Пролог
Информацию о гибели Ягоды руководство ОГПУ попыталось засекретить, но партийный аппарат ЦК и лично Иосиф Сталин решили по-другому. И уже в понедельник 9 января 1928 года все центральные газеты пестрели заголовками: «Внезапная гибель знаменитого чекиста», «Неожиданная смерть в руководстве ОГПУ», «Несчастный случай с Генрихом Ягодой», «Шальная пуля убила товарища Ягоду» и подобными. А содержание во всех заметках на эту тему было примерно одинаковым: «Первый заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода трагически погиб по причине неосторожного обращения с оружием».
Но, эту сенсационную новость быстро перекрыла другая, еще более ошеломляющая, напечатанная в тот же день в «Правде»: «Сообщается, что руководители левой оппозиции по решению Политбюро ЦК ВКП(б) высланы на дачу в Горках. Семьи Троцкого, Зиновьева, Каменева, Радека и Раковского выселены из столицы, а их жилищные условия подверглись уплотнению». Одновременно в другой заметке говорилось, что семье Ульяновых предоставлена дача в Крыму. Была и еще одна совсем маленькая и почти незаметная заметочка на последней странице главной советской газеты, в которой говорилось о том, что нарушители границы, некие Бажанов и Максимов, застрелены в Иране неизвестными лицами.
Эти сообщения, пришедшие из Москвы, казались на местах просто невероятными. Ведь сосланные лидеры троцкистско-зиновьевского блока еще недавно считались соратниками самого Ленина! И решение сослать их вызывало вопросы в рабочей среде. Трудовые коллективы многих заводов и фабрик до сих пор поддерживали идеи оппозиционеров о необходимости мировой революции. И даже то, что Сталин и его партийный аппарат перешли в решительное наступление в своей борьбе за единоначалие в партии, не могло мгновенно переменить настроения рабочих.
Конечно, партийным аппаратом повсюду велась разъяснительная работа, что гонения на оппозицию имеют под собой серьезнейшие основания. Особенно после того, как оппозиционеры попытались устроить мятеж на десятую годовщину Октябрьской революции 7 ноября 1927 года в Москве и Ленинграде. Тем не менее, доля рабочих, настроенных на поддержку троцкистов и зиновьевцев, оставалась значительной. Рабочая среда бурлила, в ней кипели серьезные споры о различных путях к построению коммунизма. И потому мало кто из читателей «Правды» обратил внимание на гибель Генриха Ягоды. Все понимали, что эта непонятная смерть, скорее всего, является лишь одним из отголосков той беспощадной аппаратной борьбы, которую затеял сам Сталин.
Глава 1
Коллегия, которая должна была состояться в пятницу вечером в силу чрезвычайных обстоятельств была перенесена на понедельник. А за эти дни в центральном аппарате ОГПУ прошла череда арестов. Сообщников Ягоды, список которых утвердил сам Менжинский, хватали кого на службе, а кого и вытаскивали из теплых квартир, чтобы тут же отправить в камеры Лубянки. После покушения на Председателя и разоблачения Генриха Ягоды в рядах чекистов началась серьезная чистка.
На Коллегии ОГПУ первым выступил товарищ Москвин, он же Трилиссер. Его слушали очень внимательно, и никто не смел перебивать вопросами. Все начальники отделов, которыми руководил Генрих Ягода, но которых все-таки еще не арестовали, притихли, едва лишь поняли, что их руководитель выведен, что называется, на чистую воду, оттого и застрелился. И все его пороки, о которых многие рядовые сотрудники и не догадывались, но о которых наиболее приближенные к Генриху люди хорошо знали, вылезли наружу, став предметом обсуждения и серьезнейшего служебного разбирательства.
Поскольку информация об обстоятельствах гибели Ягоды являлась строго секретной, то обсуждалось происшествие исключительно на уровне высшего руководства. И на этом заседании Коллегии даже не разрешили присутствовать ни стенографисткам, ни секретаршам, ни курьерам. А секретарь Коллегии ОГПУ Александр Шанин и вовсе был арестован, как один из ближайших сообщников Ягоды, который, как выяснилось, был напрямую связан с криминалом и имел наклонности сутенера, устраивая на конспиративных квартирах ОГПУ оргии с молоденькими комсомолками для своего начальника, что и было очень быстро доказано показаниями тех самых комсомолок.
Трилиссер, который выступил первым, занимал место по правую руку от Менжинского в Президиуме, а по левую — расположился Глеб Бокий. На них все остальные начальники отделов смотрели с завистью, поскольку всем присутствующим было понятно, что вакантное место Первого заместителя и начальника секретно-оперативного управления вместо покойного Ягоды получит кто-то из этих двоих. Все притихли, когда начальник ИНО говорил:
— Наше счастье, что во главе всего учреждения стоит такой мужественный, умный и решительный человек, как товарищ Менжинский, который не только сам сумел застрелить бандитов, покушавшихся на его жизнь, но и провел в кратчайшие сроки блестящее расследование, которое выявило истинного виновника произошедшего. Мотив предателя Генриха Ягоды вполне понятен. Он хотел избавиться от нашего Председателя, чтобы занять его место. Ягода думал, что уже взял все управление нашей организацией в свои руки, и что на его преступном пути к власти осталось лишь ликвидировать руководителя ОГПУ, чтобы самому занять его место. Но, Ягода недооценил товарища Менжинского. Из-за собственного невежества Генрих так и не понял, что такой утонченный и образованный человек, как наш Председатель, сумеет своевременно вычислить преступные намерения Первого заместителя и будет бдителен. Ягода не принял во внимание, каким огромным авторитетом пользуется у руководства партии товарищ Менжинский. Преступник, затесавшийся в наши ряды, решил, что наш Председатель слишком сильно болен для того, чтобы успешно вести дела ведомства и помешать проходимцу, каким являлся Генрих, мечтавший захватить власть над всеми чекистами. Ягода посчитал, что товарищ Менжинский слишком серьезно ослаблен своей болезнью, чтобы противостоять захвату власти над аппаратом ОГПУ выходцами из криминальной среды. А потому Генрих принял ошибочное решение, попавшись в ловушку, устроенную ему товарищем Менжинским при непосредственном участии сотрудников ИНО. Не видя выхода, Генрих Ягода покончил с собой при многочисленных свидетелях.
