Невеста тирана

Невеста тирана

Лика Семенова

Глава 1

Бедная Марена. Ей не повезло быть старшей.

Джулия не могла представить, как расстанется с сестрой, но эти чувства никого не интересовали. Ни брата, ни, тем более, Фацио Соврано, которого злые языки называли молодым тираном Альфи.

Тиран Альфи, наделенный Темным даром. Как и его проклятый покойный отец.

Не такого мужа Джулия хотела своей нежной сестре. Но женщины — всего лишь разменная монета в играх мужчин. А женщины высокого рода порой бесправнее крестьян. Их продают и покупают, как безделицу, как моток ткани, как стадо скота или земельные наделы. Ими скрепляют договоренности, как печатью. И заставляют прятать слезы. Марене это плохо удавалось, точнее, не удавалось вовсе — она ревела с самого утра. Белое личико опухло, пошло пятнами. Служанки таскали из дворцового ледника обжигающее холодом крошево, чтобы успокоить воспаленные глаза, но, едва затихнув, Марена вновь падала с рыданиями. Оплакивала свою жизнь. Своего дорогого Теора, который никогда не будет ждать ее у алтаря. Приказ тирана Альфи разорвал желанную помолвку в единый миг. Брат был не в силах возразить, даже если бы захотел. Но он и не хотел. Марене предстояло заплатить за грехи всей семьи Ромазо — реальные и вымышленные. Этот союз был нужен, чтобы заткнуть рты и задавить слухи. Вражды нет — отныне будет союз, скрепленный священным браком. И всем было плевать, что в жертву принесут Марену. Нежную, добрую, трепетную горлинку.

Дверь надсадно скрипнула, разрезая высоким звуком тихий плач, и показалась Паола — жена старшего брата Амато. Красноречиво скривилась, глядя на рыдающую Марену, поджала губы, задрала острый подбородок:

— Никак не уймешься? Прекрати немедленно! Лицо подурнеет. Слышишь? Не то по щекам отхлестаю!

Эти слова не возымели должного действия. Марена как лежала ничком на разобранной с ночи кровати, так и не шевельнулась. Что такое угрозы Паолы в сравнении с тираном Альфи? Не больше, чем писк комара.

С досады Паола топнула ногой:

— К закату прибудут. Слышишь, ты, малохольная? Опозоришь этот дом, брата опозоришь — прокляну, так и знай! — Она подошла в пару скорых шагов и дернула Марену за сорочку: — Вставай, говорю! Красоту навести надо.

Джулия, сидевшая на кровати подле сестры, поднялась и встала между ними, разделяя:

— Не трогай ее. Или у тебя сердца нет?

Паола сцепила руки на груди, задрала подбородок еще выше:

— А ты не встревай — не твоя забота. Много ты понимаешь! Нашлась заступница! Уедет — там и наревется, если не поумнеет. — Она будто смягчилась, или… совсем отчаялась. Шумно вздохнула, покачала головой, погладила Марену по ноге: — Таков твой долг. А против долга и идти грех. Довольно, слышишь, глупая? Вот дуреха! Соврано несметно богат. В золоте, в бархате ходить будешь. Такой щеголихой станешь, что разом слезы высохнут.

Вместо ответа Марена содрогнулась в каком-то рычащем, особо отчаянном рыдании и вцепилась в подушку. Ни угрозы, ни уговоры не помогали. Паола всплеснула руками, она уже и сама едва не рыдала:

— Да что же мне ее на аркане тащить? Господь всемогущий!

Джулия опустила голову. Брат не станет церемониться. Договорено, так договорено — и никто из них не был волен это изменить. Тирану Альфи нужен этот брак, значит, он состоится, Марену приволокут даже босую в кандалах, если понадобится. Джулия не любила Паолу, но должна была признать, что у той в последние дни и так было слишком много забот, чтобы еще и уговаривать капризную девицу. То обязанность матери, но мать давно покоилась в семейном склепе Ромазо, рядом с отцом.

Джулия заглянула в бледное растерянное лицо невестки:

— Нянька Теофила с ней говорила — уж так увещевала, но все без толку. Сидит, будто не слышит. А теперь все больше плачет, да все ничком. Уж если и я не уговорю — так никто не уговорит. Тогда уж и не знаю… Только ты погоди брату сообщать. Пожалей ты ее. Может, вразумлю. Она ведь не дура.

Паола тронула Джулию за руку:

— Вразуми, миленькая. Вразуми. Время идет. Ведь не дите малое. Век не забуду. Если беду не отвратить — то остается лишь примириться. Нам, женщинам, другого-то и не остается.

Наверное, Паола знала, о чем говорила — сама шла за брата не от большой любви, но женой стала хорошей, преданной. На людях держалась с достоинством. А уж что там было за закрытыми дверями супружеской спальни — дело мужа и жены. Промеж ними одними и должно оставаться. Но Амато хоть и имел скверный нрав, не был тираном Альфи…

Когда за Паолой закрылась дверь, Джулия вновь опустилась на кровать возле сестры. Провела рукой по разметавшимся пшеничным волосам, наклонилась и коснулась губами через сорочку выступающей острой лопатки:

— Сестрица, дорогая, не рви мое сердце.

Марена замерла, будто перестала дышать. Слушала тихий шепот. Джулия прижалась щекой, обняла:

— Может, Паола права? Ведь он богат. Так богат, что нам и не снилось. Пошьют тебе дюжину платьев из шелкового бархата с золотой нитью. Так никакая другая сеньора рядом с тобой вровень не встанет. К тому же люди сказывают, что он красив. Так разве худо?

Марена не шевелилась. Даже на мгновение показалось, что впрямь не дышит. Но тут же вскочила рывком, ухватила Джулию за руку до боли. Крикнула служанкам:

— Все вон! Оставьте нас одних!

Сердце радостно заколотилось — Марена будто, наконец, ожила. Одумается, опомнится. В конце концов, Паола права — Соврано несметно богат, а кто же от богатства откажется? От нарядов, от драгоценностей? Говорят, в Альфи у домов золоченые крыши.

Марена дождалась, когда за служанками закроется дверь. Облизала пересохшие губы:

— Не могу я за него идти, сестрица. Господь свидетель. Никак не могу.

— Почему? — Джулия ласково поглаживала руку сестры.

Марена молчала. Лишь пристально вглядывалась в лицо воспаленными покрасневшими глазами, часто сглатывала. Смотрела так, что стало не по себе, и внутри, как лава вулкана, поднималась ужасная невозможная догадка.

— Нет… — Джулия покачала головой. — Нет!

Марена обречено кивнула, но, казалось, от этого признания ей стало намного легче:

— Да.

Глава 2

— Сестрица, миленькая, как же?

Джулия отстранилась, прижала кончики пальцев к губам. Смотрела на Марену и ясно видела, что той впрямь стало легче. Сестра, наконец, разделила свою тайну. И какую тайну…

Марена опустила светлую голову:

— Уж ты хотя бы не осуждай. Если и ты отвернешься… — она в жесте отчаяния закрыла заплаканное лицо руками.

Золотые волосы рассыпались водопадом, сорочка сползла, демонстрируя белое округлое плечо. Сестрой невозможно было не любоваться. С нее писать бы портреты самым искусным живописцам, воплощая в образах прекрасных целомудренных дев. Хотя сейчас Марена всем своим видом олицетворяла скорее раскаявшуюся грешницу. И была невообразимо хороша в этом чувстве. Впрочем, сестра всегда была прекрасна, будто светилась, в любое время дня и ночи обласканная теплым солнечным лучом. Лучшего выбора тиран Альфи просто не мог сделать, хоть и никогда не видел ее. Марена Ромазо — истинное сокровище Лимоза.

Джулия, наконец, взяла себя в руки — сейчас не было времени для вздохов. Сестру надо было как-то приободрить, поддержать. Но любопытство распирало. Что-то будто щекотало внутри и приятно потягивало. Так хотелось расспросить о том, каково это — отдать себя любимому. Далеко не каждой знатной девушке уготовано такое счастье. Джулия была всего на год младше сестры, но даже ни разу не целовалась. Все это было лишь в самых тайных девичьих фантазиях. Она так радовалась за Марену три месяца назад, когда состоялась помолвка сестры с Теоро Марки… Марена была так счастлива, просто порхала. А теперь…

Джулия от томной неловкости комкала в пальцах юбку:

— Как же ты решилась, сестрица?

Марена опустила руки, подняла голову:

— Так, а что за трудность решиться, когда любишь всем сердцем? Уже и люди соединили, осталось дело только за богом. Ведь все-все было сговорено, дата назначена.

Сестра была права — никто не ждал такого поворота. Будто не мог старый тиран Альфи умереть позже, чтобы Марена успела выйти замуж! Вдруг Джулия поймала себя на ужасной мысли, что где-то глубоко-глубоко внутри была рада такому повороту. Иначе сейчас она сама оказалась бы на месте сестры. И наверняка тоже рыдала. От этих расчетов стало жгуче стыдно, она почувствовала себя предателем.

Как бы то ни было, положение Марены было ужасающим. Та вновь схватила Джулию за руку, цепко, будто тисками:

— Что мне делать, сестра?

Джулия пожала плечами:

— Не знаю… Разве можно такое брату открыть?

Марена с ужасом отшатнулась:

— Это позор. Он меня убьет. Клянусь, убьет, ты его знаешь. И Теора убьет!

Джулия кивнула — убьет, Марена права. Амато ни за что не стерпит такого позора — и рука не дрогнет.

— Но ведь это лишь помолвка, — Джулия заглянула в небесные глаза сестры. — А до свадьбы еще жить и жить. Мало того, что положенные полгода со дня помолвки, так Соврано в трауре — и целый год будет в трауре, как должно. Ни о какой свадьбе и речи быть не может. Ну, назовут тебя невестой тирана Альфи, так что с того — до законного брака он на тебя никаких прав не имеет. И из дома не забирает. А за этот год уж мы что-нибудь придумаем. — Джулия улыбнулась, замечая, как проясняется лицо Марены: — Я улучу нужный момент — и у няньки Теофилы совета попрошу. Нянька ни за что не выдаст. Уж она поможет. Главное — обдумать, как ей сказать, чтобы с сердцем плохо не сделалось. Что-нибудь измыслим! Непременно! А ну как слух пустим, что у нас падучая! Так разве это чудовище захочет жениться?!

Марена искренне рассмеялась, аж от сердца отлегло. Порывисто обняла:

— С падучей тебя потом никто замуж не возьмет. Это уж слишком. — Сестра разжала объятия, отстранилась: — Знаешь, мне давно надо было тебе открыться. А стыдилась. Вон ты какая у меня умница, враз все обдумала. И легче стало.

Джулия смолчала, лишь натянуто улыбнулась. Где уж тут, обдумала… но Марене не надо знать о ее сомнениях. На словах — все красиво. А как быть на деле… Одному Безликому богу известно. Разве что, Фацио отправится вслед за отцом. Мрут и старые, и молодые — никогда ведь не знаешь… Но сегодня другие заботы — надо выдержать проклятый вечер, не уронить лица. Церемония пышной не будет — лишь дворянство Лимоза и свита ненавистного жениха. Могли бы и семейством обойтись: траур — есть траур, но и Соврано, и брату нужны свидетели, для того все и затеяно. Без огласки этот союз бесполезен. Страшным слухам надо положить конец.

Джулия оставила приободрившуюся Марену на попечение служанок, обещая скоро вернуться, а сама отправилась к себе, одеваться. Не дело девице Ромазо выставляться перед гостями неопрятной дурнушкой. Матушка бы такого точно не одобрила. Нужно всегда сохранять достоинство.

Просторный холл внизу, под внутренним балконом, опоясывающим стену, гудел от звуков, словно растревоженный улей. Шарканье ног, голоса слуг, возня, стук и перебранки. Время от времени раздавался ровный голос дворцового управителя, раздающего указания. Решение о проклятой помолвке было принято так поспешно, что Паола едва успевала все подготовить. Большую дворцовую залу с утра украшали гирляндами нарциссов и натирали паркет. Будто для праздника. Но сейчас вся эта суета вызывала лишь тревогу.

Джулия обогнула холл и вошла в свои покои — прямо напротив покоев сестры. Служанки уже разложили на кровати желтое платье из шитого золотом аксамита, поклонились, когда Джулия вошла.

— Все готово, сеньора, — Альба, старшая над ее комнатной прислугой, почтительно поклонилась.

Джулия бегло окинула взглядом комнату:

— А где Лапа?

Альба опустила голову:

— Не знаю, сеньора. Все покои обсмотрели.

— Нужно сыскать. Должно быть, снова в подвале. И запри его в своей комнате. Не хватало, чтобы к гостям выбежал.

Альба приложила руку к груди:

— Госпожа, миленькая, ведь не идет ни к кому, кроме вас. Начнем по дому искать — еще пуще забьется. Или укусит, как в прошлый раз. Уж не знаю, что у него за зубы такие, так ведь две недели заживало!

Джулия лишь кивнула:

— Сейчас сама разыщу.

Альба была права. Лапушка, маленькая призрачная лисица, не признавал никого кроме хозяйки. Шел на руки разве что к Марене, но та его не любила. Амато предпочитал его вовсе не замечать, а Паола терпеть не могла. Грозилась вышвырнуть или посадить в клетку, но Джулия отстояла питомца всеми правдами и неправдами. Готова была сражаться за очаровательного пушистого ушастика до последнего.

Она нашла его на площади у фонтана в день похорон матушки. Лил дождь, а зверек жался у каменного бортика, вымокший насквозь. Крошечный, дрожащий. Джулия приняла его тогда за котенка. Забрала, обсушила, обогрела — и безвозвратно влюбилась в мягкую голубую шерстку, огромные трогательные ушки и хитрые золотистые глаза. Он немножечко скрасил горе утраты. Лапушка — другого имени и быть не могло! Как и речи о том, чтобы расстаться с ним. Оставалось лишь догадываться, как этот редкий скрытный зверек оказался в городе.

За три года малыш подрос, стал размером со среднюю кошку. Рядом с хозяйкой не слазил с рук, а в ее отсутствие норовил прошмыгнуть в подвал — излюбленное место охоты на мышей.

Джулия запалила фонарь и спустилась по крутым каменным ступеням. Пошла по низкому сводчатому коридору мимо запертых кладовых и клетей. Одна из дверей была приоткрыта, выбивался лучик дрожащего света.

Джулия неслышно шмыгнула мимо, не желая смущать слуг, углубилась в коридор:

— Лапа! Лапа!

Ответом была лишь тишина, но обычно Лапушка охотился в помещении, где складировали пустые бочки. На подходе Джулия вновь прислушалась, уловила знакомое потявкивание — так и есть. Лапу всегда тянуло в подвал…

Она подняла фонарь:

— Лапушка!

Послышался тонкий мышиный писк, короткая возня, и вот из-за бочки сверкнули золотистые глаза. Лапа снова тявкнул — и уже со всех ног бежал к хозяйке, запрыгнул прямо на руки. Джулия прижала его к себе, буквально чувствуя, как тает сердце от касания к теплой мягкой шерстке:

— Ну, мы же договаривались, не сегодня!

Лапа умно взглянул и повел огромными ушами. Тявкнул в ответ. Джулия не сдержала улыбки и прижала его к себе еще сильнее:

— Пойдем, горе мое!

Она развернулась и пошла обратно, низко неся фонарь, чтобы не слепило зверька. Из приоткрытой двери доносился разговор. Джулия инстинктивно прислушалась

— …словно на похоронах.

— Перестань!

— Сеньора Марена, сказывают, до сих пор вся в слезах. И никак не уймется. Тоже мне, горюшко — одного знатного жениха на другого поменять.

Джулия почесала Лапу между ушами, чтобы зверек затих, и осторожно заглянула в кладовую. Две молоденькие служанки сливали из огромной бочки масло в глиняные кувшины. Одну она узнала — Наталина, кухонная девушка. Худая, светловолосая, с чересчур маленьким вздернутым носом и быстрыми злыми глазками. Вторую, краснощекую и круглолицую, Джулия знала только в лицо. Та толкнула Наталину локтем:

— Молчала бы ты, бессовестная! Уж глянула бы я на тебя, если бы тебя за чудовище просватали! А мне жалко сеньору. Так жалко, что сердце екает. Как представлю ее, бедненькую, в его черных лапищах — кровь стынет. Не пара он нашей сеньоре. Не знаю, куда Господь смотрит. Говорят, ничем он не лучше своего отца. А, может, и хуже. А тот, сказывают, от людей один пепел оставлял, если что не по нраву. Как же ей, миленькой, не убиваться?

Наталина пожала плечами:

— Да люди много что сказывают. Альфи — далеко, а со страху чего не наплетут.