Ларс II

— Отец, Ларс — твой внук, прояви хотя бы к нему чуткά любви, перебил Гостомысл, хмуря брови.

— Чай не маленький уже, — скривился дед, — прожил без моей ласки и вона каким мужем стал. Царь.

— Ладно, деда, мне все равно на проявления твоих чувств, — отмахнулся я от темы, — рассказывай, чего звал. У меня делов полно.

Мне кажется у Буривого сейчас случится сердечный приступ. Глаза расширились, дыхание перехватило. Сейчас кондрашка хватит. Отец мне такого не простит. К моему удивлению именно Гостомысл и разрядил ситуацию. Его хохот прокатился по залу. Дед сначала нахмурился, но потом присоединился к смеху.

— Сразу видно, моя кровь в твоих жилах, — заявил Буривой, отсмеявшись, — наглый, дерзкий и без каких-либо предрассудков к старшим, едрить его через колено.

Надо же, удостоился похвалы. Всего-то надо было слегка нагрубить старику.

— И все же, что случилось, — мне хотелось побыстрее закончить разговор, чтобы опробовать кольчугу в тренировке, а заодно проверить его непробиваемость от колюще-режущего оружия.

— Где-то с месяц назад ко мне прибыл доверенный купец и поведал интересные вести про Киевского князя Мезислава, — начал рассказывать дед.

Оказывается престарелый Мезислав, с которым дед еще тридцать лет назад совместными усилиями грабил горда в Византии, набрал силу и подчиняет себе ближайшие племена. Вроде ничего в этом сверхъестественного нет, но был маленький нюанс, который в корне меняет дело. Мезислав всегда был жаден и не умел приумножать богатства, из-за чего у него не было нормальной дружины, так как платить было нечем. Но тут у него, ни с того ни с сего, появляется капитал, на который он нанимает варягов и терроризирует округу, подавляя сопротивление и присоединяя к себе соседей. Ближайшее крупное племя на северо-западе — древляне, очень воинственный народ, который он смог покорить. С востока у него в союзниках — северяне. А на севере дреговичи и радимичи, те самые, которых Радомысл пытается склонить в наше царство.

Люди Буривого сумели узнать, что спонсорами всей этой «движухи» являются хазары. Северяне — данники каганата. Через это племя хазары склонили Киев к союзу и руками Мезислава пытаются создать некий анклав, который будет противовесом Гардарики. Даже до Буревого дошли вести о сражении за Кордно, а битва на Ладоге уже вошла в песни наших скоморохов. Дед считает, что хазары испугались усиливания царства Гардарики, поэтому решили чужими руками, что называется, «подвинуть угли в печи». Сам каганат погряз во внутренней междоусобице, поэтому им не до моего царства. Хазары считают, что смогут стравить Киев и Хольмград, так как наметился конфликт интересов — присоединение дреговичей и радимичей. И пока мы будем возиться друг с другом, они решат свои проблемы и прихлопнут победителя.

Вот такие пирожки. Высокая политика в древнем мире IХ века. Но это еще не все. Есть слухи, что мой старый знакомец Рогволд стоит на службе у Мезислава. Давно от этого негодяя не было вестей.

— Нужно ждать Радомысла и попутно отправить гонцов, чтобы созвать царское войско, — задумчиво заявил Гостомысл.

Я молчал, опершись на спинку стула. Что-то тут не чисто. Может Буривой сам хочет моими руками убрать Мезислава. А может Буривого подкупили те же хазары. Может быть такое? Не исключено.

— Дед, а ты войдешь в царство? Примешь вассальную присягу? — с сомнением спросил его я.

Второй раз деду поплохело. Что же ты такой впечатлительный, дедушка? Буривой резко успокоился и впился своим фирменным взглядом в меня.

— Постой, внук, — дед прищурился, — неужели ты считаешь, что я могу врать и преследую свою выгоду?

— Насколько я знаю, ты не в ладах с Мезиславом. Моя война с Киевом тебе на руку.

Все-таки дед окочурится сегодня. Он хватал ртом воздух. Отец пытался успокоить его. Буривой был возмущен до предела. Он оттолкнул Гостомысла и встал.

— Зови своего волхва, я клясться буду в верности тебе и царству твоему, — выплюнул дедуля.

Ух ты, зацепило старика. Что же, каюсь, зря наговаривал на предка. Я позвал дружинника, стоящего за дверями и попросил его отправить гонцов, дабы созвать членов царского совета.

Интересная картина вырисовывается. Ходот говорил, что бек Манассия заключил с вятичами мир, так как ему нужно было спешить в Итиль — столицу каганата, чтобы поучаствовать в борьбе за титул кагана. Неужели он растрепал остальным бекам то, как сильно ему досталось в Кордно? Либо он стал каганом, либо сумел пробиться в ближний круг кагана, раз на Гардарики обратили внимание и решили против нас плести интриги. Нужно будет собирать войско вне зависимости от того, как пройдут переговоры у Радомысла. Если дреговичи и радимичи не войдут в состав моего царства, то я пройдусь по ним словно танк. Уже сейчас мы сильнейшее государство на севере. Моя «артиллерия» отутюжит их деревянные города. Реформа армии увеличила ее численность до двенадцати тысяч человек. Новобранцев учили выносливости и владению оружием, новой военной организации и железной дисциплине. Я решил ввести коллективную ответственность в армии. Если один из десятка напортачил, то наказывается весь десяток. До серьезных наказаний дело не доходило, ввиду отсутствия таких нарушений. Но как-то за кражу пришлось весь десяток пороть розгами и лишить их месячного дохода. После этого многие прониклись.

Я чувствую, что стану тираном и диктатором. А с другой стороны, может и надо быть тираном, чтобы править железной рукой. Для всеобщего блага. На задворках сознания мое второе «я» высказалось о том, что под таким предлогом творились все кровавые бесчинства. Пришлось сапогами забить в угол этого «я». Время раздумий о морали и гуманизме закончилось там, в 21 веке. А здесь нужно действовать.

А каков Рогволд, а? Эта сволочь нигде не пропадет. Скользкая тварюка. Скольких уже хозяев он сменил? Смоленского князя не смог подсидеть, поэтому ушел под крыло хазаров. Те, не вытерпели такого скользкого змея и отправили на «убой» отвоевывать Смоленск, что у него не получилось. В итоге он оказался у Киевского князя.

А Мезислав, как шепнул мне Гостомысл, поссорился с дедом как раз из-за того, что не смог правильно поделить с ним награбленное в Византии. Жадюга и жмот.

Через десяток минут собрался весь мой совет. Дед сидел насупленный. Обиделся старик. В совете не хватало Радомысла и Эсы. Аршак, Метик, Ходот, Куляба, Сокол, Василько и отец на месте. Дед почему-то думал, что клятву нужно давать в присутствии жреца. Мы обошлись без религиозных представителей.

Сама церемония была проста, но важна для дающего клятву, так как в свидетели призывались все известные Боги — ныне существующие и забытые.

Буривой преклонил одно колено и протянул свой топор в горизонтальном положении. Посох, на который он постоянно опирался, лежал неподалеку. Дед повторял за Гостомыслом слова клятвы. Я, стоя напротив Буривого, дал ответную клятву сюзерена.

— За это надо выпить, — заметил Сокол.

Мы уселись за стол и подняли кубки за князя Бьярмии Буривого. В дверях началась сутолока. Ага вел за шкирку молодого парня. Михрютка! Тот малец, который после неудачного на меня покушения, объявил себя моим должником в обмен на то, что я даровал ему жизнь и отпустил восвояси. Эса недавно взяла его к себе в подмастерье. Вроде неплохо справлялся. Воительница даже забрала его с собой в Упсалу.

Раз Михрютка здесь, значит и Эса тут.

— Ага, отпусти бедолагу, — попросил я богатыря-Обеликса.

— Царь, — парень поправил рубаху, покосился на Агу и обвел взглядом присутствующих, — вести дурные я принес.

— Так говори, — я нахмурился.

— Вот, — парнишка протянул сверток.

Я раскрыл ткань. На белоснежном полотнище бурыми кляксами нарисованы две руны. Значение которых я знаю. Одну из них Эса сама меня обучила, а вторую я выучил благодаря Метику. Эса научила руне «Эса». А лекарь научил второй. Такой руной он помечал умерших пациентов — руна «смерть». И как это понимать? Эса и смерть?

— Говори, что знаешь, — прохрипел я, едва сдерживая ярость.

— Когда мы прибыли в храм, учитель попросила меня подождать у ворот. Когда она вошла, послышался звук схватки. Я увидел, как учителя проткнули насквозь копьем и приподняли, насаживая, словно на вертел. Меня оглушили.

Совет заволновался. Меня охватила злость. Эстрид убедила меня, что ее никто не тронет пальцем. Мы обсуждали возможные агрессивные действия в ее адрес со стороны храмовников. Ее посольский статус, по ее заверению, был залогом ее безопасности.

— Дальше, — выдавил я из себя.

— А дальше меня избили и выбросили за ворота. И бросили мне это послание.

— Ты уверен, что Эса мертва?

— От таких ран невозможно спастись.

— Сокол»! Ходот! — рыкнул я, разворачиваясь к совету, — Готовьте драккары. Берите лучших воинов. Мы идем в поход. Мстить!

Прости, Эса, что не уберег. Но я отомщу за тебя. Никто не смеет причинять зло моему царству. Никто и никогда не смеет обвинить меня в том, что не отомстил за смерть друга.

Как же больно терять друзей. Сравняю с землей этот несчастный храм. Клянусь тебе, Эстрид, дочь Улофа!

[1] Шынора — проныра (древнеславянское).

Глава 2

Царство Гардарики, Хольмград, весна 827 г.

— Куляба, разошли гонцов всем князьям. Через месяц мы идем в военный поход. Пусть собирают царское войско и присылают в столицу.

Командующий конной армией кивнул.

— Метик, отправь с нами Забаву в качестве походного лекаря, — обратился я к Эдику.

— Есть, — по-военному ответил он.

— Скажу вам одно — начинается большая война. И это ее первая ласточка, — я оглядел совет, — завтра выдвигаемся небольшим отрядом в Упсалу. А по возвращении, если дядя не вернется раньше, идем захватывать юг. За работу, друзья.

Совет разошелся. Ага тенью стоял у двери. Остались еще отец и дед. Семейный круг. Судя по всему, они считают, что я не прав в столь скоропалительном решении мести за Эсу. Мне все равно. Это не только месть. Это проявление силы. Если простить убийство посла Гардарики, завтра с нашим мнением уже никто не посчитается. Тут просто совпало то, что Эса еще и близкий мне человек. Был.

— Отец! Я никогда не просил тебя ни о чем, — Гостомысл напрягся, видимо, начало ему уже не нравится, — твоя жена была настоятельницей храма Упсалы…

— Что? — дед вскочил, громко ударяя посохом, — Кто? Кто эта тварь?

— Дед, обожди, — я поднял руку, — потом поговоришь на эту тему. Отец, — я повернул голову в сторону хмурого Гостомысла, — она должна рассказать устройство храма и возможное количество воинов, чтобы я знал куда атаковать и в каком количестве брать воинов.

Отец попросил Агу позвать дружинника, стоящего за дверью. Тот выполнил просьбу. Гостомысл отправил варяга за Ньёруной. Дед сжал зубы и впился пальцами в свой посох. Доведем мы этого мужика до белого каления. Отец вкратце рассказал историю Ньёруны. Когда Гостомысл заикнулся о том, что его первая жена ко всему прочему является и племянницей Улофа, дед не выдержал. Он замахнулся посохом и ударил. Отец, наверное, ожидал подобное, так как сумел увернуться. Пришлось разнимать драчунов. Деду действительно стало плохо. Я дал попить воды. Вроде полегчало.

К моменту, когда пришла Ньёруна, дед успокоился. Но посох сжимал крепко. Если бы не мое присутствие, то и Ньёруна отхватила бы.

— Ньёруна, я хочу, чтобы ты рассказала, сколько человек обычно находится в Упсале, — взял я быка за рога.

— Двести храмовников-воинов и пять берсеркеров, — она пожала плечами, — а послушниц всегда по-разному. И сто бывает, и десять, а может и вообще ни одной.

— О расположении строений в храме сможешь рассказать?

Женщина возмущенно приподняла бровь.

— Жена, — подал голос Гостомысл, — сейчас ты должна сказать все, что знаешь, иначе клятву данную тобой, я буду считать нарушенной.

Ньёруна раскраснелась вмиг. Глаза сузились. Губы слились в тонкую линию.

— Я ее сейчас приголублю этой палкой, — сквозь зубы прошипел Буривой.

Женщина, видимо, поверила в реальность угрозы, так как она подошла к столу и расставила кубки, блюда и фрукты в подобие схематического плана. Ее пояснения я зарисовал угольком из печи на послании храмовников, поверх кровавых рун «Эса» и «смерть».

Надеюсь, она ни в чем не соврала. Я отпустил ее.

Что же, схема храма у меня есть. О количестве охраны осведомлен. Мне хватит пять сотен воинов, чтобы не потерять ни одного человека. А это десяток драккаров.

— Я пойду в поход с тобой, — заявил дед, угрюмо впившись взглядом в меня.