Вторым слово взял Глеб Бокий:
— Все мы знаем, каким властолюбивым человеком был самоубийца Генрих. Насколько товарищ Менжинский воспитанный и образованный, настолько предатель нашего дела Ягода был грубым и неотесанным. А держался на своем месте так долго он лишь благодаря искусству интриг и показной угодливости перед вышестоящими руководителями. И у меня давно уже имелись серьезные опасения, что этот человек способен, что называется, пройти по трупам к своей цели ради получения руководящей должности. Я давно заметил, что Ягода окружал себя не самыми умными, но преданными ему сотрудниками, на которых он имел компрометирующие материалы. И эти предатели выполняли самые мерзкие поручения Генриха, которые шли вразрез не только с моралью строителей коммунизма, но и просто с совестью. А все оттого, что в руках этого преступника сосредоточилось слишком много власти. Потому хочу внести предложение, чтобы подобного не повторилось, сделать должности заместителей нашего Председателя равнозначными. Чтобы у товарища Менжинского больше не было ни Первого, ни Второго заместителя, а были бы просто заместители, равные в своих полномочиях, которые могли бы контролировать деятельность друг друга и оперативно решать все спорные вопросы не на Коллегии, а на закрытых совещаниях Верховной Тройки в составе Председателя и двух его заместителей, имеющих равные голоса.
Тут докладчика перебил сам Менжинский:
— Иными словами, вы предлагаете вернуться к практике «троек», и мне выступать в роли некоего третейского судьи в спорных вопросах? Что же, в этом есть толика здравого смысла. Вот только следует вспомнить, что первая подобная руководящая тройка была организована в ВЧК еще в 1918 году и состояла из товарищей Дзержинского, Петерса и Александровича. И последний, как известно, оказался предателем, одним из главных организаторов мятежа левых эсеров. Потому из этого нам необходимо извлечь урок. Но, следует принять во внимание и то, что в то время полномочия подобного руководящего органа были несколько расплывчатыми. А позднее подобные коллегии из трех сотрудников применялись в ВЧК до конца 1921 года для вынесения смертных приговоров. На какое-то время эта практика была забыта, но уже через два года мы вернулись к ней уже в системе ОГПУ, применяя тройки для внесудебных разбирательств, требующих применения высшей меры наказания. Вспомните, например, дело фальшивомонетчиков. И мы до сих пор используем подобную практику, но в ограниченном объеме и с четко определенными полномочиями. Как вы знаете, подобные тройки сейчас работают под надзором прокуроров, и все решения утверждаются на Коллегии ОГПУ. Сейчас же, как я понимаю, вы, товарищ Бокий, предлагаете нам создать некую «тройку» не для суда или вынесения приговора, а с весьма расширенными руководящими полномочиями. Вы предлагаете сделать главным руководящим органом ОГПУ некий триумвират, исключающий личный захват власти одним из его членов. Правильно ли я понимаю ваше предложение?
— Совершенно верно, товарищ Менжинский. Я именно это и собирался предложить, вернувшись к практике, начатой товарищем Дзержинским, ради того, чтобы обезопасить руководство нашей организации от проникновения изнутри предателей, подобных Генриху Ягоде, — объяснил Бокий.
— Возможно, что это и правильно в условиях, когда в наши ряды проникают такие преступники, как этот самоубийца. Прошу проголосовать. Кто за предложение товарища Бокия?
Когда за эту инициативу проголосовали единогласно, сразу возник вопрос о том, кто в этот руководящий триумвират войдет. Но, все уже и без того казалось очевидным. Помимо Менжинского и Трилиссера, третьим, разумеется, избрали Бокия, назначив его заместителем Председателя без указания первый он или второй, поскольку с этого момента оба заместителя наделялись равными полномочиями, составляя теперь вместе с самим Менжинским Высшую Тройственную Коллегию ОГПУ, которая отныне наделялась правом решать любые ведомственные вопросы без согласования с кем-либо. Другие начальники отделов, разумеется, не подозревали, что принять подобное решение об укреплении собственной власти над всеми остальными чекистами Менжинский, Трилиссер и Бокий заранее договорились между собой.
В тот день были приняты и другие важные решения, укрепляющие власть нового триумвирата. Пограничные войска и все отделы секретно-оперативного управления, включая оперативный отдел, передавались в непосредственное подчинение самому Менжинскому. И с этого момента он мог непосредственно опираться еще и на довольно значительную вооруженную силу. Трилиссер оставался во главе ИНО, а Бокий по-прежнему руководил СПЕКО. Что, впрочем, их вполне устраивало.
Не обошли вниманием на Коллегии и ссылку троцкистов в Горки. Теперь эта подмосковная дача получала обозначение в документах, как «Особый политический изолятор». В сущности, положение троцкистов, отправленных в Горки, мало чем отличалось от обыкновенной политической ссылки. Специально для них чекисты разработали особую систему ограничения перемещений и личных свиданий, а также получения и отправления передач и корреспонденции.
По всему периметру лесопарковой зоны Горок в пределах прямой видимости были организованы круглосуточные посты охраны. Быстро строился высокий двойной забор с колючей проволокой поверху. А на въездах и выездах осуществлялся строгий контроль. Все эти мероприятия имели своей целью гарантировать ссыльным невозможность продолжения их контрреволюционной деятельности. В то же время, условия жизни для троцкистов и зиновьевцев не были такими уж невыносимыми, как в обычных местах поселений ссыльных где-нибудь в Сибири. Комнат в усадьбе и в свободном флигеле хватило на всех. Климат для бывших столичных жителей оставался вполне привычным, а чистый лесной воздух и прогулки по территории без всяких ограничений даже способствовали их оздоровлению.
Быстро поняв, что нашествие троцкистов на бывшую дачу Ленина — это вовсе не злая шутка чекистов, а вполне серьезное мероприятие, санкционированное советским правительством, семья Ульяновых согласилась выехать. Конечно, сначала не обошлось без скандала, потому что Надежда Константиновна поставила вопрос о даче в Горках перед руководством ЦК. Но, все быстро уладили. Для поправки здоровья Ульяновым выделили большую дачу в Крыму. И сам Сталин завизировал это решение.
Следствие по делу Ягоды и его пособников, между тем, продолжалось своим чередом. Обыски фигурантов давали весьма интересные результаты. Оказалось, что хищения социалистической собственности осуществлялись «ягодниками» даже в большем масштабе, чем это поначалу предполагал Трилиссер. Обнаружились не только неучтенные меховые изделия и рулоны дорогих тканей, но и припрятанное церковное золото, а также ящики с десятками новеньких американских автоматов «Томпсона» в заводской смазке. И последнее обстоятельство казалось весьма серьезным, поскольку могло указывать на подготовку вооруженного мятежа.
Глава 2
Сразу же после Коллегии ОГПУ Вячеслава Менжинского срочно вызвал к себе в Кремль Генеральный секретарь большевиков. Хотя далеко не все чекисты центрального аппарата состояли в партии, а много среди них имелось комсомольцев, да и достаточно большой процент беспартийных на младших должностях присутствовал, партийная организация держала все под своим контролем и регулярно докладывала по своей партийной линии наверх обо всем, что происходило на Лубянке. Поэтому к генсеку вся важная информация о деятельности ОГПУ всегда поступала очень быстро. И, разумеется, такие важные решения, которые были приняты на состоявшейся Коллегии, не могли остаться без внимания вождя большевиков.
Судя по всему, товарищ Сталин пребывал в скверном настроении. Когда Вячеслав вошел к нему в кабинет, он в ответ на приветствие лишь едва кивнул, стоя у стола и набивая свою трубку папиросным табаком, кроша при этом папиросы пальцами так нервно и неаккуратно, что табак частично сыпался на пол, оседая на красном ковровом покрытии, лежащем поверх паркета. Потом он, не обращая внимания на посетителя, разжег свою трубку спичкой, слегка обжегшись при этом, отдернув пальцы и выругавшись по-грузински. Лишь сделав пару глубоких затяжек и выпустив дым из ноздрей, генсек немного успокоился, но все-таки проговорил с грузинским акцентом:
— Что же это ви, товарищ Менжинский, не посоветовались с нами, с партийными руководителями, прежде, чем принимать такие важные решения на этой вашей Коллегии?
Вячеслав немного растерялся. День выдался трудным. На службе пришлось задержаться из-за Коллегии. Да и приехав в Кремль поздним вечером, он никак не думал застать вождя в таком взвинченном состоянии. Потому мне пришлось, как уже стало обычным в подобных случаях, задвинуть личность Вячеслава на второй план и говорить самому:
— Мы в руководстве ОГПУ, товарищ Сталин, просто извлекли суровый урок из досадного происшествия с предательством Генриха Ягоды. Потому и приняли кое-какие меры для исключения подобных ситуаций в будущем. Вот и все.
Иосиф Виссарионович недобро сверкнул глазами и произнес:
— Ви создали настоящий триумвират, да еще и подчинили лично себе напрямую пограничные войска. И это ви называете всего лишь «кое-какими мерами»? Нэт. Я не согласен с подобным утверждением категорически! То, что ви сделали, называется реформой управления. И есть мнение, что ви, товарищ Менжинский, решили сильно укрепить собственную власть над аппаратом ОГПУ.
— Но, товарищ Сталин, это же сделано из самых благих побуждений. Во-первых, теперь предатели не смогут проникнуть в руководство ОГПУ. А во-вторых, мои заместители будут иметь равное право голоса при решении важнейших вопросов внутри нашего ведомства. Что же касается пограничных войск, то, как вы уже знаете, Генрих Ягода совсем запустил дело укрепления границы. Тому служит примером хотя бы недавний случай с перебежчиком Бажановым, которого удалось ликвидировать только в авральном порядке героическими усилиями сотрудников нашего отдела ИНО, возглавляемого товарищем Москвиным.
Последняя фраза явно что-то зацепила в душе генсека. Выражение его глаз несколько смягчилось. Все-таки этот Бажанов проработал почти три года бок о бок с самим генсеком, будучи секретарем Политбюро. И Сталин, разумеется, имел все основания опасаться, что этот сбежавший предатель обнародует за границей компромат на высшее руководство Советского Союза. Потому генсек с интересом спросил, сразу утратив грузинский акцент:
— А как вы считаете, товарищ Менжинский, этот Бажанов уже успел навредить Советскому Союзу? Сумел ли он опубликовать что-либо против нас или выдать наших сотрудников в Персии?
— Нет, товарищ Сталин. Не успел. Товарищ Москвин по моему указанию срочно принял все необходимые меры. Те ответственные лица, с которыми перебежчик общался на территории Ирана и мог им рассказать что-либо важное, тоже были успешно ликвидированы, — сообщил я.
— И вы полностью уверены в его смерти? — спросил вождь большевиков.
— Абсолютно уверен, товарищ Сталин. Агентами товарища Москвина были сделаны два контрольных выстрела Бажанову в голову. Пули полностью разворотили его череп.
