Синдром звездочета

— С фантазией были фамилии-анаграммы, образованные путем перестановки букв. Сын Шубина — Нибуш, дитя Петрова — Ропет. Князь Владимир Волконский особенно расстарался, исказил свое имя до неузнаваемости — получилось Римдалв.

— И не заботило его, затейника, как ребеночек будет жить с таким имечком, — посетовала Ирка. — Так себе родитель был этот Волконский, я думаю. Отец-кукух.

— Девочки, вы дома? — Мадамы внизу услышали наши голоса. — Спускайтесь чай пить, мы купили эклеры!

— Эклер — всем ребятам пример! — широким жестом сбросив одеяло, радостно срифмовала Ирка.

Я говорила, что моя подруга — доморощенная поэтесса? Периодически мне приходится слушать и оценивать ее произведения.

— Рифма так себе, — поморщилась я.

— Могу улучшить: Не страшна нам и холера, если в доме есть эклеры! Не желтеют наши склеры — мы всегда едим эклеры! Теперь хорошая рифма?

— Теперь логика плохая. Какая связь между эклерами и склерами?

— Мистическая! — Ирка округлила глаза. И вспомнила: — Блин, про губительную звезду-то подумать забыли. Такой важный момент, а мы его постоянно упускаем!

— Спускайся уже, жертва синдрома звездочета. — Я слегка подтолкнула ее к лестнице. — Если задержимся, можем упустить эклеры. Это любимейший десерт Марфиньки.

— Мы не можем допустить, чтоб эклеры упустить! — Если к нашей поэтессе приходит муза, ее пинками не отгонишь. — Подходи, бери эклеры и складируй их в шпалеры! Кто не хочет есть эклеры, тех не любят кавалеры! — Поэтесса с музой нога в ногу сошли по ступенькам.

— Что за кавалеры, какие, чьи? — живо заинтересовалась Марфинька.

Про кавалеров ей всегда интересно. И это в восемьдесят пять лет!

— Надо Вадюшу позвать. — Тетушка, добрая душа, при упоминании кавалеров вспомнила об Архипове.

— Лен, отстучи ему приглашение! — оглянувшись на меня, еще не ступившую на лестницу, крикнула Ирка.

Я подошла к батарее отопления, взяла специально оставленную на подоконнике ложку и отбила SOS — единственный известный мне сигнал азбуки Морзе.

Архипов примчался, теряя тапки!

— Что? Где?

— Когда? — невозмутимо подсказала Ирка, уже устроившаяся за столом, и взяла эклер.

— Прости, я не знаю других сигналов морзянки, — повинилась я и гостеприимно отодвинула стул. — Садись, быстро пьем чай и выдвигаемся. Нужно узнать у Юли, когда похороны Верочки.

— Боже, Верочка умерла? Какой ужас! — шокировалась Марфинька.

— Какая Верочка? — не поняла тетушка.

— Какая разница, Идочка? Какая бы ни была Верочка, она умерла, и это ужас! — рассудила Марфинька и аккуратно, чтобы не смазать розовую помаду, укусила эклер.

— Боюсь, это только начало настоящего ужаса, — напророчила Ирка, к счастью, шепотом, и мадамы ее не услышали.

— Я думал, вечером мы погуляем по Питеру, полюбуемся белой ночью, — Архипов попытался закапризничать.

— Один уже полюбовался, — напомнила ему Ирка. — И чем это кончилось?

— А чем это кончилось? — тут же переспросила Марфинька.

— Он умер.

— Как, и он умер?!

— Кто — он? — снова не поняла тетушка.

— Какая разница, Идочка! Ты видишь, что творится — буквально все умирают!

— Так это нормально, ма шер. — Тетя успокаивающе улыбнулась подруге, глядя поверх чашки с чаем. — Мы все умрем.

— Ах, я бы восхитилась твоим здравомыслием, но мне не импонирует сама идея…

Мадамы заспорили. Мы с Иркой перемигнулись и встали из-за стола:

— Большое спасибо за вкусное угощение, но нам пора.

— Куда? Туда, где все умирают? — Теперь тетя Ида встревожилась.

— Я присмотрю, чтобы они остались живы, — пообещал ей Архипов и, растопырив руки, погнал нас с Иркой в прихожую, как гусей. — Не задерживаемся, пошевеливаемся, раньше справимся с делами — скорее пойдем гулять!

Дождь закончился, а ветер — нет. Низко летящие облака с треском распарывались о шпиль Петропавловской крепости, до которой от тетиного дома рукой подать. В такую погоду лучшей прогулкой будет короткий марш-бросок до ближайшей уютной кофейни, где можно с большим удобством устроиться на широком, как русская печь, подоконнике, с чашкой горячего напитка. Прихлебывать крепкий кофе мелкими глотками, смотреть на улицу, где гнутся деревья и пешеходы, и радоваться, что можно тихо и спокойно сидеть в тепле и ароматах свежей выпечки…

— Опять одна пойдешь? — ворчливо спросила Ирка, и я не сразу поняла, о чем это она.

