— Вызывайте «Скорую медицинскую»! Здесь дежурное отделение милиции!
Голос на другом конце провода захлебнулся всхлипами, и милиционеру пришло в голову, что звонит некто отравленный, в агонии.
— Минуту! — воскликнул он. — Фамилия, адрес!
— Последняя монета… — отчаянно пробормотал голос. — Последняя…
Милиционер всерьез забеспокоился.
— Дайте фамилию и адрес больного, — сказал он спокойно и решительно.
Ему ответили стоны и рыдания.
— Не знаю! — взвыл наконец голос. — Шесть человек! Шесть человек!..
Представитель власти раздраженно подумал, не сумасшедший ли с ним говорит, а может пьяный, но, хочешь не хочешь — надо реагировать на призыв о помощи.
— Фамилии! Вы не знаете фамилий?
— Знаю, адресов не знаю…
— Диктуйте имена и фамилии!
Он записал четыре фамилии и ждал остальные. Голос надрывался и торопил.
— Дальше! — рявкнул обозленный милиционер.
— Что дальше?
— Следующие фамилии! Вы сказали, шесть человек!
— Не знаю, кто еще! Может, сами скажут! Спасите их! Умоляю!
— Фамилия! Адрес!
— Говорю же, не знаю…
— Свою фамилию не знаете? Вы что — смеетесь? Ваша фамилия и адрес!
По другую сторону провода воцарилась тишина. Потом снова раздались всхлипы и стоны.
— Алло! — закричал милиционер. — Ваша фамилия, кто вызывает?
— Не скажу! — забормотал голос с отчаянной решимостью. — Еще не сейчас, пока не надо!
— Минуту… Какое отравление? Вы этого тоже не знаете?
— Стафилококки… — прошептала трубка, и связь прервалась.
Милиционер покричал «алло», положил трубку, подумал и взялся за дело.
— Когда эти люди ели мороженое и сколько? — спросил врач «Скорой» по телефону.
— Ольшевских Каролей двое, — одновременно докладывал сержант, севший за телефонную книгу. — Матильды Петшак вообще нет, может, нет телефона или на имя мужа…
— Хоть бы одного кого найти, — озабоченно ответил подпоручик, принявший трагический призыв о помощи.
— Бобчинской Барбары тоже нет, зато Рошковских чуть не полстраницы, несколько Янушей…
— Книгу сводок по городу…
Сорок два человека были подняты из постелей суровым вопросом о состоянии здоровья и об обществе, в коем пополудни минувшего дня ели мороженое. Сорок третьим оказался Каролек, телефон которого был зарегистрирован на жену. Он первый в перечисленных фамилиях узнал своих знакомых и друзей; без сопротивления сообщил вопрошающим номера Януша и Барбары, после чего позволил себе поинтересоваться, что случилось.
— Если вы чувствуете себя хорошо, то все в порядке, — вежливо ответили ему в трубку.
После этого ему позвонил Януш, а Янушу Барбара, потом Каролек Барбаре. Из развлечения была исключена только пани Матильда, телефона которой никто из сослуживцев не знал. Названные трое и так и этак пытались разгадать тайну: они не столько удивились трогательным заботам «Скорой помощи» об их самочувствии, сколько назойливым вопросам насчет количества потребителей мороженого.
— И чего они пристают, черт побери, — возмущался Януш. — Кто еще да кто еще! Откуда я знаю, кто еще сегодня в Варшаве жрал мороженое?
— Кто с нами жрал, — уточнил Каролек. — Кто ел с нами, мы, естественно, должны знать.
— А почему они хотят, чтобы нас было непременно шестеро?!
— А, понимаю, — додумалась первой Барбара. — Наверняка это наш придурок. Мороженого было шесть порций, помнишь? Эго он из мести натравил на нас милицию и «Скорую»!
— Милицию? Из-за мороженого? — усомнился Каролек.
— Барбара права, — заявил Януш. — Он подумал про шесть человек, в глупую его башку не пришло, что Барбара сожрала бы все одна, кабы мы отдали ей. Как отреагируем?
В следующем туре телефонных переговоров решили: из мести будут завтра делать вид, что ничего не случилось. Отопрутся, хотя милиция оказалась на высоте и все распутала, и ни слова Лесю. Пани Матильде завтра утром сообщат о заговоре, если ее тоже подняли среди ночи. Если нет, то полный порядок, тишина и доброжелательные лица.
В ту минуту, когда милиционеры и сестра в «Скорой помощи» с облегчением вздохнули и отерли пот со чела, Лесь как раз добрался до дому. В руки властей он успеет сдаться завтра. Все-таки есть надежда — может, кто-нибудь из них выживет и это окажется Барбара, а потому он хотел завтра в последний раз увидеть ее. Конечно, гибель пани Матильды очень даже вероятна. Но ему-то теперь какое дело? Ведь он будет сидеть в тюрьме.
Взрывы отчаяния сменялись вялой подавленностью. В тяжкой апатии, поникнув, держась за стенку и с трудом передвигая ноги, он осилил первый и второй этаж, потом вдруг яростными прыжками влетел на третий, алкая известий о состоянии здоровья своих жертв. Перед дверью квартиры снова раскис, в квартиру вошел без единого акустического эффекта, способного разбудить жену. На новой волне отчаяния оторвал переплет от телефонной книжки и частично выдрал из нее две страницы, пока ему удалось найти номер информации о несчастных случаях.
Ни одной из названных фамилий дежурная пани не знала и в списке не нашла. Вывод напрашивался один: все поумирали дома еще до прибытия «скорой помощи». У Леся где-то были записаны телефоны сослуживцев, но сейчас у него духу не хватило их искать; шутка ли — звонить в семейства убиенных! Сие соображение отбило всякую охоту к каким-либо контактам. Вполне возможно, весь мир знает страшную правду, весь мир знает изобретателя съеденной невинными жертвами отравы, у всего мира, а может, у всего космоса на слуху его, Леся, имя. Все кончено, преступление совершено!
Тяжелый черный кошмар придавил душу Леся и расплющил в лепешку. Заодно со своей душой рухнул и Лесь, из последних сил добравшись до тахты…
Ночью за несчастного Леся взялись кошмарные сны. Он не знал, как выглядят стафилококки, а потому эти существа принимали разные обличья. Ордами белых тараканов усыпали они сослуживцев, водорослями пускали побеги во все стороны и разрастались в самых страшных местах: в замочных скважинах, в электрических розетках, в ушах и в носу у пани Матильды… Наконец, огромный стафилококк, напоминающий белого тюленя, возлег на его рабочий стол и нежно заворковал, глядя голубыми глазами в огромных черных ресницах:
— Любимый, обними меня. В последний раз…
Странное требование чудовищной бактерии так потрясло Леся, что он проснулся. Еще не придя в себя, но уже неимоверно нервничая, он осмотрелся и увидел часы. Десять минут девятого. В первый момент Лесь решил было развить сумасшедший темп, но вспомнил о катастрофе и снова упал на постель. В полной безнадежности и с большой охотой остался бы он в постели, да необходимо было узнать подробности, а потому нужно идти на службу, начинать борьбу… Там, наверное, трагедия уже известна…
Все ежеутренние процедуры Лесь провел весьма медленно, и угрюмая его физиономия приобрела выражение меланхолической задумчивости.
Перед дверью рабочей комнаты он остановился и глубоко несколько раз вздохнул. Потом открыл дверь…
Пани Матильда сидела за своим столом.
Потрясенный Лесь застыл в дверях и смотрел на нее, окаменев на месте. В голове мелькнула ужасная мысль о привидениях. Дальше мыслей не было — помрачение парализовало и ум и тело. Неизвестно, сколь долго он стоял бы так, если бы не получил мощный двойной удар дверью, которую резко открыл кто-то входивший после него. Физическое сотрясение вернуло ему до некоторой степени голос и способность двигаться. Не понимая, что происходит, он несколько неуверенно поклонился призраку.
— Как вы, пани Матильда, что чувствуете? — спросил он осторожно, расписываясь в книге присутствия.
— Спасибо, не очень хорошо, в такую жару сердце побаливает, Пан Лесь, вам еще и здесь надо написать…
Заученным жестом кадровичка подала книгу опозданий. Сердце Леся бешено заколотилось. Дрожащей рукой взял он распроклятую книгу и дрожащей рукой начертал: «Сам не знаю». Другого объяснения он был сообщить не в состоянии. А может, в живых осталась только пани Матильда, а все остальные погибли. Портфель выпал из его рук, он бросился в свою комнату.
