Помоги проекту - поделись книгой:
Иван отжал портянку, пристроил на ветку куста.
— Кончай стирать, портомой!
— Лейтенант любит, чтобы чисто было. Не переносит грубого запаха, два раза на дню портянки меняет, — он вылил мыльную воду под дерево.
— Становись в гол, — Федот положил мяч перед собой.
— Да ну его, — Иван с ведром пошел к колодцу.
— Нога — пушка! — Федот разбежался, ударил. Мяч пролетел над воротами, звонко упал на землю и, подпрыгивая, покатился по дороге вниз, в село.
— Конь не свинья, конь чистоту понимает, — возница огладил лошадь, понюхал ладонь.
— Платоныч, а ты конскую колбасу ешь? — Иван тряпкой водил по дверце брички.
— Глупый ты человек. Разные вещи путаешь. Одно — конь, совсем другое — колбаса, — возница критически осмотрел бричку, отобрал у Ивана тряпку. — Грязь размазываешь. Работу любовью делать надо, без нее труд пустой, что вот эта конюшня.
— Конюшня-то причем, Платоныч?
— В ней кони должны стоять, тогда будет конюшня. А тут духу лошадиного нет, сарай сараем. Кабы не свой овес, голодные бы остались, — Платон ворчал себе под нос, а серая поверхность брички становилась после его тряпки иссиня-черной, и солнце отражалось в этой местами облупившейся синеве.
Уполномоченный поднял глаза на коротенький строй. Шесть человек всего — без него. А в инструкции акцентируется — мероприятие проводится в присутствии всех жителей населенного пункта, обязательно выступление актива, ударников, пионеров. Нагреть могут — не обеспечил, поди, оправдывайся — никого нет.
Он снова уткнулся в текст:
— Выкорчевывание корней реакционного духовенства, товарищи, несомненный признак нашего движения вперед. Народу чужды культовые строения, взамен них он обретает клубы, стадионы, дворцы культуры. Мы все, как один, с радостью и без сожаления расстаемся с пережитками прошлого ради новой, светлой жизни! — он не сдержался, кашлянул в кулак. — У меня все.
— Ура! — негромко уронил чекист.
— Старшина, приступайте, — лейтенант смотрел на тусклое багровое солнце, садившееся далеко за селом. Здесь, у ограды, снаружи, светило казалось чужим, отличным от дневного, теплого и милого. В стороне, на кладбище уже пал вечер, солнечные лучи едва доставали верхушки крестов.
— Отчего это кладбища всегда около церквей стоят? — вполголоса спросил Иван.
— Попам под боком все иметь хочется, чтобы далеко не ходить, — снисходительно объяснил Федот. — а нашему попику вообще подфартило, в своем погребе устроился.
— Разве его не похоронят?
— Кто? — сплюнул Федот.
Старшина вернулся, коротко доложил:
— Готово!
— Укрыться! — скомандовал лейтенант и, подавая пример, присел на корточки у ограды.
Иван ждал. В прошлый раз бабахнуло — ого! Ушехлопов парочку зацепило, хоть и стояли неблизко.
Дрогнула земля, миг спустя прошуршало поверху. И все? Иван распрямился. Столб пыли, алый от закатного солнца, стоял над церковью. Купол — исчез.
— Получилось, — лейтенант сиял. — Точно и аккуратно, можно в центре города проводить.
— Получилось, — согласился чекист. — Идем?
— Пусть пыль осядет.
Низкий, поземный звук шершаво ожал сердце Ивана. Не звук, а тряс просто.
— Что это? — и уполномоченный поежился нездорово.
— На канонаду похоже, когда большие калибры говорят, — старшина вопросительно смотрел на лейтенанта.
— Гроза, — беспечно махнул рукой Федот.
— Думаю, соседи голос подают, — задумчиво, не по-армейски ответил лейтенант. — Герасимов в Усмани сработал. Игорь Иванович, мы ведь не одни сегодня взрываем?
— Нет, по плану мероприятие проходит в пяти точках области.
— И время одно, верно?
— Да, девятнадцать пятьдесят, — согласился уполномоченный. — Но до ближайшей точки километров сорок.
— При взрывах такое бывает, — пояснил лейтенант.
Иван посмотрел себе на грудь. Вот оно какое, сердце, оказывается. Сейчас-то билось неощутимо, но память о наждачном прикосновении оставалась.
— Земеля, не отставай, — позвал Федот. — Чего понурился?
И правда, чего? Даже не заметил, что все ушли. солнце — и то закатилось. Он поспешил за остальными.
— Похоже, вправду гроза собирается, — Иван отложил топор. — Весь день небо ясное, а как ночь — ни звездочки.
— Что тебе в звездочках, — старшина костер раскладывал мудреный, фасонистый. — Без них забот хватает.
— Вот, на разжог пригодится, — Федот скинул кину книг наземь. — Налетай, подешевело. Велено употребить.
— Раз велено, исполним, — старшина выдрал листы, скомкал в шарики.
— Приготовили? — уполномоченному не терпелось.
— Только спичку поднести, — шарики пристроены меж наколотых щепок.
— Превосходно.
Важность момента наполняла Игоря Ивановича достоинством и степенностью. Ступал он мерно, тяжело, на пятку, каменные ступени крыльца чуть не прогибались под ним.
— Посветим ночке, — он присел у костра. Упрямые спички ломались одна за другой. — Дрянь поганая, — а челюсти свело от гнева.
— Возьмите мои, товарищ уполномоченный, — протянул коробок старшина.
Загорелась бумага, от нее — щепочки, а там и весь костер занялся.
— Какой огонь, — восхитился Иван. — Цирк!
В цирке он бывал дважды, водили взводом, и понравилось ему — очень.
Словно ящерки огненные заскакали — красные, зеленые, голубые. Языки пламени изгибались причудливо в дуги, спирали. Умельцем оказался старшина.
Здорово, — воскликнул с крыльца лейтенант. — Степан Власьевич, выйди, посмотри, бенгальский огонь, а не костер!
Басовый, тягучий звон морской волной качнул Игоря Ивановича и унесся в ночь. Откуда он? Колокола по весне поснимали, нет их. Он оглянулся.
— Потерял что, Игорь Иванович? — сержант пытался прикурить от костра.
— Звон. Слышали?
— Нет. Какой звон?
Уполномоченный посмотрел на лейтенанта. Уши помоложе.
Тот покачал головой: — Никакого звона.
— Помстилось, — отступился уполномоченный.
Они стояли у костра, расцвеченные его отблесками.
— Это соли металлов, — прервал молчание лейтенант. — Они в состав красок входят, отсюда и цвет пламени.
— Красиво, — одобрил сержант.
Иван зачарованно смотрел, как пламя лизнуло темную поверхность и с легким шипением расползлось веером. Блеснули печальные глаза — и исчезли в огне.
Дым, едкий и кислый, заставил отшатнуться. Федот зашелся в кашле.
— Не нравится? Ступай, — разрешил сержант.
Наконец, огонь устоялся, потерял разноцветье.
— Выгорела краска, — с легкой грустью сказал лейтенант.
— Гореть дерево долго будет, — оценивающе прикинул старшина, — такие уж дровишки. Топор где попало оставлять не след, — он подобрал его.
А уполномоченный все прислушивался, вертел головой, но звона не было — лишь надсадный кашель Федота беспокоил из темноты.
— Хватит, — Игорь Иванович помахал листом бумаги. — Остальное в городе допишу, — он спрятал бумагу в бювар, завинтил крышку походной чернильницы.
— Переставь лампу на окно. И ставни прикрой, — попросил сержант.
— Не душно будет? — уполномоченный отодвинул портфель.
— Переможемся. С открытым мы как в тире, любой лишенец подстрелить может, — сержант расставлял на столе еду: круг копченой колбасы, вареная картошка, сало, лук, малосольные огурцы, яйца и, последнее — высокая бутыль мутного первача. — Кушать надо в безопасной обстановке.
— И я захватил, — уполномоченный поставил бутылку поменьше.
— Рыковка? Градус, конечно, слабоват, но сгодится.
— А вот и мы, — лейтенант вошел в комнату, в руках — стопочка тарелок, стаканы, под мышкой зажата связка свечей. — Мобилизовал на кухне.
— Наливай, лейтенант, общество доверяет, — чекист содрал шкурку с колбасы.
— Стаканчик граненый, наган вороненый, горилка чиста, как слеза, — напевая вполголоса, лейтенант раскупорил бутылку. Уполномоченный изучал свечи.
— Обгрызенные какие-то. И зубы не крысиные, человеческие, — он вставил одну в подсвечник.
— Садись, Иваныч, — позвал сержант. стакан застыл в его руке. — За успешное окончание мероприятия… какое оно в списке-то? Два дробь одиннадцать!
Поделиться книгой: