Ночная стража [Доктор]

Петров походил по комнате, постучал ногтем по стеклу барометра, но стрелка не шевельнулась, продолжая смотреть на «ясно». Тогда он взял пикадоровский том Чандлера и читал, пока часы не пропищали полночь. Еще один, заключительный стакан сидра, и можно ложиться спать.

4

— Доктор, мне бы от нервов чего-нибудь, — плотный, загорелый мужик смотрел вкось, стыдясь просьбы. Если и у таких людей нервы, то скверно.

— Что же вас тревожит?

— Никогда не думал, что со мною такая дрянь приключится. Я тут лесником в заповеднике служил, а два года назад землю с братом взяли. Работать много приходится, но и лес не забываю. Ружьишко сохранил. Хоть и заповедник, но иногда стрельнешь, бывает. Да и то, знаете, какие охоты для начальства устраивают? Сейчас вроде перестали ездить, за здоровье опасаются.

— Так что?

— Бояться я стал леса. Не поверите, здоровый мужик, а иногда оторопь накатывает, жуть, особенно у Голодного болота. Десять лет днем и ночью по лесу бродил, в любую погоду, браконьеров давил, волков бить приходилось, и хоть бы хны, а вот последнее время — боюсь. Я к районным врачам ходил, они таблетки прописали, хло… хлозепид, да, полегче стало, но совсем не отпускает. А сейчас кончился он, и ни в какую…

— А кроме хлозепида чем пытались лечиться?

— Правду сказать, жена к одной бабке водила, знахарке. Говорит, совсем я от таблеток квелый. Та знахарка велела прут железный арматурный в то место, где страх на меня нападает, в землю вогнать, а потом ей принести.

— Да?

— Я так и сделал. Грязь там густая, липкая, под землей-то. Посмотрела она на прут, сказала, что здоров я, а на то место ходить нельзя, плохое оно, черное.

— И с тех пор лучше стало?

— Пока в поле, вроде ничего. А вчера решил поохотиться. Чтобы навыка не потерять. Попалась мне лиса, шкура поганая, но я все-таки стрельнул. Попал, конечно. А она ползет на меня и зубы щерит. Я, прямо скажу, напугался. Из другого ствола саданул. Шкура клочьями летит, а она только тявкнула — и прет и прет, не сворачивает, медленно, правда. Руки трясутся, но я перезарядил и еще раз, в упор почти. Уже кишки наружу, а она все ко мне тянется. Я убежал, не выдержал. А сейчас думаю, привиделось мне, примерещилось. Какая бешеная не была бы, а подохла бы от стрельбы враз. Да и вид у нее, у лисы — не бывает таких. Не видал.

— Давайте, я вас осмотрю.

Изменение психики жителей сельских районов на ранней стадии хронической лучевой болезни. Диссертация Шуряева. Для очень служебного пользования.

— Я вам драже даю, принимайте по одному три раза в день, а недельки через две зайдите снова.

— Мне это поможет, доктор?

— Непременно поможет.

Поможет. Только вот кто болен — человек или мир? И кого лечить? Себя — от дешевой философии. Сонапакс — штука сильная. Стало же лучше самому, когда…

Стоп. Нельзя.

Зарядка по системе Мюллера. Вот уже и нормально.

5

Он третий раз намылил руки. Глупо, ничего на них нет, но мерзкое чувство прикосновения злосчастной рыбы заставляло вновь и вновь оттирать пемзой пальцы и ладони. Порыбачил, называется. Началось-то как славно — пять карасей, один к одному, граммов по двести каждый. А шестой, когда он начал снимать его с крючка и разглядывать лапки, растущие рядом с плавниками…

Гадость.

«Оладьи картофельные» вышли на вид совсем безобразными, но съедобными. Петров, отмывая сковороду, краем уха слушал умные рассуждения о судьбе московского метро, перемежающиеся со свидетельствами очевидцев, переживших катастрофу.

Теплое солнце, безветрие, сытость клонили ко сну. Он вынес из комнаты байковое одеяло, постелил на скамейку для уюта.

Книга читалась легко и свободно, где-то за океаном частный сыщик Филипп Марло спасал невинную актрису от происков гангстерского синдиката.

Хриплый мяв оторвал его от романа. У ног стояла кошка, прижимая к асфальту едва трепыхавшийся комочек перьев.

— Охотишься, киса?

Кошка оставила добычу и, неловко пятясь, отошла.

— За хозяина признала, дань принесла или хвастаешь?

Кошка опять мяукнула, но не победно, а недоуменно, даже боязливо.

— Успокойся, киса, не съем я твой трофей, — Петров склонился над птичкой. И никогда-то не был он силен в орнитологии, а в этом истерзанном комочке опознать что-нибудь? Наверное, воробей, обыкновенный воробышек. Свернутая головка, подернутые пленкой глаза — и червячки, отпадающие от тельца на асфальт. Он нашел в траве палочку, ковырнул ею. Кожа легко отделилась от косточек, обнажив гниющие внутренности.

— Фу, киса, как можно! Падаль! — он отбросил воробья палочкой.

Кошка отпрыгнула, а затем, не сводя глаз с птицы, боком отбежала за дом.

Надо унести эту дохлятину подальше, завоняет.

Он поднялся на веранду Совок с длинной ручкой стоял в углу.

На дорожке — чисто. Кошка вернулась, забрала? Передумала?

Петров вернулся к терпеливо ждавшему частному сыщику. Шелест листьев, воздух, общение с природой.

Он прикрыл глаза. Солнце сквозь мельтешащую листву гипнотизировало.

Через минуту он шел по Москве, плакатно чистой, насыщенной цветом; на углу Почтмейстерской и Проезда яркие, светлые дома манили музыкой и огнями, странно видными в полуденный час, кафе под тентами заполняли широкие тротуары, фонтан бил живой радостной водой. В карманах хрустели деньги, наверное, доллары, взял толику из банка, а осталось, осталось-то!

Он зашел в ресторан, заказал икру, шампанское и еще что-то соблазнительное, устрицы, дамочка за соседним столиком обещающе улыбнулась…

Звук шагов пробудил его от дремоты. Краски дня, солнце остались, а все остальное исчезло. Жаль. Какие они, устрицы?

От ворот приближались двое — давешний пенсионер и с ним высоченный патлатый парень

— Здравствуйте, — пенсионер держался чуть впереди. — Больного привел, примете?

Петров встал, окончательно прощаясь со сном.

— Пройдемте.

Они вошли на веранду, Петров сел за стол, кивнул на стоявшие рядом стулья.

— Что я могу для вас сделать? — это влияние Филиппа Марло.

— Да племянник руку расцарапал, заразу занес.

От патлатого самогоном — перло.

— Он лечиться им пытается, вы уж простите, доктор.

Племянник засучил рукав рубахи.

Пятно походило на крысу, въевшуюся в руку — серое, большое, багровый хвостик тянулся к локтю. Ярко-красные края разве не светились.

— Как же это вас угораздило…

— Накололся на кость… — нехотя отозвался патлатый. — Землю копал, и накололся. Совсем маленькое пятнышко было, да растет…

— Больно? — Петров повел ладонью над пятном. Края горели, от центра леденило.

— Немеет, и жжется, особенно с краю.

— Измерьте температуру, — он протянул градусник.

Минуты шли, а диагноз оставался неясным. Рожа? А почему в центре воспаление не выражено? Раньше подобное Антоновым огнем называли. Болезнь Базарова.

Потом он выстукивал, выслушивал больного, смотрел язык и щупал живот.

— Нужно ехать в область, в клинику. Сейчас я направление выпишу.

— А нельзя здесь, вы посильнее пропишите что-нибудь, а?

— Случай серьезный, — кто там, в клинике, остался? Хронически беременная Стратова да неувядающая Ляпа, корифей всех дисциплин. Ну, и научные кадры свежей выпечки, десять тысяч долларов за диплом, или, как, кажется, нынче принято выражаться — «штук баксов».

— Кстати, не помню вас на осмотре.

— Он не здешний, погостить приехал, в отпуск.

Петров достал пакетик со шприцем, флакон легодина.

— Ложитесь на живот. Видите, не больно совсем. Полежите, я запишу. Фамилия?

— Пирогов Сергей Иванович, — глухо отозвался парень.

— На ночь примете две капсулы, — Петров протянул упаковку. — Не жевать, не ломать, глотать целиком. И ничего спиртного не пить. С утра натощак придете ко мне.

— Спасибо, доктор, — пенсионер достал из кармана пиджака плоскую коробочку. — Возьмите, пожалуйста, из старых еще запасов.

Племянника слегка шатало. Ничего, легодин — сильное средство.

Он открыл коробочку. Внутри — бутылочка-фляжка дагестанского коньяка. Петров пожал плечами, положил ее в стол.

6

Три часа пополудни. Сходить в лес? По привычке он взял сумку, нож, хотя знал, что никаких грибов он есть не станет. Не созрел.

Кратчайший путь вел через парк — сначала по асфальтовой дорожке, потом по широкой тропе меж деревьев, обильно перекрытых ловчими сетями пауков, приходилось то и дело лавировать — жаль труда ловцов. Мух он не жалел.

Парк кончился. Петров вышел на грунтовку, лес был рядом, в километре. Он миновал свернутый набок шлагбаум. Дорогу пересекали ржавые рельсы одноколейки. Справа невдалеке белел домик. По шпалам, ломая длину шага, он подошел к нему — мимо скошенной травы, разложенной сушиться, готовых маленьких стожков. У домика в огороде копалась женщина. Выпрямилась, радуясь минутной передышке.

— День добрый, — подошел он к штакетнику.

— Здравствуйте. Не ходят поезда у нас, с зимы. Разве грузовой раз в месяц пропустят, и все, — она опиралась на вилы, рядом стояло ведро, до половины заполненное розовой картошкой.

— А раньше много ходило?

— Наша ветка до Хавы тянется. Дизель из Князева четыре раза на день, и грузовые — из карьера щебенку возили.

— Вы тут работаете?

— Держит дорога, вот и работаю. Какая работа… Деньги, правда, тоже невелики, зато к ОРСу прикреплена, раз в месяц езжу деньги получать и отовариваюсь там, все легче. Еще огород, коза… — и, подтверждая, из-за кустов раздался противный крик. — Отпускать далеко нельзя.

— Волки?

— Волков не видела, а собаки есть. Мало, а расплодятся — в лес не войдешь.

— Не стреляют их?

— Иногда слышу выстрелы, не знаю. Может, браконьеры…

— Схожу, погляжу, что за лес — он заметил снизки грибов, висевшие на стене.

— Грибов сейчас полно, море. Раньше гоняли, заповедник все ж, а сейчас лесники почти все поувольнялись, да приезжих нет. Говорят, вредно есть грибы.

— Вредно, в них все собирается…

— Жить-то надо, — женщина налегла на вилы.

Петров осмотрелся.

— Вы по той стежке идите, прямо в лес приведет, — она показала рукой, потом наклонилась, выбирая клубни.

То тут, то там тропку перебегали мыши. Если кошка — плохая примета. А мышь?

Стежка оборвалась у шоссе, идущего у самой кромки леса. Минут двадцать, как он вышел из парка, а — ни одной машины.

Он пересек шоссе, кусты, и — вот он, лес. Дубы, растущие вольно, просторно, и воздух, воздух! полтора миллирентгена в час. В среднем. Вон там, на полянке, может, и меньше, а под тем кустом — все пять. «Реальной угрозы здоровью населения нет никакой, проведенные мероприятия позволяют считать местность практически безопасной по всем параметрам».

Ах, скоты, скоты!