— Чего это вдруг? — удивился я, — Ты свое отвоевал, поэтому отдыхай и наслаждайся жизнью в тепле и уюте.

— Я тебе не шаврик[1], чтобы так со мной разговаривать, — Буривой вскочил, — у тебя есть кормчий, который сможет от Ладоги до Бирки правильно положить путь, дабы не потерять суда? Уверен, что нет. А я годами там ходил.

Я посмотрел на отца, тот кивнул, подтверждая разумность доводов деда. Да чтоб тебя русалки снасильничали, старая калоша. Вздорный старик уболтал меня. На этой ноте семейный совет был окончен.

Я повернулся на выход и увидел Агу. Как же тоскливо он смотрел в никуда. Что мне сказать этому могучему человечищу? Он таращился в пустоту, сквозь меня. Я подошел к пузатой горе мышц и положил ему руку на плечо.

— Мы отомстим, Ага! Клянусь тебе. Этим ее не вернешь. Но ее смерть будет оплачена кровью.

Ага вздрогнул и кивнул.

В поход решил идти на рассвете. Драккары были укомплектованы. Воины готовы. Надежда на то, что Эса может выжить теплилась, но испарялась с каждым мгновением. В голове рисовались страшные картины расправы над храмовниками. Только так огненная ярость превращалась в холодное презрение к врагам.

Вечером, лежа в постели, Милена пыталась разговорить меня, но я был замкнут. Меня не давала покоя мысль о мотивах столь глупого поступка храмовников. Неужели они надеялись, что не последует ответ от меня? Или их статус храма должен был меня остановить? Как-то не логично убивать посла соседнего государства без суда и следствия, да еще и оставив в живых свидетеля — мальчишку. Или это во мне говорит бывший житель 21 века?

Задумавшись, я не заметил, как уснула жена. Не понял. Я завтра в поход иду, сражаться с врагом, а она дрыхнет. Нужно исправлять ситуацию. Нужно же деда делать прадедом.

* * *

На рассвете наша маленькая полутысяча, на десяти драккарах, оснащенными двумя требушетами и двумя баллистами, двинулась на север. С женой и Гостомыслом я попрощался еще в Хольмграде. Нечего им на пристани платком махать.

Дед ворчал о своей судьбе нелегкой. Якобы современная молодежь не способна даже с одного берега реки к другому берегу доплыть, не утопив по пути судно. От такого наглого заявления у меня даже дар речи пропал. Сокол и Ходот расположились на разных судах. Надеюсь, наш кормчий не утопит нас всех. Я покосился на Буривого, в надежде разглядеть в нем бывалого моряка и что-то она, надежда, не дает о себе знать. Ага сидел возле мачты. Он все утро был мрачный. Его можно понять. Но пока я не отомщу за его сестру, мне нечего больше ему сказать.

Несмотря на весеннее рассветное солнышко, было прохладно. Мы плыли по течению. Барашки волн разбивались о борта, снова вспениваясь и рассыпаясь. Наше судно было головным. Сзади слышались песни варягов.

— Внук, — позвал меня дед, — помнится, я учил тебя на гуслях играть, когда ты совсем малым был, — к чему интересно он ведет, — ты тогда еще не любил портки носить и голышом бегал по моему драккару. Помнишь?

Вот же старый хрыч. Смешки варягов заставили покраснеть.

— Не припоминаю я такого, — прокричал я в ответ, — видимо, ты меня с отцом спутал. Такое бывает в твоем-то возрасте.

Варяги уже не скрывали свой гогот. Буривой поддержал.

— Нет, тебя ни с кем не спутаешь. Моя кровь только в тебе проснулась, — с гордостью заявил этот проныра, — так что давай-ка спой нам, не посрами деда.

В мою сторону, передавая из рук в руки, направилась лютня. Взяв инструмент, я узнал его. Тот самый, на котором я в первый и последний раз играл на музыкальном инструменте. И что мне сыграть? Ни одной песни про море или походы не приходят на ум. И тут я вспомнил песню, которую до сих пор помню. Из игры, которая мне нравилась в той жизни. Единственное, что надо заменить «Валгалла» на «Ирий», пару мест подрихтовать и все будет замечательно.

Вспоминая аккорды, я помучил немного лютню и запел:

Корабли скользят по водной глади,

С горных круч до зелени равнин,

От начала в горизонты глядя,

Царь один!

Вдаль от Фьердов, ледяных течений,

Над границей воронье летит,

Саги о судьбе и песен пенье,

Меч и щит!

Клятвы милости, азарт погрома,

Единенье в кланы всех родов,