Помоги проекту - поделись книгой:
Был бы я верующим, обязательно бы перекрестился. Но я всю жизнь привык полагаться исключительно на себя, что в первой своей жизни, что в новой, случайно мне дарованной. Кем? Этого я не знал. И все же верил скорее в некие неизвестные законы природы, чем в чью-то личную волю. Впрочем, чужую веру я уважал, и когда заметил, что Корякин бормочет себе под нос слова молитвы, сделал вид, что ничего не заметил. Незачем смущать человека, тем более перед боем, который может стать последним.
Мы выехали из леса, выстроившись в боевые порядки, и остановились в самом начале бескрайнего черного непаханого поля, с другого края которого была естественная возвышенность, на которой как раз и окопались немцы. Тут же рядом находилась деревня, название которой я точно не помнил. Кажется, Лунево. За деревней и полем текла река Орс — ее потом нужно было форсировать.
Повезло в одном — саперный взвод сообщил, что поле разминировано, и неприятностей с этой стороны ждать не стоит, можно двигать вперед без волнения.
Ждали приказа, никто не спешил. Ни с нашей стороны, ни со стороны врага. Им вообще спешить было некуда. По слухам, немцы только и думали, как удачнее отступить, чтобы сохранить как можно больше техники и живой силы. Причем первое было в приоритете. Но слухи — слухами, а пока враг никуда не бежал.
Мы находились во втором эшелоне и должны были вступить в бой, когда 6-й гвардейский механизированный корпус совершит прорыв.
Видимость была отвратительная, черные грозовые тучи низко висели над землей, по полю стелился густой туман. Пахло сыростью и еще древесиной. Танки, проходя сквозь лес, переломали десятки деревьев, и свежий елово-березовый запах окружал нас со всех сторон.
В небе басовито загудели бомбардировщики.
— Наши, — констатировал приободрившийся Евсюков, — сейчас отбомбятся по немцам, а там и мы вступим в дело…
Но все сразу пошло не так.
Вокруг засвистело, и кто-то истошно заорал:
— Воздух!
Пехотинцы, облепившие танки, посыпались вниз, прикрывая головы руками. Кто-то тут же полез под днище, ища укрытие.
Первый разрыв произошел совсем рядом, метрах в ста от нас. Землю тряхнуло, потом снова, и снова, и снова.
— Да что же вы творите, сволочи! — Евсюков едва успел захлопнуть люк мехвода, как наш танк окатило целой грудой земли. А вот командирский люк был приоткрыт, и я отчетливо слышал крики боли, доносившиеся со всех сторон.
— Это семьсот сорок четвертый! Нас атаковали, нас атаковали! — пытался доораться неизвестно до кого в рацию Корякин, но ему никто не отвечал.
— Летчики перепутали, — мрачно констатировал Казаков, — видимость нулевая, вот и ошиблись…
— Да за такие ошибки расстреливать надо!
Я высунулся из люка башни и огляделся по сторонам. Наши порядки сбились, две машины чадили густым черным дымом. И тут и там валялись мертвые изувеченные тела наших товарищей, так и не успевших вступить в свой первый бой.
Между тем самолеты пошли на второй круг, и я понял, что сейчас все станет еще хуже. Пилоты так и не поняли свою ошибку, но очередной заход будет еще более кровавым.
Что делать? Как их предупредить, что они бомбят не тех?
Я выбрался на броню, прихватив кусок ветоши, которой мы протирали масло. Некогда белая, она давно изменила свой цвет, но ничего иного у меня под рукой не имелось.
Схватив ветошь в правую руку, я начал махать ей, делая знаки тем, кто наверху. Увидьте же! Поймите, что происходит.
Тут же одна за другой позади ударили пушки, началась обычная пятнадцатиминутная арт-подготовка перед наступлением.
То ли пилоты, наконец, сориентировались, определившись, где свои, а где чужие. То ли, что маловероятно, заметили мои знаки, но второй волны не случилось. Машины развернулись и унеслись в сторону немецких позиций.
— Твою же мать… — Корякин выбрался из танки и осмотрелся. Его огромные кулаки сжимались и разжимались в бессильной ярости. — Твою же мать…
Нам повезло, не зацепило. А вот многим другим удача не улыбнулась.
Из глубокой воронки, образовавшейся от взрыва совсем неподалеку от нашей машины, пытался вылезти человек. Я соскочил с брони и бросился ему на помощь, протянув руку. Со всех сторон спешили и другие бойцы, но я успел первым.
Лицо его, черное от грязи и копоти, выражало вселенское удивление. Я крепко схватил его чуть потную ладонь и дернул на себя. Боец пошел вверх неожиданно легко, я этого не ожидал и, чуть поскользнувшись в грязи, упал на спину, но руку не отпустил.
Он вылетел из ямы прямо на меня, рухнув сверху. И тут же захрипел на низкой ноте, а потом завыл долго и протяжно. У него была лишь половина тела. Все, что ниже пояса, отсутствовало. Из ямы наверх тянулась кровавая линия, вперемешку с кишками и внутренними органами.
Я же смотрел прямо в глаза солдата, уже мутнеющие, тусклые. Смотрел, и не отводил взгляда, словно отдавая этим действием ему последнюю почесть. Его глаза остекленели, и я отпустил руку.
Вокруг уже суетились бойцы, громко матерясь, они пытались отделить убитых от раненых. К нам уже спешили медсестры из санитарной роты, с ними бежали красноармейцы с носилками, а я все сидел на краю воронки и смотрел в лицо мертвеца.
А он смотрел на меня в ответ застывшими в вечности глазами.
— По машинам! — вновь раздался зычный крик откуда-то со стороны, и я очнулся.
Все только начинается.
Авиация отбомбилась, теперь, к счастью, по вражеским позициям, артиллерия сделала все, что смогла. Настал наш черед.
Я быстро забрался на броню «Уральца» и нырнул в люк. Все члены экипажа были на своих местах, злые и готовые к бою.
— Двинули! — приказал я, увидев, что соседние машины тронулись с места, и для надежности ткнул Евсюкова носком сапога в спину — «ножная связь» в Т-34 до сих пор была самой надежной, в шлемофонах слышимость была практически нулевая.
Автоматчики сидели на броне танков. Я через открытый люк видел сосредоточенные лица тех, кто занял места на нашей машине. Другие, двигаясь своим ходом, бежали вперед. После неожиданного обстрела своей же авиацией люди не знали, каких неприятностей еще ждать. Многие опасливо поглядывали в небо. Там было все так же сумрачно, но самолетов более не было.
Пехота под прикрытием танков медленно начала продвижение вперед. Где-то неподалеку находился враг, но ощущение опасности было привычным и знакомым. Более всего меня нервировало отсутствие данных о дислокации фрицев. Где их огневые точки? Где ждать усиленный отпор? Какого дьявола нам не дали подробную вводную? А если разведка в этот раз облажалась, зачем всему корпусу переть напропалую, грозя быть уничтоженным или взятым в клещи? При этом мы примерно представляли, что все южные берега рек Орс, Моховица и Нугрь были просто утыканы оборонительными сооружениями немцев. Каждое подходящее для этого место было использовано для обороны. Закопанные в грунт танки, пулеметы, минометы, батальоны пехоты, множество противотанковых орудий, станковых пулеметов. Плюс авиация в качестве поддержки.
И против всего этого есть лишь мы, в большинстве своем новички в ратном деле, у которых желания бить врага больше, чем умения это делать.
Но до южного берега еще нужно было добраться, сначала же требовалось максимально зачистить все с этой стороны реки.
С приказом не поспоришь.
Я прильнул к телескопическому обзорному прицелу. Видимость оставляла желать лучшего, но я все же разглядел впереди укрепленные позиции немцев. Здесь на северном берегу враг тоже хорошо подготовился к встрече! Все с немецкой было утыкано противотанковыми ежами, за которыми, очевидно, змеились ходы сообщений. Я не сомневался, что в линии немецкой обороны были спрятано много ДОТов и ДЗОТов*.
Заметив движение с нашей стороны, немцы тут же открыли артиллерийский огонь.
То слева, то справа раздавались взрывы, но пока, насколько я видел, никого не зацепило.
Эх! Ворваться бы на позиции фрицев, да передавить всех до единого. Но танки ползли вперед медленно, бороня поле траками. Непрекращающиеся дожди превратили ржаное поле в слякотное болото, и тяжелые машины не могли разогнаться. Да и пехота отставала.
Мы прошли уже половину расстояния, и даже не могли толком маневрировать — здесь была открытая местность, стреляй по нам прямой наводкой — скрыться особо некуда, разве что в редкие овраги и ямы.
И, конечно, фашисты своим шансом воспользовались.
Засвистели снаряды, бахали один за другим разрывы.
Когда сидишь даже в самом современном танке, ощущения такие, словно находишься в консервной банке, из которой не выбраться. Тем более можно понять мои ощущения от такого старого, допотопного аппарата, как наша тридцатьчетверка. Тут все решает исключительно удача, фарт. Прилетит или нет, примет броня и отразит или снаряд пробьет насквозь и взорвется очищающим пламенем внутри машины. Когда твоя жизнь зависит исключительно от улыбки фортуны, ты начинаешь мыслить иначе. Не удивительно, что Перепрыга так вывел меня из себя! Как бы его невезение не перекинулась и на меня!
Т-34, двигавшийся справа от нас, с гордым именем «Челябинец» на борту, вдруг неожиданно остановился и ярко заполыхал. Я успел увидеть, как из башни кто-то выскочил и мог лишь надеяться, что и остальные ребята уцелели.
Что это было? Попадание артиллерии? Точно нет! Неучтенная саперами мина подорвалась под гусеницами машины.
И в этот момент в бой вступила немецкая авиация — по пронзительному визгу я опознал уже знакомые мне пикировщики «Ю-87», причем было их не меньше десятка. Сами самолеты я не видел, мешали облака. К счастью, немцам облака доставляли те же самые неудобства, поэтому, сделав пару заходов и сбросив боезапас, куда придется, они убрались восвояси. Первая серия разрывов легла чуть в стороне, а вот вторая причинила нам вред.
По нашему борту звонко чиркнул осколок и унесся прочь, но другим повезло меньше. Еще два танка загорелись. У одного из них от прямого попадания напрочь снесло башню. То тут, то там валялись тела пехотинцев.
Но мы все же прошли это чертово поле, оказавшись в двухстах метрах от немецких позиций.
Глава 4
Тут уже ударили с двух сторон, да так, что живые позавидовали мертвым. Два танковых батальона — а это почти шестьдесят машин, не считая тех, кто уже выбыли из строя, били по укрепрайону на ходу, стараясь прорваться как можно быстрее к вражеским окопам. Пулеметчики поливали ливнем пуль всех, кто имел глупость высунуть голову из окопа. Автоматчики стреляли на бегу, время от времени залегая в грязи, потом вскакивали и бежали дальше.
Вспышки слева. Били трассирующими из ДЗОТа, надежно укрытого в земле.
Стрелять из танкового орудия на ходу дико неудобно — любая ошибка, неровность почвы, да просто рука дернулась — и промах. Но я не оплошал: быстро навелся, интуитивно взял небольшую поправку.
Выстрел!
Столп огня взметнулся в воздух на месте бывшего немецкого ДЗОТа, в разные стороны полетели бревна и комья сырой земли, вперемешку с мясом. Снаряд удивительным образом пролетел прямо сквозь бойницу и сдетонировал уже внутри. Без шансов выжить для тех, кто там находился.
Мы с Казаковым подхватили выскочившую из казенника гильзу и вышвырнули ее сквозь люк. Руки даже в перчатках обжигало, но хотя бы глаза были защищены очками.
— Твари! Твари! Твари! — сквозь шум едва-едва расслышал я Корякина, почти вслепую бившего из головного пулемета по всему, что шевелится. При этом он не забывал помогать переключать тугие передачи Евсюкову.
Наш мехвод был профи. Это лишь сначала показалось, что поле ровное, как стол. Но выяснилось, что это совсем не так. Евсюков умудрялся пользоваться каждой естественной и искусственной преградой, чтобы прикрыть танк от попадания. Любая неровность почвы — и мы внизу, оставив врагу лишь малую часть для обзора. Поваленные деревья — отлично, то что надо! Проход машине они не затруднят, а вот за толстыми стволами можно укрыться до следующей перезарядки.
Выстрел!
Взрыв всплеснулся метрах в пяти левее от замаскированного противотанкового орудия. Я чертыхнулся и быстро сделал поправку.
Выстрел!
Есть попадание!
Из дымящейся воронки торчали погнутые станины. Орудие вместе с расчетом приказало долго жить. Везение или удача? Нет, опыт. Пропитанный собственными кровью и потом. Пока больше опытом грядущих войн, но и здесь я набирал первые боевые баллы.
Молчаливый и собранный Казаков заряжал снаряды, ни на что не отвлекаясь. Его роль в экипаже была самой незавидной. Он не мог видеть ничего из того, что происходило снаружи, не мог никаким образом непосредственно участвовать в бою, лишь заряжал один за другим снаряды, затем принимал отработанные гильзы, выбрасывал их наружу, и делал это снова и снова. Интересно, о чем он думал в эти мгновения? О тщетности бытия, или просто считал: раз, два три… раз, два, три…
Я крутанул перископ и увидел, что растянувшийся неровный строй наших танков почти вплотную приблизился к немецкой обороне.
Впервые за бой в дело вступили вражеские машины. Из ближайшего подлеска раздалась череда быстрых выстрелов танковых пушек, а потом появились угловатые силуэты фашистских танков. Сквозь дым их было плохо видно, но я все же опознал по характерным признакам «Pz.Kpfw IV». Впрочем, среди них мелькали и более старые «тройки».
В наших боевых порядках опять появились дымные облачка взрывов — вражеская артиллерия вновь начала массированный обстрел.
Я увидел, как машина комроты Васина развернулась на девяносто градусов в сторону новой опасности, наплевав на обстрел со стороны укреплений.
— Круто вправо, круто вправо! — хлопнул я по правому плечу Евсюкова, «ножная связь», будь она неладна.
Тридцатьчетверка быстро начала разворачиваться вокруг своей оси.
— Давай бронебойными! — приказал я Казакову. — Быстрее, мать твою!
Я крутанул колесики горизонтальной наводки. Саданула пушка. Башня еще больше наполнилась пороховыми газами, благо очки спасали глаза.
— Черт! — заорал я.
Первый выстрел ушел в молоко. Мазила! А еще «снайпер»… Тьфу! Стыдно. А ведь пушка была лично мной многократно пристрелена. Неужели, рука дрогнула? Страх? Нет, только ярость. Нужно успокоиться, взять эмоции под контроль.
Второй выстрел… попал! Попал же, черт возьми! Причем так удачно, что немецкий танк дернулся, на мгновение замер, и тут же взорвался изнутри. Башню унесло в сторону, нутро разворотило, что стало с экипажем, и думать не стоило.
— Заряжай!
Тут у нас пошла череда не то, чтобы неудач, но и успехом в полной мере назвать происходящее было сложно. Следующим выстрелом я удачно сбил гуслю очередному немцу. Его чуть завернуло в сторону, но из боя он точно не выбыл. Наружу полезли члены экипажа, надеясь восстановить подвижность машины, но их тут же начали отстреливать снайперы, занявшие удобные позиции где-то позади.
Первый фриц раскинул руки в стороны и упал на чернозем, за ним второй. Остальные попытались было укрыться за корпусом Т-4, но не тут-то было. Уж не знаю, сколько наших стрелков работали по ним, но все, кто выбрался из танка, навсегда легли рядом с машиной.
Потом выстрел — мимо, еще выстрел — ушел вперед, разорвавшись где-то вне моего поля видимости.
Затем повезло?
Попал! Но снаряд рикошетом ушел в землю. Черт-черт-черт! Что же за непруха?
Наш танк сотряс сильный удар. Несмотря на шлемофон, в ушах зазвенело, словно я сидел на самой верхушки колокольни. Автоматные очереди сухо щелкали вокруг, нацеленные на пехоту, но время от времени пули попадали в броню танка, отскакивая от нее и не причиняя нам ни малейшего вреда.
Наконец, следующий выстрел зашел точно в цель, попав между катками немецкого Т-4, который как раз в этот момент неудачно для себя повернулся боком, подставившись под удар.
Что происходит, когда бронебойный снаряд попадает внутрь танка? Филиал ада в отдельно взятом крохотном отсеке. Стальная болванка крушит все внутри. Во все стороны летят осколки, пробивая и разрывая на куски тела членов экипажа. Там не выжить, это понятно. Все внутри превращается в однородную массу, состоящую из частей тел, осколков приборов, сгоревшей электрике… а если еще удачно сдетонирует боезапас, то эффектное зрелище обеспечено!
Бахнуло так, что даже на расстоянии было слышно. Непонятно почему, но соседние машины врага чуть замедлили свой ход.
К сожалению остальные мехводы нашей роты, да и обоих батальонов, мастерством и близко не могли сравниться с Евсюковым — собаку съевшего на полигонных испытаниях. Некоторые машины уже горели, другие нерешительно замерли на месте.
Все, как я и думал. Нашим добровольцам попросту не хватало боевого опыта. Будь рядом с нами больше людей, уже прошедших подобные сражения, и оставшихся при этом в живых, было бы с кого взять пример. А так мы оказались сами по себе. Не то, чтобы кинутые на произвол, но предоставленные собственной незавидной участи. Как щенки, брошенные в воду. Выплывешь — будешь жить! Нет — что ж, Родина тебя не забудет!
Считал ли я, что это неправильно? Что нельзя вот так посылать на смерть тех, кто принес бы гораздо больше пользы в тылу? Кто был не подготовлен по всем статьям, кто впервые увидел врага вживую?
И да, и нет.
С одной стороны, все логично: если ты мастер в своей профессии, то занимайся делом, и оставь военное ремесло тем, кто этому учился. С другой стороны: как запретить человеку идти на святую войну, мстить за погибших родных и близких, за друзей, за знакомых и даже незнакомых людей, за всех, кто уже погиб и кому это еще предстояло! Как это сделать? Посадить наглеца под арест? Но, в таком случае, и пользы такой человек не принесет, а станет лишь обузой.
Я видел перед боем, каким неистовым огнем горели глаза Корякина, всю родню которого вырезали немцы, уничтожив деревню в Курской области. Я знал, что Евсюков потерял сына, объявленного пропавшим без вести еще год назад. И прекрасно чувствовал настроение Казакова, который по своей глубинной сути не мог терпеть несправедливость и готов был голову свою положить на плаху ради будущего страны. Детей у него не имелось, как и жены, родители давно умерли, и был он один в целом мире, словно перст. И дрался он не ради славы, и не ради мести. Ради справедливости и веры в правду, в его личном понимании этих слов.
Поделиться книгой: