Творческий отпуск. Рыцарский роман

Я это запомню.

Так я сделал бы это и сам, Сьюз. Только веса побольше: для мужчины моих габаритов как минимум сотня фунтов.

Прекрати.

Я частенько представлял, как иду на переработку местным морепродуктам, из каковых по большей части и состою.

Прекрати, пожалуйста. Значит, мы не думаем, что Пейсли обнаружил глубокого крота, или сам был кротом, или его пустили в расход КГБ или Компания.

В этом мы сомневаемся – неизменно признавая, что отнюдь не невозможны вещи и постраннее. Мы полагаем, что волокита с отпечатками пальцев и кремация в Компании, взломы и все такое – более-менее повседневные провалы, противоречия, ляпсусы, подчистки хвостов и дымовые завесы при его тайной контрактной работе, не связанные с его смертью.

Если это так, то единственные настоящие тайны, по нашему мнению, – это сломанный столик, травмы на шее и тесные трусы.

Столик Фенвику не кажется важным: Сколько всего сломанного и на борту «Поки», и на берегу сам он чинил, а оно только снова ломалось? Складные столики с креплением к переборке особенно хрупки: один тычок от потери равновесия человеком с габаритами Фенна – при умеренном, скажем, волнении или в кильватере проходящего мимо судна – вновь может отковырнуть починенное. Повреждения шеи и отклик миссус Пейсли на фотоснимки вскрытия заставляют задуматься – но мужик неделю провел в воде. На те трусы тридцатого размера мы едва ли способны выдвинуть гипотезу: чьи-то чужие, возможно – сына, примешались в стирке к его вещам и оказались в мешке с бельем, которое он взял с собой в плавание, и пришлось фот де мьё втягивать живот потуже, как иногда вынуждены делать мы, престарелые Лотарио? Трусы остаются тесной тайной. Вопрос же получше может оказаться таким: был ли у этого человека повод для самоубийства за исключением общей тяги к нему уже не молодых мужчин, чья жизнь свернула за какой-нибудь важный угол? Вот тут-то в истории вновь могут объявиться Компания и КГБ. А без них мы с тобой ничего особо загадочного в самоубийстве не нашли.

Сьюзен цитирует Эдварда Арлингтона Робинсона:

А Ричард Кори летним вечеркомПришел домой и пулю в лоб пустил[73].

Фенвик в ответ: Угу.

Бедный капитан Шадрин! Мы думаем, его сцапал КГБ?

Думаем. У торговцев яхтами на Соломоне и в Аннаполисе в каталогах всегда есть некоторое количество убыточного товара Компании. Шадрин был в Вене предположительно по делам, а не в отпуске. Если не ошибаюсь, городская площадь, с которой его исчезли, – это Штефансплац, у собора. Помнишь?

Сьюзен вспоминает оживленный перекресток: две энергичные улицы магазинов и уличных кафе, смыкающиеся у перестроенного Штефансдома. Где с Кернтнерштрассе – и на Грабен, говорит она.

И мручный чпастик переграбил[74]. До гулагов далеко.

Ох, бедняга. И его жена! Мы можем сменить тему?

Скоро сменим. Мой же последний вопрос таков: Какой, по-твоему, второй вопрос задал наш мистер Джеймз Джизес Энглтон, беседуя с миссус Пейсли при том Хамфри-Богартовом рандеву в баре? Чересчур щекотливый, для того чтобы его печатать в газете?

Сьюзен бы не удивилась, если б этот мужик бил клинья к свеженькой вдове. Ее Ма пришлось смириться с удивительным количеством подобных нахальств с разных сторон, причем дважды в жизни[75]. Но, мало что зная о натуре м-ра Энглтона, помимо пресловутого черного плаща и темных очков, она предполагает, что он спрашивал у нее о документах, касающихся тайной деятельности ее мужа.

Фенвик тоже так полагает – пусть и не понимает, почему такую общую формулировку слишком щекотливо печатать. Нынче в интересах поддержания боевого духа и преданности Компания в некоторых пределах обыкновенно втягивает жен своих сотрудников в свою деятельность. Посему разъезды и разводы могут стать проблематичны – по очевидным причинам, – и проживающая раздельно вдова с настоящим или воображаемым зубом, заточенным на Управление, оказалась бы хлопотной дополнительно. В то же время она также представляет собой определенную небольшую возможность. На нее могут выходить и другие интересующиеся работой ее покойного супруга; Фенн имеет в виду не просто журналистов-расследователей и оппортунистски настроенных литературных негров. Если такая женщина сама не занималась работой Компании или не занимается ею сейчас, ее нынешнее прискорбное положение позволяет ей сослужить службу своей стране, себе лично, даже памяти отца ее детей, – и, вербуя ее, Компания защищает себя. Вот такое предложение действительно было бы слишком щекотливым для печати.

Ладно. Однако Сью вынуждена рассуждать, почему в таком случае миссис П. вообще обеспокоилась упомянуть, что вопросов было два. Несомненно, потому что как непрофессионал в экстраординарной ситуации, пораженная мелодраматизмом рандеву с Энглтоном, она поймала себя на том, что цитирует репортеру его скупую реплику о том, что «у меня к вам только два вопроса». А затем ей пришлось запираться насчет второго.

Это хорошо, Сьюз.

Спасибо. Но мы далеки от целесообразности, Фенн, а такое отклонение от темы про Пейсли было лишь про это. Оно не стало быстрым хирургически точным ударом в смысле повествовательной экспозиции.

Это правда. Однако Фенвик утверждает, что, идя галсами против ветра, мы должны применять иное мерило действенности, нежели когда плывем непосредственно туда, куда стремимся. По его мнению, нам нужно, когда мы искусно вправим это отклонение от темы в нашу историю, лишь добавить, что если читатель решит, будто история исчезновения м-ра П. изобилует противоречиями, нерешенными загадками и неподвязанными концами, он/а обнаружит, что история исчезновения Феннова близнеца Манфреда с борта нашего «Поки» еще богаче в этом смысле – поскольку она, так сказать, жутковатый мгновенный повтор исчезновения нашего друга Джона Артура Пейсли.

В нескольких следующих строках мы должны использовать кавычки весьма осмотрительно.

«Он ведь на самом деле не был тебе другом, правда, Фенн? полувсерьез спросила Сьюзен Секлер уже не впервые», – спросила Сьюзен.

«КУДОВ[76], двусмысленно ответил Фенвик Тёрнер, в мое время был все еще сравнительно небольшим клубом, – ответил Фенн, – члены которого ощущали определенную товарищескую связь, не всегда без примеси недоверия и прочих эмоций. Но, в отличие от Графа, я никогда не был полноправным членом этого клуба. Хвала небесам».

Ты пичкаешь гуся, жалуется Сьюзен. Давай покажу тебе, как это звучит: Мне, Сьюзен Рейчел Аллан Секлер, вот уже седьмой год твоей жене, твоей любовнице на год дольше и твоей как-бы-племяннице на двадцать семь лет дольше этого, уж точно не нужно такого рассказывать. Это само собой разумеется.

Неужто, Шошана.

«Мрачно добавил он».

Не мрачно, Сьюз. С надеждой.

«Ибо в том мире теней, который он оставил позади, как сам заявлял и верил, стояла на своем Сьюзен, – стоит на своем Сьюзен: – в мире информации, дезинформации, даже супердезинформированной суперкодированной дезинформации, насколько это в силах осмыслить молодая преподавательница классической американской литературы, – в таком мире простую правду и фальшь, факт и фикцию, верность и неверность различить может оказаться очень трудно – вообще-то различие это может быть таким же наивным, как… э-э… счастье и несчастье или любовь и меньше-чем-любовь…»

Иными словами, строго произносит Фенн, вообще не всегда трудно и не всегда невозможно даже там, где трудно. Кое в чем таком, чего мы никогда не сможем узнать, нам тем не менее очень не следует сомневаться.

Сьюзен нетвердо произносит: У меня, должно быть, месячные. Когда были в последний раз?

Секундочку. Фенн выносит и просматривает судовой журнал, после чего сообщает, что последний зачин менструации случился у Сьюзен примерно в 19:00 7 мая 1980 года в Гваделупе, где народ, несомненно, принял за признак скромности ее отказ снять трусики от бикини на нудистском пляже «Клабмеда», когда на самом деле она не была расположена выставлять напоказ не свою изысканную фунфунетку, а нитку от тампона. Несомненно, еще одна разновидность скромности – но мы, впрочем, не припоминаем, что наблюдали какие бы то ни было французские или немецкие нитки от тампонов. Спазмы легкие. Если сейчас у Сьюзен месячные, то чуточку рановато. Дальше мы отмечаем, что последняя зарегистрированная овуляция произошла у нее 21 мая в Маленькой Бухте, остров Питера, Б. В. О. Левый яичник. Мы что, движем действие вперед?

Могло бы показаться, что нет, – так идущий галсами парусник, кажется, не приближается к своей цели. Однако Сьюзен нутром чует, что мы к чему-то движемся.

Фенвик замечает, что на самом деле продвигаемся мы к норд-норд-весту со средней скоростью пять-шесть узлов и должны увидеть на горизонте остров Соломона задолго до сумерек, если бриз не стихнет. Его приятно удивляет, что авторулевой все еще работает после того, как он сам его починил. Однако возрастает вероятность ранних ливневых гроз вечером; можно уже наблюдать душные кучево-дождевые облака, громоздящиеся к западу, где еще и…

Твой блядский сердечный приступ, Фенн!

Мой БСП? Да.

В Мартовские Иды Тыщадевятьсот семьдесят девятого, назавтра после твоего сорок девятого дня рождения!

Понял, читатель? Вот что было у нее на уме последние две страницы.

Ну и? требует Сьюзен. Что это было? Мы продолжаем самоуправлять. По правому борту мимо скользит греческий контейнеровоз «KAMEΛΛIA», обратным курсом. Сью смертельно серьезна.

Ты это о чем – Что это было? канючит Фенн. Считаешь, то был Дипломатический Грипп? Это был мой БСП! Иисусе, Сьюз!

Успокойся, советует его жена. А то сердце схватит.

Я успокоюсь, когда пойму, в чем дело.

Сьюзен велит читателю запомнить эту строку: она намерена использовать ее против своего мужа потом, когда ей понадобится успокаиваться. На самом же деле ей нужно успокоиться сейчас.

Милая.

Твой приступ случился по пятам вслед за исчезновением Манфреда и вашего совместного сорок девятого дня рождения, когда ты все еще находился под огнем у Компании за то, что опубликовал свою книгу.

Она имеет в виду «КУДОВ», читатель, произносит Фенн в сторону: тот критический обзор наших негласных операций, написанный бывшим служащим Управления, операций особенно в Иране и Чили, и из-за публикации того обзора между его автором и его бывшими сослуживцами, включая его брата-близнеца Князя Тьмы, пробежала черная кошка, зато повсюду рукоплескали либералы, включая и нескольких, кого сам автор более-менее презирал. Разоблачение опубликовано, увы, слишком поздно, чтобы подействовать так, как, например, книги Марчетти и Эйджи, и слишком рано, чтобы состричь купоны с Иранской революции. Но таков уж шоу-бизнес. Прошу вас, двигайте действие дальше, миссус Тёрнер.

Мы едем вместе верхом на обвесе рубки. Ушибленная Сьюзен касается ушибленного бедра Фенвика. Что, как сказал доктор Хантер, действительно вызвало приступ, милый?

Фенн рассудительно отвечает: Все вышеперечисленное, несомненно, внесло свою лепту. Стрессовый фактор: потерять Графа после того, как мы уже потеряли Гаса, эт сетера. Диетический фактор: сравнительно высокий уровень потребления сахара, соли и холестерина, ныне существенно сниженный. Умеренно высокий уровень потребления крепких напитков, ныне практически устраненный. Пациент нынче пьет лишь легкие вина и пиво плюс изредка ром с тоником в тропическую погоду. Сократил потребление столовой соли, яиц, животных жиров, исключая бри и каприс-де-дьё. Прежде пациент был полуторапачечником, но бросил, ушел в завяз. Во всем остальном здоровье в порядке. Двигай уже действие.

Прошу тебя, милый… Управление.

Фенн кивает и вздыхает. Ладно. Могло разработать естественные токсины, провоцирующие сердечные приступы, а затем исчезающие без следа, – вроде наших знаменитых токсинов моллюсков в целях общего убийства. Могли и в самом деле, Сьюзен. И у них могли найтись способы его введения поизящней, нежели тычок отравленным зонтиком, прикончивший того парня в Лондоне некоторое время назад[77]. Отравленная поздравительная открытка, быть может. Тортик, свечка, поцелуй. У них даже могли оказаться серьезные причины желать моей смерти; о таких причинах я и сам могу не знать. Какой-нибудь спятивший критик Компании, к примеру, в самой Компании – или в конкурирующем агентстве – мог бы захотеть, чтобы дело выглядело так, будто меня прикончила Компания, дабы предотвратить бо́льшую вседозволенность негласных действий в Тыщадевятьсот восьмидесятых. В таком случае ему бы лучше было воспользоваться токсином с не скрытым остатком. Но, может, его еще не довели до совершенства, а наемный убийца, допустим, запорол работу. Я все еще тут!

Он делает вдох. Или можем обратить мотивы вспять – или скомбинировать их. Или порассуждать так: пусть Компания и невиновна в моем дебютном сердечном расстройстве, сам факт этого события подводит меня к тому, что второе они мне сами устроят. Кто их теперь заподозрит?

Сьюзен заподозрит. Снова расскажи ей, что прогноз доктора Хантера верен.

Фенн клянется, что по крайней мере верно его изложение того прогноза: пятьдесят процентов вероятности того, что Фенну достанется еще один приступ, прежде чем он выработает свою нормальную ожидаемую продолжительность жизни[78] в количестве семидесяти двух лет плюс несколько дополнительных ввиду продолжающегося долголетия его родителей; пятидесятипроцентная вероятность того, что он с этим сроком сравняется или превзойдет его, исключая несчастный случай или рак, и от сердца никаких вестей ему больше не поступит.

Сьюзен интересно: Рак. А Компания?..

Фенн в этом сомневается, хотя и предполагает, что они поглядывают на возможности, напр., рекомбинантной ДНК. Для большинства целей и задач Управления даже скоротечная карцинома едва плетется: жертва может поменять систему ценностей и рассказать все – или суперсуперкодировать супердезинформированную суперкодированную дезинформацию. Глянь: вон шведская подлодка у буев бомбардировочного полигона.

Сью передергивает. Пошли-ка отсюда подальше.

Так мы уже и поступили: наш творческий отпуск в плавании.

Они за нами следили.

Фенн пожимает плечами. Может, кто и поглядывал. Но это вряд ли.

Тот бармен в Канкуне.

Твой друг Антонио в Гваделупе. Потому-то он и не цапнул тебя за титьку при погружении на пять метров; он бы на этом засветился.

Ты серьезно? Сьюзен убирает руку мужа у себя с означенной груди. Нет, ты не серьезно.

Нет.

Все, что ты мне только что сказал, Фенн, – правда, насколько тебе это известно. Я в это верю.

Фенвик тоже. И пусть мы не очень далеко продвинули действие вперед, уж точно слегка стронули с места экспозицию.

Действие, снова заявляет Сьюзен, вовсе не стоит на месте: она ощущает себя на квант ближе к своему возлюбленному, нежели чувствовала прежде.

Ладно. И ни Компания, ни КГБ, ни ФБР, ни мафия всерьез не желают моей смерти.

Откуда ты знаешь?

По зловещей причине, заключающейся в том, что он, не принявший никаких особенных мер по самозащите, скорее всего, не находился бы сейчас тут, на борту милого «Поки» с драгоценной нею, у мыса Кедровый в устье реки Патаксент, и не менял бы курс на триста градусов, если б они хотели его смерти. Он был бы мертв.

Некоторое время мы тихонько идем полный бейдевинд в широкое речное устье между низколежащим мысом Кедровый слева по борту и прекрасным высоким полуостровом справа от мыса Бухтенный до мыса Барабанный. Один галс – ветер сместился к весту – вводит нас в саму реку и в пределы видимости острова Соломона с его северного побережья. На юге его даже по воскресеньям взлетают с Флотской воздушной базы и садятся на нее военные тренировочные реактивные самолеты, вертолеты и разведсамолеты; завтра грохот от них станет непрерывен. Сьюзен, замечает Фенвик, усваивает его последние замечания – не беспечно. Проверяет флюгарку, большим и указательным пальцами подергивает себя за нижнюю губу; темные глаза ее щурятся и расщуриваются, глядя на гнездо верш по правому борту и на большие авиационные ангары по левому. В оркестровке звуковой дорожки спереди теперь рокочет первый серьезный гром: мрачные фанфары к

СРЫВУ У СЬЮЗЕН!

Вдруг она восклицает: Ненавижу свое положение!

Как это? Ветер тут же делается холоднее и вест-норд-вестовее; темнеет вода; оттуда, где гром, выметываются черные кошачьи лапы. Гонка может оказаться напряженной.

Я словно кто-то из тех тронутых баб в фильмах «Крестного отца», что продолжают вести свои нормальные простодушные итало-американские жизни, готовят лингвини, растят бамбини, а их мужья втайне заправляют всеми азартными играми, проституцией и наркотиками в городе. Сижу тут на своей, по сути, добродетельной жопке при простодушной докторской степени, учу студентов отличать трансцендентализм от экзистенциализма, расставляю им запятые, делая вид, будто искусство, нравственные ценности и согласование подлежащего и глагола имеют значение, а мой муж, мой отчим-деверь и их дружки убивают Патриса Лумумбу, свергают Мосаддега и Сальвадора Альенде, отправляют своих агентов подлодкой на Кубу, чтоб у Фиделя Кастро выпала борода, и в отместку убивают нашего собственного президента…

Скажешь тоже, Сьюзен…

Сиди тихо: у меня срыв!

Ладно.

Вы подрываете любое правительство, которое ставит благосостояние своего народа выше «Экссонова», «Ай, Ти и Ти» и «Анаконда-Копперова». Вы врете и жульничаете, подделываете и угрожаете, подкупаете, пытаете и убиваете и учите нечестивые правительства проделывать то же самое гораздо действеннее, нежели им это удавалось раньше. Я не имею в виду лично тебя, но ¡Езукристо, Фенн! Какое право у мужчины, занимавшегося вот таким, на мою нравственно ревностную и в сути своей невинную попу, хотелось бы мне знать, не говоря уже о преданности моего сердца и ума? Целые самолеты, груженные пивом и шлюхами для нунгов![79] О, я знаю – ты мне процитируешь Джорджа Альфреда Таунсенда:

Ярыжка сельский – но с анналами в руках —

докажет:

Отцы отечества бывали нас гораздо гаже[80].

Ты мне напомнишь о грязных трюках Бена Франклина и Томаса Джефферсона, о нравственных бородавках Эйба Линкольна и Вудро Уилсона, ФДР и Мартина Лютера Кинга-мл., может даже – Махатмы Ганди. Возможно, сошлешься на всякое Сартрово про Грязные Руки и Трагический Взгляд Невинности: Никакого омлета без неразбитых яиц; если не переносишь жару, нечего делать в кухне, эт сетера. Как бы то ни было, ты не только сам покинул Управление именно из-за того, что терпеть не мог их негласную деятельность, но еще и мужественно написал разоблачение в той мере, в какой мог, не ставя под угрозу подлинную и легитимную безопасность нашей республики и жизни приличных негласных оперативников, если это не оксюморон. Скажем, хотя бы жизнь и благосостояние более или менее невинных семейств негласных сотрудников. И ты как мог постарался сдерживать бесчинства Компании, особенно Манфреда, а затем разоблачил их. И даже если нет; даже если б ты до сих пор был по самую шею в допросах кагебешников, которые могли или не могли б оказаться легитимными перебежчиками, в конспиративных домах Компании на острове Соломона прямо вот тут и на нашей прекрасной реке Чоптанк и еще бог знает где, может, даже у нас на драгоценном нашем острове Какауэй…

Только не там, Сьюзен. Руки прочь от Какауэя.

Даже тогда я б любила тебя до смерти, потому что знаю – у тебя доброе сердце, если и не на все сто процентов чистое, а натура у тебя прекрасная, пусть и замаранная, и ты б никогда ни в каких обстоятельствах не ввязался бы в такие мерзкие дела, если бы поистине не верил, что делать это отчего-нибудь действительно необходимо для защиты наших – не наших сраных корпораций, политиков и карьерного персонала гражданской службы, а нашего народа – против прямой и ясной опасности, каковой иногда бывал тоталитаризм, но никогда не был социализм. Или если б тебя не вынудили к этому угрозы мне и/или другим членам твоей семьи, в каковом случае, по Аристотелеву определению, действия твои бы не были полностью добровольны, а значит, ты б не был полностью виновен.

Да. Ну.

Прошу прощенья; меня сейчас стошнит.

Она и тошнит, соленая Сьюзен, – или пытается, опрятно на подветренную сторону. Скорбный Фенвик придерживает ее, пока она стоит на коленях и травит всухую за нижний планширь. Срыв его подруги, рассуждает он, словесного отклика не требует. Она спускается под палубу, вытирает рот, возвращается в фуфайке с капюшоном и палубных туфлях, берется за штурвал, чтобы Фенн тоже мог приготовиться к быстро приближающемуся ненастью. Радио НАОА передало еще одно штормовое предупреждение для большинства Мэриленда. Эта погода, прикидываем мы, уже не пройдет от нас к северу. Сейчас 1815; благодаря отчасти попутному приливу мы пришли гораздо ходче, чем рассчитывали. Вопрос в том, становиться ли на якорь сразу в первом доступном, однако несимпатичном укрытии – само́й Соломоновой гавани – или бежать наперегонки со штормом к более надежной и спокойной якорной стоянке на ночь в часе хода вверх по течению.

Сьюзен прислоняется к нему, обессиленная. Фенн поглаживает ее по животу; она крепче прижимает там его руку. Что думаешь, спрашивает у нее Фенн. Рассматривает ее лицо; она же рассматривает близящийся шторм. Давай еще чуть-чуть испытаем удачу, вздыхает она, и рванем к Маколлу[81]. Подпитаем?

Решаем попробовать – почти полностью открыв дроссельную заслонку, надеясь, что топлива нам хватит. Фенн опускает и укладывает все паруса и готовит якорь на тот случай, если, прежде чем достичь ручья Св. Леонарда, придется бежать под ветром вдоль высокого берега. Видим первые вспышки молний, отходя от острова Соломона и его дамбы по правому борту, – большая разница с Ки: Соломон по самый плимсоль набит коттеджами, маринами, коммерческими рыбалками и рыболовными и прогулочными судами – и спешим под высокий шоссейный мост через реку. Весь день температура воздуха была 90 °F; быстро остывающий бриз сейчас – нам нервное облегченье.

Все будет шик-блеск! кричит Сьюзен навстречу буре, когда Фенн возвращается в рубку. Несколько драгоценных минут мы теряем, придвигаясь ближе к северному берегу, у какового, однако, сумеем затем держаться всю дорогу до Маколла. Для тепла и безопасности облачаемся в спасжилеты. Озаренный еще одной яркой вспышкой Фенвик произносит: Ох, батюшки. Дрожащая Сьюзен цитирует Юдору Уэлти:

В небе стояло целое дерево молнии.

Собираемся с духом перед ударом грома; он ошеломляет. На реке мы единственное судно; наша алюминиевая мачта – единственный высокий предмет на всю округу. Небо впереди черно и медно-зелено, бурлит: конец света. Мы засекаем красные и зеленые несветящие навигационные буи – слишком вдали, – отмечающие широкое устье ручья. Нам нипочем туда не успеть. Как пехотинец, выбирающийся из стрелковой ячейки посреди артобстрела, Фенн, пригнувшись, крадется вперед и становится у якоря. Сердца у нас знакомо уходят в пятки. Откуда у нас еще дизельное топливо?

Мы успеваем – едва-едва. В том ручье и бухте много воды, прямо до самого берега; как будто тяжелый наш тендер – «шеви» на стоянке, а Сьюзен – борзая парковщица-ветеранка, мы на полном газу проносимся мимо навигационных буев и в уютную Маколл сразу по левому борту, двигатель уже на реверсе, чтоб затормозить наше продвиженье вперед при влете туда. Бухта пуста; деревья на высоких обрывах свистят и машут, словно бы аплодируя мачистой езде Сьюзен (вот она с ревом гонит «Поки» к полной остановке, пока Фенн бросает якорь; вот она ловко сдает задним ходом на дректове, чтоб якорь зацепился), но в самом Маколле никакой воздух не движется. Раздается еще один сокрушительный удар грома; дождь нас хлещет градом толстых пуль. Фенн крепит уткой дректов на десяти фатомах; Сьюзен глушит двигатель; мы скатываемся под обвес и вниз, сердца колотятся, и тут лупит великий ветер. Тридцать секунд спустя, благодарно расцеловав Посейдона, в иллюминаторы каюты мы уже не видим ничего, кроме белого дождя и града.

Блин, ворчит Фенвик, сверяясь с ручным компасом-пеленгатором: мы с подветренной стороны. Ну что ж.

Так и есть: мы забыли сделать допуск на ветер, заливающий за вершины обрывов, словно прибойная волна, и сдувающий нас кормой к берегу, 180° на якоре. Йосту-Ван-Дейку и другим гаваням Виргинских островов следовало бы нас этому научить. Но Маколл – бухточка такая укромная, что пока ветер сверху достигает порывов пятьдесят с лишним и над топом нашей мачты несутся пыль, листва, веточки и небольшие сучья, а градины размером с бараний горох барабанят по нам от форштевня до кормы, самих нас едва качает.

Представленье длится сорок пять минут, все это время, утомленные телом и духом, но с невероятным облегченьем и уже без тревоги, мы обнимаемся на главном диванчике, вдыхаем озон и ощущаем, как пульсы у нас возвращаются к норме. Вергилий знал, а Фрейд подтвердил, что укромное убежище от бури возбуждает: женаты семь лет, но мы по-прежнему Дидона и Эней в своей пещере. Оревуар, нормальные пульсы.

В восемь, когда все снаружи и внутри вновь бездвижно, Фенвик произносит в идеальный пупок Сьюзен, что если это не спровоцировало Приступ, мы дома и на свободе.

Из-под его уха доносится клекот подразумеваемого согласья.

Воздух уже опять душен. Восток черен от бури, теперь пролетающей к океану через полуостров Делмарва; но Фенн, вернувшись в рулевую рубку, видит над нашими берегами зарево, должно быть, первоклассного заката. Дышать в бухте Маколл будет нечем, кричит он вниз. Выйдем в ручей?

Смуглые бедра еще раскрыты, а карие очи[82] закрыты, фуфайка у шеи, Сьюзен говорит с диванчика: Я намертво умоталась.