Иосиф Виссарионович отошел к окну, посмотрел, отодвинув штору рукой, как в желтом электрическом свете фонарей падает снег за стеклом снаружи, потом сделал еще одну глубокую затяжку из своей трубки и проговорил уже гораздо спокойнее:
— А знаете, товарищ Менжинский, этот Бажанов поначалу казался мне хорошим парнем. Очень исполнительный был молодой сотрудник. Он всегда внимательно следил за обсуждениями, вовремя подавал все канцелярские принадлежности, даже помогал мне составлять повестку. У него была очень хорошая память. Жаль, что так сильно попал он под влияние этих подлых троцкистов-зиновьевцев. Я уверен, что кто-то из них причастен к его побегу. Обязательно выясните этот вопрос.
Я сообщил генсеку:
— Уже могу доложить вам, что четко прослеживается причастность к побегу Бажанова Генриха Ягоды. Товарищ Москвин предложил версию, что Ягода подослал к Бажанову своего секретного сотрудника Максимова не для ликвидации в случае попытки перехода границы, а, наоборот, для сопровождения при побеге и ради охраны. И эту версию подтвердил арестованный нами доверенный сотрудник Ягоды, который слышал беседу порученца Ягоды Шанина с Максимовым. Арестованный Шанин тоже дал признательные показания на очной ставке со свидетелем. А Максимов успешно ликвидирован агентами ИНО вместе с Бажановым.
Сталин вроде бы совсем успокоился и даже слегка улыбнулся, заметив:
— Неплохо поработал этот ваш товарищ Москвин. Подумаем о том, чтобы его наградить. Но, он у вас все-таки ненастоящий. Это же никакой не Москвин, на самом деле, а старый хитрый лис Трилиссер, который Москвиным только прикидывается.
Он помолчал, затянулся своей трубкой, потом продолжил:
— Многие из нас прикидываются тем, кем не являются на самом деле. Даже я. Так уж мы, революционеры, привыкли. И вот за что я уважаю вас, товарищ Менжинский, что вы совсем не стремитесь прикидываться. Но, внезапно можете преподнести такое, чего никто и не ожидает от вас. Недавние события это нам очень хорошо показали.
Я не знал, что ответить генсеку на подобные откровения и потому продолжал молчать. А он неторопливо развивал свою мысль:
— Поэтому нами принято решение не отменять решения вашей Коллегии, а немного дополнить их. Есть предложение утвердить должность Особого Комиссара партийного контроля при руководстве Объединенного государственного политического управления. И в задачу этого человека будет входить надзор за решениями, принимаемыми этой вашей новой «тройкой», с точки зрения политики партии. А кандидата на эту должность представит наш Москвин. Не такой, как у вас, поддельный, который Трилиссер, а самый настоящий, Иван Михайлович Москвин, заведующий Организационно-распределительным отделом ЦК.
Сталин взглянул на большие напольные часы с маятником, стоящие в другой части его обширного кабинета напротив длинного стола для совещаний, и добавил:
— Уже скоро они подойдут. А пока я хочу услышать от вас, что там с троцкистами в Горках?
Я начал докладывать и уже рассказал почти все, когда сначала раздался телефонный звонок, на который Иосиф Виссарионович ответил коротко: «Пусть войдут». А потом дверь в кабинет открылась, и внутрь вошли двое. Первый из посетителей оказался мужчиной лет сорока на вид, среднего роста и средней комплекции, почти полностью облысевшим, но с усами, выращиваемыми, судя по всему, в подражание Сталину.
Такая уж была в 1928 году кремлевская мода носить усы. Впрочем, и сам Менжинский, то есть я, усы тоже прилежно растил и причесывал их по утрам перед зеркалом, подстригая ножницами лишние волоски, чтобы поддерживать размер и приличную форму этой статусной лицевой растительности. Так что во внешности человека, вошедшего в кабинет генсека первым и вежливо поздоровавшегося, не было ничего необычного.
Второй же мужчина, вошедший следом за первым и помоложе него лет на пять, сразу обращал на себя внимание маленьким росточком метра в полтора с небольшим. И я, разумеется, невольно разглядывал именно его, отметив, что одет этот миниатюрный человечек во все кожаное. Не только его пиджак, штаны-галифе, сапоги, но и жилетка были сшиты из хорошо выделанной черной кожи, а на голове сидела фуражка без кокарды, но тоже кожаная. Широкие штаны и куртка, намеренно расширенная в плечах, скрывали тщедушное телосложение этого почти карлика. В лице его под прядью черных курчавых волос, выбившихся из-под головного убора, было нечто неприятное, словно какая-то звериная хитреца, которую он хотел бы скрыть от окружающих, прорывалась наружу сквозь близко посаженные к переносице на фоне желтоватой кожи карие глазенки. И никаких усов он не носил.
— Вот, товарищ Менжинский, познакомьтесь. Это товарищ Москвин из нашего ЦК. Он руководит всеми партийными кадрами, заведует Орграспредотделом, — представил мне Сталин первого из вошедших в его кабинет.
А уже тот представил генсеку второго:
— Вот, товарищ Сталин, перед вами тот самый ценный работник, о котором мы говорили. Я не знаю более идеального сотрудника. Он замечательный исполнитель. Однажды поручив что-то этому человеку, можно быть совершенно уверенным в том, что он никогда не подведет, все сделает и доведет дело до конца без всяких дополнительных напоминаний со стороны руководства. И выполняет он порученное настолько тщательно, что даже не может остановиться, углубляясь в работу до тех пор, пока не поступит прямое распоряжение прекратить работать над заданием. Сам же он не останавливается никогда, всегда добираясь в любом порученном деле до самой сути. И потому я считаю, что на новую должность Особого Комиссара партийного контроля при руководстве ОГПУ он подойдет идеально. Зовут этого ответственного сотрудника Николай Иванович Ежов. И я готов за него поручиться.
Я подумал в этот момент: «Ну что ж, на ловца и зверь бежит. Вот еще один кандидат в очередь на ликвидацию, еще один будущий кровавый палач, не уступавший в смертельном ремесле массовых репрессий Генриху Ягоде. И, может быть, есть в этом какой-то знак судьбы? Во всяком случае, теперь мне не надо за ним бегать, раз привели этого злодея прямо ко мне. Хотят меня контролировать с помощью этого мерзкого гнома. Да только вряд ли у них получится. Посмотрим еще, кто кого дожмет в борьбе за власть над СССР: партийцы чекистов, или чекисты партийцев». Но вслух, я, разумеется, ничего подобного не сказал. Лишь произнес в слащавой интеллигентской манере Менжинского:
— Очень приятно. Рад познакомиться с вами, товарищ Ежов.
Глава 3
Маленький человечек, поздоровавшись, вел себя удивительно тихо, скромно осматриваясь в большом кабинете. Иосиф Виссарионович, внимательно глядя на него, проговорил, прищурившись:
— Ну, будем считать, что наш товарищ Ежов, хоть и мал, да удал. А потому поручим ему уже с завтрашнего дня приступить к новым обязанностям на Лубянке. Вы введете его в курс дела, не так ли, товарищ Менжинский?
Я кивнул, а что еще мне оставалось? После чего смотрины нового Особого Комиссара, наблюдателя от высших партийных аппаратчиков за руководством ОГПУ, закончились, и оба посетителя удалились. А Сталин дослушал до конца мой прерванный доклад про оппозиционеров, сосланных в Горки, где теперь организовался Особый политический изолятор. Когда я закончил говорить, он снова затянулся своей трубкой, потом неожиданно выдал поручение:
— Я хочу, чтобы вы, товарищ Менжинский, не просто наблюдали за ними, а постарались бы внести раскол в их ряды. Поэтому делайте так, чтобы они между собой грызлись, словно собаки за вкусную косточку. Только определитесь сначала, кому из них такую косточку следует подкинуть, кому можно посулить некие блага за сотрудничество. Можете применять все эти ваши чекистские штучки с подслушиванием и с засылкой к ним провокаторов. Единство оппозиционеров для нас сейчас совсем нежелательно. Пусть они все время между собой грызутся. Не давайте им объединить усилия против нас. Даже в изоляции они остаются опасными. Надеюсь, что вы меня понимаете?
— Понимаю, товарищ Сталин, — сказал я, снова кивнув.
А генсек улыбнулся, проговорив:
— Тогда у меня есть предложение операцию по разобщению оппозиционеров так и назвать: «Косточка».
От Сталина в свою кремлевскую квартиру я вернулся уже ближе к полуночи. Напоследок генсек снова попросил меня полечить с помощью биоэнергетического массажа его больную левую руку. А потом, повеселев от облегчения после очередного лечебного сеанса, огорошил новостью, что принято решение, учитывая последние решительные действия руководителя чекистов по борьбе с оппозицией и его личное мужество, проявленное во время ликвидации преступной организации Генриха Ягоды, включить Менжинского в высший руководящий состав СССР. И на ближайшем внеочередном пленуме Председатель ОГПУ уже будет избран кандидатом в члены Политбюро.
Эта неожиданная новость меня больше удивила, чем порадовала. Я не был слишком самоуверен, отчетливо понимая, что даже с помощью личности самого Вячеслава, все еще недостаточно разобрался даже с текущими делами своей новой службы, не до конца пока понял все политические расклады, не совсем вошел в курс всего того, чем занималось ОГПУ в этом историческом моменте великого перелома от НЭПа к коллективизации и индустриализации первой пятилетки, а тут предстоит еще и лавировать между главными советскими бонзами! Как будто мне не хватает общения с самим Иосифом Виссарионовичем, с человеком достаточно сложным и мало предсказуемым! Конечно, я уже настроился на борьбу чекистов и партаппаратчиков, но я пока все-таки не совсем был готов решать еще и задачи руководства страной. Впрочем, меня никто об этом и не спрашивал. Так, похоже, решил сам Сталин. Возможно просто по той причине, что я, единственный из всех его приближенных, обладал полезным свойством лечить больную руку генсека. Вот он, наверное, и хотел приблизить меня к себе еще больше в качестве своего придворного целителя.
Теперь же еще предстояло решать, что делать не только с троцкистами, но и с навязанным мне Ежовым. Может, его просто заманить на какую-нибудь высокую крышу, да тихонько столкнуть оттуда этого сопляка, и дело с концом? А потом доложить Сталину, мол, залез Ежов туда, чтобы наблюдать лично за вверенным объектом наблюдения, желая, так сказать, проявить служебное рвение, да только поскользнулся нечаянно на вымороженном скользком кровельном железе. Но, не все так просто. Конечно же, за ним, как и за моим отношением к нему, будут тщательно наблюдать люди из секретного отдела ЦК. Имелась и такая специальная служба в распоряжении товарища Сталина. И я не сомневался, что каждый шаг нового Особого Комиссара при ОГПУ будет на контроле у партийцев. Потому действовать напрямую не годится. Сразу ликвидировать Ежова нельзя. Придется выжидать, пока наступит подходящий момент. В любом случае, с самого начала зверствовать он не станет. Ведь ему нужно хотя бы вжиться в коллектив Лубянки. А это получится не сразу. Да и должность у него все-таки сейчас больше надзорная. И на ней этот мерзкий гномик явно сиюминутно не обнаглеет до такой степени, чтобы начать репрессии. А значит, у меня в запасе имеется достаточно времени, чтобы против него надежный компромат подготовить.
За время недолгой дороги домой пешком, топая в легких заграничных лакированных туфлях по свежему снегу, снова выпавшему на территории Кремля, который еще не успели убрать трудолюбивые кремлевские дворники, я вспоминал, напрягая память свою и Вячеслава, что нам, двум личностям Менжинского, известно об этом одиозном коротышке, который, если его вовремя не остановить, потом организует печально знаменитые репрессии 1937 года, вошедшие в историю СССР, как «Большой террор». Это был тот случай, когда я знал неизмеримо больше, чем Вячеслав, который, как выяснилось, никогда и не интересовался этим Ежовым.
А, на самом деле, самые грандиозные по масштабу чистки рядов строителей коммунизма организовал вовсе не Ягода и даже не Берия, а вот этот самый маленький тщедушный человечек. Хотя на взгляд людей, вроде того самого Москвина из ЦК, не имевших никакого представления о скрытом темном потенциале этого будущего палача, выглядел Ежов вполне безобидным и очень исполнительным работником. Но, я в своем уникальном положении попаданца из будущего, в отличие от всех остальных, был уже заранее отлично информирован насчет Ежова и его страшных наклонностей, успешно скрываемых им до поры от окружающих.
А ведь этот маленький щуплый человечек по своей сути еще более опасен, чем какой-нибудь серийный маньяк-убийца, вроде Чикатило! Поскольку ни один из самых известных маньяков, описанных криминалистами, никогда, наверное, не дорывался до такой чудовищной власти уничтожить любого советского гражданина по своему желанию, которую получит потом этот кровожадный гном, отправивший на расстрел тысячи чекистов и почти всех знаменитых большевиков «ленинской гвардии». И это, не считая огромную армию остальных репрессированных по всему Советскому Союзу. Причем, имелись сведения, что нарком Ежов с удовольствием присутствовал во время пыток подследственных и на их расстрелах.
Маньяк, садист и кровавый палач одновременно скрывались внутри этого существа ростом, как говорили в народе, метр с кепкой. Но, к счастью, он пока еще не стал наркомом Госбезопасности. И я, разумеется, сделаю все возможное, чтобы его жизненный путь поскорее прервался. Хотя теперь получается, что Ежов гораздо раньше получил от Сталина ответственную должность, связанную с деятельностью чекистов в этой версии истории, которая все больше набирала ход после моего появления в сознании Вячеслава Менжинского в качестве второй личности Председателя ОГПУ. Тем не менее, я все чаще ловил себя на том, что как раз моя личность все больше выходит на первый план и влияет на обстановку, а более слабая личность самого Вячеслава постепенно сдает позиции, все дольше оставаясь запертой внутри нашего общего подсознания.
Если сам Вячеслав никогда вовсе не интересовался Ежовым, то и я тоже помнил из его биографии маловато. Специально я ее не изучал, поскольку никогда в своей прошлой жизни, прошедшей в достаточно далеком будущем по отношению к 1928 году, в котором я находился сейчас, даже и представить не мог себе ситуацию, в которой подобные знания могли бы мне серьезно пригодиться. Но, я все-таки помнил из прочитанного, что родился этот скрытый маньяк, похожий на карлика, в 1895 году. Детство его прошло где-то на границе с Литвой. Кажется, в Сувалкской губернии, где в двадцать первом столетии находился тот самый Сувалкский коридор, который страны НАТО угрожали перекрыть, прервав сообщение Калининградской области с остальной Россией, если она будет, по их мнению, себя плохо вести. А ведь когда-то это была суверенная территория Российской Империи, великой страны, которая вмещала в себя многие Прибалтийские земли.
Насколько я помнил, Ежов не имел высшего образования, а лишь начальное. Он пошел воевать добровольцем на фронт Империалистической войны в 1915 году, а в партию большевиков вступил в 1917-м, когда был комиссован по болезни. Потом он записался в Красную Армию, но по причине маленького роста получил направление в тыловую базу подготовки радистов. Там, в Казани, он быстро дослужился до комиссара, а потом и до должности заведующего отделом обкома партии по агитации и пропаганде.
С этого и началась его партийная карьера. В 1922 году его назначают по партийной линии ответственным секретарем Марийского обкома. Оттуда через год Ежова перебрасывают в Казахстан ответственным секретарем Семипалатинского губкома. Потом в 1924 году командируют заведовать организационным отделом в Киргизский обком. В 1925 году переводят в Казахский крайком и выбирают делегатом XIV съезда партии. Там он попадает на глаза московскому партийному начальству. И его берет к себе в организационно-распределительный отдел ЦК тот самый Иван Михайлович Москвин, который сегодня и порекомендовал его кандидатуру Сталину на должность смотрящего за чекистами от Центрального Комитета партии.
А в той моей прежней истории Ежов стал иметь отношение к чекистам гораздо позже, сначала дослужившись до начальника орграспредотдела ЦК, а потом еще прослужив пару лет в системе партийного контроля. И только в 1936 году Политбюро назначило его народным комиссаром внутренних дел Советского Союза. Вроде бы обычная карьера для партийца. Ничего особо выдающегося. Никто на него, вроде бы, не жаловался, наоборот, считали послушным исполнителем воли вышестоящих начальников. Вот только проявил свои скрытые «таланты» в полной мере Ежов именно тогда, когда получил должность наркома. Тогда-то и началась вся эта непотребная бурная кровавая возня «ежовщина», последовавшая сразу за периодом беспредела Ягоды и его «ягодников».
Впрочем, я понимал, что знаю о Ежове еще меньше, чем знал о Ягоде, о котором многие сведения имелись в воспоминаниях Вячеслава. На Ежова же не имелось пока почти ничего. Помнил я только, что, когда его арестовал уже Берия в апреле 1939 года, то нашли у него при обыске значительно меньше ценностей, чем у Ягоды, а обвиняли, кажется, в шпионаже, в подготовке переворота и в гомосексуализме. Но, деталей этих обвинений я не помнил. Лишь сохранилось воспоминание, что в реабилитации ему даже в самом конце двадцатого века было отказано. И все эти провалы в моих знаниях по его делу означали, что весь компромат на Ежова мне вместе с Вячеславом придется наскребать заново.
Глава 4
Ночь прошла более или менее спокойно, если не считать, что малыш Рудик пару раз кричал, и Аллочке приходилось бежать в детскую к его кроватке, чтобы взять сына на руки, покачать, немного покормить и успокоить. К счастью, с грудным молоком у молодой жены Менжинского никаких проблем пока не возникало. И, немного почмокав, младенец всякий раз успокаивался, как только мама прикладывала его к груди, давала ему сосок и согревала теплом своего тела.
Несмотря на хлопоты с маленьким ребенком, Менжинский стал спать получше, поскольку в последние дни уже меньше мучился болями в спине и приступами астмы. А все благодаря моим целительским практикам, которые я пытался совершенствовать с каждым днем, научившись, медитируя, черпать энергию из окружающей среды. Энергия, пронизывающая пространство, прибывала ко мне отовсюду, словно бы внутри меня включался некий неведомый магнит, который, повинуясь усилиям моей мысли, тянул ее на себя, получая энергетические потоки даже от света звезд в морозном московском небе.
Вот только тот самый ангел, который дал мне шанс на эту необычную новую жизнь в качестве второй личности Менжинского, почему-то перестал сниться в последние ночи. И я уже задавался вопросом: а был ли он? Или все это просто игра моего воображения, не в меру разыгравшегося, когда я очутился где-то между жизнью и смертью прежде, чем воплотился и прижился в своем новом необычном положении попаданца в прошлое? Но, неординарные способности целителя, открывшиеся у меня после переноса в 1928 год, все-таки намекали, что некая сверхъестественная воля, кажется, проявила себя во время переселения моего сознания.
Изучением подобных паранормальных явлений в ОГПУ занимались в отделе у Глеба Бокия. И я раздумывал над тем, под каким предлогом открыться ему? А это необходимо было сделать в самое ближайшее время, поскольку я неосторожно проговорился Сталину, что метод биоэнергетического массажа разрабатывается, якобы, в секретной лаборатории, курируемой начальником СПЕКО. Ведь, несмотря на всю чекистскую секретность и конспирацию, у Иосифа Виссарионовича могут иметься осведомители и там. Я уже хорошо знал, что они у него потенциально есть везде, где в коллективе имеется партийная организация. Поскольку любой парторг докладывает наверх. И эта партийная структура постоянно разрастается, уже во много раз превышая своим количественным составом весь силовой аппарат ОГПУ даже с учетом погранвойск.
Разумеется, в отличие от силовых структур, Сталин использовал свою армию партийцев-большевиков не как прямую жесткую силу, а скорее, как силу мягкую, но, тем не менее, очень действенную. Ведь в любом трудовом коллективе партийная власть с каждым годом советской власти только крепла и нарастала. Впрочем, власть называлась «советской» лишь номинально, становясь все больше властью именно партийной. Поскольку именно партийное руководство уже решало все вопросы, связанные как с внутренней жизнью коллективов в целом, так и с поведением отдельных сотрудников. Партактивы все более тщательно следили не только за выполнением партийных предписаний и установок, спущенных на места из центра, но и за моральным обликом каждого сотрудника.
И подобные первичные парторганизации распространялись повсюду, прорастая на любом предприятии или даже в воинском коллективе, словно грибы из грибницы. Благодаря усилиям ЦК, своей обширной сетью партийные организации проникали в каждое учреждение Советского Союза, независимо от размера и важности. Хоть на заводе, хоть в магазине, хоть в школе, хоть в прачечной, хоть в совхозе, хоть в воинской части, — повсюду имелись парторги и партийные активисты. К 1928 году партия большевиков набрала огромную силу, разросшись не только количественно, но и распространившись организационно по всей огромной стране.
А сам товарищ Сталин все больше напоминал мне своим функционалом некоего паука, который крепко держал все ключевые нити этой своей красной паутины-грибницы, сотканной им и его организационно-распределительным отделом ЦК из великого множества партийных организаций. И, если партийные сотрудники из лаборатории Бокия не подтвердят моих слов, то для меня обеспечены неприятности со стороны генсека. А мне было совсем не нужно, чтобы Сталин уличил меня во лжи, тем более сейчас, когда мои отношения с ним неплохо наладились. Да и такой мощный союзник был просто необходим мне на этом этапе, чтобы распространить свое влияние в высших эшелонах властных структур СССР. Ведь перемены я задумывал грандиозные.
Потому в самом начале нового рабочего дня, после того, как полюбезничал со своей верной секретаршей Эльзой и просмотрел свежие газеты, я вызвал начальника отдела СПЕКО в свой кабинет. Вот только вместе с ним явился и новый Особый Комиссар Ежов. Но, я сразу нашел, что сказать этому гному:
— Опаздываете, товарищ Ежов! А наша служба требует точности. И запомните на будущее, что появление в кабинете Председателя ОГПУ всегда заранее согласовывается с его секретаршей.
Он потупился и пробормотал в свое оправдание:
— Извините, товарищ Менжинский. Мне сотрудники оформляли пропуск, а еще и ключи от пустующего кабинета долго искали и выдавали.
— Покорнейше прошу впредь соблюдать внутренний регламент нашего учреждения, — сказал ему я довольно строгим тоном, желая сразу поставить этого выскочку в рамки. И добавил:
— А сейчас, думаю, вам стоит пройти в кабинет моего заместителя товарища Москвина, который и введет вас в курс дела о нашем регламенте и по всем остальным вопросам.
— О! Какое совпадение! Мой прежний начальник по орграспредотделу ЦК, как вы знаете, тоже носит такую же фамилию! — радостно воскликнул Ежов.
