Плод осени

-- Я буду вести себя идеально. Серьезно.

-- Тогда... Впрочем, вы, как спирит, должны все вперед знать.

-- Я и знаю.

-- Который час? Как поздно.

-- Спасибо за подарок, -- сказал он, опять взглянув на свою оцарапанную руку.

Она удивилась:

-- Какой подарок?

-- Вот. Посмотрите, немного вспухло. Вы умеете царапать.

-- Хотя это уже устарело?

Он набрался храбрости и сказал:

-- Слушайте, поедемте вместе обедать, как добрые друзья.

-- Обстоятельство ждет, -- с некоторой насмешливостью возразила она.

-- Разве оно еще не привыкло ждать?

-- Вы хотите еще один подарок?

-- Покорно благодарю. Слишком много археологии.

-- Почему археологии? -- спросила она, поправляя прическу.

-- Устарело, старо, древность.

-- Боже мой! Сейчас же просите прощения за эту остроту.

-- На коленях, -- и он шутливо опустился около нее на колени.

Через пять минут она действительно ушла. Он не провожал ее: не позволила. Легкий запах духов остался еще в комнате и особенно ощущался в ладони правой руки.

-- Она очаровательная, -- вслух сказал он и подошел, улыбаясь сам себе, к окну.

...Седьмой мужик с длинным багром, зацепляя тачку, помог ей подняться к возам. Была видна его широкая спина в запотелой красной рубашке и дикие волосы на щеках и затылке. Лошади, полузакрывши глаза, утомленные долгими, бесконечно однообразными думами, ждали пока нагрузят кирпичи на возы. Розовая пыль маленьким красивым облаком ложилась над тяжелой баркой и людьми.

-- Очаровательна, -- повторил он и провел осторожно по оцарапанной руке, -- хотя уже не молода...

II.

Все еще стояли ясные обманные дни. Но посвежело. За сотни тысяч верст отсюда уже поднималась и шла тяжелой поступью зима. Впереди нее неслись сумрачные слепые ветры.

Он ее ждал. Из окна слабо дуло; это тоже раздражало.

Шесть мужиков разгружали барку. Слой аккуратно сложенных кирпичей стал тоньше на три ряда. Барка сделалась легче и чуть-чуть поднялась над поверхностью воды. Извилистый, хитро ломанный путь досок увеличился. Мужики углублялись, спускались ниже, упорно добираясь до самой сердцевины. Жилистые, загорелые, грязные, мускулистые, волосатые руки были обнажены по локоть и, толкая перед собою тачку, на поворотах делали одно и то же сильное, красивое, враждебное барке движение.

Теперь уже мужики не казались одинаковыми. Напротив, их легко можно было различить: двое высоких, костлявых были, должно быть, самыми сильными: они вталкивали нагруженную тачку выше других, и мужик с дикими волосами только слегка помогал им своим багром. Коротконогий пожилой крестьянин был, вероятно, ленив, а, может быть, нездоров; стоящий на берегу каждый раз делал ему несколько шагов навстречу, спускаясь по отлогой розовой доске. Багор его тоже стал розовый.

Послышался глухой звонок нервный и нетерпеливый. Так звонит молодость за дверью с дрожью ожидания, смело, не рассуждая, не оглядываясь, в перчатках, у которых милые пятна на большом и указательном пальцах, и в которых уже недостает маленькой белой пуговки...

Она была в несвежих перчатках и вверху на месте беленькой пуговки болталась маленькая ниточка. Она сказала:

-- Я, кажется, опоздала?

-- Да, -- сухо и сдержанно ответил он.

-- На десять минут, -- сказала она, переводя дыхание.

Он вынул часы, посмотрел и ответил:

-- Вы опоздали ровно на двадцать две минуты.

-- На двадцать... Я не знаю...

-- На двадцать две, -- упрямо и зло повторил он.

-- Но я не виновата. Ты сердишься на меня? -- сказала гостья, приближалась к нему и ласково дотрагиваясь до его плеча.

-- Я? Я никогда не сержусь. Я всего жду от жизни.