Оказалось — о визите к Юле. Я замечталась и не заметила, как мы приехали на улицу Орлова, дом тринадцать.

— Смотрите, у подъезда «Скорая»! — первым увидел Архипов. — Не нравится мне это…

— Значит, вместе пойдем, — ответила на свой вопрос подруга и припарковалась неподалеку от неотложки.

Повинуясь введенному коду, открылась подъездная дверь, без промедления прибыл по вызову лифт, он вознес нас на шестой этаж — к квартире номер тридцать пять.

И снова нам не пришлось ни звонить, ни стучать!

На лестничной площадке помещались три квартиры, двери двух уже были распахнуты. Я первым делом увидела пожилую женщину с загипсованной ногой. Она стояла в открытом проеме, как в раме, опираясь на костыль. Я подумала, это к ней явилась «Скорая», но — нет, леди в гипсе была бодра и деловита.

— Люди! — обрадовалась она, увидев нас. — Как вовремя, тут очень нужна ваша помощь! Туда, скорее! — Она кивнула на вторую открытую дверь.

В тесной прихожей возились, пытаясь развернуть нагруженные носилки, девчонки в красно-синей форме работников «Скорой».

— Стоп, стоп, осадите назад, сейчас мы вам путь расчистим. — Ирка подхватила и вынесла на площадку растопырчатую рогатую вешалку, поставила ее рядом с дамой в гипсе и вернулась, продолжая командовать: — Девочки, возьмитесь с одной стороны, Вадик, ты здесь со мной, Лен, отодвинь обувницу, она мешает…

Под чутким руководством прирожденного командира дело быстро пошло на лад. Носилки сначала выплыли на лестничную площадку, а затем вдвинулись в кабину лифта. Последней из квартиры, на ходу навешивая на себя сумку, выскочила Юля. Она захлопнула дверь, втиснулась в кабину лифта пятой… Нет, шестой, если считать человека на носилках.

Я не сразу узнала в нем Чижняка-старшего — покрасневшее до малинового цвета лицо сильно меняет внешность.

— А что… — вякнула я, но никем не была услышана.

Двери лифта закрылись, кабина пошла вниз.

— Вызывайте снова, — велела мне дама в гипсе, с трудом переступив порог.

— «Скорую»? — ступила я.

— Лифт! Поедем вниз, проводим… Дай бог, чтоб не в последний путь, — покачиваясь на своем костыле, оптимистка встала рядом со мной.

Снизу донесся лязг причалившей кабины, послышались невнятные голоса — похоже, выход на финишную прямую из подъезда к «Скорой» происходил с осложнениями.

— Что тут случилось? — спросила я, дожидаясь прибытия лифта из рейса на первый этаж.

— То, чего и следовало ожидать, — вздохнула дама. — Нельзя пожилому человеку с повышенным давлением так нервничать, ничем хорошим это не заканчивается. Но как тут не нервничать? У Степана Семеновича любимый сын погиб буквально на днях.

— Единственный ребенок? — уточнила я.

— Ну, не ребенок, Степа уже взрослый был. И не совсем единственный, еще Юля осталась. — Она снова вздохнула.

Приехал лифт, звякнул и открыл нам двери.

— Поможете? — Дама закачалась, не решаясь шагнуть в кабину.

Я поддержала ее, помогла войти и встать у стенки. Нажав на кнопку с единичкой, продолжила разговор:

— Юля — это девушка, которая выбежала за носилками?

— Бедная девочка. Еще и это ей. — Дама помотала головой, как лошадь, отгоняющая овода. — Есть, знаете, такие несчастливые люди, к которым родные относятся хуже, чем чужие. Вот это как раз про Юлю и Степана Семеновича. Ну никогда он ее не любил. Не той она, видите ли, масти и породы — не настоящая Чижняк!

— Мне показалось, они не очень-то похожи. Почему так? — спросила я осторожно, опасаясь услышать в ответ резонное замечание, что это не мое дело.

Но то ли в лифте, как в поезде, работает «эффект попутчика», то ли моей взволнованной собеседнице просто необходимо было выговориться.

— Так Юля внебрачная дочь, Степан Семенович ее где-то в дальних краях нагулял, — охотно ответила она. — Тут она появилась уже взрослой — приехала после школы. Не помню, из Ташкента или из Самарканда, — девочка не любит вспоминать ту свою жизнь.

— То есть она действительно «не настоящая Чижняк». Но все-таки отец ее принял, — напомнила я.

— Что значит — принял? — Дама посмотрела на меня сердито. — Да, поселил в своей квартире, но ведь даже не прописал! А что позволил тут жить, — так это ему ничего не стоило. Он сам давно уже за город перебрался, а квартиру на сына переписал, вот Степа-то сводную сестру и пожалел, без угла не оставил. Впрочем, ему это тоже ничего не стоило, он как раз съехался со своей подругой — Верочкой, а потом и вовсе в Москву перебрался.

Лифт уже прибыл на первый этаж, двери открылись, но мы стояли в кабине. Дама увлеклась рассказом, а я внимательно слушала. Прощально помахать карете «Скорой помощи» в итоге не успели.

Зато я узнала, что сегодня у Степана Семеновича и Юли случилась ссора, после которой девушка в слезах прибежала к симпатизирующей ей соседке. Та усадила бедняжку пить чай и жаловаться на жизнь, но и без того нестройный рассказ то и дело перебивали выразительные шумы в соседней квартире. Судя по звукам, разгневанный Степан Семенович там что-то пинал, швырял и крушил.

— Точно, на кухне валялись осколки разбитой посуды, и в коридоре что-то хрустело под ногами, — подтвердила Ирка, когда я поделилась с ней полученной информацией.

— Ой! — Архипов полез в карман и протянул мне на ладони что-то голубенькое, похожее на маленькую пожеванную подушечку. — Я наступил, услышал треск, нагнулся, поднял и машинально унес. Надеюсь, не что-то важное?

— Это специальная коробочка для лекарств, моя бабушка похожей пользуется, — посмотрев, сказала Ирка. — Очень удобно, когда принять таблетки нужно не дома, а, например, в дороге. Там внутри несколько крошечных отсеков, по ним раскладываются пилюльки.

— Степан Степанович живет в деревне. Отправляясь в городскую квартиру, он, очевидно, взял с собой запас нужных лекарств, — рассудила я.

— И, видимо, принял их, когда почувствовал себя дурно, — продолжил мою мысль Архипов.

— Или только хотел принять, но не успел. — Ирка кивнула на безобразно помятую коробочку. — Посмотри, там остались таблетки?

Архипов повозился, с трудом открыл деформированный мини-контейнер:

— Осталась только пыль.

— Глубоко философское замечание, — оценила Ирка и жестом велела ему закрыть контейнер. — Все проходит, от всего остается только пыль… На этой умеренно печальной ноте предлагаю закончить здесь и переместиться в исторический центр. Мы хотели прогуляться, вы не забыли?

— Может, завтра? — Мне не хотелось бродить по гранитным тротуарам продуваемых холодным ветром улиц под моросящим дождем.

— Завтра тоже прогуляемся, — кивнула подруга. — На кладбище!

В свете подобной перспективы ветреные улицы старого Питера выглядели даже привлекательно. Мы сели в машину и поехали на Петроградскую сторону.

Пока добирались, дождь прекратился. Вот причина, по которой мы, петербуржцы, очень ровно относимся к местной погоде: пока будешь выговаривать ругательную фразу в адрес, к примеру, дождя, он закончится; не успеешь похвалить солнце — оно спрячется за тучами. Если тебе не нравится погода, просто потерпи немного — и она резко изменится.

Мы оставили машину во дворе дома тетушки, пешком дошли до станции «Горьковской», оттуда на метро приехали на Невский проспект и двинулись по нему, толкаясь в толпе гуляющих и перепрыгивая образовавшиеся на граните лужи.

Это, кстати, разительно отличает гостей города на Неве от его коренных жителей. Настоящие петербуржцы не перепрыгивают лужи. Они идут по ним напрямик к своей цели с отрешенными лицами. Это особый питерский дзен, который я еще не постигла.

У поворота на Большую Конюшенную толпа уплотнилась: народ задерживался, чтобы послушать уличного певца. Вооруженный гитарой и усилителем, тот с надрывом выводил:

— Ка-ак упоительны в России вечера![2]

— Че обобщаешь, на Колыме ты не был! — мимоходом попрекнул его бритый дядька.

Певец сбился и после недолгой паузы сменил песню, оставив, впрочем, трагический надрыв:

— Гори, гори-и-и! Моя звезда! Звезда любви…[3]

— Насчет звезды! — Я вспомнила, что не все рассказала товарищам. — Соседка сказала: дед Чижняк упоминал ее!

— Да? Как именно? В каком контексте? — Ирка отвернулась от певца, которому до того поощрительно улыбалась, кивая в такт музыке, и оттащила меня подальше от уличного концерта.

— В контексте ссоры с Юлей. До того, как та прибежала к соседке на сеанс психологической разгрузки за чашкой чая, Степан Семенович за что-то ругал ее. Конкретной причины соседка не поняла, но слова «проклятая звезда» дед проорал.

— Странное выражение. Обычно говорят или «проклятая судьба», или «несчастливая звезда», — заметил Архипов.

Я посмотрела на него недовольно: это должна быть моя реплика! Филолог во мне обиженно захныкал.

— Ничего странного, если речь о звезде, которая всех погубит! «Проклятая» — самое подходящее определение, — возразила Ирка. — Однако что конкретно имелось в виду — непонятно. — Она вздохнула. — Вадик, ты смотрел аккаунт Верочки, она не увлекалась астрологией?

— Не заметил ничего такого. У нее там в основном путевые заметки и рассказы о достопримечательностях.

— Может, звезда — тоже какая-то достопримечательность? — предположила подруга. — Особое место, грозящее бедой… Как Бермудский треугольник, к примеру.