— Вот и отлично, надеюсь, что вы сработаетесь с нашим Москвиным, имя и отчество которого Михаил Александрович, — проговорил я, сплавив, таким образом, Ежова к Трилиссеру.
Впрочем, я, конечно, заранее предупредил начальника ИНО. Мы встретились с ним в холле и переговорили с глазу на глаз еще до того, как я вошел в свой кабинет этим утром. После событий вокруг Генриха Ягоды я стал вполне доверять этому человеку, считая, что в деле он уже проверен достаточно. Во всяком случае, он не подвел в трудной и опасной ситуации, а его сотрудники сделали все, что от них требовалось. Да и храбрость Трилиссер при мне проявил, лично разоружив Ягоду. А это само по себе многого стоило.
Потому я прямо сказал начальнику ИНО, что партийцы приставили к нам своего соглядатая, мерзкого типа Николая Ежова. А потому надо бы, во-первых, сразу же начинать собирать компромат на него, а во-вторых, следует нам троим, Трилиссеру, Бокию и мне, выработать такие методы конспирации, чтобы все самые важные вопросы умудряться решать за спиной этого карлика, не посвящая его в детали, а выдавая ему на официальных совещаниях нашего нового триумвирата лишь очень общую картину деятельности ОГПУ, которую он и будет докладывать Сталину. И Трилиссер пообещал принять все возможные меры, включая круглосуточное наблюдение и добычу материалов личного дела засланца, которое находилось в аппарате ЦК. И к нам в ОГПУ эту секретную папку партийцы, естественно, передавать не собирались.
В сущности, с этого момента политическая игра с моей стороны уже пошла по-крупному. В разговоре с Трилиссером я, фактически, впервые обозначил, что мы, чекисты, бросаем вызов партийному аппарату и готовы к борьбе, пусть пока, как говорят в народе, подковерной, но вполне серьезной. И последствия этой констатации нашего текущего положения тихой конфронтации с партийными функционерами могли быть любые и совершенно непредсказуемые. Например, если бы Трилиссер работал на партийцев, то сразу сдал бы меня с потрохами. Но, я уже достаточно узнал об этом человеке, поняв, что сложившееся положение с непомерным усилением власти партаппаратчиков из организационно-распределительного отдела ЦК в ущерб всему остальному балансу властных структур, Трилиссера тоже не устраивает и нервирует.
Он тоже, как и я, уже хорошо понимал, что если так пойдет и дальше, то Сталин через несколько лет сделается самым настоящим красным императором, опирающимся на силу своей собственной огромной армии партийных кадров, которая подомнет под себя все остальные структуры управления и органы правопорядка: наркоматы, РККА, суды, прокуратуру и, разумеется, ОГПУ, которые сделаются лишь дополнением, инструментами в руках безграничной власти партийной бюрократии. И тогда у Сталина, как у лидера партии, появится возможность расправляться с кем угодно самыми жестокими методами, к которым он пока прибегать не может по той причине, что еще все-таки не настолько широко распространил повсюду свою партийную власть. И вождь большевиков, несомненно, понимал это, потому и стремился с таким упорством быстрее распространять повсюду свой контроль через постоянно растущую сеть партийных организаций. Но, процесс этот еще не подмял под себя окончательно все структуры управления огромной страной. Еще все-таки существовал и даже был местами силен НЭП. Давление со стороны нэпманов, пусть даже через коррупцию, на местные органы власти имелось вполне ощутимое. Влияние успешных хозяйственников-крестьян, которых партийцы называли кулаками, на местах тоже прослеживалось. Армия не отличалась ни дисциплиной, ни профессионализмом, и внутри нее все еще сохраняли свое влияние те же троцкисты, как сохраняли они свою фактическую власть до 1928 года и в некоторых наркоматах СССР. Потому и не решался Сталин сразу принять слишком уж суровые меры против сторонников Троцкого.
Ведь остатки инакомыслия в самом партийном аппарате до сих пор искоренить генсеку никак не удавалось. И среди самих партийцев многие все еще поддерживали желание Троцкого распространять революцию на весь мир. Трилиссер же, как и я, считал идеи троцкистов вредными и губительными для СССР. И, если бы дело троцкистско-зиновьевской оппозиции победило, то для страны последствия были бы еще хуже, чем грядущая диктатура Сталина. Потому по основным актуальным политическим вопросам мы с начальником ИНО придерживались одинакового мнения, что троцкисты все-таки хуже сталинистов. Потому пока мы решили, что придется выбирать меньшее из двух зол. Но, при этом, надо все же постараться двигаться в сторону выстраивания разумного баланса между ветвями власти, между силовиками и партийцами-сталинистами, а не бросаться прямиком в объятия красной монархии. Если можно как-то сдерживать безграничную власть партийцев, хотя бы над ОГПУ, то мы с Трилиссером будем пытаться сделать это. Такой, во всяком случае, был у нас с ним настрой в момент, когда нами принималось решение не позволить Ежову установить полный контроль за деятельностью чекистов.
Вот только в нашем новом триумвирате имелась еще и фигура Глеба Бокия. А его настроения на этот счет все-таки были пока не ясны ни мне, ни Трилиссеру в полной мере. Потому я и собирался в этот день пообщаться с начальником СПЕКО подольше, чтобы прояснить для себя ситуацию с его политической позицией окончательно и заодно поинтересоваться исследованиями необычных явлений, проводимыми в секретной лаборатории его отдела. Я уже хорошо знал, что тема эзотерики — его любимейший конек. И мне было очень любопытно, как отнесется этот человек к моим новым возможностям целителя. Предупредив Эльзу, что в случае, если будет звонить товарищ Сталин, ему надо сказать, что Менжинский отъехал на объект готовить «Косточку», а всем остальным следует говорить, что Председатель отправился на места с инспекцией, я в сопровождении Глеба выехал в Горки.