Барбара, Каролек и Януш сидели за досками, увлеченно работали.
— А… как… вы… чувствуете себя? — едва слышно спросил Лесь после длительного молчания.
— Очень хорошо, — ответил Каролек. — А что?
Потрясение было столь велико, что у Леся подкосились ноги, он едва дотащился до своего стола и плюхнулся на стул. Он таращился на сослуживцев, оценивая преимущественно Барбару, упивался их бодростью и здоровьем и… ничего не понимал. Чудо, но они живы! Почему же стафилококки не отравили их? Прививки им, что ли, делали или как?
Неслыханное облегчение сменилось некоторой обидой на некоторые неопределенные факторы. В конце концов, прахом пошло столько усилий; он воспитывал в себе решимость, готовился к роли убийцы, примирился с этой ролью, даже как-то вошел в нее, и что? И ничего. Столько терзаний! Столько упреков совести! Столь беспредельное отчаяние! И все напрасно!..
Прикинув за и против, он предпочел все же чувствовать облегчение, хотя сегодня, когда опасность миновала, роль убийцы показалась ему куда как занимательнее, чем вчера. Тем не менее телесное благополучие его жертв, особенно Барбары, переполнило его давно не испытанным счастьем. Вымытые накануне минеральной водой документы высохли, и, хотя их вид и покоробил бы привередливого эстета, бумаги можно было подшивать в дело. Некоторое, правда, весьма короткое время его счастье ничто не нарушало.
Первый диссонанс внесло появление пани Матильды. Слегка обиженная неожиданной невежливостью Леся, но всегда безупречно обаятельная, она принесла брошенный у ее ног портфель. А за пани Матильдой повеяло призраком книги опозданий, и сияние счастья несколько поумерилось.
Сразу после ее визита его вызвал зав мастерской, которого до крайности заинтриговал тайный смысл сообщения в книге опозданий. Разговор с бестактным руководителем страшно утомил Леся, и он покинул кабинет весь в мыле. От негаданного счастья не осталось почти ничего.
А потом пришлось пережить окончательное поражение. Вновь перед Лесем замаячил руководитель приемочной группы, вернувшийся из командировки, на сей раз уж необходимо было, чтобы он подписал проект. Дабы все подготовить к приходу заказчика, Лесь приложил сверхчеловеческие усилия, что абсолютно превышало все его возможности и доводило до умопомрачения. В одной комнате он торопил зава приемочной группы, недовольного спешкой и отсутствием печатей, о коих Лесь, естественно, забыл, в другой комнате пытался удержать заказчика от намерения поднять жуткий скандал. В результате всех этих виражей и тот и другой весьма согласно почувствовали глубочайшую антипатию к Лесю, который вел себя, по их мнению, мягко говоря, непонятно.
Служебный кошмар наконец закончился, и за уносящим в объятиях проект заказчиком дверь закрылась. Утреннее же чувство счастья улетучилось без малейшего следа; Бледный, измученный, изнуренный Лесь выполз на служебный балкон, дабы как-то прийти в себя.
Теперь он воистину убедился, что причиной всех неудач, идиотских трудностей, этим бревном, о которое он постоянно спотыкался, этим каторжным ядром на ноге является пани Матильда со своей проклятой книгой опозданий. После неимоверных переживаний сегодняшнего дня правда окончательно воссияла: только ликвидация этого стерегущего его чудовища в образе женщины может спасти положение. Ничего другого не дано! Мосты сожжены, жребий брошен, кадровичка должна умереть.
После стафилококков, доказавших свою полную некомпетентность, Лесь мимоходом подумал о грибах, но быстро отказался от них — никакой надежды, что пани Матильда согласится поглотить сырым хотя бы один маленький мухоморчик, а приготовить из него какое-нибудь блюдо Лесь, увы, не умел. В довершение всего опыт заставил его всерьез усомниться в своих отравительских талантах. В глубине души он безусловно ощущал свою криминальную никчемность. Вот кабы кто другой взялся за такое дело!..
Кропотливые раздумья ни к чему не привели. Заместителя по делам отравления не было. Кошмар продолжался. Книга опозданий как дамоклов меч висела над головой. Тоскливое ожидание последующих и непрерывных мучений разверзло в его душе безграничную жажду спокойной жизни. Покоя хоть на один день! Покоя за любую цену!
И вдруг у Леся мелькнула новая необыкновенная мысль, мысль, которую он до сих пор не допускал до себя, считая ее невыполнимой. А может, вот так просто в какой-нибудь день взять да и не опоздать, хоть разок?..
Некоторое время он и сам не мог решить, что для него труднее: не опоздать или совершить убийство. Дилемма представлялась более чем серьезной; Лесь понял: необходимо как-нибудь помочь рассудку в его отчаянной борьбе с душевным разладом. Отбросив тщетные размышления, предавшись этому похвальному намерению, он деловито вошел с балкона в комнату, а затем зашагал далее, всецело доверяя ногам.
Ноги, не проявив слишком большой любви к длинной дистанции, спустились на улицу, прошли несколько метров, повернули в ворота, спустились вниз, остановились в баре ресторана «Amica». И здесь прекратили свою деятельность, передав инициативу верховной власти.
Подобная методика помощи рассудку с первой же минуты доказала свою эффективность. Теперь Лесь мог без помех продолжить размышления.
Чтобы не опоздать на работу, существовал лишь единственный выход: ночевать на службе. Другого Лесь не видел. Практика показала, что никакие усилия не дадут требуемых результатов. Итак, надо незаметно остаться в рабочем помещении, подождать, пока все разойдутся, отправиться поужинать, оставив двери открытыми, потом вернуться. В результате он окажется на работе еще до восьми. Тайна необходима. А то еще начнут смеяться над ним…
Ибо Лесь все-таки смутно соображал, что откровенничать о закулисной стороне его поступков вовсе ни к чему. И так он довольно часто делал из себя идиота! Боже мой, да ничего другого и не делал, только хлопал глазами от стыда…
Печаль и горечь охватили его с новой силой, и он удвоил темпы безотказной помощи рассудку. Вскоре наступило благотворное утешение. Фантазия одну за другой рисовала картины все более интересные и увлекательные. Хулиганы нападают на пани Матильду, злая собака бросается на нее и кусает, американский миллионер женится на ней и увозит на другой континент, причем в этой последней картине Лесь игнорирует солидный возраст кадровички. Все размышления вместе — категорическое решение оказаться завтра на работе вовремя, страстное желание куда-нибудь удалить пани Матильду, глубокое сожаление о собственной несостоятельности, все более сильное желание очень героического поступка — все это, вдобавок сцементированное с помощью барменши универсальным связующим, сотворило в голове Леся нечто невообразимое.
Из бара он вышел одержимый видением нападающих хулиганов, отправился в магазин товаров домашнего обихода, где и приобрел чудовищных размеров нож для разделки мяса. Целевое назначение ножа пока что оставалось неясным. В сумбурной его голове клубились разные проекты разных планов. Хулиганы, бесспорно, должны нападать с ножом. Стало быть, на всякий случай надо позаботиться об их вооружении, ведь с них станется — в рассеянности плохо экипируются и как раз забудут нож… А возможно, придется ножом погрозить миллионеру, когда откажется жениться на пани Матильде… А если, к примеру, взять да и броситься на нее пораньше утром: «Кошелек или жизнь!..», то есть «Журнал опозданий или жизнь!..»
Старательно спрятав нож под пиджаком, он вернулся на службу перед самым окончанием рабочего дня. У него таки хватило трезвости позвонить жене и героически убедить ее, что он всю ночь проработает у приятеля. А после принялся ждать…
В четыре часа сослуживцы начали расходиться. Лесь, когда в комнате никого не было, быстро залез под Каролеков стол, заслонившись чертежной доской. Решил сидеть в этом убежище, пока все не уйдут и он не останется в мастерской один.
Лесь сидел на полу, в тесноте и неудобстве, в голове по-прежнему бурлила неразбериха, а вокруг по-прежнему раздавалось множество голосов. Прошло довольно много времени, голоса наконец утихли, вместо них Лесь услышал шаги. Шаги приблизились, из-за своей доски он узнал пленительно знакомые ноги красивой Барбары. Ноги остановились, и сердце Леся защемила сладкая истома. Вдруг к ногам Барбары подошли еще ноги, на сей раз мужские. Остановились позади Барбары. Ее ноги переступили и повернулись навстречу тем, мужским. Ни одного слова.
Через некоторое время Лесь вдруг сориентировался, что, исходя из позиции четырех обозреваемых ног, ситуация наверху ему не слишком симпатична. Ноги еще раз изменили позицию, и упомянутая ситуация не понравилась ему вовсе. Он побледнел, сердце забилось ревностью и злостью, а хаос в голове усилился и вроде бы определился. Ах! Значит, вот как?!..
Лесь усиленно пытался вычислить обладателя мужских ног. Темно-серые брюки из «тропика» носят почти все в мастерской, а вот у кого к тому же легкие с дырочками серые ботинки с итальянскими носами?! Кто?! Кто с сегодняшнего дня смертельно ненавистный враг?! Кого из этих мерзких, отвратительных кретинов выбрала прекрасная Барбара, увы, до сих пор недоступная для Леся! И еще как выбрала!.. Увидеть, узнать, а после убить!!!
Осторожно дыша, Лесь подвинулся по полу, стараясь выглянуть под другим ракурсом. Эго удалось отлично, угол зрения несомненно расширился, но добавочное зрелище красным туманом заволокло глаза. Охваченный гневом, он сорвался бы с места, не соблюдая осторожности, и, конечно, набил бы весьма серьезную шишку на темени, но, к счастью, неидентифицированные ноги в серых брюках вдруг задвигались и сделали шаг в направлении выхода. Остановились, как бы приглашая, затем сделали несколько шагов, а ноги Барбары послушно отправились за ними. Потом стало тихо, и Лесь сделал вывод, что ноги снова задержались. Неописуемая моральная пытка достигла апогея, когда вдруг из коридора послышались голоса, а вместе с тем Лесь увидел, как расстаются интересующие его ноги.
Он перевел дыхание, испытав нечто вроде слабенького облегчения, и начал старательно прислушиваться к голосам в надежде узнать обладателя таинственных конечностей, связанных с Барбарой. Увы, голосов было несколько, в довершение всех бед Лесь не узнавал ни одного из них.
В проектном бюро сделалось тихо. Несмотря на это, он продолжал сидеть в своем убежище — по установившемуся обычаю последний из уходящих придет в комнату закрыть окно. И Лесь все сидел и сидел нескончаемые столетия, а тот, последний трудолюбивый придурок, все не приходил, будто и не думал уходить из мастерской. У Леся затекло все тело, и, дьявольски ревнуя к Барбаре, он впал в унылое, яростное, мрачное отчаяние, позабыв все на свете, кроме одного. Натужно и злобно размышлял он о загадочном выборе Барбары и представлял, как разыщет этого типа. Перед глазами поплыла картина страшного мордобоя, восторженное лицо Барбары, падающей в объятия сильнейшего, то есть в его, Лесевы, объятия; эти образы столь зачаровали его, что он перестал обращать внимание на время и неудобства. Почти забыл, где и зачем сидит. Задумчиво извлек сигарету, потянулся за спичками…
— Черт бы все побрал! — раздался от дверей нетерпеливый голос главного инженера. — Погляди, Анджей, опять то же самое! Вот гаденыши, все окна оставили открытыми! Закрой здесь, а я пойду посмотрю у сметчиков.
Лесь замер со спичками в руках. Ведь он не расслышал шагов главного, который заговорил уже от дверей комнаты. И тех шагов, тех ног в итальянских ботинках тоже не слышал! Ох, любой ценой надо увидеть ноги главного инженера!
Анджей закрыл окно и балкон и вышел. Лесь только того и ждал. Тотчас вылез из-под стола и торопливо пролез на четвереньках к двери. Осторожно приоткрыл дверь и высунул голову у самого пола. Главный стоял в комнате кадровички около входных дверей, и видно было его только сверху. У него были, правда, темные брюки, но у Анджея тоже были темные брюки, все словно сговорились носить одинаковые брюки, а ботинки Лесь никак не мог увидеть!
Сидя на четвереньках, он тоскливо наблюдал, как все вышли из помещения и захлопнули замок. До завтрашнего утра времени было вдоволь.
И тащилось оно немилосердно долго. Почти совсем протрезвевший Лесь ужасно оголодал, купить что-нибудь забыл, а выходить не хотелось. Обошел всю мастерскую, нашел кусок засохшего хлеба и немного прогорклого масла, съел все это, запил водой, затем снял с полки большой глиняный жбан и, размышляя о сложных своих проблемах, принялся точить мясницкий нож. Наточив нож, нашел в ящике стола короткий толстый шнур, скептически осмотрел и, не видя пока что способа применения, положил на всякий случай вместе с ножом.
До вечера все еще было далеко. От скуки Лесь потащился к своему столу и осмотрел начатый чертеж. От скуки взял карандаш и провел линию. Посмотрел, провел еще одну. Обе линии оказались там, где и положено быть, и заинтересованный Лесь продолжил работу.
Когда он снова посмотрел на часы, было уже около десяти. Предварительный чертеж шкафа был закончен. Он бросил свое занятие, вышел из служебного помещения, старательно закрепив дверь, чтобы не захлопнулась, и отправился на запланированный ужин.
Уже около двенадцати он добрел до работы крупным зигзагом — не только с полной сумятицей в голове, но и с приятным чувством достигнутой цели. Лесь не был уверен, какова же, собственно, эта цель, однако такой пустяк его не особо смущал. Беспокоило, правда, досадное и туманное ощущение, что нормальный путь на службу невозможен, ибо сторож наверняка уже закрыл ворота, и посему необходимо перелезть через два забора и забраться в окно.
Потребленный за ужином алкоголь окрылил и прибавил куражу. Форсируя второй забор, Лесь вознамерился спеть громкую и вместе с тем трогательную песню, он даже открыл рот, дабы издать чистую и внушительную руладу, однако неожиданно потерял равновесие и свалился на землю, в результате чего внезапная страсть к пению закономерно поубавилась. Наконец он пробрался на задний двор своей собственной службы, осталось лишь преодолеть окно на лестничную клетку. Уже будучи около окна, услышал лай и вспомнил, что у сторожа есть собака, которую ночью спускают с цепи. Собака вылетела из темных ворот с яростным лаем и понеслась прямиком на Леся.
В нормальных условиях, в средней кондиции и без всякого допинга форсирование высокого окна связано с известными трудностями и затратой времени. Сейчас же, перед лицом стремительной, рычащей и гавкающей опасности, Леся подбросила явно сверхчеловеческая сила. Уже находясь по другую сторону подоконника, он услышал неоспоримые звуковые признаки пробуждения сторожа и укрылся за дверью в подвал, не понимая, почему сторож медлит, и не очень-то представляя, что произойдет, когда тот явится.
Через несколько минут пес отказался от своих претензий, а сторож не пришел по уважительной причине: он был еще пьянее, чем Лесь, и никакая сила в мире не вынудила бы его оставить дежурку. Но об этом Лесь не знал. А посему не решился подняться к себе наверх нормальным шагом, опустился на колени и пополз, затаив дыхание, застывая от ужаса при каждом мощном храпе несколько ослабевшего стража.
Таким манером добирался он до своего четвертого этажа весьма длительное время и дополз совершенно измученный. Закрыл за собой дверь и привалился к ней, стараясь вспомнить страшно важное, чрезвычайно неотложное дело. Апеллировать к памяти было бесполезно. Что-то мелькало про хулиганов, а может про миллионера, кто-то замышлял на кого-то напасть пораньше, еще до восьми утра, и еще всякое разное в таком роде, а он сам должен что-то подготовить. Все было столь запутанно и мучительно, что Лесь решил сперва малость выспаться.
С большим трудом он поснимал с вешалки все рабочие халаты и устроил из них лежбище в коридоре, напротив входной двери, где ощущался слабый сквознячок. Ему было очень жарко. Рядом со своей постелью заботливо уложил найденный на столе наточенный мясницкий нож и свернутый петлей шнур — эти предметы смутно напомнили ему о чем-то весьма важном и необходимом. Потом, расставшись с большей частью своего гардероба, свалился на постель в одних плавках и заснул.