, а от лихорадки, и вскоре она потеряла счет времени, шагам и каплям крови, сочившимся из глубокого пореза на ладони.

Звери и птицы – притихшие, испуганные – следовали за ней в отдалении, не понимая, что случилось с их веселой быстроногой подругой и отчего она так переменилась. Лес и его обитатели чистосердечно желали помочь Эли, но не могли – воля проклятия была куда мощнее.

Силы покинули девушку, когда она вышла на прогалину, заросшую высокой сочной травой и папоротником: здесь проходила старая тропа, где давно уже не показывались путники. Ничего не видя и не слыша, Эли беззвучно осела на землю, а лесные травы и цветы скрыли ее тело – легко можно было вообразить, как стебли вскоре оплетут ее исцарапанные руки и ноги, а затем побеги следующих лет прорастут сквозь кости и навсегда спрячут останки бедной прóклятой девочки от людских глаз.

Но волшебное проклятие не стоило бы и гроша, если бы удовлетворилось столь безыскусным исходом. Так или иначе, оно вело Эли навстречу ее судьбе и не позволило бы ей просто умереть. Наступало время новой истории, начало которой положила фея, сама того не желая: даже Иным не положено распоряжаться судьбами людей так дерзко, как это сделала обозленная дама туманов. Она не лгала Эли, когда говорила, что ради своей цели готова была разрушать королевства и низлагать королей, но лгала самой себе: ей не под силу было полновластно управлять столькими судьбами, да и люди вовсе не были покорными марионетками в ее руках – сама Эли была тому примером!

Иными словами, магия все еще желала получить свое, но теперь ни фея, ни ее покровители не знали, чем это обернется.

Глава 10

Солнце только-только достигло полуденной высоты, когда вдали послышался глухой перестук копыт. Несколько всадников – трое немолодых мужчин и статная седовласая женщина приблизительно тех же лет, все в темных дорожных плащах – безо всякой спешки двигались по заросшей старой дороге. Им приходилось отводить ветви низко склонившихся деревьев, а лошади опасливо ступали по высокой траве, где сновали быстрые ящерицы и медноглазые лесные змейки. Между собой эти люди вели разговор на наречии, которое в Лесном Краю вряд ли понял бы кто-то, кроме нынешних обитателей усадьбы Терновый Шип, но любой бы догадался, что путники чем-то недовольны и не вполне понимают, куда их завел черт, леший или иная капризная сила.

Эли лежала совсем неподалеку от тропинки, и они сразу заметили ее, перекликаясь безо всякого испуга; путники были не из тех людей, что боятся мертвых тел – или же тел, которые могут оказаться мертвыми. Один из них по приказу женщины, главной среди них, спешился, на всякий случай зажимая нос, но затем, не заметив никаких тревожных признаков, опустил руку, а спустя мгновение склонился над девушкой, безо всякой деликатности ощупывая ее шею в поисках биения.

– Эй, очнись! Очнись! – грубовато позвал он, встряхивая Эли. – Ты здешняя? Ты можешь показать нам дорогу?

Не сразу ему удалось добиться ответа – девушка была очень слаба и долго пролежала в беспамятстве, но трясли ее столь безжалостно, что она все-таки пришла в себя и закашлялась. На платье брызнула небольшая капелька крови и добавилась к прежним пятнам, уже подсохшим. Мужчина, державший ее за плечи, выругался на своем наречии и отпрянул, о чем-то громко предупреждая своих товарищей.

– Ты здешняя? – настойчиво повторил он свой вопрос, но руками больше Эли не касался. – Знаешь местные тропы?

Она кивнула, все еще не понимая, чего от нее хотят незнакомцы. Тем временем ее руки туго связали веревкой, затем дернули, заставляя подняться: путники не хотели лишний раз приближаться к своей пленнице и прикасаться к ее одежде. Однако когда она жалобно попросила пить – налили ей в ладони воды из фляжки.

– Мы не причиним тебе вреда, нищенка, – сказал первый.

– Если проведешь нас к дому наших друзей, – прибавил второй.

– Нам передали весточку, что видели их здесь, – вступил в разговор третий. – Они недавно прибыли в эти края. Быть может, ты слыхала о них?

– Мальчишка твоих лет, – произнесла пожилая женщина таким голосом, каким говорят обычно о покойниках. – И с ним его опекунша. Мы давно их ищем. Проведи нас в усадьбу Терновый Шип, а мы заплатим тебе золотом. А будешь упрямиться – умрешь быстрее, чем думаешь!

Эли, помедлив, кивнула. Взгляд ее понемногу прояснялся.

– Да, тетушка, я знаю эту усадьбу, – тихо промолвила она.

Конечно же, она сразу догадалась, что чужаки ищут Терновый Шип, чтобы навредить Ашвину и его опекунше – кем бы ни были эти двое на самом деле. Все в мрачных суровых лицах незнакомцев указывало на злые намерения, да и вообще они нисколько не походили на людей, у которых могут водиться друзья. Эли не понимала ни слова из того, что они говорили друг другу, но видела, как кривятся их губы, как щурятся глаза, и думала только об одном: «Это враги Ашвина! Ему грозит опасность!»