-- Но если... если меня задержали.

-- Надо об этом раньше подумать. Терпеть не могу, когда меня заставляют ждать.

-- Милый, -- тихо шепнула она.

-- Это насилие над чужой волей.

-- Ты сегодня в дурном расположении духа, -- кротко заметила, гостья.

-- Тем более надо меня щадить.

-- Разве я тебя не щажу? -- как можно более мягче сказала она, -- я все делаю, только бы ты... Куда мне положить шляпу?

Он, не взглянув на дорогую шляпу, буркнул:

-- Сюда. Все равно. Ну, сюда можно.

-- Но я долго не могу быть.

Он молчал. Ей хотелось вызвать улыбку на его лицо и она сказала, намекая:

-- Не могу: обстоятельство.

-- Какое обстоятельство?

-- Мое обстоятельство! -- не переставая улыбаться, повторила гостья.

-- Какое твое обстоятельство? -- раздраженный тем, что не понимает, спросил он.

-- Ну, ты знаешь.

Он окончательно рассердился,

-- Не люблю, когда со мной говорят загадками.

-- Боже мой, как ты стал раздражителен. Как ты говоришь со мной.

У нее навернулись слезы на глазах. Он понял, что зашел слишком далеко; ему сделалось неловко. Подойдя к ней и положив руку на ее шею, он сказал:

-- Прости, пожалуйста. Вчера поздно лег. Голова трещит.

-- Может быть, мне уйти?

-- Нет, зачем же. Пожалуйста. Я очень рад. Так какое обстоятельство?

-- Ну, мой муж, -- вяло ответила она, осушив слезы.

-- Муж -- да. А я думал... Он очень милый парень -- твой муж.

Гостья успокоилась и села.

-- Не говори так о нем, -- попросила она.

-- Почему же мне не говорить? Он мне положительно нравится.

-- Посмотри, -- проговорила она, взглянув на свою руку, -- как ясно отпечатались на руке три полосы от перчаток.

-- Да, да, -- рассеянно ответил он.

-- Но ты не смотришь.

-- Я смотрю, -- солгал хозяин.

-- Милый мальчик, зачем ты расстраиваешь свое здоровье? Лучше раньше ложиться и раньше вставать.

Он ответил, усмехнувшись.

-- Теми же словами мне пятнадцать лет подряд твердила моя бабушка.

Она покраснела, подумав, что он опять на что-то намекает:

-- Я ведь не виновата, что не встретила тебя раньше и не могла отдать тебе моей молодости, -- тихо проговорила она.

-- Да я совсем не о том, -- он поморщился.

-- Я знаю, -- упрямо и жалко сказала гостья.

-- Перестань. Подойди ко мне поближе.

-- Вот же я.

-- Еще ближе. -- Он обнял ее и поцеловал.

-- Ты жестокий, -- проговорила она.

-- Что ж из этого? За то ты любишь меня, -- возразил он, откровенно улыбаясь и показывая свои крепкие здоровые зубы.

-- Да. Я тебя люблю. Я тебя люблю.

-- Знаешь мне в тебе не нравится...

-- Что тебе во мне не нравится? -- испуганно спросила гостья и даже опустила руки.

-- Как ты испугалась, -- заметил он довольный.

-- Я? Нет... -- она потупилась.

-- Конечно. Ты покраснела.

-- Потому, что я хочу быть для тебя как можно лучше.

-- Я понимаю. Это и нужно.

Она стояла с опущенной головой и переспросила:

-- Что тебе не нравится?

-- Ты слишком... серьезная. Ты на все как-то серьезно смотришь. Это -- ну, иногда просто скучно. Я понимаю, что могут быть минуты раздумья, но -- нет, мне это положительно не нравится. Что? Почему ты молчишь?

Она ловила каждое его слово и помимо воли запоминала его.

-- Я постараюсь, -- ответила она.

Он продолжал, расхаживая по комнате:

-- Я бы хотел, чтобы ты была веселой, беззаботной, шалила. Вот именно: ты не умеешь шалить.