Помоги проекту - поделись книгой:
Изложив в деталях содержание романа, я отхлебнул вина, почмокал задумчиво, и договорил притихшему собранию:
— Самое же замечательное в том, что главные герои — наивные олухи, вроде Шурика, страдающие вопиющим дилетантизмом, и во все передряги они попадают по собственной вине. Сюжетных поворотов — масса, хватает и промежуточных финалов, поэтому наилучшим форматом стал бы многосерийный художественный фильм. Скажем, часа на четыре. Можно будет разбить его на четыре длинные серии, или на восемь коротких. Ну, это уже ваша епархия, Леонид Иович…
— М-да… — потянул Гайдай, пальцами барабаня по подбородку. — Вы меня очень и очень заинтересовали, Миша… Тайны, погони, все прелести ситкома… Как я понимаю, перевод «Видео Иисуса» на русский появится не скоро? Впрочем, ладно, я свяжусь, с кем надо… Тогда так. Вернусь на «Мосфильм», наведу шороху — пусть оперативно связываются с этим… как его… Эшбахом!
— Леонид Иович, — скромно вступила Ивернева. — Миша рассказывал мне про «Видео Иисуса», а я как раз расширяю программу «Исида», чтобы можно было вставлять в обычный фильм моделированных, цифровых персонажей. Компания «Элрон» уже выделила под это хороший бюджет. Я к чему… А если на Эшбаха выйдет берлинский филиал «Элрон-Нортроникс»? Писатель наверняка заинтересуется, он же инженер-авиационщик! И мы его возьмем в оборот! Я буду представлять «Элрон», Филипп Георгиевич Старос — наш «Совинтель», а от «Мосфильма» будете вы и… ну, кто-нибудь из киношного начальства. Годится?
— Годится! — тряхнул Гайдай седыми лохмами.
— Ну, тогда выпьем за будущий шедевр! — сказал я тост.
— Ура-а… — тихонечко затянула Самохина, поднимая бокал.
Стеклопосуда сошлась с прозрачным звоном, и мы дружно уговорили больше литра густого, выдержанного вина.
Февральская погода злила своими шатаниями — то паришься, то мерзнешь. Пепельно-серые тучи занавесили небо и лишь изредка, сквозь рваные прорехи, на стылую землю изливалось солнце, яркое и пригревающее.
Зима будто чуяла весенние позывы и лютовала, вот только зачах Морозко, ослаб, не нагонял былую стужу. Люди зябли, ежились — и щурились под лучами. Опальное тепло снова было в фаворе. Классика!
Снега безобразно грузнели, вытаивая грязь. Промозглая сырость висела в воздухе, а голые деревья вздрагивали, будто от холода, роняя терпкие ледяные капли и путаясь в графичности ветвей.
— Не люблю февраль, — рассеянно молвила Рита, пальцем рисуя рожицу на запотевшем стекле.
— Я тоже, — откликнулась Наташа с заднего сиденья. — Плаксивый месяц. Днем только-только всё разжидится, засочится, а к ночи опять ледок хрупает… — помолчав, она добавила со вздохом сожаления: — Надо было Инну тоже взять.
— Ну, привет! — фыркнула Рита. — А кто за детьми присмотрит?
— Ну, да, вообще-то… — промямлила Наташка.
Поймав в зеркальце синий взгляд, я улыбнулся:
— Ты у нас вторая после Гайдая. Визуализации, спецэффекты… И без Ритки никак! Увидит Эшбах живую Литу Сегаль — мигом подмахнет все договоры! А Инка там зачем?
Маргарита коварно пропела:
— А Мишка там зачем?
— Ну, здрасьте! — фыркнул я. — А кто за вами присмотрит?
«Волга» вписалась в поворот и подкатила к терминалам Шереметьева. Мосфильмовский автобусик «Юность» уже застолбил местечко на стоянке.
Узнавалась долговязая фигура Гайдая, округлая — Староса, коренастая — Чухрая.
— Приехали! — объявил я. — Дальше — ножками! Длинными, такими, стройными…
Девчонки чмокнули меня по очереди.
— Лёня поражает своим мальчишеством, — чуток лукаво сощурился Чухрай, пальцем приглаживая усы. — Энергия, экспрессия, гротеск! И всё в удалом, сумасшедшем ритме!
— И ни одного лишнего кадра, — поддакнул я. — Но, именно потому, что Гайдай — мальчиш этакий, ему не снять того, что выходит у вас — светлой пронзительности, жалостливого потрясения…
— А люди равно льют очистительные слезы… — медленно проговорил Григорий Наумович. — Слезы радости и слезы печали…
Бархатно ударил гонг.
— Объявляется посадка на рейс по маршруту Москва, Шереметьево — Берлин, Шёнефельд…
— Товарищи! — пылко воззвал Леонид Иович. — Не отстаем!
— Гайдай шагает впереди-и, — насмешливо пропел Чухрай, перефразируя известный мотив, — Гайдай шагает впереди!
Перонный автобус, чудилось, лег на брюхо и полз по гладкому бетону. Пассажиры дисциплинированно держались за поручни, дивясь невероятному силуэту.
— Никогда не летал на сверхзвуке… — пробормотал Старос, глядя за окно. — Не знаю даже, каково это…
— Быстро, — улыбнулся Видов. — Заметно, как земля перемещается, уходит под крыло.
Остроносый «Ту-144» наплывал, изумляя хищным очерком фюзеляжа и громадным килем с прорисью красного флага. «Ил-96», что выруливал подальности, жался к земле, словно пугаясь высоты, а вот «сто сорок четвертый» рвался вверх, вытягиваясь на длинных, птичьих стойках шасси.
Самолетная дверь отворялась на уровне третьего этажа, и к ее порогу приткнулся огромный спецтрап с эскалатором.
— Ого! — впечатлилась Рита, глянув вверх. — Я даже не думала, что он такой… Здоровенный, высоченный!
— Истребитель-переросток, — усмехнулся я.
Лишь став на ступеньку «лестницы-чудесницы», мне удалось пожать руку Гайдаю.
— Леонид Иович, как вы?
— Жив! — ухмыльнулся мэтр. — Я читал вашу раскадровку «Видео Иисуса», Миша. Думаю, может выйти очень даже стилёво. Правда, есть кое-какие мыслишки… Надо будет надавить на Эшбаха, как следует, а то, знаете, какой-то у него перекос в сторону мужских персонажей. И это надо очень аккуратно подправить. Например, сделать из Сьюзен Миллер не просто секретаря, а, вдобавок, ассистента, референта и айтишника!
— Хм… — задумался я. — Автор может и повозбухать…
— А если намекнуть автору, что эта роль достанется Маргарите Гариной? — хитро прищурился Гайдай.
— Бросится переписывать!
В тамбуре нас встретили улыбчивые стюардессы, и увели направо, в задний, чрезвычайно длинный салон. Слева по полету стояли блоки из двух кресел, справа — по три. Через несколько рядов светло-синяя обивка сидений чередовалась с оранжево-желтой. Закрытые багажные полки зрительно интегрировались с плафонами освещения, переходя в потолочный свод. Стилёво.
Мы с Ритой уселись вдвоем, а Наташа пристроилась напротив, подсев к Руте и Олегу. Обе кумушки тут же принялись шушукаться и хихикать — Видов улыбнулся, по-мужски снисходя до милых женских слабостей.
«Евины гены!» — подумалось и мне, пока я не прислушался. И не убедился, к стыду моему, что Рута с Натой не просто трепались. Шимшони пересказывала «Талии» свой последний разговор с Ципорой — они по-прежнему общаются и даже дружат.
Со слов Ливни, вербовка Наты реально стала трамплином в ее карьере, вознеся в депутаты Кнессета от партии Ликуд. А сам «казус Истли» явился той самой соломинкой, что сломал спину бедному «верблюду» — старому закону о гражданстве.
В результате он был с её, Ципоры, подачи полностью переработан. Например, там появился интересный пассаж: «возвращенцами» теперь считаются также иностранцы, не являющиеся иудеями по Галахе, если они «могут иным способом подтвердить свою историческую или культурную связь с народом Израиля».
Шимшони всё потешалась, как Рехавам загнал в угол главу миграционного ведомства вопросом, способен ли тот прочитать Экклезиаста с кумранского свитка. Чиновник в ответ, что, естественно, нет — это же архаическое наречие. А рабби ему: «Ага! Вы не можете, а вот та, что вами названа „девицей непонятного роду-племени“ — запросто! К тому же, благодаря ей, народ Израиля обрел самую древнюю из известных редакций данной книги. Так что еще неизвестно, кто больший иудей — вы или Талия Истли!»
Рита приткнулась сбоку, сбивая настрой, и украсилась улыбкой.
— Вспомнила сейчас, как Лея хвасталась! Сейчас, говорит, бабу Лиду в два раза сильнее люблю. И деда Филю. Больше-то нет! — подавшись ко мне, она тихонько спросила: — А Наташка тебе ничего про своих родителей не рассказывала?
Я покачал головой.
— Проговаривалась иногда… Я так понял, что Ната не секретничает, просто ей неприятно вспоминать семейную драму. А уж какую…
— Нет-нет, — заторопилась Рита, — я ей даже не напомню! Захочет, сама всё расскажет. Может, и полегчает…
Помолчав, она легко вздохнула.
— Опять съемки, опять вся эта суета… Но она меня радует! — поерзав, «главная жена» молвила задумчиво: — Может, Наташка и права… Надо было Инну взять. А то как-то на душе неспокойно. Миш… М-м… Наверное, я слишком часто об этом беспокоюсь… Скажи… Ты рад, что «тройной красотой окружен»?
Подумав, я с чувством сказал:
— Да!
— Мы как-то с девчонками разговаривали, — оживилась Маргаритка. — Ну, вот смотри. Мужчина женится на девушке. У них родится ребенок. Проходит год или два — пара расстается, он уходит к другой, выплачивая алименты первой. Еще ребенок — и снова развод! Не сошлись характерами. Наконец, мужчина с третьей… И это считается нормальным! Две молодые женщины одиноки, двое детей растут без отца, но греха в этом нет! Но вот если все четверо живут вместе, в любви и согласии, а у детей есть и папа, и мама… Ну, пусть три мамы! Вот это уже грешно! Вот это аморалка! Почему за нравственную принимается ситуация, когда счастье — табу?
— Знаешь… — я глядел в иллюминатор, где раскинулась сплошная плоскость крыла. — Однажды мне попалась книга… Хорошая книга… О далеком будущем. Там человечество не исследует космос — все люди очень любят друг друга, и боятся отпускать хоть кого-то в опасные полеты к звездам.
Я читал — и думал, что мы… я, ты, Инна с Наташей… мы как бы ячейка того общества из «прекрасного далёка», где возлюбить ближнего — не заповедь, а истина.
Рита мило покраснела, и прижалась легонько, как будто молча соглашаясь с моими выводами.
— Уважаемые пассажиры, командир корабля и экипаж от имени «Аэрофлота» приветствуют вас на борту сверхзвукового пассажирского самолета «Ту-144», выполняющего рейс по маршруту Москва — Берлин. Полет будет происходить на высоте семнадцать тысяч метров со средней скоростью две тысячи двести пятьдесят километров в час. Время в пути — один час пять минут. Рейс выполняется экипажем Шереметьевского объединенного авиаотряда, командир корабля — инженер-пилот 1-го класса товарищ Верещагин…
Стюардесса, облитая синим костюмчиком, щебетала, не скупясь на улыбку. Снизу ровным хором запели двигатели, работающие на малом газу. Товарищ Верещагин погонял их — звук всё набирал и набирал мощи, восходя к обвальному грохоту взлетного режима.
Самолет стронулся рывком — нас тут же вжало в спинки кресел. Скорый разбег промелькнул, лишь краешком задевая сознание, и вот в иллюминаторах завились туманные струи — махина «сто сорок четвертого» неощутимо оторвалась от земли.
А ускорение не меньшало — ревущий лайнер набирал высоту с колоссальным углом тангажа. Ноги выше головы!
Минуты три не спадала перегрузка — мы будто в космос стартовали!
Постепенно меня перестало вдавливать в спинку сиденья, а тучи промахнули под крыло. Самолет обгонял звук, и на равномерный гул двигателей наложилось довольно громкое шипение — это воздух обтекал фюзеляж.
За борт было страшновато смотреть — облачный слой не клубился в иллюминаторе, а сверкал далеко-далеко внизу.
Светло-голубые оттенки небес вблизи горизонта плавно переходили в фиолетовый цвет стратосферы, а еще выше проступала натуральная чернота.
— Миш…
— М-м?
— А в Израиль… Ты тоже с нами поедешь?
Я невольно улыбнулся.
— Погоди, мы еще Эшбаха не уговорили!
— Вы не уговорите, — Рита вздернула носик в великолепной уверенности, — так мы с Наташкой уболтаем!
Вязкая волна задумчивости окатила меня, заливая, как букашку в янтаре. Никуда я, в принципе, не собирался, ни в какую пустыню. Я и в Берлин-то вылетел без особого умысла — так просто, загулять на выходные, окунуться в иную среду. Может, и пользу Гайдаю принесу. Но Израиль…
Нет, съездить-то могу, отпуск накоплен изрядный. Но что мне делать в Эрец Исраел? За девчонками присматривать?
— Ну, не знаю… — затянул я.
— Поехали! — горячо зашептала Рита. — С тобой нам будет спокойнее, правда-правда! А за Леей, за Юлей мои папа и мама приглядят. Они обещали заехать на недельку… Чего б тогда и не на четыре недельки?
— Ну, не знаю, — повторил я. — Но подумаю.
— Подумай, подумай!
В принципе… Почему бы и не съездить? Марчук неплохо раскрутился, почувствовал вкус к политике. Уже кандидатом в члены Политбюро заделался, обойдется как-нибудь без зама, у него помощников куча…
И в Институт Времени меня не сильно тянет — рутина, текучка. Новых идей — ноль, наука лениво булькает на медленном огне…
Я еще не забыл кипенья страстей в позатом году, когда мы юбилейный рубль забросили в прошлое.
И чё, как Изя говорит? А ничё…
Корнеев где-то в Серпухове нашел объем с чулан величиной, замурованный в прошлой пятилетке, и решили мы перенести на пять лет назад стандартный образец — бронзовый брусок в три кило весом. А фиг…
Трансформатор в лаборатории весело горел, а хронокамеру разнесло инверсным излучением. Загадка природы.
«Если что, Киврина оставлю за себя, — прикинул я. — Побудет ВРИО, ничего ему не сделается. Не ленился бы, давно б уже докторскую защитил…»
Тут мои скучные мысли вымело — стюардессы разносили завтрак. Бутерброд с черной икрой, стопка нарезки, салатик и чай с пирожным подняли мне настроение.
Я задремал, даже тень сна повидал, но высокий, звонкий голос вернул в явь.
— Уважаемые пассажиры, наш самолет приступил к снижению. Просьба всех застегнуть ремни, убрать столики и привести спинки кресел в вертикальное положение…
Поделиться книгой: