Отец откладывает в сторону очки и как-то устало сжимает пальцы на переносице. Выглядит он не очень. Под глазами залегли тени и углубились складки в уголках губ. Я же так упивалась жалостью к себе, что даже не заметила, когда это началось.
– У тебя что-то случилось? – почему-то шепчу, приближаясь.
– Нет, что у меня могло случиться, Динар?
– Не знаю. Может быть, на работе что-то.
– Да, на работе… Кое-что. Именно поэтому, прости, сегодня ничего не получится.
– В каком смысле? – сощуриваюсь.
– Я про твой выход. Сегодня, мышонок, тебе будет лучше остаться дома.
Я вспыхиваю в одно мгновение. Щеки начинают пылать. Горло перехватывает возмущением. Злые слезы щиплют глаза. И дело ведь не в долбаном дне рождения! Я даже не уверена, что хочу в этот клуб. Да и Матусевич мне не особенно нравится. Просто в моей жизни столько ограничений, что с ними все сложнее мириться. Кажется, что чем больше я проявляю покладистости, тем сильнее отец закручивает гайки. И потому для меня почти невозможно и дальше оправдывать его тем, что он просто не может иначе, после всего, что нашей семье довелось пережить.
– Ты мне всю жизнь испортил, – шиплю на эмоциях, и, крутанувшись на пятках, убегаю к себе. В этот момент мне плевать, какую боль я причинила отцу своими словами, я об этом не думаю. Все мысли затапливает кипящее внутри возмущение. Я так устала со всем соглашаться! С грохотом закрыв дверь в свою комнату, без сил сползаю на пол.
Господи, Динар, ты с ума сошла? Говорить с отцом в таком тоне!
С одной стороны, мне ужасно стыдно, с другой… В меня будто бес вселяется. И подбивает, подбивает все сделать наперекор. Ну, ведь я и так уже со всем согласилась. Даже выйти замуж, как это подобает приличной девушке. Так могу я хоть перед свадьбой глотнуть немного свежего воздуха?! Я же задыхаюсь! Меня душит отцовский неустанный контроль.
Подхватываюсь с пола и распахиваю настежь окно. А на улице весна буйствует. Мое любимое время года. Все цветет, все так вкусно пахнет: тюльпаны, черемуха, гиацинты… И птицы поют.
Правда, долго наслаждаться открывшейся взгляду картиной не получается. Тело требует действий. Но что мне предпринять? Так ничего и не решив, плетусь вниз. По коридору прямо мне навстречу идет один из охранников. Чтобы с ним не пересекаться, толкаю ближайшую ко мне дверь – вход в гараж, для удобства примыкающий к дому. А там уже ворота открыты, и чья-то тачка заведена… Не знаю, чем я думаю, когда ныряю на заднее сиденье! Уже потом, когда машина сдавшего смену охранника благополучно минует ворота в отцовскую резиденцию и шлагбаум на въезде, понимаю, какую глупость совершила. Мало того, что мне будет довольно проблематично выбраться незамеченной, и в любой момент может зазвонить телефон, так еще и спина затекла пригибаться. Долго ли я так выдержу?
Почему-то пробивает на смех. Нервы сдают. И тут случается не иначе как чудо – Володя съезжает к заправке и, припарковавшись у колонки, выходит, то ли чтобы оплатить горючку, то ли за кофе. Я, крадучись, едва ли не по-пластунски выбираюсь из Мазды охранника, накидываю капюшон и быстро-быстро отхожу к тротуару, а там – свобода-а-а.
Только что мне с ней делать? Я не знаю даже, где нахожусь. Смешно, но проведя большую часть жизни в столице, я в ней практически не ориентируюсь. Все что я видела, я наблюдала из окна отцовского бронированного Мерседеса. Меня привозили и забирали и в обычную школу, и в спортивную, и потом в институт. Даже когда я гуляла с друзьями, мой маршрут был строго подчинен пожеланиям охраны.
Интересно, что за человек этот Муса, если отец уверен, будто он сможет обеспечить мне защиту не хуже?
Почему-то образ, который рисуется в моей голове, вызывает странную реакцию – тонкие волоски на моем теле приподнимаются, как штыки ощетинившихся мурашек.
Кошусь на телефон. Если отец обнаружит, что меня нет, по нему меня вычислят в два счета. Но я так сильно его обидела, что вряд ли он захочет подняться, чтобы пожелать мне спокойной ночи. А значит, какое-то время у меня все же есть.
Во рту становится горько-горько. Вина придавливает. Я обещаю себе, что непременно извинюсь. И давлю на корню мысль вернуться, аргументируя это тем, что будет очень тупо закончить свой фееричный побег вот так.
Что же мне делать? Позвонить Маринке? Или вызвать такси? Я никогда на такси не ездила. Но у меня есть приложение агрегатора в телефоне. К удивлению, все получается с первого раза. И машина приезжает довольно быстро. Пока доезжаем, темнеет. Водитель мне попадается спокойный, но такой разговорчивый, что я невольно задаюсь вопросом – это его индивидуальная особенность, или все таксисты такие?
– Ди! – орет Маринка, открывая мне дверь. – Ты?! А что это на тебе за мешок?
– Да так. Настроения нет наряжаться.
– Ты что?! Тебя на порог не пустят в таком виде. Там же фейс-контроль. Ну чего ты стоишь, давай разувайся!
Из кухни выглядывает Маринкина мать.
– О, Динар, Маруська не говорила, что ты зайдешь.
– Я думала, мы встретимся в клубе, – отмахивается та. – Пойдем, тебя нужно срочно переодеть.
А мне все равно. Пусть. Я готова заняться чем угодно, лишь бы не думать о том, какой ужас испытает отец, когда не обнаружит меня дома. Зачем я вообще сбежала?!
– Вот эта юбка и этот кроп-топ? Как тебе?
– Никак. Я ни за что это не надену.
– Да брось! Твоему образу не хватает немного…
– Вульгарности?
– Раскованности! – закатывает глаза.
В конечном счете сходимся на том, что я надену маленькое черное платье. Оно достаточно закрытое, но фигуру облегает так, что мне некомфортно. Дешевая синтетическая ткань не дает коже дышать – я начинаю потеть еще до того, как мы выходим из дома. Все бесит – тушь на ресницах, красная помада на губах. Но больше всего – туфли на каблуках, которые Маринка уговорила меня напялить, несмотря на то, что они как минимум на размер больше, чем нужно. А еще ведь пакет, в который я запихнула свои вещи, чтобы переодеться, когда придет черед возвращаться. Выгляжу как беженка – одежда с чужого плеча и баул.
Папа звонит, когда мы с Маринкой направляемся к клубу. Я резко торможу и, не зная, как быть, бестолково переступаю с ноги на ногу.
– Что такое?
– Это отец. Он не отпустил меня. И теперь волнуется.
– Ну и хрен на него! Надо было по-хорошему договариваться, а то тоже мне – развел патриархат. Ты ж ему не рабыня.
– Перестань, – морщусь, – он просто тревожный.
Пока не передумала, набираю короткое СМС: «Со мной все хорошо. Я на дне рождения, как и предупреждала. Через пару часов вернусь». И жму на кнопку питания. Вот если бы так еще можно было выключить беспокойство, чувство стыда и вины. И вроде да, я понимаю, что папа перегибает. Но собственный бунт все равно кажется мне ужасно незрелым. Смотрю на веселящихся ребят, а сама не испытываю абсолютно никакой радости. Так, улыбаюсь невпопад, чтобы не портить никому настроения.
– Ну что, Марик, давай за твои двадцать. Пусть этот денек будет покруче предыдущих. Здоровья крепкого, как боксерский мешок, чтобы все траблы отталкивались от тебя, как от стены, пусть достижения сыплются на тебя, как кики в файте…
– Ребят, мне одному кажется, что наш Санек угорел по метафорам? – ржет Сема.
– Или попросил помочь ему нейросеть. Я там курсач себе за три дня напромтил. Колись, Санек, поздравления сетка писала? Или ты сам до такого додумался?
Все начинают смеяться. И именно в смехе теряются звуки выстрелов. Для других теряются. Не для меня, натасканной на любую опасность. Я замираю, прислушиваясь. Но поскольку события разворачиваются с оглушительной скоростью, и остальные довольно быстро понимают, что происходит что-то неладное. Народ визжит, конфликт почти у самого танцпола продолжается. Кажется, это называется «стенка на стенку». И самое страшное, что в этой вакханалии мало кто обращает внимание, что от искр начинает тлеть обшивка на потолке.
Хватаю Маринку за руку:
– Эй! Ты куда?
– На выход. Быстро.
Я натаскана, да… Где бы я ни была, я невольно обращаю внимание на наличие запасных выходов.
– С ума сошла?! Там стреляют!
– А там, – рычу, – горит. Как думаешь, у тебя больше шансов умереть от шальной пули или задохнуться? Быстро! Все… К выходу, не толкаясь.
Но какой там! Когда срабатывает система пожаротушения, и вода начинает лить с потолка, народ, будто обезумев, устремляется к выходу. Образуется давка, которой я так боялась. Но, к счастью, очень быстро поспевают то ли спасатели, то ли полиция – в темноте не разобрать, и берет ситуацию в свои руки.
В этом ожившем кошмаре я думаю лишь о том, что отец не переживет, если со мной что-то случится. Это дает силы выбраться и не упасть. Когда в конце, казалось бы, бесконечного коридора появляется свет, мои ноги подкашиваются в коленях. Поверить не могу, что мы чуть не погибли из-за каких-то отбитых придурков, решивших выяснить отношения при помощи оружия! Маринка тихонько воет, до боли сжимая мою ладонь. Ее, видно, тоже накрыло откатом.
– Тщ-щ-щ, все будет хорошо. Кажется, они даже огонь потушить успели, – шепчу, с отчаянием прижимая подругу к себе и невольно касаясь ее пропахших гарью волос губами. И тут – щелк в голове. Папа! Достаю телефон, трясущимися руками включаю.
– Динара… – хрипит он.
– Все хорошо! Со мной все хорошо. Слышишь?
– Слышу. Стой, где стоишь. За тобой сейчас подойдут.
Отец сбрасывает вызов. Я даже не успеваю уточнить, кто подойдет, и сколько мне ждать. Правда, ждать и не приходится. Потому что практически тут же меня окликает знакомый голос…
– Динара?
– Да! – широко распахнув глаза, гляжу на мужчину, невольным свидетелем разговора которого я стала на своих последних соревнованиях.
– Добрый вечер. Меня зовут Муса Гатоев. Ваш отец просил меня сопроводить вас до дома.
Глава 3
Он?! Он… мой будущий муж? А он вообще как, об этом знает? Ну, конечно же, да! Другое дело, что это знание ничуть не мешает ему трахать других. Заметьте, не я выбрала это слово. Он сам так сказал! Той… своей.
– Эй! Ди, ты слышишь? – толкает меня Маринка.
Холодный взгляд Мусы соскальзывает на жмущуюся ко мне подругу, но тут же возвращается обратно. Будто он посчитал ее персону не стоящей внимания.
– Да. Х-хорошо. Но сначала мы закинем домой Марину, – говорю я, вызывающе задрав подбородок. Бровь Мусы медленно ползет вверх. Он сканирует меня с ног до головы, как какую-то неведомую букашку, и, брезгливо наморщив нос, холодно парирует:
– Вас проводят к машине. Посидите там, пока я здесь закончу.
В ту же секунду к нам подходит долговязый мужик и эвакуирует с места происшествия, не задав ни единого вопроса о происшедшем. Впрочем, хотела бы я посмотреть на смертника, который бы решил допросить дочь самого Халилова. Уверена, мое имя никогда не всплывет в связи с со случившимся.
– Что закончит, Ди? – шепчет Маришка. – Думаешь, он пожарный?
Растерянно оглядываюсь через плечо. В пульсирующем свете мигалок все происходящее кажется полным сюрреализмом. А в центре всего – удаляющаяся фигура моего будущего мужа. Не сказать, что он прям очень высокий, и не сказать, что мощный. Но я с детства усвоила, что мощь некоторых мужчин зачастую скрыта от глаз. И вообще, в другом заключается. Раз уж мой отец именно этого человека выбрал для меня в спутники жизни, можно не сомневаться, что Муса – величина. Я против него – букашка. И это меня больше всего пугает.
– Нет, думаю, этот из других… структур.
– А-а-а, – с опаской тянет Маринка. – Слушай, я, наверное, выйду, посмотрю, как там наши. Все ли целы?
– В такой толпе ты их не найдешь. Лучше напиши.
– Точно! Я в какой-то фрустрации. Просто кошмар.
Маринка достает телефон и начинает дрожащим голосом зачитывать все, что ребята успели написать в нашем чате. Какой-то дурень даже умудрился заснять эпические кадры эвакуации. Ну, не идиот? Тут спасаться надо, а они стримят. Отец бы мне за такую беспечность открутил голову.
Волна отката проходится по ощетинившимся нервам, вызывая непроизвольную дрожь в теле.
Краем уха слушая отчет Маринки по результатам переклички, пишу отцу:
«Я тебя люблю. Прости меня».
Прочитано. Нет ответа…
«Очень-очень тебя люблю».
Я не плакса, но второй раз меньше чем за неделю я на грани полноценной истерики. А ведь моя жизнь не впервые повисает на волоске. Пусть я совершенно не помню того момента, когда в первый раз чуть не погибла, не помню своих эмоций и мыслей, если они вообще были в голове у одиннадцатимесячного младенца, теперь в память, кажется, навсегда въелось леденящее чувство, возникающее в момент, когда тебе едва удается разминуться со смертью.
«Возвращайся скорей домой», – отвечает отец. И видно, не одной мне он это пишет, потому что вскоре после этого к машине подходит Муса. Садится за руль и, не глядя на нас, трогается с места. Маринка с силой сжимает мою ладонь:
– Мне на Заводскую…
Могла бы и не говорить. Я уверена, что у Мусы имеются все данные касательно моих контактов и передвижений. Во рту горчит. Я принципиально на него не смотрю, хотя, наверное, могла бы что-то да разглядеть в свете фар несущихся нам навстречу машин.
Практически сразу у Маринки начинает звонить телефон. Она отвечает. Звонит ее мама, которая узнала о случившемся из новостного паблика. Значит, шумиха уже началась. Вовремя мы уехали.
Маринка успокаивает мать как может. Захлебываясь слезами, рассказывает ей, что это я всех спасла. Округлив глаза от возмущения, я поворачиваюсь к подруге. Ну что за чушь несет эта дурочка?! С намеком тычу локтем ей под ребра, а та уворачивается и, рыдая, продолжает в красках расписывать мои подвиги. Маринку послушать, так я прямо какая-то супервумен. На деле же ничего особенного я не сделала. Просто оказалась чуть более внимательной в вопросах безопасности, чем другие. Но моя крутость здесь вообще ни при чем. Просто так складывалась моя жизнь. Просто таким был мой опыт…
От внимания Мусы Маринкина истерика не ускользает тоже. Но смотрит он почему-то не на нее, а на меня. Поймав его пристальный взгляд в зеркале заднего вида, притворяюсь, что пялюсь на то, как свет фар вспарывает стежки дорожной разметки. Я понятия не имею, как себя вести с этим мужчиной. Он как минимум в два раза старше, он мудрее, суровей. А еще он в курсе моего дурацкого побега… Или нет? Или отец все же прикрыл непутевую дочь, опасаясь, что Муса от меня откажется? Эта мысль буквально подкидывает меня на сиденье. Да ведь это мой шанс! Все тому способствует – вызывающий макияж и платье это ужасное вполне могут навести Мусу на мысли о том, что я довольно распущена. Мне остается лишь ему подыграть! И тогда он сам от меня откажется. Только как мне осуществить задуманное? Ну же, Динара, думай!
– Приехали, – комментирует Муса очевидное.
Маринка судорожно сжимает меня в объятиях. Повторяет свои бесконечные «спасибо» и так мне этим надоедает, что под конец я принимаюсь силком ее выталкивать из машины. Это Маринку смешит. Да я и сама уже на грани истерики.
Когда за ней, наконец, закрывается дверь, Муса не спешит трогаться. Открывает перчатницу, достает влажные салфетки и с намеком протягивает мне. Я на секунду замираю. И этого времени вполне достаточно, чтобы осознать – не смогу, не смогу я себя опорочить. Нет, не так… Себя бы, наверное, смогла, а вот отца… Никогда.
Кротко потупив глазки, забираю сразу всю упаковку. Сначала руки оттираю, следом – поплывший макияж.
– Извините, – зачем-то шепчу я. – И спасибо.
– За что? В этот раз ты, кажется, сама спаслась.
Что означает его «в этот раз»? Он в курсе, что однажды я выжила в теракте? Уточнить не успеваю. Потому что Муса вдруг улыбается, и, глядя на хищный блеск его зубов в свете приборной панели, я теряю нить разговора.
– И другим помогла выбраться. Может, тебе даже медаль дадут.
– Не надо медалей! – пугаюсь я, изрядно тем самым повеселив Гатоева. Я не понимаю природу его веселья и потому тушуюсь.
– Окей. Давай так. Медалей не будет. Но только если ты расскажешь, как тебе удалось сбежать.
Значит, он все-таки в курсе, что я пошла против отцовской воли! И что? Ему все равно? Пытливо вглядываюсь в лицо мужчины. Но по нему совершенно невозможно прочитать, о чем он думает. Мне эта маска знакома. Папа, не снимая, носит такую же. Хочется верить, что под маской Мусы я увижу то, что и под маской отца – тепло, любовь, принятие. Но в ушах звучит его разговор с любовницей, и я понимаю, что мне придется иметь дело с тем, с чем я никогда не сталкивалась.
– Не скажу.
– Дерзкая?
– Нет. Просто не хочу выдавать секретов, которые мне могут еще пригодиться.
– Думаешь, сможешь убежать от отца?
Поделиться книгой: