Пёстрая тюбетейка

Аделаида Александровна Котовщикова

Пёстрая тюбетейка

От автора

Ребята играли во дворе в прятки. И вдруг из всех своих укрытий выбежали, столпились посреди двора. С чего начался спор, не знаю. Я подошла, когда он уже вовсю разгорелся.

Мальчик лет десяти говорил громко и возбуждённо:

— За своих товарищей я горой стою, всё для них сделаю! А что мне какой-то незнакомый мальчишка? Да я его знать не знаю.

— Хорошо же ты рассуждаешь! — насмешливо возразила ему девочка в новеньком пионерском галстуке. — Да ты знаешь, как такое… отношение называется?

— Моя хата с краю — вот как это называется! — закричал мальчуган помладше, из третьего, наверно, класса.

— При чём тут «хата с краю»? — Мальчик сильно покраснел. — Когда с моим товарищем что-нибудь случится, первый брошусь на помощь!

— А тонуть при тебе будут? — строго спросила пионерка. — Тоже сперва посмотришь, знакомый или незнакомый, а потом уже кинешься спасать?

— Тону-уть! — протянул мальчик. — Совсем другое дело. Если тонет, тогда, конечно, некогда раздумывать. Так он же не тонул, тот мальчишка, а просто ногу расшиб. Откуда я мог знать, что у него сломалась? И всё равно кто-нибудь его поднял бы.

Тут такой шум поднялся, что у меня в ушах зазвенело. Все ребята кричали разом:

— Кто-нибудь! Кто-нибудь! На других надеешься?

— Хочешь, значит, чтобы за тебя сделали? А твоё дело — сторона…

— А если бы с тобой такое случилось? Хорошо бы тебе было?

— Стыдись, Генка! — голос девочки постарше, на вид — шестиклассницы, прозвучал так отчётливо, что ребята притихли. — В нашей стране человек человеку друг, товарищ и брат. Даже и незнакомому, первому встречному…

Эта шестиклассница и объяснила мне, за что ребята напали на Генку.

На днях Генка бежал по переулку, торопился в кино. Вдруг шедший впереди него мальчик поскользнулся, упал и не мог подняться.

На секунду Генка приостановился:

— Ты что не встаёшь?

— Нога… — простонал мальчик. — Позови кого-нибудь!

Генка оглянулся по сторонам. Переулок безлюдный…

— Опаздываю, — сказал Генка. — Сейчас сеанс начнётся. — И убежал.

Минут десять пришлось мальчику пролежать на обледенелом тротуаре, пока подоспели прохожие и вызвали «Скорую помощь». Генку он узнал — они учились в одной школе, только пострадавший в седьмом классе, а Генка в четвёртом — и рассказал товарищам, как Генка ему не помог. Постепенно об этом все ребята в Генкином дворе узнали…

Слушая рассказ девочки, я вспомнила историю, случившуюся с хорошо знакомыми мне ребятами.

Девочки, которым вскоре предстояло начать учиться в школе, узнали, что плохо живётся одному малышу. Нет, они не были с ним знакомы. Мало того: чтобы помочь мальчику, надо было сначала его найти…

Как Надя и Аня пытались спасти неизвестного малыша, как втянули они в поиски первоклассников Вадика и Вовку Баскова, с какими хорошими и даже удивительными людьми повстречались девочки, какие беды свалились на Вадика, как баловался неугомонный Петя, младший брат Ани, и сердился пенсионер Трофим Иванович, в какие неожиданные происшествия попадали ребята, — вы узнаете, прочитав эту повесть.

Мальчик в окне

В то утро как раз началось воскресенье.

Если бы это было не воскресенье, а какой-нибудь другой день — среда, или пятница, или хоть суббота, — то, наверно, не случилось бы того, что случилось. Во все другие дни, кроме воскресенья, все люди идут на завод, в детсад и в школу. Другие дни так и называются: будние. Потому что маму будит будильник, она встаёт и будит папу и детей.

Но в то утро — начало воскресного дня — будильник не звонил. Будить ему было некого: папа уехал в командировку, а мама и Надя были выходные.

Сразу после завтрака Надя кинулась к окну. Посмотреть, кто уже гуляет во дворе. А что погода хорошая, и так видно: вся комната залита солнцем.

Просторный двор пуст. Желтеют песочники. Тонкие деревца качаются на ветру. Верхушки — сплошь в зелёных крапинках.

— Листочки родились! — радостно закричала Надя. — Вчера веточки голые торчали. А никого ещё…

И вдруг увидела такое, что чуть не свалилась с подоконника, на котором сидела. Но не во дворе увидела, а в окне дома, стоявшего сбоку от Надиного. Там тоже взобрался на подоконник мальчик. Он был в одной беленькой майке. На голове у него пестрела разноцветная тюбетейка. Рот мальчика был широко открыт в безмолвном — через двойные рамы не слышно, — но отчаянном крике.

Рядом с мальчиком показался усатый мужчина. Он схватил мальчика за худенькое голое плечо, занёс тяжёлую руку над головой в пёстрой тюбетейке. Мальчик вырывался и кричал, кричал. И вот всё исчезло: оба скрылись в глубине комнаты.

У Нади сильно стучало сердце. Что это? Ужас какой! Усатый дядька бил мальчика. Большой, толстый — маленького, худенького! Пять лет ему, наверно, не больше. На целые два года мальчик в тюбетейке моложе Нади: ей-то неделю назад уже семь лет исполнилось, осенью в школу пойдёт. Да как он смеет, этот усатый дядька? Пьяный, должно быть. Надо сейчас же пойти и сказать: «Вы не имеете права бить своего племянника!» Конечно, усатый — дядя мальчика. Папы усов не носят, только дедушки и всякие дяди. Приехал откуда-нибудь к ним в гости, родителей дома нет, а он и давай колотить племянника, злодей! Даже если мальчик сделал что-нибудь не так, бить нельзя. Может, он его всё ещё бьёт, только уже не у окна. Отнять, спасти этого цыплёнка в тюбетейке.

— Мама! Мама! — закричала Надя.

Ой, мама же, как убрала со стола, сразу в магазин ушла…

Надя соскочила с подоконника, помчалась в переднюю, сорвала с гвоздика пальто, заглянула в кухню:

— Я гулять побежала по срочному делу!

Соседка тётя Клава, пожилая работница с папиного-маминого завода, жарила яичницу.

— Иди, но чтобы со двора ни ногой! — эту мамину фразу она произнесла маминым тоном.

— Знаю, — сказала Надя и захлопнула дверь.

Выскочив во двор, она остановилась возле дома, в одном из окон которого кричал мальчик. Сейчас она поднимется по лестнице, позвонит, войдёт и скажет:

— Не смейте бить ребёнка, а то я папе пожалуюсь, когда он вернётся из командировки. За что вы его побили? Что он сделал?

Немножко страшно идти: дядька-то с усами злой. Но надо же защитить мальчика. Где то окно? На какой этаж подниматься?

Надя задрала голову, оглядела фасад дома и… растерялась. Окон было много, и все они синевато отсвечивали. Вот не сосчитала этажи, когда глядела с подоконника… Нельзя же обойти все-все квартиры и в каждую звонить! Что делать? Конечно, посоветоваться с Анечкой. Они вместе ходят в старшую группу детского сада, вместе пойдут осенью в школу. И вообще Аня — лучшая Надина подруга.

Ужасные дети

Дверь Наде открыл Анин папа.

— Здравствуй, Надюша, — сказал он ласково. — Снимай пальто. — И ушёл в комнату.

Оттуда сейчас же раздался его голос, очень строгий:

— Ну, я жду! Живо признавайтесь во всём!

В передней у Ивановых, так же, как дома у Нади, рядом с большой вешалкой была низко прибита маленькая. На ней висело три пальто. Теперь повисло четвёртое — Надино.

Надя вошла в комнату.

Её лучшая подруга Аня и два её брата, пятилетний Петя и трёхлетний Ваня, стояли в ряд, опустив головы. Напротив них сидел на диване папа и зачем-то тёр себе лоб и щёки.

— Ну? — сказал он вопросительно и зевнул.

— Мы болтались в аквариуме, — пробурчал Петя.

На столике у окна стоял аквариум, и Надя на него посмотрела: целы ли рыбки? Две золотые рыбки шевелили хвостами среди водорослей, а третьей что-то не видать…

— Строго запрещено плескаться в аквариуме, — подавляя зевок, сказал папа. — Но это я уже слышал. Дальше…

— Я накрасила брови гуталином, — жалобным голоском произнесла Аня.

Только теперь Надя поняла, почему такое знакомое лицо Анечки показалось ей каким-то странным. Вместо бровей-то у Ани красные полосы.

— Разве у вас гуталин красный? — удивилась Надя. — А зачем ты накрасила брови?

Анечка сжала губы, слезинки покатились у неё из глаз.

— Гуталин у нас чёрный, как у всех людей, — сказал папа. — Отмывать его пришлось щёткой, натёртой мылом, и очень долго… Когда я пришёл с ночной смены, у моей дочки на лбу извивались две чёрные толстые гусеницы. Мне даже страшно стало. Аня хотела походить на Шамаханскую царицу из сказки, но не учла, что в те времена такого трудноотмывающегося гуталина ещё не производили… Так. С гуталиновыми бровями покончено. Но это ещё не всё. По лицам вижу, что вы натворили что-то ещё…

Зазвенел звонок. Папа устало поднялся и пошёл открывать. Вернулся он вместе с пенсионером Трофимом Ивановичем, жившим этажом ниже. Этот маленький сухонький белоусый старичок сейчас был похож на рассерженного ёжика. Едва переступил порог, сразу зафыркал:

— Слушай, Пётр! Я тебя уважаю, как отличного инструментальщика, как изобретателя и всё такое! Но твои ужасные топочущие дети! Они проломят мне когда-нибудь голову. Как проснутся, так сразу сыплют с потолка штукатурку. Хуже лошадей топают, скачут и всё такое, будто у них по восемь ног у каждого. И все ноги, это самое, — с копытами!

— Садись, Трофим Иванович, — папа показал на диван. Старичок сел, отфыркиваясь. — Понимаешь, какое дело, жена ушла в магазин, а я должен был тут же прийти с ночной смены. Так что минут двадцать им бы и побыть одним. Но я не много задержался. Пришёл, а тут… А бабушка-то где же? Из-за этих бровей и спросить не успел.

— Из-за бровей? — вытаращил глаза Трофим Иванович. — Уже заговариваешься, Петруша? Хотя с такими детями…

— Бабушка в церкву уползла! — звонко сказал Ваня.

Петя захохотал:

— Что ли бабушка змея?

— Вот! Вот! — зафыркал Трофим Иванович. — Преступников вырастишь, Петька, тебе говорю! Про родную бабку такое! Не дети — аспиды какие-то!

— Кто это — аспиды? — спросила Надя.

— О господи, — завздыхал Трофим Иванович. — Развёл детсад, майся теперь!

— Аспиды — это скверные люди, — объяснил папа. — Те, которые непочтительно говорят о старших. Как ты смел, Ванюшка, сказать «уползла»? Надо было сказать «ушла».

— Так она же сама, сама! — закричал Ваня. — Сама сказала: «Поползу-ка я в церковь. А папа, — говорит, — сейчас придёт». А ты и не сейчас пришёл!

— Правда, она так сказала, — вступилась Аня и вдруг заговорила плачущим голосом: — Папа! Мы уж тебе сразу скажем… И больше ничего, правда, ничего такого не было! Мы, понимаешь, только попробовать хотели…

— А они оказались сладкие! — сказал Петя.

— Что вы пробовали? — грозно спросил папа.

— Мы сначала по одной попробовали, — торопливо сказала Аня. — А потом Петька взял сразу штучек… пять. А тогда Ваня себе в рот сыпанул немножко. А потом уже всё равно совсем мало осталось и… Петька доел.

— Что, что вы съели? Да говори же, наконец! — прикрикнул папа.

— Бабушкины пилюли, — прошептала Аня.

— Гемо… го-ме-о-па-ти-ю! — выпалил Петя.

— Сладкие потому что, — пискнул Ваня.

В комнате стало тихо. Папа, Трофим Иванович и Надя смотрели на Анечку и её братьев. Папа — растерянно, Трофим Иванович — с ужасом, даже белые усы встали у него торчком, Надя — с испугом.

Папа ладонями потёр себе щёки и сказал негромко:

— Вы в самом деле кошмарные дети! А где бутылочка от этих пилюль?

— Ваня её куда-то закатил, — виновато ответила Аня. — Мы уже искали…

— Петруша, вызывай «Скорую помощь»! — прохрипел Трофим Иванович. — Ведь это лекарство. Они у тебя, выходит, отравленные…

Папа тяжело вздохнул:

— Большая ты девочка, Анюта, как тебе только не стыдно? На какой-то несчастный час нельзя одних оставить. Сколько пилюлек пришлось на каждого?

— Не знаю, — заплакала Аня.

Надя подошла к подруге и обняла её за плечи. Неужели Анечка отравленная? Какое несчастье!

— Ваня сколько съел? — спросил папа.

— Мало. Не успел он. Может, три штучки. Петька ведь сразу все сглотал.